Текст книги "Каверзное дело в тихом Сторожце"

Автор книги: Владимир Печенкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц)

– Подполье мы еще не осмотрели. Извините, Дарья Ивановна, обязаны.

– Мне чего, шукайте, коли пришли.

Ушинский уже поднял люк в полу кухни, позвал понятого.

– Прошу и вас, Дарья Ивановна. Покажите, пожалуйста, как обычно сидел ваш муж.

– Як? Сидел и сидел... У кадочки... Стакан у него там...

Дарья вздохнула и полезла за Ушинским в подполье.

Загаев остался в горнице, смотрел через занавеску на окне в густые вершины яблонь и вишен, прислушивался к грохоту, реву машин рядом на стройке корпуса швейной фабрики и обдумывал, что же теперь делать, где и что искать...

Из подполья глухо донесся женский вскрик. Загаев прислушался. Из люка вылез Ушинский. За ним показалась голова Дарьи, на очень бледном лице ее застыло изумление. Дарья глядела на Ушинского как на фокусника. А он, держа за краешки, нес к столу, как самоварчик, большую красную жестяную банку с надписью "Томат-пюре".

– Константин Васильевич, эврика! Тайничок аккуратненький, в бревне, за кадушкой с огурцами. Ай да плотник был покойный!

Дарьина голова все еще торчала из люка. Хилькевич подхватил вдову под мышки, снизу подсадил понятой, Она постанывала, хватаясь за сердце.

Все сгрудились у стола, и Ушинский осторожно снял с банки самодельную крышку, извлек ветхую тряпицу.

– Ого! Гляди-ка! – зашептались понятые.

Под тряпицей деньги. В разных купюрах. Сотенные, полусотни, двадцатипятирублевые, десятки, немного пятерок.

– Дарья Ивановна, вы знали о тайнике?

Вдова, словно окаменев, не слыша вопроса, смотрела в банку,

– Дарья Ивановна, очнитесь. Вы знали?!

– А? Божежки, у него ж и штанов-то путных не было...

– Вы видели эту банку?

– Банка, мабудь, моя. В клуне валялась. Давно ее там не бачу, вона эвон где! Люди добрые! Зиновий-то, при его-то здоровьишке... харчи добры нужны были... Лекарства...

Считали деньги. Загаев и один из понятых записывали подсчитанные суммы. Дарья сидела на табурете, на деньги не смотрела, шевеля беззвучно губами, разглаживала, расправляла юбку на колене.

– Все, – сказал Ушинский. – Сколько насчитали?

– Восемь тысяч семьсот двадцать пять.

– Для плотника-халтурщика многовато. Дарья Ивановна, да очнитесь же! Запомните: про обыск никому ни слова, даже брату. Ради вашей же безопасности, Дарья. Ивановна. Вы слышите?

– Слышу... Хаки богаты гроши! А он в драных штанах ходил...

– Ну кто мог предположить, что у Машихина имелись такие деньги! – вздыхал Хилькевич. Сторожецкого следователя мучило сознание оплошности в начале следствия, он пытался оправдаться – не перед другими, перед собой, оправдания не получалось... – Кто мог предположить! Существовал Зиня Красный весьма скромно, этакий безвредный пьяница...

– Не могу с вами согласиться, – возразил Загаев. – "Пьяница" и "безвредный" – несовместимые понятия. Пьяница всегда вреден... А скажите, за последние годы случались в районе и городе крупные кражи?

– Нет. То есть кражи-то были. Но, во-первых, не в таких крупных размерах. Во-вторых, преступления раскрыты, и воры давно отбывают наказание. Не всегда же мы ошибаемся, Константин Васильевич. До сих пор с делами справлялись...

– Хватит вам себя корить, – улыбнулся Ушинский. – История-то в самом деле каверзная. Давайте лучше подумаем, что дальше? По имеющимся данным, Машихин из Сторожца ни разу не выезжал, к нему тоже никто не наведывался. Выходит, деньги приобрел каким-то образом до приезда в Сторожец.

– Да. Что деньги добыты нечестным путем, сомнения, полагаю, ни у кого не вызывает: как мог ленивый пьяница заработать столько? Остается загадкой почему убили? Проговорился собутыльникам, и Гроховенко с Божнюком хотели завладеть "кладом"?

– Вы по-прежнему полагаете, что расправился с Машихиным кто-то из них? удивился Ушинский.

– Кому же больше? Один или оба, в сговоре.

– Вы не пытались искать другие версии? – спросил Загаев.

– Других версий не вижу. Или у вас они имеются?

– Подозреваю, что был у Зиновия и третий собутыльник, – и Загаев рассказал о маленькой подробности, которую выяснил Ушинский при допросе Коли Гроховенко, – о сером цвете пиджака у человека, которого видел мальчик.

Хилькевич с сомнением пожал плечами:

– Не бог весть какой довод. Мальчишка мог ошибиться.

Ушинский, подсчитывавший что-то на листке промокашки, отложил ручку.

– Сколько может пьяница машихинского типа пропить денег в течение года? Скромненько пропить, без "гусарства", как говорил Остап Бендер? Вопрос не особенно научный, однако в нашем положении не бесполезный. Предположим, расходовал он пятерку в день. В месяц – полтораста. В Сторожце Машихин жил год и три месяца. Значит, мог пропить две тысячи двести пятьдесят рублей. В тайнике мы нашли восемь тысяч семьсот двадцать пять. Таким образом, первоначальная сумма – около одиннадцати тысяч рублей. Едва ли тихий расхититель досок мог один украсть такую сумму. Так вот, не этот ли таинственный третий собутыльник, некий Мистер Икс, помогал в свое время Зиновию добыть деньги?

– Где же этот Мистер Икс?

– Кто ж его знает. Завтра Константин Васильевич едет в Харьков, там есть у Машихина троюродная сестра, единственная родственница. Может, она прояснит нам кое-что.

4

Загаев приехал в Харьков на рассвете и прямо с вокзала – домой. Жена уже собиралась на работу, Обрадовалась:

– Костя, ты молодец, так кстати вернулся! Вечером в семь у Иры родительское собрание, а мне придется в цехе задержаться. Ты ведь сходишь в школу, Костенька?

– Не знаю, я домой зашел вроде как в гости. В командировке я здесь, проездом. Так что пои гостя чаем и...

– Господи, вот работа! В своем городе – проездом, дома – в гостях! Что у тебя на этот раз?

– Ну, дело... Вечером, наверное, придется вылететь на Урал.

– Сегодня я тебя еще увижу?

– Не знаю. Я позвоню.

– Суп в холодильнике, чай сам заваришь. Обязательно позавтракай хорошенько... Скажи, Костенька, это дело не опасное?

– Пустяки. Один тип присвоил деньги и часть из них пропил, вот и все,

Ее звали Фелицата Гавриловна, по мужу Бранько, Работница гормолзавода.

– Вы следователь, значит? Зиновий опять что-нибудь натворил? Брат он мне, но троюродный. В детстве жили на одной улице, потом Зиновий уехал: в разных местах жил. Он что сделал-то?.. Потом? Ну, ладно. Да, отсидел полтора года. Посылку ему посылала. Сама не ездила, далеко очень, а у меня детишки. Нет, почти не переписывались. Зиновий все ездил, счастья искал, да кто про него припас счастье... Ленивый, выпить любит,

– Последнее время где жил?

– Не знаю, не писал давно. Последнее письмо из... дай бог памяти... Караульное такое название... Сторожок или Сторожец, кажется. Позапрошлой зимой приехал с Урала, у нас останавливался, да с мужем моим не поладил, уехал в Сторожец этот. Письмо прислал вскорости, и все.

– Деньги у него были?

– В северных краях заработал прилично. Говорил, домик бы купить, ежели недорого попадется. Может, и купил, нашел свое счастье. Пора уж угомониться.

– Еще один вопрос, Фелицата Гавриловна. После отъезда Зиновия из Харькова кто-нибудь спрашивал о нем?

– Да кому он нужен? У Зини и жены-то порядочной не бывало. Ой, погодите-ка, чуть не забыла! Товарищ какой-то заходил, спрашивал. Говорит, года три не виделся с Зиней, мою фамилию и адрес давно когда-то от него слышал, вспомнил вот и разыскал, Я говорю, нет, мол, вестей от Зини. Он и ушел себе.

– Вы сказали ему, что брат в Сторожце?

– Не помню. Может, и сказала.

– Когда он приходил?

– В марте, в середине месяца.

– Каков из себя?

– А ничего, приличный! В плаще зеленом. Да я и не рассматривала, всего минут пять говорили. А что?

– Постарайтесь вспомнить приметы, Фелицата Гавриловна.

Женщина задумалась.

– Молодой вроде... Роста среднего, крепкий такой. Приличный, вежливый... Нет, не помню больше ничего. Дождик моросил, плащ с капюшоном. Да что случилось?

– Ваш брат убит.

Не горе, не печаль, а безмерное удивление на ее лице:

– Зиню убили? За что?! В пьяном виде, да? Когда, где? Ну и ну! Говорили мы – не пей!

– Вы полагаете, все беды у него из-за выпивки?

– Да ни на что он больше не способный. Даже ссориться не способный. Ох, не отпускать бы его из Харькова! – Женщина заплакала.

В областной прокуратуре Загаев доложил о ходе расследования, о дальнейших планах. Командировку на Урал разрешили. Он успел съездить в школу, поговорить с классным руководителем дочери. Пообедал в кафе аэропорта. В самолете хорошо вздремнулось, но досыпал уже в поезде, следующем из большого уральского города до районного центра Седлецка. Приехал утром и в десятом часу явился в районную прокуратуру.

Помощник прокурора отыскал папку со старым нераскрытым делом.

– Да, в 1970 году в районе совершена крупная кража. Да, в поселке Малиниха. В ночь на девятнадцатое сентября взломан сейф кассы в управлении завода стройматериалов. Вор использовал приготовленную для побелки здания приставную лестницу, добрался до окна второго этажа, выдавил стекло, предварительно оклеив его лейкопластырем. Самой ленты не обнаружено, это экспертиза установила, что применялся лейкопластырь. Вахтер управления дежурил внутри здания, на первом этаже, звона стекла не слышал и вообще ничего не слышал. Девятнадцатого сентября была суббота. Только в понедельник, двадцать первого, кассирша, придя на работу, обнаружила хищение. Сумма? Двенадцать тысяч триста рублей.

– Вон как! Мой напарник прикидывал, что должно быть около одиннадцати тысяч.

Помпрокурора скептически улыбнулся

– Вы в Харькове раскрыли нашу кражу?

– Мы нашли деньги. Чьи – не знаем. Может, и ваши. В Малинихе-то кража не раскрыта?

– Не раскрыта, – неохотно согласился помпрокурора.

– Очень хорошо

– Что уж хорошего! – вздохнул собеседник.

– Я не в том смысле, – уточнил Загаев извиняющимся тоном.

– Следствие вели самые опытные наши сотрудники, было сделано все возможное, – помпрокурора развел руками. – Но... никаких следов: ни орудий взлома, ни отпечатков пальцев. Собака привела к дороге, и все... Можно с уверенностью сказать, что преступник опытный, хитер, осторожен, действовал в перчатках, имел транспорт.

– Подозревали кого?

– Четверо были на подозрении. Не подтвердилось. Проверили всех, отсидевших сроки.

– Меня интересует бывший плотник завода стройматериалов некто Машихин. Тогда он именовался Чирьевым.

– Чирьев? Минуточку... – помпрокурора полистал дело. – Верно, проверялся Зиновий Чирьев. К краже непричастен. Оперативным путем установлено, что в ночь на девятнадцатое сентября из дому не выходил. Потому только и проверяли, что прежде судим. А почему вас интересует Чирьев? И почему у него есть и другая фамилия?

Загаев коротко рассказал о преступлении в Сторожце. Но собеседник пожил плечами;

– Не знаю, не знаю... По нашим материалам, Машихин – заурядный воришка и пьяница. Взломать сейф – не доски украсть. Притом так аккуратно взломать, так замести след, что опытнейшие оперативники ничего... Нет, как хотите, а сейф Чирьеву не по зубам.

– И все-таки что он делал в ночь на девятнадцатое сентября?

– Вот данные проверки! – помпрокурора ткнул пальцем в лист дела. – "В ночь на девятнадцатое сентября из дому не выходил".

Загаев прочитал отпечатанное на машинке сообщение малинихинского участкового.

– Здесь сказано: был пьян. С кем пил, не написано.

– Ну, знаете! Подобным типам компания не обязательна, и в одиночку пьют с аппетитом.

– Как доехать до Малинихи?

– Автобусом. Желаю удачи. Но сомневаюсь, сомневаюсь, чтобы наши оперативники что-то прохлопали...

Старенький автобус урчал, скрипел, переваливаясь на ухабах расквашенного вешними водами, разбитого шоссе. Но местные пассажиры принимали неудобства езды как нечто вполне нормальное. Не роптали. Кое-кто подремывал даже. Терпел и Загаев. Но вздохнул с облегчением, выйдя через полтора часа из автоколымаги на свежий воздух в рабочем поселке Малиниха. Вдохнул с удовольствием полной грудью, огляделся: зеленела хвоя оживших под весенним солнцем деревьев, хороши и красивы были покрытые лесом невысокие горы. Сам поселок довольно большой Двухэтажные "восьмиквартирки" подступили к заводскому забору, частные избы уткнулись огородами в подлесок

Молодой старший лейтенант, малинихинский участковый, встретил Загаева радушно. Повел в столовую, где вкусно и сытно накормили. За чаем разговорились.

– Чирьев? Был такой алкаш. Ну, что вам сказать о нем? Одно доброе дело за ним числится – что уехал отсюда. Мужик безвредный, но и бесполезный. В вытрезвитель часто попадал. У нас свой маленький как бы вытрезвитель. Хотите посмотреть? Ах да, вы про Чирьева... Жил в комнатенке, в восьмиквартирном доме. Одинокий. Разные типы к нему шлялись, алкаши тоже. Почему уехал, не знаю. Три раза за прогулы увольняли, так что пора и уехать...

– С соседями бы его потолковать.

– Это можно. Сейчас адрес уточню.

Он ушел в кабинет заведующего столовой и вскоре вернулся.

– У нас учет поставлен! Вот адрес, Один пойдете? Ладно, если что надо будет, я у себя в кабинете.

Дом из брусьев, в котором обитал когда-то Чирьев-Машихин, стоял на краю поселка, у тракта, ведущего в райцентр. Нужная квартира была закрыта: и новые жильцы бывшей чирьевской комнатенки, и соседи еще не пришли с работы. Загаев пошел пока в управление завода, осмотрел кассу, окно, выслушал воспоминания кассирши. Ничего нового.

Возвратились со смены жители "восьмиквартирки". Но ничем Загаева не порадовали. Кражу помнили, а соседа Зиновия почти забыли. Вот жил в том подъезде электросварщик Крамарев, того помнят: талант к сварочному делу имел и баянист к тому же – что хочешь сыграет. Но Крамарев окончил заочный институт и в Пермь уехал. Еще жил на втором этаже фельдшер Прохин, который сейчас в Новосибирске у дочери живет, Прохина тоже помнят, все к нему домой лечиться ходили, если прихворнется. А Зиновий Чирьев... Этот пьяница-то? В позапрошлом году куда-то делся. И уж пес его знает, что он делал девятнадцатого сентября. Водку пил, поди, что больше-то.

Однако припомнили соседи, что осенью семидесятого года, кажется, приезжали к этому Зиновию двое вроде бы из райцентра. Несколько раз видели их – посидят у Чирьева, выпьют, конечно, и обратно в Седлецк. На чем приезжали? Да на автобусе, поди. Не те личности, чтоб свою "Волгу" иметь. Приметы? Разве упомнишь...

Поздно ночью скрипуном-автобусом вернулся Загаев в Седлецк. Заночевал в гостинице. Утром покопался в архивах автоинспекции: не было ли угона автотранспорта в этом или в соседних районах в сентябре 1970-го? Были угоны. За одну только ночь на девятнадцатое в самом Седлецке четыре случая. Однако, по данным ТАИ, все угонщики выявлены, никто из них за пределы города не выезжал. Меры приняты.

Больше в Седлецке делать было нечего.

5

Ушинский в который уж раз перечитывал свидетельские показания, отыскивая в них еще хоть какую-нибудь зацепку, когда в кабинет вошел Хилькевич.

– Ты теперь вроде выпивохи возле гастронома... Все ищешь "третьего собутыльника". Не нашел еще? А что от Загаева слышно? Не звонил?

– Звонил. Начальство разрешило ему провести Первомай в Харькове, с семьей. После праздника приедет, На Урале добыл немного фактов, но конкретного ничего. Вижу, у тебя есть что-то интересное.

– Слушай, Юрий Трифонович, ты и меня в свою веру обратил, и мне уж этот "третий" стал мерещиться.

– Да ну! Перекрестись, если мерещится.

– Может, вместе перекрестимся. Послушай. Сегодня вдова Машихина приходила в паспортный стол выписывать из домовой книги покойника. И есть одна подробность. Так сказать, привет из загробного мира.

– Ладно, не интригуй, рассказывай.

– Ага, интересно? В общем-то, ничего реального. Так, из мира фантастики.

– Что, в Сторожце завелись черти?

– Представь себе, завелись! Знаешь, почему у вдовы живут сейчас брат с женой? Вот послушай...

Когда сегодня у райотдела вдова ожидала паспортистку, Хилькевич как раз проходил мимо. Подсел к Дарье. Посочувствовал ей. Разговорились в неофициальной обстановке.

– Наверное, неудобно брату ездить каждый день за двенадцать верст? спросил между прочим Хилькевич.

– Не шибко брат доволен, а что делать? Боязно одной-то по ночам... А когда брат с золовкой рядом, тогда ничего.

– Чего ж боязно?

– Так... Помер Зиновий грешной смертынькой... Блазнится разное...

– Что же именно?

Дарья Ивановна замолчала, но Хилькевич попросил рассказать, не стесняться, и она, смущаясь, рассказала...

В первую ночь после смерти мужа ночевала одна. Позапирала окна и двери на засовы, поплакала в подушку о судьбе своей бесталанной и уснула. И вдруг, около полуночи, "прокинулась сама по себе" – проснулась без видимой причины. Занавеска была незадернутой, луна в окошке светит... а за окном стоит он...

– Кто?

– Да Зиновий покойный!.. Когда пьяный, бывало, поздненько заявится – у окошка встанет, ладошками заслонится, в горницу глядит и стукает в стекло тихесенько, чтобы дверь ему отчинила. И тут так же – стоит, ладошками заслонился, в горницу глядит... Всю меня холодом проняло, затрясло, як лихоманкой! Крикнуть хочу – не можу, перекреститься хочу – не можу... Очи от страха заплющнла, а так еще страшней. Открыла очи – нема никого в окне. Только месяц светит... Машина на улице гудит. На стройке, слышно, люди размовляют, кран подъемный звякает – все вижу, слышу. Не сплю, значит. Не во снах привиделось. Так злякалась, что до свету очей не сомкнула! На окно подивиться боюсь, да нет-нет и гляну. Но больше Зиновий не казался. Утром на работу иду, а голова болит, сама я невысланная. Сказать кому, что ночью бачила, не можно, засмеют люди добрые. Скажут – баба суеверная. При дневном-то свете и сама разумею, что во снах-то привиделось, а все одно жутко. На другу ночь ще крепше заперлась. Лежу, не сплю. Уж и полночь миновала – ничего. За день уморилась, да прошлую ночь без сна – гак и дрема клонит. Уснула. И снова прокинулась. Месяц светит, за окном никого нема. А на горище ходит!.. На чердаке! Тихенько так ходит!..

Дарья и сейчас вздрагивала, рассказывая. Хилькевич сказал:

– Строительство идет рядом с вашим домом, ночная смена работает, может, вам и показалось...

– На горище воно ходило, кажу я вам! Походило трошки и стихло. До свету тряслась опять с переляку, В тот день после работы к брату в совхоз поехала: братику любый, поночуй у меня! Он посмеялся, целу антирелигиозну лекцию прочитал. Да все ж брат сестру в страхе не кинет – ездит ночевать и жинку с собой берет, чтоб самому не страшно было. Жинка у него боевая. Да-а, вот таки дела. Неприкаянная душа у Зиновия была, такой и осталась.

– Напрасно сразу не рассказали, Дарья Ивановна.

– Чтоб меня на смех подняли? Люди грамотны стали, ничему не верят. А он приходил, Зиновий-то, ночью... Вот как вас бачила...

Ушинский слушал Хилькевича, дымил "Беломором".

– Очень интересно. А где же мистика?

– Спроси у Дарьи Ивановны, – невесело улыбнулся Хилькевич. – Потому и прибежал к тебе со страхами вдовы Зиновия Машихина.

– Спасибо, Павел Игнатьевич. Жаль, Загаева нет. Но и тянуть с этим не годится. Если Дарьины видения не галлюцинация, будет нам к празднику подарок! Пригласи, будь другом, Машихину сюда.

Хилькевич скоро вернулся вместе с Дарьей.

– Здравствуйте, Дарья Ивановна, – поднялся навстречу Ушинский. – С домовой книгой все в порядке?

– Выписала Зиновия, – вздохнула женщина. – Жалко. Непутевый, а все муж был...

– Вам как-нибудь рассеяться надо, Дарья Ивановна, от горьких мыслей отвлечься. Праздник-то отмечать собираетесь?

– Який мне праздник, товарищ следователь, не до того. Скоро месяц, як нема Зини... А там и сороковой день, помянуть треба по обычаю.

– Дарья Ивановна, праздник есть праздник, а вам отдохнуть надо, устали ведь с похоронными хлопотами, верно? – И многозначительно добавил: – Поехали бы вы к брату в совхоз, а? Этим нам очень поможете.

– Вам? Яка уж моя допомога? Не знаю... А и дома-то все мне боязно чегось... Мабудь, и вправду поехать?

– Конечно, Дарья Ивановна! Вот приедет к вам в пятницу брат – соберитесь, да и в совхоз. И, пожалуйста, пошумнее, с хлопотами, чтоб все видели: вы уезжаете к брату на четыре дня. Всем знакомым рассказывайте: еду, мол. Разумеется, о том, что это мы вам посоветовали, – ни слова. За домом присмотрим.

– Да оно, чего ж и не поехать...

– Желаем вам хорошо праздники провести!

Вдова ушла. Ушинский сказал:

– Не отправить ли нам и Гроховенко в Харьков на праздники?

– При чем тут Гроховенко?

– Многие в городе считают, что он повинен в убийстве. Сделаем вид, что и мы его подозреваем, арестовали и услали в областную тюрьму. Пусть поживет три дня в Харькове, в гостинице. Или не согласится на это?

– Как бы нам не пересолить, как бы не переиграть, Преступник, судя по всему, матерый и неглупый.

– Это какой преступник? – хитро прищурился Ушинский.

– Твой "третий лишний", который ходит в Сторожце невидимкой... А Гроховенко согласится. Он ведь бросил пить. Говорит, когда в честной компании за твоим столом собутыльника убивают, то, видно, с пьянкой кончать надо. Жена радехонька – остепенился мужик.

– И то добро. Только цена дорогая... Так что ж, Павел Игнатьевич, попробуем провести операцию?

– Устроить засаду у Машихиной? Попробуем. Если этот "третий" не миф и не призрак, то, может быть...

6

28 апреля, в пятницу вечером, Хилькевич собрался на рыбалку.

– И чего тебя несет на ночь глядя, – ворчала жена.

– К утреннему клеву в самый раз.

– На что тебе клев? Все равно без рыбы воротишься. Лучше бы дома отдохнул.

– Отдых должен быть активным. Где сапоги?

Он уже вышел за ворота, когда жена окликнула:

– Эй, рыбак! Удочки-то не берешь?

Вот черт: удочки забыл! Бормоча, что теперь не повезет, вернулся и взял удочки...

Лет пять назад ходил следователь Хилькевич с опергруппой на задержание двоих заезжих воров, удравших из большого города в тихий Сторожец, чтоб затаиться, время переждать. Воры пьянствовали в одном из окраинных домиков, ареста никак не ожидали. Все же взять их врасплох не удалось... И пришлось Хилькевичу отлежать неделю в больнице с колотой раной в плече. С тех пор Павел Игнатьевич Хилькевич, юрист, следователь, бессовестно врал жене, отправляясь на задержание или обыск, – пусть спит спокойно.

Удочки и рюкзак оставил в сарае у сержанта-оперативника. Посидел у него, чайку попили. Когда стемнело, огородами и садами пробрался к дому Машихиной, тихо постучал в стенку сарайчика-клуни:

– Трифоныч, ты здесь?

– Заходи, – глухо ответил Ушинский. В клуне тьма кромешная. Нащупал плечо Ушинского, прилег рядом на рогожу.

– Ночка для воров подходящая, – ишь, тишина какая... На стройке, должно быть, не работают сегодня, празднуют уже.

– С их начальством договорились, чтобы ночную смену отменили. Так что условия идеальные... если "третий" существует на самом деле.

В щель между досками просматривался небольшой машихинский двор. Молодой месяц светил скудно. Пустой дом глядел в ночь темными окнами. Где-то на другом конце Старомайданной горланили песню, где-то играла радиола. Порой улицу и дом заливали зыбкие пучки света – по дороге проходила машина, и снова еще гуще смыкалась тьма. Лежали на рогожке, смотрели в щель.

– Курить охота, – сказал Ушинский.

– А ты бросай. Бери пример со старших, с меня хотя бы.

– Ладно, брошу. Когда-нибудь. А сейчас курить охота.

– Давай ватником тебя прикрою, закуришь.

– Потерплю уж.

– Ну, терпи. От Загаева нет ничего?

– Звонил. Ему хорошо: праздник дома проведет.

– Завидуешь?

– Да нет... Ну, немножко. Константин Васильевич говорил, что в Малинихе до отъезда Машихина, в семидесятом году, крупная кража была, нераскрытая "висит".

– Ты ему про засаду намекнул?

– Нет.

– Может, зря мы это затеяли?

– Может, и зря.

– Где остальных расположил?

– Видишь ту яблоню? Нет, сюда смотри. Там они, чтобы обзор и с другой стороны был.

Налетел ветерок, бурьян по краям двора зашевелился, зашептали яблони. На дальнем конце улицы затихла, смолкла песня. Тощий месяц повисел над крышей и пропал. Стало еще темнее.

– Да-а. Ночка для влюбленных и воров...

Вдали заскулила с подвывом собака. Окна глядели слепо. Иногда чудилось, что в них мелькает что-то... Ничто там не мелькало, просто звезды отражались. Хилькевич подумал, что Дарье одной в доме и в самом деле не до антирелигиозных рассуждений было... Ишь собака-то нагоняет тоску...

Ушинский толкнул его локтем. Что? Хилькевич обежал взглядом двор, дом, плетень. Из-за плетня белеет!.. Преступник – в белой фуражке? Странно. Шевельнулось вдоль плетня... И – "ммме-е-е"... Тьфу! Пораспустили коз! Ушинский тоже чертыхается шепотом.

Времени около двух, наверное... Вполне возможно, что и напрасно придумали засаду, впустую все. Поскучают вот так ночь, другую, третью, а версия-то ошибочная. Спать хочется. Хоть бы еще коза пришла, все разнообразие...

О-о, вот он!

– По двору шел человек. Шел от огорода или от сада к дому. Какой он, кто – не разберешь... Темная осторожная тень... Хилькевич толкнул Ушинского, оперативник ответил тем же – вижу, мол.

Тень подкралась к окну, распрямилась, еле заметная на фоне стены. Чуть слышно Хилькевич прошептал:

– Когда будем?..

Ушинский придавил ему локоть: тише!

Тень перешла к другому окну. Здесь человек стоял долго. Вот хрустнуло. Стекло, наверное. Звона осколков не слышно. Фигура у стены уменьшилась, сократилась, стала исчезать...

Ушинский легко поднялся, без скрипа распахнул дверь клуни. Хилькевич бросился за ним, заметив краем глаза, как выросли из бурьяна силуэты милиционеров.

Из распахнутого окна выпрыгнул человек, на мгновение замер, рассчитывая, куда бежать. И тут в лицо ему ударил луч карманного фонарика:

– Стой! Руки, руки вверх! Ну!..

Плечистый парень в темно-сером пиджаке отступил на шаг, неохотно поднял руки. Морщился, отворачивался от света.

– Левченко, обыщи.

Сержант привычно провел ладонями вдоль тела задержанного. Передал Ушинскому мятую пачку сигарет, спички, галстук, бумажник, маленький карманный фонарик.

– Перчатки уже можно снять, – будничным голосом сказал Ушинский. Задержанный то ли еще больше сморщился, то ли усмехнулся. Стянул кожаные перчатки, отдал.

– А руки пусть так и будут, вверх, – напомнил оперативник.

– Товарищ старший лейтенант, за голенищем было... – сержант подал финку, держа за клинок.

– Заверни в целлофан. Идем!

Задержанный без напоминания привычно отвел руки за спину и пошел. Ушинский приказал сержанту:

– Останьтесь тут до утра, Левченко. В клуне скройтесь. Еремин где?

– В саду шукает, мабудь, еще кто...

Шли по самой середине улицы. Старомайданная спала. Даже собаки не лаяли.

– Садитесь, – Ушинский коснулся спинки стула.

Парень сел, положив руки на колени. Оглядел комнату, задержавшись взглядом на темном, без решетки, окне. Хилькевич обогнул стол и прислонился к подоконнику. Парень тотчас отвернулся. Попросил:

– Закурить бы, гражданин начальник

Ушинский вынул из кармана сигареты, дал задержанному и сам с удовольствием закурил.

Хилькевичу не доводилось прежде видеть этого парня. Похоже, не здешний. Широкие темные брови, карие глаза с прищуром. Лицо грубоватое, но неотталкивающее. Держится без нервозности, сигарета в пальцах не дрожит. Покуривает равнодушно, будто ничего его не касается – пускай, мол, теперь граждане начальники делают что положено. Повел крутыми ладными плечами, зевнул, не раскрывая рта, – ноздри чуть дрогнули, да желваки на загорелых скулах вздулись. Все же нервничает – зевает. Но не рисуется, своей бывалости не показывает. Скромный бандюга. Хилькевич и сам зевнул, широко и откровенно. Кончается бессонная, беспокойная ночь. Хороший сегодня улов. А жена скажет: опять без рыбы пришел...

Ушинский неторопливо приготовил бланк протокола, попробовал на газете, как пишет шариковая ручка.

– Ну, как, начнем?

– Фамилию, что ли? – шевельнулся задержанный. – Саманюк Михаил Кондратьевич. Родился в одна тыща девятьсот сорок шестом году в городе Кременчуге...

– Не так быстро, куда спешите.

– Спать охота, гражданин начальник.

– Мы тоже спать хотим, Саманюк, но дело, дело... Давайте дальше. Судимость?

На вид Саманюку – за тридцать. Преступление старит. А преступления были. По его словам, отбывал наказание дважды – за грабеж и за кражу.

– Где в последний раз? Сколько лет?

– Четыре года. Справка об освобождении у вас, в ней все сказано.

Ушинский расправил измятую бумажку с загнувшимися краями. Вот так номер! Получается, что в 1970 году, когда в Малинихе случилась та кража, о которой звонил Загаев, и когда оттуда уехал Машихин-Чирьев, этот тип, Саманюк, преспокойно отсиживал в колонии. Получается, что никакими деньгами с Машихиным не связан я случайно полез в окно именно, машихинского дома... Да-а, дела!..

– Когда приехали в Сторожец?

– Вчера.

– На чем?

– Поездом.

– Каким? Откуда? Во сколько?

– Из Лозовой. В час с чем-то дня.

– Билет сохранился?

– На что он мне – не в командировке, не оплатят, А может, и сохранился, не помню. Что ваш сержант из кармана выгреб, все перед вами лежит, смотрите.

– К кому приехали? Здесь есть знакомые?

– Нету. Посмотреть приехал. Надо ж где-то устраиваться. Решил завязать с прошлым.

– У кого остановились?

– Ни у кого. Не успел. – Он ухмыльнулся. – К вам первым с визитом вежливости.

– Саманюк, вас задержали при попытке проникнуть в чужой дом через сломанное вами окно; Какая у вас была цель?

– Ясно же, какая...

– Но все же уточните.

– Деньги кончились, а пить-есть надо, верно?

– Денег у вас еще тридцать четыре рубля.

– Тридцатка – не деньги. Так, слезы...

– Значит, признаете, что совершили покушение на кражу?

– Так куда я денусь! Чистенько взяли, прямо на месте, ровно специально дожидались. Здорово работаете, гражданин начальник, такому и признаваться не жалко. Пишите: признаю. Чего уж темнить...

– Почему полезли именно в этот дом?

– В нем хозяев нету.

– Откуда знали?

– Вечером проходил мимо, думал, где бы на ночевку попроситься. Вижу, хозяева избушку на клюшку, сами на мотоцикл – и дали газу. Раз пять подходил, издаля поглядывал – не приехали. Ну и порядок.

– Кто проживает в этом доме, знали?

– На что мне? Кража – не грабеж, личное знакомство нежелательно.

– Что надеялись взять?

– Да уж что, как говорится, бог пошлет. Когда деньги на исходе, все сгодится.

– Финский нож для чего носите?

– Только для самообороны! Говорю, честную жизнь хотел начать. Вдруг да кому из прежних корешей не понравится моя "завязка". Вот и купил ножичек в Лозовой.

– В каком же там магазине финками торгуют?

– Зачем – в магазине? На вокзале купил у какого-то пьяного. Деньги еще были. Думаю, пригодится в хозяйстве. Он вроде и не финка.

– Но и на хозяйственный не похож.

Ушинский всегда разговаривал с задержанными на "вы". Только во время задержания позволял себе "ты", а когда допрашивал, если и отступал от официального обращения, то только для большей душевности, как объяснял себе.