Текст книги "«Мустанг» против «Коломбины», или Провинциальная мафийка"

Автор книги: Владимир Печенкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 11 страниц)

5

Дмитрий Максимович Жуков с некоторых пор перестал понимать, что творится вокруг и почему все это творится, казалось бы, вопреки всякой логике, здравому смыслу. Вопреки гуманистическому курсу нашего государства, наконец. Ему никогда не приходило в голову, что человек может иметь не только право на труд, но и право на тунеядство.

Жизнь текла по восходящей: после койки в общежитии – комната в квартире на трех хозяев, в цехе повышение разряда, вступление в партию, далее вузовский диплом, бригадирство на участке. Подошла очередь на трехкомнатную квартиру, пригласили на работу в заводоуправление, затем повысили до заведования отделом. Жизнь текла логично, жизнь была понятна. Труд каждого вливался в богатство страны.

К своим способностям Дмитрий Максимович всегда относился самокритично, не преувеличивая. Но и не преуменьшая. Работая слесарем, был уверен, что сможет и большее исполнять, оттого и рвался к вузовским знаниям, не жалея на это свободного времени. Учеба и общественные нагрузки уводили от семейных дел. Предполагалось – временно, пока не закончит институт. Училась в вузе и жена Екатерина Матвеевна. Никому никакого ущерба от этого не предвиделось, потому что хозяйством и воспитанием дочери Светланы занималась бабушка Аксинья Тимофеевна, старушка еще бодрая и энергичная.

Дойдя до руководства отделом, Дмитрий Максимович определил для себя, что это потолок, на более высокой должности он не потянет. Оказалось, что и в этом ранге возможны лестные и престижные перемены: Жукову предложили контракт на два года в одну из стран народной демократии. Интересно, ново, выгодно, наконец. Жена к тому времени закончила свой вуз, работала в заводской лаборатории. Ничто не мешало отъезду супругов, тем более что Аксинья Тимофеевна все равно занималась всеми делами семьи.

Контракт был подписан, но незадолго до отъезда дочка Света, только что окончившая десятилетку, внезапно объявила, что выходит замуж.

– Господи милостивый! – всплеснула руками бабушка. – Да какая из тебя жена! Рано тебе…

– А когда не рано будет? Когда начнутся твои немощи да хворобы? – Внучка с бабушкой не церемонилась.

Екатерина Матвеевна, опомнившись от неожиданной вести, спросила:

– Кто же он, твой избранник?

– Валерка, ты его как-то видела, такие вот волосы, вьются красиво, еще крест вот такой на золотой цепочке.

– Кроме креста что у него есть? Профессия, образование?

– На заводе работает, забыла кем, спрошу сегодня же. Зарабатывает? Нормально. Джинсы, куртка – все фирма! Ну мама, ну ты его видела, красивый такой! Завтра он к нам придет, ладно?

Красоты в Валерке родители не усмотрели, ума тоже не заметили. На семейном совете под всхлипы бабушки все же произнесены были расхожие слова: «Им жить-то».

Юная семья поселилась у Жуковых. Старшие приняли зятя с интеллигентной терпимостью, старались не вмешиваться в дела молодых. Очень скоро Света забеременела, все озаботились, чтобы ее не волновать, исполнять желания. Впрочем, муж Валерка время от времени убегал в компанийки один, возвращался поздно и навеселе. Света взрывалась скандалом, родителям приходилось до утра слушать брань из комнаты молодых, причем дочка выкрикивала такие выражения, что Екатерина Матвеевна в ужасе закрывалась одеялом с головой, а Дмитрий Максимович еле сдерживался, чтобы не нарушить политику невмешательства. Утром обычно проходили собеседования: матери с дочерью, отца с зятям. На некоторое время восстанавливался мир, как солнечная погода после вихря с градом.

Родился у Жуковых внук. Бури утихли, воцарилась в семье умилительная благодать. Тут как раз и подоспело предложение о загранкомандировке на два года. Зять Валерка взирал на тестя с почтением, просил привезти японский видеомагнитофон. Светлана млела от перспективы поехать с родителями «за бугор». Бабушка растерянно всплескивала руками.

Уехали. Туда и оттуда шли хорошие письма. Оттуда – просьбы вести себя хорошо. Туда – просьбы не забыть японский «видик», дубленку, кассеты, сапожки.

Вдруг – телеграмма о тяжелой болезни бабушки. Жуковы срочно прилетели в Шиханск. Аксинью Тимофеевку в живых не застали. Молодую семью нашли в стадии полураспада. На девятый день после бабушкиной смерти, на поминках, зять Валерка сильно перепил. Светлана тоже была на взводе, учинился такой ночной скандалище, перешедший в драку, что Дмитрий Максимович запоздало уразумел: терпимость не самое лучшее средство против пьянства и глупости. Взбешенный, без стука распахнул он дверь в комнату молодых. Валерка бил наотмашь дико визжащую супругу. Дмитрий Максимович схватил зятя за руку, тот ударил и его, Светка с бранью вцепилась мужу в длинные полосы… В дверях плакала и причитала Екатерина Матвеевна. Зятя изгнали общими усилиями. Распад семьи состоялся.

С тяжелым сердцем уехали Жуковы снова за рубеж: начальство дало понять Дмитрию Максимовичу, что расторгать контракт было бы нежелательно. Екатерина Матвеевна, не связанная контрактом, одна оформила отъезд на родину. За те недели, что ее не было дома, Света успела бросить работу в заводской лаборатории, завести охламона-любовника и еще с полдюжины «друзей». Пришлось матери в одиночку воевать с этим наглым, нетрезвым, вороватым сбродом, вдобавок и с дочерью. Да еще ходить на работу в лабораторию, в детский комбинат за внуком, в магазинные очереди, очень обременительные после заграницы, в детскую поликлинику – внук здоровьем слаб и с пеленок нервен. И еще писать мужу благополучные письма, чтобы не расстраивать. Но Екатерина Матвеевна надеялась, как многие слабохарактерные родители, что все само образуется, без помощи со стороны, без крутых мер.

Дочь пропадала где-то по нескольку дней, частенько заявлялась домой пьяная, с очередным «другом» или с компанией «друзей», протест матери вызывал у нее ярость. Обзывала площадно, бросалась с кулаками при ухмылистом нейтралитете «друзей».

Дмитрия Максимовича сдержанные вести из дому не очень-то обнадеживали, и продлить контракт с фирмой он не согласился. Когда же вернулся в Шиханск, Света окончательно сбилась с пути: быстро спиваются женщины, падают еще ниже и грязнее, чем мужчины. По многолетней привычке от отца пытались скрыть истинное положение, мать отделывалась полунамеками, изолгавшаяся дочь воздерживалась от «показательных выступлений». Еще месяца три Дмитрий Максимович, встречаясь с приятелями, вникая в проблемы своего прежнего отдела, все только намеревался поговорить с дочерью, устроить ее на работу, потребовать большего внимания к ребенку. Но Света, освоившись с присутствием в доме отца, перестала осторожничать.

Однажды воскресным вечером она закатила скандал: не стесняясь, выкрикивала грязные слова вперемешку со злобным визгом. Отец в тот вечер узнал от нее, что именно он виноват в неудачах дочери, потому что позволил рано выйти замуж, потому что плохо воспитал, и вообще – кто же в ответе за несчастья детей, как не родители… и так чуть не до утра.

Возразить было нечего. Совестливый человек всегда берет на себя и тень вины, не говоря уже о самой вине. Порядочный человек всегда безоружен перед наглостью. Молча слушал Дмитрий Максимович вопли из соседней комнаты, плакала в подушку Екатерина Матвеевна.

Утром Жуков рано ушел на работу. А Света, наевшись впрок родительского харча, исчезла на целую неделю. И пришла, почти приползла, крепко избитая, вся больная, разнесчастная, повинная, так что не время было ее перевоспитывать – жалеть впору.

Екатерина Матвеевна упросила мужа: пусть доченька отдохнет, оправится, авось после такой трепки образумится. Смазывала доченькины кровоподтеки, поила травяными отварами, как маленькую гладила по головке, внушала… Через два дня Светлане стало лучше. Но заболел ребенок. Зачатый во хмелю, прокуренный в материнской утробе, рос он слабеньким, подверженным всякой хвори. Из-за этого Екатерина Матвеевна месяца два назад оставила работу, посвятила себя воспитанию внука, и жила теперь семья только на зарплату Дмитрия Максимовича и нерегулярные алименты от бывшего зятя Валерки, которые Екатерина Матвеевна ухитрилась перевести на себя.

Температура у мальчика подскочила до тридцати девяти и шести. Вызванный участковый врач не смог без анализов поставить диагноз, но выписал лекарства, посоветовал завтра с утра, если температура снизится, прийти на прием в поликлинику. Екатерина Матвеевна поручила ребенка Свете, сама побежала в аптеку. Вернувшись, увидела внука дремлющим в жару у телевизора. Одного.

– А где мама?

– Пришли два дяди и тетя, мама велела мне смотреть телевизор и ушла с ними. У них было пиво.

Бросить тяжелобольного сына и уйти с мужиками пить!.. Екатерина Матвеевна сама заболела от негодования. Когда с работы вернулся муж, излила ему все накопившееся против дочери, о чем долгое время умалчивала, опасаясь, что Дмитрий Максимович примет какие-нибудь суровые меры. Рассказала, что пьяная Света пыталась ее душить, что требовала денег на модные брюки, как у подруги Наташки, что из домашней библиотеки исчезают книги.

– Что же я, по-твоему, должен делать? – раздраженно спросил Дмитрий Максимович, понимая, однако, что именно он, глава семьи, обязан принимать решение.

– Делай что хочешь! Мы терпим за какую-то нашу вину, а в чем виноват ребенок? Что хочешь, но делай что-нибудь!

Прежде, до заграничного контракта, Дмитрий Максимович председательствовал в заводской антиалкогольной комиссии. По возвращении хотели было сотрудники вновь навесить на него хлопотное председательство, но он отвел свою кандидатуру под разными предлогами, умолчав, конечно, о том, что не считает себя вправе бороться с пьяницами на работе, не совладав с алкоголичкой у себя в семье.

Вот теперь пришла нужда вспомнить прежние связи, порыться в старых записных книжках. Самый подходящий теперь телефон – наркологического стационара, в котором лечат заводских выпивох. Кажется, главврач там тот же, что и три года назад, мужиковатый, неуклюжий, лысый толстяк, всегда хмурый, чем-то недовольный. Дмитрий Максимович позвонил ему, излишне веселым голосом напомнил о былом сотрудничестве. И попросил аудиенции.

Врач слушал хорошо, внимательно, не перебивая. Дмитрий Максимович забыл, как его зовут, и от этого чувствовал себя еще стесненнее. Он заторопился, скомкал конец своей истории, потупился.

– М-да, – вздохнул врач. – Обычная карусель: склонность к пьянству приводит в сомнительные компании, общение с пьющей компанией усугубляет алкогольную запрограммированность. И так по возрастающей… Сколько вашей дочери лет? Двадцать три? Будем надеяться, что еще не поздно. Как она, согласна на стационарное лечение? Или попробуем амбулаторно?

– В том-то и трагедия, доктор, что она и слышать не желает о лечении, сразу крик, скандал: я не алкоголичка, я лучше удавлюсь! Надо в принудительном порядке, иначе не получится.

Большие карие глаза врача выразили разочарование, морщины на лбу поднялись к самой лысине.

– Как же принудительно? У нас не лечебно-трудовой профилакторий, куда направляют по суду. Наши пациенты ходят свободно на работу и домой, если надо. Конечно, кроме тех, кто доставлен в состоянии острого алкогольного отравления или психоза.

– Да если они больны, обращают свободу во вред себе и окружающим, разве не логичнее, не человечнее, наконец, изолировать их на время лечения ради их же пользы?!

– Кто даст такие санкции?

Доктор все говорил правильно. И все было в корне неправильно, потому что не решало вопроса. Дмитрий Максимович провел ладонями по горящим щекам.

Он сел в трамвай, идущий к заводоуправлению. За окнами проходила уральская, прокопченная заводскими дымами, пропыленная колесами машин, но все же веема – утро года. На теневой стороне улиц еще сереет лед, на проезжей части уже пылевой вихрь. По нежно-голубому апрельскому небу от заводских труб протянулся грязный шлейф… Возле магазина, у винного отдела, топталась толпа, ждали с нетерпением открытия… Дмитрия Максимовича толкнули:

– Ну, выходите или нет?

Жуков посторонился, пропуская женщину к дверям. Трамвай стоял перед светофором. На перекрестке у обочины гаишник в черной кожаной куртке с белой портупеей и в белом шлеме, молодой и очень важный, что-то внушал водителю «Жигулей». И тут у Жукова снова появилась надежда: милиция – вот кто может принудить, если без этого не получается. Надо пересесть на встречный трамвай, проехать две остановки, как раз будет Кировский РОВД.

– Так в чем заключается ваше дело?

Крупноголовый круглолицый крепыш в ладно пригнанном милицейском кителе смотрел на Жукова доброжелательно, обращался как со старым знакомым. Не так уж трудно было во второй раз говорить о дочери. Но где-то с середины рассказа приметил Жуков, что полковник, совсем как врач-нарколог давеча, поскучнел, по углам рта обозначились складки. Рука, вертевшая на столе карандаш, замедлила движение и вовсе замерла, как бы ожидая, скоро ли посетитель отхнычется.

– В общем, товарищ полковник, мы с женой согласны на любое меры, на любые, – заспешил Дмитрий Максимович. – Чтобы только спасти дочь от компании пьяниц, пока она не скатилась до преступления.

На круглом лице полковника вскинулись брови, поджались губы.

– Что тут советовать… Извините, забыл ваше имя-отчество. Да, так вот, уважаемый Дмитрий Максимович, вы, как активист антиалкогольного движения…

– Бывший. Бывший активист.

– Почему? А, ну да, не считаете для себя возможным при данных обстоятельствах? Понимаю. И сочувствую. Но вы знаете, что принудительное лечение все равно лечение, и без медицины тут не обойтись. Вам следует обратиться сначала к наркологу.

– Сначала я к наркологу и обратился.

– Правильно. И что же?

– Сказал, что сначала мне следует обратиться в милицию.

– Гм. Значит, где медицина бессильна, там уповают на милицию? Что же я, по-вашему, могу предпринят!?

Дмитрий Максимович потерянно молчал. Полковник продолжил:

– Арестовать вашу дочь? Как говорится, посадить? На каких основаниях? Что незамужняя женщина иногда не ночует дома, за это наказания законом не предусмотрено, ибо тут нет состава преступления. Грубит родителям? Ну, если у вас есть свидетели, можно применить административные меры: официальное предупреждение, штраф в размере до десяти рублей. Но вы ведь не этого хотите?

– Но позвольте, позвольте! Эта их шайка тунеядцев, на что-то они существуют, пьянствуют! Ее видели в ресторанах – на какие средства?!

– Минуточку. – Полковник снял трубку, нажал клавишу, набрал номер. – Виктор Петрович, посмотри-ка в своих анналах, не числится ли, э-э… Дмитрий Максимович, как фамилия вашей дочери?

– После развода вернула себе девичью фамилию, нашу, к сожалению: Жукова Светлана.

– Виктор! Жукова ее фамилия. Светлана Жукова. Не числится? А ты вспомни, вспомни. Проходила по делу Хомяка? Свидетельницей? Ясненько. Нет, просто интересуюсь, спасибо.

Полковник положил трубку и посмотрел на Жукова так, словно разрешил по крайней мере половину проблемы.

– Среди девиц группы повышенного риска она не числится. Имеются в виду замеченные в проституции. Но приятели у нее действительно с уголовными наклонностями. Некий вор по кличке Хомяк судим за грабеж. Жукова Светлана проходила по делу свидетельницей. Ее личной вины следствием не установлено. Сажать не за что, как видите, – развел руками полковник.

– Значит, ждать, пока будет за что? Не гуманнее ли принять профилактические меры заранее? Хотя бы обязать устроиться на работу, ведь есть, кажется, статья…

– Есть, – поморщился полковник. – Статья двести девятая. Никто ее пока не отменял. Но в связи с гуманизацией общества она практически не применяется…

На высоком крыльце райотдела Дмитрий Максимович едва не столкнулся с чернявым старшим лейтенантом, тот успел посторониться. Если бы старший лейтенант вернулся с происшествия и зашел к полковнику на полчаса раньше – кто знает, возможно, Дмитрий Максимович и обрел бы в райотделе знакомца решительного, не уклоняющегося от проблем, а Мельников взял бы на заметку любопытную информацию…

6

Старинный уральский город Шиханск искони стоит на «гулящей» тропе: четыреста лет назад по здешним вогульским урочищам прошел атаман Ермак с ватагой волжских гулебщиков; через полтора века после Ермакова похода укрывались в дебрях старообрядцы, спасая древлее благочестие от гонений патриарха Никона; брели в сии места и дале крестьяне землиц российских в поисках воли; бежали сюда от расправы воры да разбойники. Два с половиною века тому заложили первые Демидовы шиханский железоделательный завод. Цепкие, хваткие промышленники и их приказчики привечали старообрядцев, приманивали и «гулящих людей» да пригоняли из российских губерний крестьян, всех пригибали жесткой рукой к рудничным и заводским работам. Когда же на Среднем Урале, кроме железных и медных руд, сыскалось богатое рассыпное золото, набежали сюда золотоискатели, на их добычу слетелись перекупщики, держатели тайных кабаков и притонов, игроки, мошенники, ворье. Так еще во времена отдаленные расслоилось население Шихане ка на талантливых работяг и на свору паразитирующих ловкачей.

Вихрь революции развеял жителей старого Шиханска в разные концы страны, им взамен прибыло много иногородних. В годы репрессий среди уральских лесов и гор выросли заборы с колючей проволокой, с вышками охраны. И те, кому посчастливилось дожить до конца срока, оседали в ближних к зоне городах и поселках. Война пригнала сюда десятки тысяч новых поселенцев, вольных и подконвойных. И после, в мирные годы, катились на Урал спецвагоны с арестантским контингентом. На станции Шиханск выходили люди в ватниках, встречали их солдаты с овчарками, провожали в приземистые бараки зон. Все короче становились «срока», все чаще объявлялись амнистии, все больше вливалось «вставших на путь исправления» в городские общежития и улицы, изменяя на свой лад нравы Шиханска.

Поток уголовных дел захлестывал отдел, возглавляемый старшим лейтенантом Мельниковым. Только что закончили распутывать серию краж, взяли в одном из притонов преступную группу, раскрыли убийство с корыстной целью, взлом магазина с хищением на десять тысяч, разобрались с массовой дракой подростков, а в производстве еще несколько материалов по грабежам, кражам, по двум тяжким телесным повреждениям, по четырем хулиганским действиям… В большинстве случаев катализатор драки или конечная цель хищения – водка.

…В этот майский вечер Мельников вознамерился сочетать профессиональный интерес с культурным мероприятием: посмотреть фильм в кинотеатре «Россия». Во-первых, американский детектив знакомит советских сыщиков с методами их заокеанских коллег, во-вторых, не встретятся ли у «России» те девицы, что перемолвились с Максом Ленцовым в прошлый раз, понаблюдать бы за ними. Наконец, надо же иногда выходить «в свет» с женой Зинаидой.

Но, как часто случается в сыщицкой судьбе, личные планы были порушены: детективный сюжет подоспел не американский, а отечественный, местный, шиханский, и не на экране, а на улице Учительской, где пришлось прогуливаться не с женой Зиной, а с потерпевшим Иваном Сахарковым. Конечно, этот Сахарков и сам не сахар, и потерпевшим стал, можно сказать, по собственному желанию, но от этого кража не перестала быть преступлением. Ему же впредь наука: пусть прочувствует, каково быть обворованным.

Иван этот Сахарков полгода назад и сам у кого-то что-то спер по пьянке, тут же попался, присудили ему «химию», то есть работать, где и кем укажут, а проживать в общежитии спецкомендатуры под надзором. Так что Иван ничего теперь не нарушал, работал относительно добросовестно, если и выпивал, так самую малость, и у коменданта к нему претензий не было, В качестве поощрения «вставшего на путь» Сахаркова отпускали на воскресенья домой, благо дом в трех кварталах от спецкомендатуры. Там Иван поступал под надзор супруги Надьки, бабенки ядреной, горластой, способной и отлупить мужа в случае чего.

Теща Ивана жила в деревне, километров за сто от Шиханска. И пришла телеграмма: старушка тяжело больна. Надька взяла в цехе три дня в счет отпуска и уехала в деревню. Поскольку у Сахарковых сын первоклассник, администрация спецкомендатуры разрешила подопечному жить эти дни дома.

Наверно, Иван очень благодарен был теще, что она захворала. Оказавшись без надзора, он первым делом поставил брагу в пятилитровой бутыли, на что извел семейный паек сахара и дефицитные дрожжи, хранимые Надькой к лету на квас. Брага, заботливо укрытая телогрейкой возле батареи отопления, ходила бодро, и хозяин по вечерам, припадая ухом, с улыбкой внимал шипящим звукам брожения. Терпения хватило аж на два дня. На третий после работы состоялась дегустация. И терпение вознаградилось: после трех стаканов появилось у Ивана неудержимое человеколюбие, тяга к задушевному общению, хотелось кого-то уважать и чтоб его уважали, обнимали, благодарили. Иван посидел-посидел над стаканом, заскучал вконец, оделся и поволокся на улицу искать родственную душу.

Имея в активе четыре с лишним литра браги, найти в Шиханске лучшего друга можно и среди ночи. Не прошло и получаса, как обнараужились аж три родственных души, два парня и молодая девка, все свои в доску. Общий интерес возник на почве воспоминаний: оба новых знакомых судились в том же райсуде, «тянули срока» в местной колонии. Дабы продлить общение, Сахарков пригласил друзей к себе на квартиру. Они тоже высоко оценили качество браги, зауважали ее творца, а деваха, выпив стакан, поцеловала Ванечку, чем навек покорила сердце «вставшего на путь». Сахарков так растрогался, что прослезился, вылакал еще два стакана и уснул.

Пробудился от крика вернувшейся поутру Надьки. Башка разламывалась… И сперва его опечалило только то, что в бутыли осталась одна бурая гуща. Но головная боль усугубилась еще и тошнотой, когда дошли до сознания Надькины громкие вопросы. Куда делись дрожжи и сахар, ей ясно. А где магнитофон «Аэлита» с кассетами? Где импортный женский плащ? Где куртка Ивана, почти не ношенная? А туфли на высоком где? Иван не знал, куда оно все девалось. Испив два ковша холодной воды, он бежал от женина допроса на работу. Там мастер тоже матюкнул за опоздание. Жена грозит разводом, мастер – жалобой в спецкомендатуру, вместо новой куртки осталась ватная старая телага, облитая бражной гущей…

Сам Сахарков этот очередной подвох судьбы перенес бы молча. Но Надька побежала в милицию, настрочила заявление. Вот и пришлось Сахаркову на пару с сыскарем Мельниковым гулять весь вечер по улице Учительской. На черта бы сдались Ивану такие гуляния, но куда деться? Дома Надька заест. В спецкомендатуре лучше, но жена и там накапала, воспитывать начнут. Чтобы отдалить вечернюю накачку, Иван клялся Мельникову, что вчерашние сображники живут где-то поблизости, что он, Сахарков, и раньше встречал их на улице Учительской, а то неужели связался бы совсем уж с незнакомыми. Но воры на вечерний променад не вышли. И около полуночи Мельников препроводил потерпевшего в комендатуру, жалея о напрасно потраченном вечере. Конечно, можно было послать с Сахарковым кого-нибудь из сотрудников отдела. Но начальника УРа Мельникова «пьяные» происшествия задевали за живое.

Было пацану Мишуньке Мельникову двенадцать лет, когда умер отец. Умер в больнице, от раны. Не на работе травма, не в Афганистане пуля – ударил ножом в спину пьяный сопляк, почти мальчишка. Не сумел, не захотел шахтер Сергей Иванович Мельников обойти стороной, когда шестеро юнцов на улице прилюдно, с похабными выкриками жестоко избивали двоих. Словом не образумить наглую стаю. Одного отбросил Сергей Иванович, другого уронил наземь, третий отбежал прочь, а четвертый подскочил сзади и ножом… Так бессмысленно Миша лишился отца, а убийца свободы. Впрочем, суд не признал того юнца убийцей: умер-то Сергей Иванович в больнице, промучившись еще несколько предсмертных часов, и по закону это уже не убийство, а всего лишь «тяжкие телесные повреждения», и, учитывая, что подсудимый считается несовершеннолетним, что под судом второй раз, что его мать представила суду хорошие характеристики с места жительства… В общем, тот подлец через два года вышел на свободу и вскоре сел за новое преступление. Семиклассник Миша Мельников в школьной мастерской тайком изготовил из обломка ленточной пилы нож. Получилось мало похожее на холодное оружие, но мальчик ярко представлял, как, дождавшись освобождения убийцы, подойдет и ударит самодельным клинком в грудь, прямо в сердце. Это будет честный удар, месть за отца, за ранние седины матери. Это будет справедливая кара за подлость.

Но Миша-десятиклассник уже понимал: для мести мало иметь нож, еще надо иметь решимость вонзить его в человека, пусть и подонка, но все же человека. И будет ли это справедливым наказанием – внезапная, мгновенная смерть за несколько часов предсмертной муки отца, за пожизненное горе семьи Мельниковых?

Тот нелепый нож изоржавел, исполняя обязанность скребка по хозяйственным надобностям. А у офицера милиции Мельникова навсегда осталось личное, особое отношение к «пьяной» преступности, будь это изуверская жестокость или просто глупость, ценой ли в человеческую жизнь или с утратой всего лишь магнитофона «Аэлита» и женского плаща.