Текст книги "Зубы Хроноса"

Автор книги: Владимир Колин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 19 страниц)

Тогда я решил воспроизвести опыты в соответствии с указаниями старинного текста. С удивлением обнаружил я, что ни один химик ни разу не проявил подобного элементарного любопытства. Работы этих пионеров химии, открытия которых использовала современная наука, оставались неизученными как раз теми людьми, которые могли бы лучше всех оценить их изобретательность, обнаружив на запыленных страницах ряд формул, над которыми до сих пор бьются ученые нашего времени. Примеры открытий нашей эпохи, случайно отысканных в забытых старинных рукописях, многочисленны, и я не намерен приводить здесь их впечатляющий список.

Я не надеялся получить сказочный результат, для достижения которого, казалось, недостаточно было целой жизни, а хотел лишь уяснить себе, к чему стремился угрюмый старик, так недоверчиво взиравший на меня с фотографии. Я с трудом собрал все необходимое: агатовую ступку (случайно найденную у антиквара), тигеля и указанные ингредиенты, достал простейшую печь, по образцу той, что стояла в целости и сохранности в келье Старого, – и начал сражаться с парами Меркурия и мышьякового водорода, погубившими немало алхимиков. Я открыл, что знаменитый лунный луч, при свете которого следовало разводить некоторые вещества, был ничем иным, как сосредоточенным светом, – понятие, неизвестное во времена Старого. Я выпарил полученную жидкость и много раз подряд прокалил ее осадки, хотя – конечно – не мог проделывать все это на протяжении многих лет, как гласили инструкции. Я не надеялся получить знака, свидетельствующего о том, что я на верном пути, – кристаллов в форме звезды, после чего следовало дать смеси отстояться и затем «создать тьму» в сосуде, вырезанном из кристалла скалы и закрытом «крышкой быстроногого Гермеса». Еще менее надеялся я получить затем иссиня-черный флюид, называемый «воронье крыло» (я с удивлением обнаружил, что это – цвет электронного газа) и после этого «алхимическое яйцо», которое должно было сложиться и выделиться в воздухе. Я знал, что и на этом процесс не будет закончен. Напротив, самые тонкие операции должны будут начаться лишь теперь: повторные промывания трижды дистиллированной водой, растворение всех этих веществ при низких температурах с помощью катализаторов – месяцы и годы напряженного труда, наградой за который будет столь горячо желанный «проектировочный порошок», называемый также философским камнем и способный превращать металлы.

Пораженный, я понял, что все эти без конца повторяемые опыты тяготели к разложению структуры материи.

Конечным же результатом было не что иное, как запас сдерживаемой ядерной энергии (вот почему, сознавая, какую опасность представляет собой такая сила в руках любого властителя эпохи, алхимики хранили все это в тайне), а секрет алхимии заключался в определенном способе манипуляции материей, который разлагал и восстанавливал ее по новым законам, создавая неизвестное ранее силовое поле. Помимо получения философ'ского камня или эликсира бессмертия – будь то простые легенды или реальность, еще не п&знанная нашей сегодняшней наукой – важно было действие, оказываемое этим силовым полем на самого алхимика, и вызываемые им странные превращения: ведь Тристан Старый исчез «вдруг и насовсем…» Передо мной вдруг возникла такая фантастическая гипотеза, что я не смел и думать о тех поразительных перспективах, которые она открывала. Мне пришлось вспомнить о том, как примитивны были лаборатории, в которых современные физики революционизировали науку, к каким старинным «бабьим» средствам возвращается ныне медицина, как богаты знания, полученные «примитивами» эмпирическим путем, часто без понимания того, над чем они работают, что не мешало им добиваться намеченных результатов. Я советовался с физиками, химиками и математиками. Одни из них пожимали плечами, других моя гипотеза приводила в восторг.

Последовали дни и ночи лихорадочных поисков.

Казалось, у меня начались галлюцинации, и мои друзья поглядывали на меня обеспокоенно и меняли разговор каждый раз, как я появлялся среди них. Я думаю, что моя жена обратилась за помощью к профессору Леже, крупному психиатру, внезапная заботливость которого не может быть объяснена одной лишь неожиданно возникшей симпатией, в чем пыталась меня уверить жена.

До сегодня я так и не узнал правды, но Леже воодушевили мои исследования, мы сблизились, и я уверен, что только Тристану обязан искренней дружбой этого умного и тонкого человека.

Когда я счел, что смогу ответить на главные возражения, я обнародовал в «Formes» – пока как простую гипотезу – то, что мне удалось обнаружить.

Последствия хорошо известны. Все, что кажется фантастическим, тут же подхватывается и разносится любителями сенсаций, так что я вынужден был вмешаться и восстановить истину. Но я не бросал своих исследований и по-прежнему прибегал к аргументам некоторых ученых, поиски которых шли – разумеется, другими путями – в том же направлении, что и таинственные опыты древних алхимиков. Сегодня я с полной ответственностью заявляю, что знаю, как Тристан Старый исчез из своей каменной кельи на глазах у людей, пришедших увидеть чудо совсем иного рода – и, вероятно менее значительное, чем то, что он им преподнес. Я восстановил его «исчезновение» вплоть до мельчайших подробностей; более того, я узнал, что случилось с ним после того, как он пропал из виду виконта де Сюрси и швейцарских наемников, вооруженных ненужными саблями. И иногда я спрашиваю себя: разве это уж так невозможно – получить знак, один-единственный знак – в доказательство того, что я не ошибся…

.. Проснувшись на заре после двух часов сна, которые он себе позволил, Тристан Старый, как обычно, устремил свои взоры на собор. В этот час светлых надежд старинные камни казались розоватыми, словно стены были сложены из невесомого вещества облаков, пылающих в лучах восходящего солнца. Слышалось лишь чириканье птиц да стук колес по мостовой – далекие отголоски неба и земли. В остальном было тихо, и, окинув взглядом здание, Старый услышал, как заговорили символы, вписанные в аркады и башни, линии которых открывали ему все то, что сумели постичь старинные мастера на своем пути к великой тайне. Потом он перевел взгляд на красный рубиновый шар, стоявший в самом темном углу кельи, там, где слабый утренний свет, проникавший сквозь узкое высокое окно, не мог победить тьму. Стеклянный шар сверкал фиолетовыми отблесками. «Надо встать…» Но, продлевая охватившее его чувство приятного волнения, он повернулся лицом к мирному зрелищу собора, который видел, может быть, в последний раз. Потому что он был уже у самой цели.

Он знал, какую частичку правды скрывает каждый из каменных ликов, застывших там, где их поставил таинственный расчет, чтобы донести свою правду до тех, кто будет некогда бродить между обманчивыми ликами. В прежние годы, когда кровь еще бущо текла по его жилам, то и дело сбивая его с сурового пути, пройти который он поклялся, молодой человек, которого сегодняшний Старый поставил на колени, удушив в нем слепую жажду жизни и поработив его немым ретортам и жерлу горящей печи, нередко искал поддержки и совета в немой мудрости этих каменных фигур. В уродливых усмешках застывших лиц он читал поражения, заранее угаданные исследователями, превратившимися сегодня в прах, в спокойной ясности всеведущего каменного взгляда различал ободрение и поддержку. Неустанно проверял он свой труд по реакции ряда статуй, начиная все сначала, если того требовали его молчаливые наставники. Неустанно сверял свое время с неизменным временем, вписанным в параметры здания и слившимся с ним. Каждый год протекал у него в соответствии с повелением какой-либо стены, с законом какой-нибудь колонны. Каждый день был у него рассчитан в соответствии с канонами, вычитанными в кружеве карнизов, и, так как сам он согнулся, следуя линии его камней, живя их жизнью, он знал теперь весь собор изнутри, от основания до самой крыши. Его параметры подтверждали счет, который он вел годами. И так, в бесконечных усилиях, в ежеминутном напряжении, он состарился.

Одна-единственная каменная сосулька, устремленная прямо в небо, не была еще им прожита. Как только он ее разгадает и включит в свою структуру, в глубочайшую суть своего существа, его жизнь среди смертных кончится. Ему было даровано редкое счастье пройти свой путь до конца. Его не погубили ядовитые пары, вылетавшие из реторт, не свалил ни один из ужасных взрывов смеси селитры, угля и серы, которые до Альберта Великого и Черного Монаха унесли столько жизней, не убил ни один принц или король, стремившийся насытить свою безграничную жадность с помощью философского камня. Как слабая травинка, своей невероятной жизненной силой преодолевающая жесткость почвы, он пробился к свету. Миновав ужасные знаки возможных смертей, он прошел весь путь, до последнего испытания. И – живой, существующий – стал воплощением облика мертвого собора. Глядя на него, он изучал свой подлинный облик, ибо за внешностью, выдававшей безнадежную старость, в нем горел огонь, и он уже давно не был тем стариком, над которым смеялся Руджиери. Козимо Руджиери… Он тоже начал когда-то этот великий путь наверх, но поддался унижению придворных интриг, стал жертвой мелкой повседневности и теперь, глядя на мир с отвращением, издевался над всем, что ему не далось, с надрывом человека, который знает цену тому, что он потерял, и всячески старается убедить себя, что сделал правильный выбор…

Покачав головой, Тристан отогнал от себя тень фаворита старой королевы. Ведь это последний день, который отпущен ему для жизни: он не сможет жить дальше каменной стрелы собора, где начинается мир голубой бесконечности – и не может позволить себе умереть бесполезно. Страх смерти его не мучил, он давно угадал свой последний день и ждал его с напряженным волнением, как великое открытие, которое оправдает всю его жизнь. Оправдает дни и ночи, которые вырыли морщины, усеявшие его лоб и уголки губ, погасили блеск его глаз и навсегда похитили черноту бороды и волос. Валуа с трудом согласился дать ему отсрочку до того дня, который избрал Тристан – ибо все расчеты показывали, что это последний день, который он должен провести среди спящих. Было бы преступлением дать настигнуть себя именно сейчас. Да и могло ли что-нибудь его настигнуть?

Он медленно поднялся со своего ложа, уже не согреваемого его старым телом и поглощавшего холод камней. В углу, там, где он его оставил, стеклянный сосуд приобрел за ночь рубиновый оттенок вещества, впитавшегося в его структуру. Внимательно вглядевшись, Тристан убедился, что шар пуст. Как это и требовалось, до того, как следовало растопить сосуд, вещество, растворяющееся при определенной очень низкой температуре, впиталось в стенки, которые перестали быть прозрачными. Фиолетовые искры играли внутри и вокруг рубинового сосуда.

Его руки дрожали. От возраста ли, от волнения?

«Все же я человек…» – подумал он и, глубоко вздохнув, поставил сосуд в агатовую ступку и с силой ударил пестиком.

Осколки зазвенели, как колокольчики. Равномерными движениями он толок стекло, постепенно превращая его в порошок. Фиолетовые вспышки взлетали, как стаи растерянных птиц, и рассеивались в полутьме кельи. Он не думал ни о чем, ибо жил единственной думой – целью мыслей и дел целой жизни, и помимо нее ничто уже не имело для него значения. Удары пестика совпадали с последними ударами сердца. Мириады трепещущих крыльев мелькали на лице Старого, скользили вокруг его сухого тела и, неощутимые, проникали сквозь его тонкую кожу, свивались в утомленных внутренностях, в немых трубках костей. Все его существо было разбито этим головокружительным налетом, этой фиолетовой атакой. И вдруг его сердце забилось сильнее чем пестик, ставший невообразимо тяжелым. Ему показалось, что у него под черепом находится раскаленная масса, сгусток огня, из которого, со все более короткими промежутками, вылетают фиолетовые искры. Все вокруг стало фиолетовым. В кожаном мешке, бывшем его телом, рождались неожиданные силы, вызывавшие волны фиолетовой боли. Как мехи, приведенные в движение после многих лет забвения в покинутой кузне, мешки легких бешено заработали. Дыхание участилось.

И тут, чувствуя, что он задыхается в пароксизме нагрянувшей на него жизненной силы, он натянулся, как струна, и закинул вверх голову. «Каменная стрела» – промелькнуло у него в мозгу, когда он почувствовал, что оцепенел и не может двинуться.

И в этот момент, словно из другого, далекого мира, послышался скрежет ключа в замке и, не глядя на дверь, он увидел сквозь железный засов виконта и швейцарских наемников. Но все еще не мог сдвинуться с места.

– Мы пришли, Тристан, – сказал виконт, и его слова с опозданием долетели до ушей алхимика, настроенных на звучания иного мира, недоступные слуху смертного, Он слышал отзвуки многих голосов, смешивающихся между собой, словно бы множество людей говорило одновременно где-то за стенами дворца.

– Мы пришли по приказу короля, – снова сказал Сюрси. Плиты пола содрогались от тяжести металлических предметов, сбрасываемых наемниками.

Прошла еще одна длинная минута, прежде чем Старый вдруг почувствовал, что его тело вырвалось из оков, словно бы сдерживавшая его сила рассеялась. Теперь он был невесом. Может быть, поэтому ему показалось, что ступни его больше не касаются сточенных плит, и маленькими живыми куклами предстали перед ним люди, пришедшие сюда, чтобы заставить его наполнить королевские сокровищницы алхимическим золотом. Не изведанная до сих пор жалость охватила его, когда он различил под плотными одеждами красные округлости мышц, паутину нервных сплетений и пульсирующие внутренности. Иллюзорные различия прикрывали всеобщую истину скелетов, ибо все были одинаковы и одинаково несли, на хрупком столбе позвоночника, белую и ухмыляющуюся реальность черепа. Новая глубина проникновения показала ему, как далеко ушел он от этих существ, кичащихся своей жалкой значительностью, и грустная улыбка осветила его лицо.

Голоса толпы, там, за стенами дворца, звучали все громче. Де Сюрси и его люди говорили во имя короля, угрожали ему гневом коронованного скелета, властвующего над скелетами. Было время, когда он склонялся перед последним Валуа… Как о давно забытом прошлом он вспомнил об интригах Гиза, о гугенотах, о Генрихе Наваррском. Вереницы теней… И он раздельно, не повышая голоса, произнес: – Скажи своему королю, что я свободный человек, виконт!

Теперь голоса слышались совсем ясно. Но они неслись не снизу, с площади, а откуда-то из-под крыши, и Тристан, повернувшись всем телом, протянул руки к тому месту, откуда они доносились. Что-то вроде огромного века вдруг дрогнуло, воздух просиял и потемнел, словно солнце взошло и зашло с нещданной на земле быстротой, с оглушительным свистом. И он очутился на площади.

Но это была не дворцовая площадь. Все здесь казалось огромным, и Тристана охватило необоримое головокружение. Он закрыл лицо ладонями и почувствовал себя таким тяжелым, словно бы на него навьючили все тяжести, принесенные наемниками. И тут же вспомнил, каким легким казался он себе минуту тому назад. Удивленный, он раздвинул пальцы и огляделся.

И снова его охватило мучительное головокружение при виде домов вокруг площади – высоких зданий, для которых он тщетно подыскивал в памяти какоенибудь подходящее определение, ибо ему в голову приходило одно-единственное: «пушистые». Пушистые здания. Это было нагромождение излишеств, сочетание самых разных форм, словно бы строители старались натолкать в ограниченное пространство как можно больше предметов. Хотя пространство казалось огромным… Это странное нагромождение объемов, никогда не виданных, никогда не подозреваемых, эта мешанина, которая – каждый раз, как он поворачивал голову – казалось, начинала двигаться, перемешиваясь и рождая новые сочетания, столь же странные и необычные, это казалось бы хаотическое сопряжение форм и рождало ощущение головокружения. И все же какой-то странный порядок вносил гармонию в анархию объемов – это он понимал, и это было не менее волнующим.

Оглушенный, он попробовал сосредоточиться, переведя взгляд вверх, но ему показалось, что сама площадь нагнулась, он увидел обрыв, раскрывшийся прямо у него под ногами, и упал, ударившись о что-то твердое, находившееся гораздо ближе, чем ему казалось. И все потемнело.

Он открыл глаза и увидел над собой потолок. Поняв, что лежит на спине, он зажмурился, пытаясь предупредить головокружение. Потолок самым невероятным образом двигался над ним неравномерными частями.

Но через минуту все остановилось. Теперь он мог смотреть спокойно, и странные формы рождали в нем лишь великое удивление.

– Добро пожаловать, Тристан, – сказал кто-то, и, повернув голову, Старый увидел множество устремленных на него глаз.

Слова были сказаны на каком-то неизвестном ему языке, но он понял их без труда.

– Спасибо, – ответил он. И, еще сам себе не веря, понял, что в помещении не было много народу: один единственный человек склонился над ним, но он был один и – в то же время – многие. Это казалось сном.

– Где я? – спросил Тристан.

– Там, куда ты хотел попасть. Выпей…

Стакан тоже был странный, как и рука, его протягивавшая, но он выпил, и все его тело расправилось.

Когда он проснулся – сколько он спал, он не мог бы сказать – многочисленный человек по-прежнему был возле него.

– Голова еще кружится?

– Нет, Мирг. Теперь мне хорошо.

Он по-прежнему смотрел на своего собеседника с великим удивлением, и даже забыл спросить, как он узнал его имя.

– Тогда встань, – предложил Мирг. – И посмотри!

Старик подчинился. Он стоял перед огромным зеркалом невообразимой глубины, которая, однако, его не смущала, и все так же молча рассматривал свое лицо. Но оно было теперь не одно. И он сам был теперь не один, а многие. Стоя возле и следя за ним, Мирг ждал. Наконец он шагнул вперед, и оба отразились в застывших водах зеркала. И Тристан понял, что зеркало не лжет. Тогда он повернулся к Миргу и произнес одно-единственное слово: – Говори!

– Это странно, что ты не знал, чего ищешь, Тристан, – ответил Мирг, беря его за руку. Он медленно подвел его к порогу и распахнул дверь. Теперь они стояли на террасе, нависавшей над городом. Потом сели, и Старый даже не обратил внимания на странную форму стульев. Его взгляд следил за поразительным зрелищем города. – Попробуй понять, – говорил Мирг.

– Ты проник сквозь невидимую стену, которая разделяет два мира. Ты пришел из мира, имеющего ширину, длину и высоту – три измерения, если не считать времени…

Старый едва заметно вздрогнул. Он уже собирался о чем-то спросить, но – обвел глазами город, потом устремил их на собеседника и понял ненужность своего вопроса.

– Дальше, – сказал он. – Продолжай.

– Ваш мир, ваше трехмерное пространство заключено в пространство с четырьмя измерениями, в котором расположен наш мир. Представь себе листок двух измерений, заключенный в коробку с тремя измерениями… Так же как лист очень тонок в своем третьем измерении, человек и его мир чрезвычайно узки в четвертом, для которого у него нет даже названия. Но человек имеет четвертое измерение – пусть и неуловимое – так же как лист имеет минимум толщины.

Поэтому ты и смог проникнуть к нам, как равный.

Не отрывая взгляда от панорамы города, Старый как эхо повторил: – Как равный.

– Тебя удивляет твой новый облик? Вспомни, что простейший трехмерный предмет – пирамида – имеет четыре стороны с двумя измерениями. Простейший четырехмерный предмет имеет пять сторон с тремя измерениями… Это обстоятельство и вызвало у тебя головокружение, когда ты проник в наш мир, где в первые минуты все показалось тебе перемешанным и движущимся…

– И я стал – многие.

– Это воспоминание о твоем прежнем восприятии. Но для нашего мира ты один.

Даже доносившиеся до них шумы были иными, чем те, к которым привык Старый, и он рассеянно вслушивался в них.

– Значит, вот она – цель трудов целой жизни? – спросил он наконец. – Я пришел к вам стариком, лишенным сил. Почему? Цена слишком велика…

Он не ощущал ни грусти, ни волнения, но не испытывал и бурного торжества человека, преодолевшего все препятствия и достигшего желанного берега. Он просто констатировал факт, и больше ничего.

– Да, твой путь обошелся тебе дорого, – ответил Мирг, не обратив внимания на его первый вопрос.

– Посмотри!

И лишь тут старик увидел странный столик, стоявший возле их стульев. Мирг наклонился к кнопкам на циферблатах, нажал некоторые из них, и стрелки задвигались в своих коробочках. Тогда он потянул за ручку, и терраса закружилась. Густой фиолетовый туман окутал обоих. Тристан услышал шум, который покрывали многочисленные голоса – словно порывы ветра пролетали среди леса домовых труб. Потом шум вдруг утих. Цветной туман рассеялся, и из него начали выплывать дома, формы которых вырисовывались все более отчетливо – словно он смотрел на них в подзорную трубу, стекла которой наводились сами собой.

Они стояли на той же террасе, но дом, к которому она примыкала, был другим. Большинство домов вокруг площади тоже изменилось, и посередине ее возвышалась огромная статуя…

– Мы научились двигаться вперед и назад по шкале времени, – сказал Мирг. – Смотри!

Пересекая площадь, к ним приближались мужчина и женщина. Старый бросил на них один-единственный взгляд и повернулся к Миргу. Тот улыбался.

– Да, Тристан, они идут из твоего мира…

Прежде всего его поразил необычный покрой платьев.

Его платье тоже казалось странным в мире Мирга, но он никогда не подумал бы, что на Земле люди когданибудь будут одеваться так странно – совсем не похоже на то, что он привык считать одеждой. Даже ткань была теперь иной, чем та, к которой он привык. Эти послы могли быть только из будущего – и ему не требовалось разъяснений.

Теперь, когда люди приблизились, он увидел, что оба они молоды, и понял смысл слов человека, Перенесшего его во времени. Дорогой цена была только для него, шедшего дорогостоящим путем, неминуемым для его времени.

– В том веке, откуда они пришли, каждый может завоевать четвертое измерение?

– Не каждый, Тристан. Но никто не обязан больше посвящать этому целую жизнь…

Молодые люди были уже совсем рядом. Он увидел гладкие щеки, позолоченные летним солнцем, блеск глаз и волны черных кудрей. Если бы не их умноженные лица, они казались бы парой влюбленных, отправившихся на прогулку, как это делали его современники, покидавшие в конце недели стены Парижа. Но и сейчас он не испытал грусти, вспомнив о годах, которые он пожертвовал жару печей, лишив себя даже той простейшей радости, которую испытывает юноша, обнимающий округлые плечи своей возлюбленной. Он понимал, как тяжек и долог был путь, пройденный им в молчании каменного собора, в пергаментном безмолвии старинных рукописей. Бесполезно тяжек и долог… Помахав в знак приветствия, молодые люди прошли мимо и исчезли в одном из зданий, стоявших на площади.

«Так же быстро, как жизнь» – мелькнуло у него в уме. Но, не огорчившись и на этот раз, он понял, что все чувства земного человека остались там, в том мире.

Худой и несогбенный, он сидел на терассе в странном мире, во времени, которое еще не настало.

– Я пойду, – произнес он вдруг.

Произнес быстро и настойчиво. Мирг посмотрел на него понимающе, словно знал, куда он хочет направиться. Ни о чем не спрашивая, он снова привел в движение машину, вмонтированную в террасу, и, когда они остановились во времени, от которого отправились, показал, как нужно манипулировать кнопками.

– Я жду тебя, друг, – сказал он серьезно, не отрывая взгляда от лица Старого.

– Я вернусь.

И, когда Мирг исчез в здании, нажал на кнопку.

Терраса закружилась, и ее снова окутал фиолетовый туман. Тристан услышал жужжание, покрываемое гулом голосов, потом терраса остановилась. Он сошел на почти не изменившейся площади и подумал о том месте, куда хотел попасть. Огромное веко, которое однажды уже билось для него, быстро моргнуло.

Он находился на старинной улице, погруженной во мрак. Дом и подвал он отыскал без труда, но все казалось теперь плоским, словно нарисованным. Приникнув лицом к низкому окну, он без всякого волнения узнал в молодом человеке, склонившемся над непонятными знаками старинного пергамента, себя самого, каким он был когда-то. Стоя на темной улице, Старый смотрел на свою молодость. Даже тогда, когда он уже приблизился к цели и надеялся постичь неведомый смысл жизни, даже тогда он не думал, что когда-нибудь ему будет дано это странное свидание. Если бы он знал, если бы он мог хотя бы предполагать, он наверняка представил бы себе какой-нибудь – пусть немой – диалог, какое-нибудь движение, кивок головы…

Взволнованный, он ждал бы знака. Теперь же он довольствовался тем, что смотрел.

Он узнавал все. Каждый камень в стене, каждую книгу.

Но – зачем он пришел? Чего искал в этой встрече с самим собой? Зачем он вернулся сюда, к этому подземелью, унесшему его молодость, не согретую женской лаской – и именно в эту минуту?

Возле него раздалась песня, которой он ждал – песня девушки, звучавшая здесь шестьдесят лет тому назад.

Голос трепетал, полный обещаний, и – как тогда – ему показалось, что он видит полные губы певицы, чувствует, как вздрагивают и расширяются ее ноздри…

Он ощутил, что даже в этом подземелье воздух вдруг наполнился ароматом молодого тела. Послышался стон, затем страстный голос умолк, и взрывы хохота вдруг раздались на пустой улице, проникли сквозь темную стену, прокатились по столу и, остановившись на заплесневелом пергаменте, забились в диких конвульсиях, от которых побледнело желтое пламя светильника. И Тристан понял, что пришел, чтобыернуть с пути того, кем был он сам

И тут, словно ослепленный смехом, который еще вспыхивал на старинной пентаграмме, молодой человек поднял глаза и, сам того не зная, встретился с глазами Старого.

– Стоит ли? – услышал Старый вопрос, выходящий из самых глубин обреченной молодой жизни, вопрос, который столько раз задавал себе он сам. – А если…

Его охватило суровое спокойствие, ибо сам он был уже по ту сторону любви и гнева. Но он по-прежнему смотрел прямо в глаза, измученные бессонницей, глаза, которые его не видели. Смотрел прямо и строго. Вздохнув, молодой человек провел рукой по лицу и опустил взгляд на пентаграмму, нарисованную в правом верхнем углу листа. Смех умолк, и светильник горел теперь ровным бледным пламенем. С безнадежным отчаянием юноша снова принялся разгадывать то, что Старый уже давно разгадал, потеряв на это месяцы и годы, ибо знаки старинного пергамента лгали, и путь, который они обещали, не вел никуда. Начало пути лежало где-то впереди, в другом месте…

И глядя, как молодой человек пытается разгадать ненужную тайну, Тристан Старый вдруг понял, что ему не дано изменить свое прошлое. Годы должны были пропасть так, как они пропали, – несмотря на цену, вопреки цене. Понял он и причину молчания того, кто позволил ему встретиться на этом развилке со своей молодостью, зная, что он склонится перед неумолимым законом свершившегося. Он ни о чем не жалел и лишь старался постичь, что могла означать эта возможность существования в четвертом измерении бесконечности. И слышал в себе новое великое ожидание.

Бросив последний взгляд на того, кем он был некогда, Тристан вновь вызвал фиолетовое биение века. Он опять был на площади и, взойдя на террасу, двинулся вперед во времени.

– Я ждал тебя, – сказал Мирг, открывая дверь, выходившую на террасу.

– Почему я проник в ваш мир?

– Потому что ты мыслишь.

– Но я не знал, чего ищу. Не знал даже, куда иду.

Они снова уселись на террасе, следя за множеством людей, проходивших по большой площади. С удивлением Старый обнаружил, что они не казались ему уродливыми, хотя и не были похожи на людей того мира, из которого он пришел. Все они отличались высоким ростом, и множество их лиц подчинялось странной и тонкой гармонии. У некоторых лица были одинаковые, но были здесь и люди с разными лицами.

И Тристан вдруг понял сложность мыслей, которые носились в головах существ с многими лицами, одновременно отражавшими противоречивые состояния души. Тем более странными показались ему слова Мирга: – Мы не можем понять вас, Тристан. Хотя наши миры связаны невидимыми нитями разума… И вы, и мы – мыслим. Независимо друг от друга. Но если я понимаю тебя в какой-то мере, то лишь потому, что уже многие годы изучаю образ мысли существ из мира трех измерений. Наши представления разнятся друг от друга, и нередко мы сталкиваемся с невозможностью представить себе подлинные координаты вашего мышления. Но мы хотели бы сотрудничать, помогать друг другу… Мы надеемся, что ты облегчишь нам путь к взаимопониманию, Тристан…

Пораженный, Старый сложил ладони.

– Возможно ли, что вы не можете проникнуть в наш мир, когда даже я… пусть слепо… ценой целой жизни…

– Речь идет не о том, чтобы проникнуть в него, – сказал Мирг. – Для этого у нас есть не одна, а целых две возможности. Прежде всего, каждый из нас может проникнуть туда как своя собственная проекция, как трехмерная тень, отбрасываемая нашей четырехмерной действительностью. Увиденный на земле, он покажется таким же человеком, как и все остальные, но он не реален, и напрасно будут его прокалывать саблями или заковывать в цепи. Как тень, он щройдет сквозь стены, и хотя все его увидят, никто неможет схватить.

– Привидение! – воскликнул Старый. – Наши попы научились пользоваться такими явлениями…

– Но наша цель, как ты сам понимаешь, не в этом, – с сожалением сказал Мирг. – Кстати, религия – это одно из ваших представлений, которые остаются для нас неуловимыми… Затем, мы можем скреститься с вашим миром с помощью одного из наших трехмерных лиц, и тогда нас видят так же, как мы видим вас. Это тот способ, благодаря которому ты только что встретился со своей молодостью… Мы можем извлечь свое трехмерное лицо из вашего мира, исчезнув в четвертом измерении. Тогда мы вдруг становимся невидимыми – как камень, убранной из поля зрения насекомого, которое не может взлететь, становится для него невидимым, переходя в третье измерение.

– Так я исчез из поля зрения де Сюрси и его людей, – улыбнулся Старый. – На Земле это называется чудом…

– Называй его как хочешь, – сказал Мирг. – Не название поможет нам понять вас. Сны, представления, побудительные причины ваших поступков так же непостижимы для нас, как для вас были бы непостижимы идеалы плоского, двухмерного человечества… Но ты жил в мире трех измерений и покорил себе четвертое. Ты понимаешь мир, из которого ушел, и можешь сделать его для нас понятным.