Текст книги "Шелковый шнурок(изд1985)"

Автор книги: Владимир Малик

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

ВАРШАВА

1

Был серый холодный день. Ранние морозы заковали реки и озера в ледяные панцири – переезжай, где хочешь! Дороги бугрились замёрзшими кочками – по ним не разгонишься. Поэтому Арсен ехал не всегда так быстро, как хотелось. Где по дороге, а где – напрямик.

Деньги Сафар-бея очень пригодились. Через Болгарию и Валахию промчался за двенадцать дней. Лошадей не жалел: на базарах покупал свежих, выносливых и скакал дальше. А на разорённом Правобережье базары не собирались, потому и пришлось ехать помедленней, сохраняя силы вороного, купленного ещё в Бендерах.

В Немирове произошла встреча, едва не стоившая ему жизни. Арсен словно чувствовал, что в город этот, с которым связано так много горького, заезжать не стоит. Но будто бес нашёптывал на ухо: «Заезжай! Заезжай! Может, встретишь кого-нибудь из знакомых и узнаешь, что изменилось здесь после падения Юрася Хмельницкого».

И действительно – встретил! Лукавый одержал верх в его душе. Вместо того чтобы направить вороного в объезд, на белоцерковский шлях, Арсен потянул повод влево и поскакал прямо к Шполовцам.

Проезжая мимо двора бабушки Секлеты, остановился. Жива ли она? Посмотрел на заросший лебедою огород, на разбитое маленькое оконце, на распахнутые настежь двери, жалобно поскрипывающие от порывов ветра… Печально покачал головой: нет бабуси Секлеты. Пережила мужа, пережила сынов и дочек, внуков и правнуков, а затем угасла сама, как одинокая искра на пепелище. Развеялся по белу свету, вымер некогда многочисленный её род, и кто знает, нашлась ли добрая душа проводить старушку в последний путь?..

Арсен глубоко вздохнул. Будет ли конец несчастьям, со всех сторон терзавшим эту землю? Настанет ли долгожданный день, когда на подворьях защебечут весёлые детские голоса, из труб на крышах заструятся в небо седые дымки, а в хатах вкусно запахнет свежеиспечённым хлебом?

Он плотно сжал обветренные губы, почувствовав, как на глаза набежал туман.

«Что это ты, Арсен? Разрюмился, как старый Метелица! Ведь тебе до старости – ого-го! Или, может, обмякла душа от бесчисленных злоключений и забот?»

Он вытер кулаком непрошеную влагу. Тронул ногами коня. И тут заметил, что по улице к нему приближается отряд всадников.

Скакать в поле – неразумно. Не скроешься. Да, собственно, чего бежать, если он – чауш самого великого визиря?

– Эй, хлопец, кто ты такой? – крикнул издали передний человек в кожухе и надвинутой на глаза шапке-бирке. – Откуда и куда направляешься?

– Пусть тебя это не волнует, уважаемый… Где был, там уже нет. Куда еду, там не ждут! – ответил Арсен.

– О-о-о, какой ты, вижу, мудрый, парень! И ты смеешь так отвечать сотнику правителя? Храбрец, оказывается! Потому и хочется мне поближе познакомиться с тобой! – с издёвкой сказал тот же всадник, приближаясь, и вдруг воскликнул: – Ба-ба-ба! Кого я вижу! Никак сам Арсен Звенигора пожаловал, лопни мои глаза, если ошибаюсь! Вот так встреча! Не ожидал!

Арсен узнал Свирида Многогрешного и невольно вздрогнул: эта встреча не сулила ему ничего хорошего.

Тем временем остальные – судя по одежде, валахи [36]36
  Валахи – жители Валахии (Афлака), феодального княжества, расположенного между Карпатами и Дунаем.


[Закрыть]– окружили Арсена, и он оказался лицом к лицу со своим давним врагом.

Многогрешный сбил шапку на затылок, открыл морщинистый лоб, к которому прилипли редкие пряди седеющих волос. На лице его расплылась злорадная улыбка.

– Вот когда пташка поймалась! – воскликнул он, потирая руки. – Долгонько ты, голубчик, не показывался здесь! Заждался я тебя! Но теперь потешусь, запорожская сволочь! Теперь ты у меня и запляшешь, и запоёшь, и заплачешь, как обую тебя в красные сапожки! Ха-ха-ха!..

Смех Многогрешного был скрипучим, зловещим. Арсен не ответил.

– Чего молчишь? Онемел от страха?

– А я тебя вовсе не боюсь, дядька Свирид…

– Как это ты меня не боишься? Кажись, друзьями с тобой мы никогда не были…

– Но и врагами тоже, – слукавил Арсен, не желая углублять спор, грозивший опасными последствиями.

– Не были, говоришь? – Многогрешный от удивления даже глаза вытаращил. – Должно, от страха ты памяти лишился! Ну что ж, я напомню… Хлопцы, – обратился он к своим спутникам, – стащите-ка с него сапоги да угостите палками по пяткам! Пусть потанцует босиком.

Валахи быстро соскочили с коней и кинулись к Арсену. Ещё мгновение – и он будет лежать на земле, а эти сорвиголовы отдубасят его по голым ногам.

– Стойте! – закричал Арсен, выхватывая из-за пазухи бумагу, предусмотрительно заготовленную для него Сафар-беем. – Именем великого визиря приказываю вам – стойте!

Слова о великом визире подействовали магически. Валахи мгновенно остановились, растерянно переглянулись.

Многогрешный неистово заверещал:

– Что же вы!.. Хватайте его!.. – И начал вытягивать из ножен саблю.

Арсен протянул бумагу.

– Кто из вас понимает по-турецки?

– Я! – шагнул вперёд чернявый парень.

– На, читай!

Валах бросил быстрый взгляд на короткую надпись, на печать – и побледнел.

– Братцы, – прошептал он помертвевшими губами, – это чауш великого визиря… Чуть было сами не попали в беду.

– Не может быть! – продолжал бесноваться Многогрешный. – Дай сюда!..

Он выхватил бумагу, повертел перед глазами. Написанного не понял, но печать узнал сразу – и тоже побледнел.

– Проклятье! – процедил сквозь зубы. – Выкрутился, сукин сын! Ну, твоё счастье…

Многогрешный сунул Арсену в руки жёсткий жёлтоватый свиток и поскакал прочь. Валахи помчались за ним.

Арсен вытер пот с лица, постоял с минуту в раздумье, а потом решительно повернул коня на белоцерковский шлях.

2

До Новосёлок Арсен Звенигора не доехал: совсем неожиданно встретил всех своих в Фастове. Ещё издали увидел над городом сизые дымки, вьющиеся из труб. При въезде дорогу ему преградил часовой с мушкетом. Он выскочил из какой-то ямы, где прятался от пронизывающего ветра, закричал тонким голосом:

– Стой! А не то как стрельну, знаешь-понимаешь, тут тебе и каюк будет!

Арсен захохотал. Так это же Иваник! И откуда он здесь взялся?

Но смех Арсена разозлил часового не на шутку. Он подскочил, как петух, и ткнул дулом мушкета всадника в бок.

– Чего заливаешься, знаешь-понимаешь? Иль пьян, иль соседям разум раздал? Слазь с коня, разбойник!

– Иваник, неужели не узнал? Арсен я! Звенигора…

Иваник ошарашенно захлопал глазами, все ещё не узнавая в этом худом загорелом бородаче красавца Арсена.

– Не может того быть…

Арсен соскочил с коня, снял шапку. И тогда лицо Иваника прояснилось. Мушкет выскользнул из рук и покатился по мёрзлой земле.

– Арсен! Голубчик! Откуда ты?

Они крепко обнялись. На глазах Иваника заблестели слезы.

– От самого султана, Иваник! Из Стамбула! А ты как здесь очутился?

Иваник поднял мушкет, поправил на узких плечах свитку.

– Разве не знаешь?.. Семён Палий привёл нас всех в Фастов и сказал: тут нам жить! Земли занимайте, сколько сможете обработать, хаты выбирайте, какие поцелее… Крепость гуртом строим, знаешь-понимаешь, чтоб защита была надёжной. Вот мы и поселились здесь.

– А мои, мои-то где?

– Твои тоже… Внизу, над Унавой живут. Там хорошо – речка, луг, за речкой – лес. Правда, хатка маленькая, но не хуже, чем в Дубовой Балке. И что лучше всего – по соседству со мной… Неспроста говорится: выбирай не место, а хорошего соседа.

– Палия где можно увидеть? Случаем, не на Сечи он?

– Увидишь. В крепости он, поселился рядом с вдовой Семашко…

– О пане Мартыне ничего не слыхать?

– Про Спыхальского? Говорил Роман, что передавал пан весточку из Львова. Всех приветствует… Не забыл и про меня, и про Зинку. – Иваник подмигнул. – Тоже привет передал, знаешь-понимаешь…

Арсен улыбнулся в густую бороду, которую отпустил, пока ехал из Стамбула. Уж кого-кого, а Зинку не мог пан Мартын забыть: очень полюбилась ему молодица!

– Ну, веди, Иваник! – Арсен положил руку на хилое плечо соседа. – Сперва к Палию, а потом уже – домой… Прямо горю от нетерпения!

Они пошли по широкой улице. Около одного из уцелевших домов Иваник остановился.

– Скажу Остапу, чтоб подежурил вместо меня. А то у нас, знаешь-понимаешь, строго… Можно и батогов заработать от полковника, если плохо несёшь караульную службу!

Он шмыгнул в хату и через несколько минут вышел в сопровождении высоченного хмурого казака, вооружённого только саблей.

– Бери мой мушкет, – заторопился Иваник. – В случае опасности – пали, пане-брате, чтоб аж в крепости было слышно! А я мигом вернусь…

– Ладно, – буркнул мрачный великан и зашагал к окраине города.

Арсен внимательно осматривал все вокруг.

В городе немало руин и пожарищ. Но среди пепелищ стоят и уцелевшие от огня хаты: вьются дымки, во многих дворах хоть что-нибудь да обновлено – тут исправлены забор и ворота, там выбелены стены, а на некоторых хатах уже новые камышовые крыши.

Крепость встретила их гомоном, стуком дубовых трамбовочных баб, заступов и мотыг, цоканьем топоров. Здесь кипела работа. Одни забивали колья, другие делали земляную насыпь, а третьи из дубовых брёвен и брусьев мастерили ворота крепости.

Люди были так худы, измождены и ободраны, что Арсен ужаснулся. Откуда они? Будто одни нищие собрались сюда! Несмотря на холод, у многих, кроме латаной рубахи или видавшего виды лейбика [37]37
  Лейбик (укр.) – верхняя одежда без рукавов, вроде жилета.


[Закрыть], не было ничего. Редко у кого на ногах сапоги, а у большинства – постолы или лапти, из которых торчит какое-то тряпьё. Лица обросшие, в глазах – голодный блеск.

Арсен хотел было спросить Иваника, что это за люди, но тут заметил знакомую статную фигуру. Палий!

– Батько Семён! – Казак бросился к нему и по-дружески сгрёб полковника в объятия. – Батько Семён! Как я рад снова видеть тебя!

– Арсен?! – Палий не верил своим глазам и удивленно рассматривал казака. – И вправду, Арсен, собственной «парсуной», как говаривали киевские бурсаки… Да какой обросший, как дед!

– Вы все здесь – не лучше, – повёл рукой Арсен, указывая на людей, работающих у стен. – Откуда они собрались?

Лицо Палия помрачнело, он с болью произнёс:

– Сейчас, пожалуй, половина Украины так живёт… В военном лихолетье люди потеряли все: родных, кров, одежду… Начинаем мы на голом месте. Надо же как-то спасать себя!

– Что начинаем? – не понял Арсен.

– Жить заново, – ответил Палий. – Долго мы думали на Запорожье – что делать? Правобережье опустошено, разорено, истоптано татарской конницей. По Бахчисарайскому договору – ничейная земля… Но она ведь наша! И пока мы на ней живём, никто не сможет назвать её своей – ни султан, ни хан, ни господарь Валахии, ни король польский… Вот и кинули мы клич: кому негде приклонить голову, идите на Фастовщину, Корсунщину, Богуславщину – поселяйтесь, обрабатывайте землю, но сабель из рук не выпускайте! И вот начало – отовсюду потянулись горемыки, обиженные судьбой. Не было у них ничего: ни денег, ни одежды, ни семян, ни хозяйственной утвари. Зато принесли в сердцах справедливую ненависть к врагам, которые пустили их по миру, и священную любовь к своей земле. Бедные мы сейчас. Ой какие бедные! Зима только начинается, а у нас уже почти нечего есть… Вон видишь – казаны. В них дважды в день варим пшённый кулеш. Не кулеш – одно название! Но и ему люди рады…

– Как же вы зиму думаете прожить?

– Перебьёмся… Потуже затянем пояса, охотиться будем, рыбу ловить в Унаве и Ирпене. Но вся наша надежда на помощь.

– Чью?

– Москва поможет деньгами и оружием, Киев – зерном для посева, харчами. Свет не без добрых людей.

– В этом я много раз убеждался. Да вот – только что – отмахал путь от Стамбула до Фастова тоже не без помощи добрых людей. А там – и до Варшавы доберусь.

– Ты направляешься в Варшаву? С чем?

Арсен оглянулся: Иваник, выцыганив у кашеваров миску кулеша, хлебал жидкое горячее варево. Поблизости никого – каждый занят своим делом. Но все же Арсен понизил голос.

– Батько Семён, чтобы ты знал, я сейчас на службе у самого Кара-Мустафы… Вместе с Ненко…

– Погоди! – перебил Арсена Палий. – Пойдём-ка ко мне домой, а по пути ты мне все и расскажешь.

– Привёз я очень важную весть, – продолжил Арсен.

– Какую?

– Турки начинают войну против Австрии. Султан Магомет собрал громадное войско и повёл его под Вену… Я тороплюсь в Варшаву, чтобы предупредить короля Яна.

Палий нахмурился.

– Почему ты думаешь, что нужно предупреждать Собеского?

– Расправившись с Австрией, турки накинутся на Польшу… Ненко слышал это из уст Кара-Мустафы.

– Вот как?! Значит, когда падёт Австрия, а затем Польша, Магомет вновь бросит своё войско против нас. И тогда уже ничто не сдержит его!

– Мы с Ненко тоже так подумали и решили, что нужно обязательно предупредить поляков…

– Верно. Турок можно остановить только общими усилиями. Твоё решение ехать в Варшаву одобряю. А от себя пошлю письма в Москву и Батурин, чтобы и там узнали о замыслах султана.

– Спасибо, батько, за поддержку. Я был уверен, что ты согласишься с нами.

– Ещё бы! Как и покойный Сирко, я считаю, что среди многих врагов для нас сейчас самый злейший, опаснейший – турецкий султан… И вопрос стоит так: кто кого? Или мы сообща с другими народами, которым он угрожает, отсечём его загребущие когти, или же нас всех до единого вырежут. И на расплод не оставят…

– В страшное время мы живём, – задумчиво произнёс Арсен, перебирая в памяти большие и маленькие события, свидетелем которых пришлось ему быть. – Выстоим ли?

– Выстоим! Должны выстоять! Иначе – всему конец…

Они подошли к крыльцу большого дома, памятного Арсену ещё с прошлой зимы. В нем тогда жила старенькая бабуся с мальчиком и девочкой. Теперь дом был восстановлен: пахли смолой новые двери, белели обмазанные белой глиной стены, вместо выбитых стёкол в окна вставлены хорошо пригнанные доски. Вокруг дома все прибрано. Чувствовалось, что здесь хозяйничают заботливые женские руки.

– Прошу в мою хату, – пригласил Палий, – правда, временную. Здесь потом устроим полковую канцелярию. А покуда полка нет и с жильём у нас худо, поселили мы здесь Феодосию с детьми. Вдову Семашко. А я, собственно, постояльцем у неё. Можно сказать, в приймах, – улыбнулся Палий, поднимаясь на крыльцо.

– Ты, батько, ещё молодой, только за сорок перевалило. А Феодосия – красивая женщина. Да и покойный Семашко, помнится, завещал вам объединиться. Было бы правильно, если б вы с нею поженились…

Палий посерьёзнел. Приблизился вплотную к Арсену и тихо сказал:

– Я и сам так думаю, друг… Феодосия – женщина не только красивая, но и умная. И сердце моё склонно к ней. Но этого ведь мало!

– Чего же ещё нужно?

Палий шутливо толкнул Арсена в плечо.

– Пойми, я хочу, чтоб и меня полюбили! Только тогда я могу жениться. Присмотрись получше, а потом скажешь: любит она, по-твоему, меня или нет?

Палий вошёл в светлицу первым. Арсен заметил, что это не та комната, в которой когда-то жила старушка с детьми. Печи не было, зато стояла кафельная голландка, в которой весело пылали сосновые сучья. Посреди чисто вымытого, но уже потемневшего от времени пола лежал потёртый ковёр. На стене, за новым, недавно сбитым столом, висело оружие: мушкет, два пистолета, два татарских ятагана и богато инкрустированная сабля. Вдоль стен, прикреплённые к ним спинками, желтели свежевыструганные из сосновых досок лавки.

Здесь было шумно: четверо ребятишек – три девчушки и один мальчик – возились у стола, крича и смеясь. Тут же за шитьём сидели две женщины – Феодосия и старушка, которая когда-то осталась единственной жительницей Фастова. Теперь она со своими приёмышами жила у Феодосии, присматривая и за её дочурками.

– Кыш, цыплята! – с напускной строгостью прикрикнул на детей Палий. Но они ничуть не испугались – с визгом и смехом кинулись к нему и повисли на его сильных руках.

Поднялся ещё больший шум.

Звенигора улыбнулся, глядя на раскрасневшиеся детские лица, и про себя отметил, что Палий умеет привлекать к себе сердца не только взрослых, но и детворы. А дети, как известно, очень чутки к ласке и никогда не поладят с человеком чёрствым и равнодушным.

Феодосия посмотрела на старушку.

– Бабуся, прошу вас – заберите детей!

Старушка встала из-за стола, – теперь на ней были не лохмотья, как некогда, а вполне приличная одежда, – бросила своё шитьё в корзиночку, подхватила её сухой тёмной рукой и позвала ребят:

– Пошли тыкву кушать!

– Пошли! Пошли! – обрадовались те и шумной стайкой выскочили следом за ней в соседнюю комнату.

Палий проводил детишек ласковым взглядом, а потом, когда за ними закрылась дверь, обратился к Феодосии:

– Принимай гостя, Феодосия! Узнаешь?

Женщина вышла из-за стола. Остановилась перед Арсеном, всматриваясь в его лицо.

Была она стройна и, несмотря на свои тридцать пять лет и то, что имела троих детей, по-девичьи нежна. Пёстрая плахта и белая вышитая сорочка плотно облегали её складную фигуру. Чёрная блестящая коса закручена была сзади в тугой узел. Из-под чёрных бровей на Арсена смотрели прекрасные выразительные глаза, опушённые густыми ресницами.

У Арсена защемило сердце: эта женщина чем-то напомнила ему Златку, его далёкую, найденную, но не спасенную любимую.

Феодосия вдруг улыбнулась и протянула руку:

– Боже мой! Неужели Арсен?.. Как я рада… А где же Златка? Что с нею? – Пожатие её тёплой руки было неожиданно сильным. – Не нашёл?

– Нашёл… Но вызволить не успел… – с грустью ответил казак. – Ведь она в гареме самого Кара-Мустафы. Но я вызволю её! Возвращусь – и вызволю!

– Будем молиться за это… Прошу к столу.

Арсен попытался отказаться от угощения, ссылаясь на то, что у него мало времени и что он торопится домой, но Феодосия, видимо, обладала даром пленять людей – и ласковой улыбкой, и добрым словом, и той разумной женской твёрдостью характера, перед которой пасуют самые стойкие мужчины.

Она взяла казака за локоть, улыбнулась и, склонив набок голову, тихо сказала:

– Разве можно отказываться от хлеба-соли, когда их подносят от чистого сердца? – И повернулась к Палию. – Не так ли, полковник?

Как отметил про себя Арсен, смотрела она на Палия по-особенному, с затаённой нежностью и восхищением, которые прорывались сквозь присущую ей сдержанность.

– Конечно, голубушка… Арсен ещё молодой, и его следует проучить, чтобы знал, как пренебрегать гостеприимством друзей! – ответил Палий, доставая с полки обливные кувшин и три поставца. – Что там у тебя, хозяйка, в печи?

Феодосия поставила на стол миску горячих гречневых блинчиков, переложенных жареным луком, и три тарелки тыквенной каши.

– Чем богаты, тем и рады, – смущённо развела руками. – Надеемся на лучшее… А пока у нас с харчами туговато.

– Зато у тебя золотые руки, – похвалил Палий, наполняя поставцы квасом. – Ты и из ничего готовишь такое, что с тарелкой проглотить можно.

Феодосия зарумянилась от удовольствия, блеснув темно-карими глазами. Только слепой не заметил бы в этом взгляде настоящей любви и глубокой преданности. Арсен потихоньку толкнул Палия в бок: мол, что же ты, батько, смотри, как она тебя любит?

Палий поднял поставец, улыбнулся в усы.

– Ну, дорогие мои, выпьем кваску за все доброе: за твой, Арсен, приезд, за освобождение Златки, за наше здоровье!

– За счастье и здоровье хозяйки этого дома! – с чувством произнёс Арсен.

– Спасибо, – поклонилась женщина.

3

С горы, на которой вырастала фастовская крепость, спускались медленно. Коня Арсен вёл в поводу. Красный отсвет холодного зимнего заката за далёким темно-зеленым бором предвещал на завтра холодную погоду. Блестела подо льдом узкая, извилистая Унава.

– Твои, Арсен, выбрали себе чудесное место недалеко от речки. – Палий указал рукой в ту сторону, где на лугу растянулась цепочка хаток. – Я предлагал им на горе, но все дубовобалчане в один голос заявили: «Хотим внизу! Тут все напоминает Дубовую Балку: и речка, и луг, и высокая гора… Легче будет привыкать к новому месту». И я согласился – пускай… Было бы людям хорошо!

– А прежние хозяева не вернутся?

– Пусть возвращаются. Мы будем только рады. Земли всем хватит.

Внизу, на широкой ровной площадке неподалёку от домов, десятка два плотников трудились над какой-то необычной постройкой. Заметив удивлённо-вопросительный взгляд Арсена, Палий пояснил:

– Это будет церковь [38]38
  Церковь Палия до сих пор сохраняется в Фастове как историко-архитектурный памятник конца XVII в


[Закрыть]. Маленькая, простая, но своя… На горе сохранился костёл – можно было бы перестроить, но люди заявили, что и шагу не ступят через его порог. Вот и строим. Надо. И причащаться, и венчаться, и исповедоваться. Как построим – тогда и я с Феодосией обвенчаюсь…

– А она тебя, батько, любит, – сказал Арсен. – Неужто сам не видишь?

Палий обнял Арсена за плечи.

– Дорогой мой, как это не вижу? Конечно, вижу. И отвечаю ей любовью. Придёт время – поженимся. Приезжай поскорее домой, чтобы попасть на свадьбу!

– Долгий ещё у меня путь, батько. Сначала – в Варшаву, а потом – на Дунай, возможно, под самую Вену.

– Да, долгий и опасный.

– Я бы не поехал туда… Но там ведь Златка… ждёт меня, надеется, что спасу.

Палий остановился у ворот, сплетённых из свежей лозы.

– Вот здесь живут твоя мать с дедусей! А рядом – Роман со Стёхой.

– Роман со Стёхой? Разве они уже поженились?

– Да. Своя семья – своя хата. Что может быть лучше? Хатка, правда, плохонькая, но они молодые – обживутся и поставят со временем новую. Место отменное! Огород ровный, низинный, за ним – левада, луг. Дальше – Унава. Хочешь – разводи гусей, уток. Хочешь – рыбу лови… Я тоже поселился бы здесь.

Видно было, что Палий влюблён в эти действительно прекрасные места. Но Арсен слушал его невнимательно. Через плетень он увидел такую знакомую маленькую фигурку… Мать!

Сердце его неистово забилось, готовое выскочить из груди, а ноги вдруг онемели, будто к земле приросли. Хотел побежать – и не мог. Только смотрел не отрываясь заворожённым взглядом. Мама! Маленькая, немного сгорбленная, будничная, как всегда. В свитке, которой, кажется, не будет износа, в сером шерстяном платке и старых заскорузлых опорках. Она стояла у открытой двери хлева и поила из деревянного ведёрка небольшую телку пепельной масти. Телка крепко упиралась растопыренными ногами в землю и, подталкивая мордой ведёрко, потягивала вкусное пойло. А рука матери гладила её по шее и за ушами, как ребёнка.

– Мама! – прошептал Арсен и почувствовал, как комок подступил к горлу. – Мама! – опять позвал он, на этот раз голос его прозвучал хотя и хрипло, но достаточно громко.

Мать подняла голову.

И вдруг ведёрко выскользнуло из её руки, пойло разлилось по земле.

– Арсен! Сыночек!

Она быстро, как только могла, засеменила к воротам.

Арсен помчался со всех ног и встретил мать посреди двора. Прижал к груди. Целовал её холодные, огрубевшие от ежедневной работы руки, шептал слова утешения.

Мать вытерла кончиком платка мокрые глаза, посмотрела на сына снизу вверх, спросила едва слышно:

– Один?

– Один, – вздохнул Арсен.

– Бедный ты мой, когда ж тебе, как другим, улыбнется долюшка? Когда перестанешь блуждать по свету?

– Сейчас, мама, на нашей земле ни у кого нет тихой доли. Одна беда лютует… Так разве могу я сидеть дома? Кому-то нужно со злой недолей бороться!

Мать охватила руками голову Арсена, притянула к себе, поцеловала в лоб.

– Бедная моя головушка! – И грустно улыбнулась Палию, который стоял поодаль и молчаливо наблюдал их встречу.

Послышался крик. Из соседнего двора, простоволосая, с растрёпанной пшеничной косой, бежала Стёха. Следом торопился Роман.

От крыльца, блестя розовой лысиной, семенил дедушка Оноприй, за ним степенно шагал Якуб.

Арсен переходил из объятий в объятия. Радостью светились лица. Для полноты счастья не хватало Златки…

Когда улеглись первые бурные чувства, вошли в хату. Она была небольшой, через сени на две половины. Чисто выбеленная, натопленная, пропахшая чебрецом, сушеными грибами, кислицей и желудями.

Мать сразу же кинулась к печи, чтобы приготовить обед, но Арсен остановил её.

– Не надо, мама. Я только что пообедал у полковника. А от чугуна горячей воды не откажусь – помоюсь с дороги.

Она начала растапливать печь, а сама прислушивалась к разговору. Говорил больше Арсен. Рассказывал о своих приключениях, о Златке, о Ненко, о новой войне, которую готовит султан, о том, что, хотя она направлена своим остриём на запад, смертоносным крылом может задеть и Украину. Когда же Арсен сказал, что домой он заглянул совсем не надолго – на одну ночь, завтра пораньше ему снова уезжать, мать побледнела, выпустила из рук ухват, в глазах её появились слезы.

– Ой, горюшко! Куда?.. Не успел на порог ступить, как опять в дорогу торопишься! Арсенушка, сыночек мой дорогой, сколько лет ты вот так мыкаешься! Ну хоть немножко отдохнул бы дома… Чтобы я насмотрелась на тебя, кровинушка моя родная!

Арсен подошёл к матери, обнял, прижал её посеребренную голову к груди.

– Не плачь, мама! Придёт время – вернусь навсегда. Тогда уж никогда не оставлю тебя, голубка моя седенькая! А сейчас – должен…

– Опять в Туретчину? – сквозь слезы спросила мать.

– И в Туретчину, и в другие края, – уклонился от прямого ответа Арсен. – На этот раз должен вернуться со Златкой.

– Дай боже тебе счастья, бесталанная твоя головушка! – И мать, рыдая, поцеловала Арсена в буйную, давно не стриженную чуприну. Потом, слегка отстранив его от себя, вытерла платком заплаканные глаза и сказала: – Не буду вам мешать – говорите…

Весь вечер в тёплой хате шёл разговор. И если бы не напоминание Стёхи, что Арсену нужно отдохнуть, никто бы до утра не сомкнул глаз.

Только после полуночи Арсен вымылся, побрился, оставив небольшие тёмные усы, переоделся в чистое бельё Романа и лёг спать. А с восходом солнца был уже на ногах.

Накормленный и почищенный конь тихо ржал у крыльца, нетерпеливо бил копытом землю, будто чувствовал дальнюю дорогу. Дедушка Оноприй с Якубом приторочивали к седлу саквы [39]39
  Саква, саквы (тур.) – холщовые перемётные сумы для овса и продуктов.


[Закрыть]и то и дело поглядывали на своего любимца, который в это время прощался с матерью. Посреди двора стояли Палий с Феодосией, Роман со Стёхой и Иваник с Зинкой. Все были опечалены. Когда-то ещё увидят его?

Вышли за ворота. Арсен в последний раз поклонился, и Якуб передал ему повод коня. Но тут Палий положил руку на плечо казаку.

– Не торопись! Я провожу тебя немного…

Все поняли, что полковнику нужно поговорить с Арсеном наедине, и потому остались стоять у ворот, а они вдвоём пошли вдоль улицы. Вороной конь легко ступал позади, кося чёрным глазом на стаю воронья, с криком поднявшуюся над вербами.

– Значит, во Львов? – спросил Палий, поворачивая за церковью к западной окраине села.

– Да, во Львов… Сперва разыщу пана Мартына и уже с ним поеду к королю. Спыхальский знает Варшаву, знаком со многими шляхтичами – он поможет мне…

– Было бы лучше, если б ты выдал себя тоже за шляхтича, – посоветовал Палий. – Тогда получишь свободный доступ к владетельным панам. Сам знаешь, каким чёртом они на казаков смотрят.

Арсен засмеялся:

– Ну, за этим дело не станет. Назовусь, примером, Анджеем Комарницким. Разве не по-шляхетски звучит? Я естэм пан Анджей Комарницкий. Неплохо придумано?

– Совсем неплохо, – усмехнулся Палий. Затем достал из кармана небольшой кошелёк. – А если к этому имени добавить ещё и кошелёк со злотыми, то можно быть уверенным, что перед тобой откроются не только двери дворцов, но и сердца их хозяев…

– Да что ты, батько! – воскликнул Арсен. – Вы здесь, в Фастове, живёте впроголодь. Лучше купите на эти деньги зёрна для посева или несколько хороших коров для расплода, а то ведь телушка у матери не скоро станет стельной коровой…

– За нас не беспокойся! Мы гуртом проживём как-нибудь. А тебе деньги понадобятся. Да и не мои они, а казённые. Из нашей полковой кассы. Бери – не перечь!

– Спасибо, батько. – Арсен спрятал кошелёк в карман. – Думаю, и вправду пригодятся…

– Ну, а теперь прощай! И пусть не споткнётся твой конь на далёкой и трудной дороге! – Полковник обнял казака, поцеловал в щеку, потом быстро оттолкнул от себя, будто оторвал от сердца, и строго, чтобы скрыть печаль, сказал: – Садись – и айда! В путь!