Текст книги "Таня и Юстик"

Автор книги: Владимир Железников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 5 страниц)

Теперь я понял, что заставило меня заговорить об этом. Я испугался, что Лайнис не сможет доказать свою невиновность, а то бы я, конечно, промолчал. Мучился бы и молчал.

– А если пострадает Лайнис, – спросил я, – тогда как?

– Мы этому помешаем, – сказала Даля. – Уверяю тебя. Успокойся. Мы его сумеем защитить. Он не виноват, и мы это докажем.

Мне стало жалко ее, и себя, и Юстика.

– Я вдруг успокоилась, – продолжала Даля. – Да, да, успокоилась, как ни странно. Мне даже хорошо.

Я посмотрел на нее, стараясь понять, почему ей вдруг стало хорошо.

– Ты не удивляйся, – сказала она. – Мне хорошо оттого, что Лайнис не виноват. А тебе я верю, если тебе это важно. Ведь ты в комендатуре, когда тебя били, никого не выдал.

– Мне некого было выдавать, – сказал я.

– Не скажи, не скажи, – ответила Даля. – А если бы тебе было кого выдавать, ты все равно бы не выдал.

– Почему же ты тогда не хочешь, чтобы я ему все рассказал? – спросил я.

– Потому что признание не сближает, а отчуждает. Потом ты будешь его избегать. Думать, что он знает э т о о тебе. В несчастье каждый живет в одиночку.

Еще минута – и я бы сдался, но голос у нее предательски дрожал. Она сама была далеко не во всем уверена. Я почти крикнул:

– Ты ошибаешься. Поверь мне. Лучше я все расскажу. Так будет легче.

– Ты мне поверь, – перебила Даля. – Ты ведь даже не уверен, что все это так. Это только твоя догадка.

Она подошла ко мне и, как маленького, стала гладить ласково по волосам, прижимая мою голову к груди. Приятны были ее теплые руки и ее уверенность в том, как надо поступить. И мне стало ясно, что все это, конечно, я придумал и надо только, чтобы они побыстрее уехали. Ведь осталось совсем, совсем немного: пусть скорее уезжают.

– Ты права, – сказал я. – Права, как всегда.

– Конечно, – сказала Даля. Она хорошо меня знала. – Ты им все расскажешь, и они уедут... Думаешь, уедут и увезут твою печаль? Нет. Твоя печаль будет острее, потому что о ней будут знать и другие.

Потом мы с нею долго сидели вдвоем и молчали. Но в этом молчании не было умиротворения, что-то беспокоило меня.

Через окно мы видели, как на городскую площадь вышел Телешов, постоял у памятника, а позади шли Таня и наш Юстик. И мне стало обидно, что мы с Далей сидим здесь, а они там, и Юстик с ними, и он должен быть именно с ними, а не с нами.

Когда они вернулись домой, Даля спросила у Телешова, что он теперь собирается делать.

– По дороге зайду в милицию, – ответил он. – Или, может быть, ты, Миколас, это сделаешь?

Я промолчал, понимая: осталось совсем немного, и они уедут, еще каких-нибудь полчаса.

– Хотя с большим удовольствием я бы схватил его за шиворот и сам оттащил в милицию.

– А если это сделал не Лайнис? – спросила Даля. – У вас же нет никаких доказательств.

– Тогда его отпустят, – сказал Телешов.

– А если не он, – снова сказала Даля, – а вы потащите его за шиворот, старого, больного, невиновного?

Телешов промолчал. Я знал, что Даля попала в самую точку; он и тогда, мальчишкой, был добрым и не терпел унижения и насилия.

– Лайнис не впустил нас в дом, – сказал Юстик. – Он там плакал.

Телешову не понравились слова Юстика, они били на жалость.

– А если бы не было предателя, то сейчас здесь бы сидели Марта и Эмилька и мы все были бы другие.

– Папа, нам пора, – сказала Таня.

– Я все равно это сделаю, – сказал Телешов. – Ты ведь знаешь, Миколас, иначе я не могу.

– Может быть, это и Лайнис, – быстро сказала Даля. – Но вы, видно, забыли гестаповцев: они могли его пытать, и он не выдержал. А за эти годы он, может быть, так настрадался, что своими страданиями добился снисхождения.

– Господин священник, вы во многом преуспели, – со злостью сказал Телешов и поклонился портрету дяди.

Эти полчаса были бесконечными. Но Даля не сдавалась. Она не могла сдаться из-за меня, из-за Юстика, хотя правда была целиком на стороне Телешова, а мы просто защищали свою шкуру.

А Юстик, который сидел на диване рядом с Далей, вдруг пересел к Тане. Может быть, он это сделал случайно, скорее всего именно так и было, просто ему хотелось посидеть рядом с девочкой, которая была для него прекрасной ведь он из-за нее отважился на такие небывалые поступки – и с которой ему сейчас предстояло расстаться. Но мне показалось, что он сделал это со значением.

Даля, она очень чуткая, покосилась на Юстика и сказала:

– Мы не хотим с Миколасом лишних страданий. Вы этого не понимаете, Пятрас.

Она упорно называла его Пятрасом. Возможно, чувствовала свою вину перед ним, как я, и заискивала.

– Я хочу знать правду, – ответил Телешов.

– После войны у нас было много националистов. Мы жили в деревне, и к нам на постой стал рабочий отряд, который искал их. А утром, когда рабочие ушли, к нам ворвались националисты. Они поставили моего отца к печке и расстреляли. Стрелял один совсем молодой паренек, почти мальчишка. Ему было лет семнадцать. Он, когда выстрелил, сам испугался, заплакал. И один из них его ударил... А потом, через несколько лет, я его встретила. Он шел мне навстречу и нес на руках маленькую девочку... Понял, что я его узнала. Опустил девочку на землю и ждал... И я ушла.

– Пойдем, Танюша, – сказал Телешов.

Даля снова покосилась на меня: теперь ей было совсем плохо, приходилось бороться за меня в присутствии Юстика.

– Я хочу знать правду, – упрямо повторил Телешов. – Только и всего.

– А если ты ее узнаешь, – спросил я и почувствовал, как мною снова овладело то, Эмилькино, состояние, когда, несмотря ни на что, хочется открыться, – тебе станет легче?

– Нет, – ответил Телешов. – Правда не заменяет потерянного.

– Так зачем вы этого добиваетесь? – спросила Даля. – Вы помните их лица, помните их голоса, знаете их жизнь, разве вам этого мало?

Телешов ответил не сразу, и, еще не зная его слов, я вдруг понял, что он скажет что-то такое, что поразит меня.

– Танюша, не пора ли нам? – спросил он.

Даля облегченно вздохнула и сказала, что им действительно пора и что она сейчас соберется. Но я-то знал, что тех слов, которых ждал, он еще не произнес.

Таня встала без слов и посмотрела на Юстика. И он тут же вскочил. Юстик думал только об одном: думал, что ему надо будет вот сейчас расстаться с Таней, и он, по-моему, почти никого больше не замечал и ничего больше не слышал. Таня спросила отца, могут ли они пойти с Юстиком вперед. И Даля, опережая Телешова, разрешила им это, а сама направилась в другую комнату, чтобы собраться. И тут Телешов сказал те самые слова, которых я ждал.

– Правда делает человека свободным, – сказал он, не обращаясь ни к кому, и все остановились: Даля не успела скрыться за дверью, Юстик и Таня – выйти в прихожую. – Вот еще вчера я не знал, как погиб мой отец, и не помнил, как он меня сюда принес, а сегодня знаю. Хотя все это неутешительно, как ни странно, это сняло с моей души тяжесть. Правдой надо переболеть. Легче от этого не станет, но я буду знать, что мне открылась правда.

– Идите, ребята, идите, – сказала Даля.

– Пожалуй, мы лучше подождем вас, – сказала Таня. Она прикинулась совсем ягненком, а на самом деле ей не хотелось оставлять отца одного. Подождем, Юстик?

Юстик кивнул.

– Бывает такая правда, которая пострашнее лжи, – сказала Даля. – И ничего не может изменить.

– Ложь во спасение? – спросил Телешов.

Кажется, назревал скандал, но у меня не было никакого желания его предотвращать. Бедняга Юстик, сейчас твои родители, спасая твой покой, рассорятся с Телешовым, и милая Танечка навсегда уйдет из твоей жизни.

– Это называется человеколюбием, – сказала Даля.

Видишь, Юстик, как твоя мама наступает.

– Мы ведь не звери, а люди, и у нас не обязательно выживать сильнейшему.

Кажется, твоя мама права, а, Юстик?

– Мы можем подвинуться и дать место слабому, и сделать это сознательно.

– Верно, – ответил Телешов.

Вот видишь, Юстик, даже Телешов с нею согласился. Неужели все закончится мирно, и они уедут, и все пойдет по-старому? Тебе-то что, а вот мне каково! Снова бессонные ночи, снова воспоминания, а желание быть свободным настолько велико, что способно победить страх.

– Ваши слова, Даля, – снова начал Телешов, – не имеют никакого отношения к Лайнису. – Он обнял Юстика и Таню за плечи и сказал: – Пошли, ребята, а они нас нагонят.

"Они" – это мы с Далей.

Телешов сейчас стоял на том же месте, где когда-то в последний раз стоял его отец, и так же повернул голову, как он, к дивану, на котором тогда лежал е г о с ы н, а теперь сидел я.

– Так ты берешь на себя все?

Он опять вернулся к разговору о Лайнисе, и мне бы ответить: "Да, беру", – и они ушли бы. Но я промолчал, у меня не было желания обещать то, что я не собирался делать. Хватит с меня и так. Я посмотрел на Далю. Он перехватил мой взгляд и вдруг сказал совершенно серьезно, обращаясь к Дале:

– Имейте в виду, я вам не отдам Миколаса.

Даля не выдержала и тихо сказала:

– Уходите... Прошу вас...

Это было так неожиданно, что сначала я подумал, что ослышался.

– Вы нас выгоняете? – спросила Таня. – Тетя Даля!

Даля не ответила.

– Мама! – закричал Юстик. Он, по-моему, здорово испугался, наш великанчик. – Скажи им, что ты пошутила. Таня, дядя Пятрас, она пошутила. – Его взгляд метался с одного лица на другое, он безуспешно искал выхода. – Мама, скажи им.

– Юстик, – резко сказала Даля, – перестань! Я тебе потом все объясню.

– Нет, сейчас скажи! – вдруг закричал Юстик. – Папа, что же ты молчишь?

Я промолчал, мне нечего было говорить, а бедняга Юстик суетился, и этой своей беспомощной суетой он удивительно был похож на меня. Он был готов восстать, как я много раз готов был восстать против дяди и не восставал.

Таня стояла бледная, крепко сжав губы.

– Молчишь? – сказал мне Телешов. – Такой же, как прежде?

– Я ведь попросила вас, – перебила его Даля.

– Тогда это был он! – Телешов показал на дядю. – Он тебя сделал таким. Когда надо было бороться, он закрывал глаза. Когда надо было стрелять в убийц, отнял у тебя оружие. Теперь он мешает вам жить. А ты?.. Знаешь, кто ее сделал такой? – Он кивнул на Далю. – Ты! Незаметно для себя, чтобы удобнее было жить.

– Не слушай его, Миколас. Не слушай. – Она крикнула: – Уходите, уходите, уходите!

Потом стало тихо-тихо. И мы замерли, затихли.

– Папа, нам пора, – сказала Таня.

И они ушли. А мы остались трое. Потом Юстик оглядел нас, не зная, что делать. Сейчас мне захотелось, чтобы он стал непослушным, неподвластным нам и убежал за Телешовыми. Но ему трудно давался этот выбор. Он подошел к окну и увидел Телешова и Таню. Телешов шел первым, а Таня следом. Но вот она оглянулась и увидела Юстика, и Юстик, минуя нас, метнулся к двери.

– Юстик! – крикнула Даля.

Он остановился. Еще немного – и будет поздно, он понимал это. Он подошел ко мне, и я увидел его глаза, они были полны слез.

– Можно, я пойду их провожу? – спросил он.

Я бы мог ему ответить, что можно, иди, беги, догоняй, лети, но сказал другие слова, те, которые было необходимо сказать давным-давно:

– Как хочешь. Тебе видней.

И это было последней точкой в сегодняшнем споре, решившем для меня очень многое. Юстик сделал свой выбор: он повернулся и убежал догонять их, а теперь я тоже должен был сделать свой.

– Зачем ты его отпустил? – спросила Даля. В ее голосе уже не было прежней уверенности, она что-то предчувствовала и чего-то боялась.

– Так надо, – ответил я и замолчал.

Прежде чем перейти к главному, мне необходимо было побыть минуту одному. И я увидел себя в костеле в тот день. Уже было поздно, и костел был пуст, горела только одна свеча у фигуры скорбящего Христа. И вышел он, который счастливо умер еще во время войны.

"Это ты, Миколас? Что ты здесь делаешь так поздно, дитя мое?.. Дядя не дождался тебя и ушел... Да, поздравляю тебя с днем рождения".

"Я пришел к вам, а не к дяде".

"Ко мне? Ну, рассказывай, в чем дело. Ты чем-то взволнован?"

"Я хочу исповеди".

"Я устал. Давай отложим на завтра".

"Мне надо сегодня".

"Хочешь исповедаться в грехах своих, сын мой?"

"Да".

"Ты обидел ближнего?"

"Нет".

"Обманул?"

"Нет".

"В чем же ты грешен?"

"В помыслах".

"Откинь их напрочь, грешные твои помыслы, и успокойся. Аминь".

"Я должен сегодня убить".

"Убить?!"

"Да. Пока он не успел предать".

"Ты зло шутишь, сын мой".

"Отпустите мне этот грех".

"Значит, благословить тебя на убийство?"

"Если я не убью его, тогда он убьет. Это будет еще более тяжелый грех".

"Откуда ты знаешь? Может быть, он и не помышляет о предательстве".

"Он немец, фашист".

"Нет, нет... Я ничего не знаю, и ты у меня не был. Подожди... Успокойся, сын мой... Расскажи мне подробнее эту историю, чтобы я смог разобраться, прав ли ты, содея... такое страшное..."

"Одни мои знакомые... прячут девочку... иудейку..."

Даля стояла на прежнем месте, у дверей. Конечно, и я тоже виноват в том, что она стала такой. Это ведь ради меня и Юстика. И война в этом виновата. Но теперь я не отступлю. Юстик должен знать все. Он поймет, что это сделал не я, а время. Зато я буду свободен, это будет трудная свобода, не все ведь простят меня, но я буду свободен. А кое-кто и простит – те, кто знает меня. Например, Пятрас. А это для меня немало.

– Даля, я ничего не сказал Телешову, не потому что испугался. Просто хотел, чтобы ты меня попросила: "Расскажи ему". Хотел, чтобы это сделала ты.

– Если хочешь, – еле слышно ответила она.

– Нет, – сказал я. – Не надо, чтобы ты выполняла мою просьбу... Сама, без просьбы. Когда захочешь... Только скажи. Я их догоню...

– Юстика надо подготовить, – сказала Даля.

Неожиданно лицо Дали изменилось, она приложила палец к губам, прося меня о молчании. Я оглянулся: в окне торчали головы Тани и Юстика.

– Мы забыли камеру, – сказала Таня.

Я взял камеру, которая лежала около дивана, и посмотрел на Далю: может быть, она уже решилась?

– Не сейчас, – прошептала Даля. – Я должна привыкнуть.

Ну что ж, нет так нет.

– Так ты и не узнала главного, – сказал я, протягивая Тане камеру.

– А что... главное? – спросила Таня.

– Не нашли... – ответил я. – Предателя.

– Сейчас почему-то это для меня не главное, – сказала Таня, засмеялась и прыгнула на землю.

Юстик исчез следом за ней.

Даля стала рядом со мной, но она была какая-то неуверенная. И ясно почему: я к этому готовился давно и привык, а для нее все произошло неожиданно.

Таня навела на нас камеру и крикнула:

– Улыбайтесь, улыбайтесь!

Послышалось жужжание кинокамеры.

Потом они бежали через площадь. Юстик рядом с Таней, обгоняя друг друга. И они смеялись. Таня передала Юстику камеру, и он ею, как перышком, размахивал в воздухе. Они удалялись от нас и приближались к Телешову, который поджидал их.

А мы с Далей по-прежнему стояли рядом, но были еще далеки и непонятны друг другу. Пока мы были еще в пути.