Текст книги "Каждый мечтает о собаке"

Автор книги: Владимир Железников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 8 страниц) [доступный отрывок для чтения: 2 страниц]

23

После того как я «прославился» с этим проклятым кладом, я стал известным человеком в школе. Меня даже на педсовете разбирали, правда заочно. О чем там говорили, не знаю, но по школе пополз слушок, что Юрку Палеолога отправляют к врачу-психиатру. Может быть, я сумасшедший. Ох и остряки!

После этого вся наша школа бегала на меня смотреть, настоящее паломничество. А первоклассники, те на всякий случай обегали меня стороной. И в стенгазете разрисовали, с зеленым платком на шее и с серьгой в ухе. В общем, понятно, на что намекали. Но я не обижаюсь, я не против, смех – дело серьезное.

А в остальном моя жизнь потихоньку стала налаживаться – Эфэф оказался прав. Правда, с Кулаковыми я не помирился и дома у нас было не очень-то хорошо.

Как-то я набрался храбрости и рассказал матери о том, что к нам приходила жена Геннадия Павловича. Думал, она упадет от моих слов в обморок или разревется. Раньше, если ее кто-нибудь обманывал, она закрывалась в ванне и ревела, как девчонка. И поэтому я заранее приготовил стакан воды, чтобы в нужный момент подать ей.

Но эту воду мне пришлось выпить самому, потому что в ответ на мои слова она такое преподнесла, что этот стакан воды просто выручил меня… Оказывается, Геннадий Павлович не женат, а женщина, та «певица» из хора Пятницкого его родная сестра, которая приходила, чтобы познакомиться с нами. И еще мать сказала, что она не думала, что я такой эгоист. А я сидел, помалкивал и пил воду. Тут она возмутилась.

– Оставь, – говорит, – стакан, он уже пустой.

Она хотела, чтобы я заговорил, но я налил из графина еще в стакан и снова начал пить.

– Ах так! – решительно сказала она. – Ну, посиди один, тебе есть о чем подумать, – и гордо удалилась.

По-моему, ее просто подменили.

В общем, ничего себе получилась беседа, только с тех пор мы не разговариваем. Раньше она никогда бы не стала молчать, давно бы простила меня. Точно, ее просто подменили.

Я по-прежнему, как вхожу в класс, поворачиваю глаза влево, влево, на парту Кулаковых. Но сегодня парта оказалась пуста. Сел на свое место и стал ждать звонка. Не то чтобы эти Кулаковы меня интересовали, а так, больше по привычке, хотя если говорить совсем честно, то я скучал без Ивана. И Тошку часто вспоминал, нашу единственную прогулку. Только иногда казалось, что и эта прогулка мне приснилась, вроде клада. Зато теперь у меня дома была ее фотография, правда не такая прекрасная, как у Рябова. Она была маленькая, одна голова.

Фотография эта попала ко мне случайно. Капустин нас всех фотографировал во дворе назаровского дома; ну, а фотография эта никому теперь не была нужна. Вот он мне и отдал: «Бери, говорит, на память, посмотришь через десяток лет, посмеешься». Я и взял. Потом вырезал Тошку, она лучше всех там получилась. А Капустину спасибо сказал и посочувствовал, что ему со мной, как воспитателю, трудновато.

Он со мной повозился! Во втором классе я еще не умел переходить улицу, путал, когда налево смотреть, а когда направо. Так он меня почти каждый день до дому провожал. А в пятом классе я стал заикаться, и он со мной песни пел…

В класс вбежала Зинка-телепатка. Подошла, стукнула меня портфелем по спине и сказала: «Приветик». Она вообще, я заметил, при каждом удобном и неудобном случае старается меня стукнуть портфелем, чтобы я помнил о ней. Но я ей все прощаю, потому что она никакая не телепатка. Она все кричала и кричала, что знает, о чем я думаю, а я боялся, что она действительно отгадает мои тайные мысли. Но все было значительно проще. В эти дни, когда я страдал из-за истории с кладом, она, чтобы поддержать меня, все рассказала. Оказывается, я думаю о ней. Вот тебе и вся телепатия. Я промолчал. Раз она так думает, пусть так и будет.

Потом ввалился красный, вспотевший Рябов и молча сел рядом со мной. После его предательства я хотел пересесть за другую парту, но Эфэф попросил меня этого не делать. Я ему уступил, хотя мы по-прежнему не разговаривали. Вернее, я с ним не разговариваю, а он-то пытался уже несколько раз наладить отношения.

Он поднял глаза, но они смотрели куда-то мимо меня. Я оглянулся.

В класс медленно вплыла Тошка. Она была в ярко-голубой кофточке. Ох, до чего она была красивая, просто страшно, не то что в форме! Я такой красивой еще ни разу не встречал. Пока она плыла к своему месту, все ребята молчали, точно их поразило какое-то непонятное видение. Страшная сила – красота.

Девчонки тут же подскочили к ней и стали рассматривать кофточку. Послышались вздохи и охи.

Но вот девчонки расселись, и Тошка прошла к своей парте, а я забыл о всякой осторожности и смотрел на нее во все глаза.

– Все тайное становится явным. Так, кажется? – сказала Зинка. Она перехватила мой взгляд. – Смотри, свернешь шею. – И закричала: – Ребята, я вчера видела… – Она замолчала и обвела всех взглядом. У нее был такой вид, точно она собиралась всех поразить. – Я вчера видела… – Она выразительно посмотрела в мою сторону, и у меня все похолодело внутри. – А я вчера видела…

Дело в том, что я вчера весь вечер проторчал около дома Кулаковых. Погода была хорошая, я решил погулять, не все ли равно, где гулять. А эта Зинка, хоть и разжалованная телепатка, но глазастая, она даже в темноте видит. Может быть, она меня и засекла.

На всякий случай я встал, опустил руки в карманы брюк – так чувствуешь себя как-то увереннее, потому что есть в запасе спасительное движение. Если вдруг ее слова сразят меня, можно выхватить руки из карманов и сказать: «Ах, ах, ах!» – и помахать руками, понимай как знаешь.

– Ну, кого же ты видела? – спросил я и, совсем как Тошка, начал выстукивать ногой: мол, нам ничего не страшно.

– Я вчера видела… – снова закричала Зинка.

– Ну и орешь, перепонки лопнут, – сказал я. – Говори быстрее, кого видела?

– Нашего уважаемого вожатого, – сказала Зинка.

Я даже обалдел от радости.

– Ну и что? – спросил я. – У него стал короче нос?

– Он был с девушкой. Вот, – сказала Зинка. – Иду. Смотрю, впереди Капустин. Я уже хотела его окликнуть, потом смотрю, что за чудеса: он ведет под ручку девушку. – Зинка показала, как Капустин вел девушку.

– Капустин?! – засмеялся Рябов. – Ребята, представляете, Капустин!… – Он вскочил и стал прохаживаться по классу, изображая Капустина: ссутулился и стал загребать ногами.

Все ребята засмеялись, и я тоже засмеялся. Смешно Рябов показывал Капустина.

– Ничего смешного, – сказала Тошка и посмотрела на меня.

Честное слово, она посмотрела на меня впервые с тех пор, как я рассказывал небылицы про ее отца.

– Конечно, ничего смешного, – выскочил я.

Иван начал хохотать, прямо давился от смеха, и «остряк» Рябов натуженно хохотал, и другие представители сильного пола тоже начали дрыгать ногами.

– Девочки, эти мальчишки ничего не понимают, – сказала Зинка. – Значит, когда я их увидела, перебежала на противоположную сторону, обогнала, стою жду… Девочки… – Зинка закатила глаза. – Девочки… Она необыкновенная. Туфли – во! Двенадцать сантиметров. Разумеется, шпильки. Чулки черные. Представляете, девочки? Черные-пречерные. А юбка красная, и в складку, в складку…

– Ну и умора, – сказал Иван. – Попугай. «Юбка красная, чулки черные»! – передразнил Иван Зинку.

– Не вижу никакой уморы, – ответила Зинка. – Девочки, а он смотрит на нее, смотрит, совсем близко от меня прошел и не заметил. По-моему, он просто влюбился…

– «Влюбился»! – сказал Иван. – Чтобы Капустин влюбился, никогда не поверю.

– Просто смешно, – подхватил его подпевала Рябов. – В наше время можно придумать что-нибудь поинтереснее.

– Ах, вот как!… – Глаза у Зинки стали узкие-узкие. – В наше время можно придумать что-нибудь поинтереснее… – Она подошла к Ивану. – А мне, например, одна девочка говорила, что снится тебе по ночам. Отчего это?

Кто-то хихикнул, а потом в классе стало тихо-тихо. Все уставились на Ивана.

– Это мне кто-то снится по ночам? – переспросил Иван.

Он встал и медленно, нехотя подошел к Зинке.

Я-то все эти приемчики знаю. Сейчас он спрячет руки в карманы. Ох эти спасительные карманы! И тут же Иван спрятал руки в карманы. Он как-то согнулся и стал ниже ростом.

– Значит, тебе рассказали, что мне кто-то снится по ночам? – сказал Иван.

– Тебе, – ответила Зинка.

– Ах, мне! – почти крикнул Иван.

И тут дверь открылась, и на пороге класса появилась Ленка. Она стояла и размахивала своей сумкой на ремне. А все смотрели на нее.

– Чего это вы все уставились на меня? – спросила она.

– Иван! – крикнул я. Испугался за Ленку и забыл, что я с ним не разговариваю.

Но было уже поздно. Иван подошел к Ленке и громко-громко, на весь класс, так, что было слышно в каждом уголке, сказал:

– Интересно, интересно, – Иван оглянулся и растянул губы в улыбочку, – кто снится мне по ночам, уж не ты ли?

Вот это была тишина. Вот это была сценка.

– Не понимаю, – сказала Ленка. – Что с тобой?

– Она не понимает, – заорал Иван, – она не понимает! – Он орал и размахивал руками.

А мне стало противно на него смотреть, подчистую Ленку предал. Я подошел к нему и сказал:

– Эй, братец-кролик, у нас такое не полагается. Понял?

– А тебе какое дело? – Он стал наступать на меня, он хотел за счет меня выскочить из скандала.

Пускай. Это все же лучше, чем то, что он налетает на Ленку.

– А тебе какое дело? Благородный Дон Жуан…

Он думал, что все захихикают на эти его остроумные слова, но никто его не поддержал. Даже Рябов.

А Ленка повернулась и выскочила из класса.

24

Весь день я звонил Ленке, хотел позвать ее к Эфэф. Я уже придумал, что расскажу ей, какой Эфэф мировой человек в домашней обстановке, но она упорно не подходила к телефону. Какая-то женщина отвечала, что ее нет дома. Тогда я позвал ее голосом девчонки, а то она, может быть, думает, что ей Иван звонит, и поэтому не подходит. Но она и на голос девчонки не подошла: не желала ни с кем разговаривать.

Кто-то позвонил в дверь. Звонок был необычный, чужой. Я открыл и обалдел. Передо мной в расстегнутом пальто, из-под которого виднелась голубая кофточка, стояла Тошка. Я так испугался, что просто захлопнул дверь, захлопнул и стою как дурак. Но она позвонила еще раз. К этому времени я немного опомнился и открыл дверь.

– Ты не думай, что я с ним заодно, – сказала она.

– А я не думаю, – промямлил я и для чего-то стал болтать дверью, точно снова ее хотел захлопнуть.

– Нет, думаешь. Я вижу по твоим глазам, – сказала она.

– Честное слово, не думаю, – ответил я и так сильно болтнул дверью, что она снова захлопнулась.

От страха, что Тошка убежит, я никак не мог открыть замок. Просто разучился. Наконец я открыл дверь. Тошка стояла в стороне, облокотившись на перила.

– Не думаешь, – сказала она, – а сам закрываешь двери.

– Это… это случайно. Они сами…

– Автоматические, что ли? Конечно, ты думаешь, что я с ним заодно.

Я промолчал.

– Ага, ты сознался, – закричала она, – но я тебе докажу! Я тебе докажу! Одевайся.

Я послушно оделся, и мы побежали. Мы бежали молча, как марафонцы, до самого их дома, проскочили мимо лифтерши, и Тошка открыла своими ключами двери в квартиру.

Потом мы, как были, в пальто, вошли в комнату Ивана. Он сидел за своим письменным столом под фотографиями своего знаменитого отца и что-то там читал. Видно, учил уроки, чтобы получить завтра очередные пятерки. А я думал, что он сейчас где-нибудь вьется около Ленкиного дома. Он повернулся к нам и стал ждать, что будет дальше.

– Так ты считаешь, что поступил правильно? – крикнула Тошка.

Мне стало ясно, что она продолжает прерванный разговор.

– Привела свидетеля? – сказал Иван. – А мне вот не хочется больше с вами разговаривать. – Он повернулся к нам спиной и взял книгу, чтобы продолжить чтение.

И тогда Тошка подскочила к столу, над которым висели фотографии ее отца, схватила одну из них и со всего маха бросила на пол.

– Ты что? – заорал Иван. – Ты что?!

Тошка схватила еще одну фотографию и хотела ее треснуть об пол, но дверь в комнату неожиданно открылась, и вошел сам знаменитый летчик. А его портрет, разбитый вдребезги, валялся на полу.

Сначала я не понял, что это он. В этом человеке я узнал шофера, которого мы вместе с Эфэф встретили на улице. Он еще тогда говорил ему: «Милый мой…» Так вот, оказывается, вместе с кем Эфэф испытывал свои самолеты!

– Он эти фотографии не ради тебя вывешивает, – крикнула Тошка, – а ради себя, он все делает ради себя!…

Кулаков-старший молча посмотрел на меня, и я так же молча вышел из комнаты.

25

Тошка позвонила мне через час…

Был дождь, и мы ездили на метро. От станции к станции. Ездили, ездили и почти не разговаривали, а потом я рассказал Тошке, чтобы как-то ее отвлечь, про Михаила Николаевича и Верочку Полякову.

– Пойдем к ним, – сказала она. – Может быть, Полякову уже привезли из больницы. Пойдем и спросим: «Вам нужна наша помощь?» А вдруг они скажут, что нужна.

Мы вышли из метро и пошли к этому несчастному дому, хлюпали по лужам, не разбирая дороги, но когда пришли, то оказалось, что дом пуст. Мы побродили по комнатам, заброшенным и неуютным, с оборванными проводами, и у Тошки настроение совсем испортилось. По-моему, она все время думала об Иване.

– Мой дед расстроится, – сказал я, – когда узнает, что этот дом сносят.

– Жалко, что мы теперь никогда не увидим ни твоего Михаила Николаевича, – сказала Тошка, – ни этой Верочки Поляковой.

– Жалко, – ответил я.

Когда мы вышли во двор, Тошка решила позвонить домой. Она вошла в автомат, а я прогуливался рядом, поджидая ее.

В глубине двора гуляла Надя со своим Китом. Я помахал ей рукой: салют, мол, салют собаководам.

– Кит, за мной, – приказала Надя и направилась в мою сторону.

Она подошла ко мне и остановилась.

– Как живешь? – спросил я.

– Ничего, – ответила Надя. – Живу понемногу.

– Дрессируешь Кита?

Кит услышал свое имя и задрал голову. У него были маленькие черные глаза под лохматыми бровями.

– Не особенно, он плохо поддается воспитанию. – По-моему, она о чем-то хотела меня спросить, но не решалась. – А вы кого-нибудь ждете?

– Жду одного товарища, – и покосился на автоматную будку.

Тошка стояла ко мне спиной.

– А вы любите собак? – спросила Надя.

– Люблю, – ответил я.

– А в нашей квартире живет один гражданин, который заявил, что не позволит моему Киту жить у нас, – сказала Надя. – Хотя Кит тихий-тихий. А он говорит, что не выносит собак, потому что они все рано или поздно начинают кусаться. Вот поэтому Кит ходит дома в наморднике.

– Странный гражданин, – сказал я.

– Странный, – охотно согласилась Надя.

– А теперь он заявил, что из-за Кита у нас в квартире пахнет псиной, что у нас не квартира, а псарня, – сказала Надя. – И требует, чтобы я вообще не держала Кита дома. А вы понюхайте, понюхайте. – Надя подняла Кита на руки, чтобы я понюхал и убедился, что ее собака не пахнет псиной. У Кита была мягкая, нежная шерсть. – Ну что, пахнет, вы честно скажите, пахнет?

– Нет, – сказал я. – Совсем не пахнет.

– Вот вы понимаете, – сказала Надя, – а он не понимает. – И вдруг попросила: – Зайдите к нам поговорить с этим гражданином.

В это время Кит увидел кошку и обнаружил дикую сноровку и скорость. Он бешеным клубком полетел за кошкой, и следом за ним, тоже на высшей скорости, полетела его хозяйка.

Тошка вышла из автомата. Она шла, откинув голову, и чему-то улыбалась, – значит, настроение у нее изменилось к лучшему. Она потряхивала своими рыжими волосами и сверкала своей голубой кофточкой.

– А у меня в голове новая песенка: трам-та-там-трам-та-там, – пропела Тошка.

И у меня неизвестно отчего тоже заплясало все внутри от радости, и мне вслед за Тошкой, за ее песенкой захотелось запеть во весь голос.

– Пошли, – сказала Тошка.

Но в это время из ворот, запыхавшись, с Китом на руках, выбежала Надя.

– Мальчик, мальчик! – позвала она меня.

Пришлось остановиться.

– Мальчик, вы уже уходите? – спросила она, посмотрела на Тошку и добавила: – Это и есть ваш товарищ?

– Да, – сказал я.

Надя внимательно оглядела Тошку и сказала:

– Хороший товарищ. Мальчик, а вы не зайдете к нам поговорить с этим гражданином?

– Понимаешь, – сказал я Тошке, – у них в квартире живет гражданин, который требует, чтобы Надя выгнала Кита на улицу. Говорит, что от него пахнет псиной.

– Вы понюхайте, понюхайте, – сказала Надя и подсунула Тошке Кита. – Ну пахнет, вы честно скажите, пахнет?

– Совсем не пахнет, – сказала Тошка.

– Вот именно, – сказала Надя. – А вы не зайдете к нам вдвоем? В конце концов, вы же пионеры.

– Веди, – сказала Тошка. – Мы пойдем сейчас.

– Сейчас? – переспросила Надя.

– Сейчас, – решительно ответила Тошка.

Впереди шли Тошка и Надя с Китом на руках, я замыкал шествие.

– Вы подумайте, он заставляет, этот гражданин, выводить Кита в коридор в наморднике. – Надя на ходу сообщала все новые и новые сведения об этом злом гражданине. – Говорит, что мы сделали из квартиры псарню.

Тошка все набирала скорость, ей просто не терпелось вступить в справедливую борьбу. Честное слово, она была как барабанщица, она била дробь на своем барабане и звала меня в атаку. Она просто желала все время яростно бороться.

Около подъезда Надя остановилась:

– Лучше я постою здесь и подожду вас.

– Нет, – сказала Тошка.

Решительная, отчаянная Тошка, она любила все доводить до конца.

– Конечно, нет, – сказал я. Хотя я-то совсем не был таким решительным.

– А может быть, вы придете вечером, когда будут дома мои родители? – спросила Надя.

– Мы пойдем сейчас же и выведем его на чистую воду, – сказала Тошка.

– Как зовут этого жестокого гражданина? – спросил я с улыбкой.

– Семен Николаевич Грибоедов, – серьезно ответила Надя.

– Почти великий русский писатель, – сказал я.

Мы взобрались на шестой этаж. Лифт не работал, и это сильно охладило наш пыл. Каждый из нас в отдельности, может быть, готов был спасовать, а вместе – ни за что!

– Надо же, – тихо сказала Надя. – Возненавидеть собаку из породы скочтерьеров.

Надя открыла своим ключом и подвела нас к двери Грибоедова. У нее мелко-мелко тряслись руки. Совсем перепугалась девчонка.

– Перестань дрожать, – сказала Тошка. Она храбро постучала в дверь.

Дверь тут же распахнулась, и перед нами появился здоровенный мужчина, одетый в пижаму. Он что-то ел, смотрел на нас и нахально чавкал.

– Ну, в чем дело?

– Мы хотим узнать, почему вы возражаете против этой собаки? – спросила Тошка. – Псиной от нее не пахнет, можете понюхать.

– Нюхать я не буду, – сказал Грибоедов. – А вы-то кто такие, что за эту кильку защищаетесь?

– Не килька, – сказала Надя. – А Кит.

– Мы пионеры, – сказал я. – Из соседней школы.

– Ну и ходите в свою школу, а в чужие дела нос не суйте. – Он спокойно закрыл дверь, прямо перед нашими воинственными носами.

Тошка рванула дверь на себя.

– Мы представители общественности! – крикнула она. – Вы должны…

– Я никому ничего не должен.

Он уже сидел за столом, и перед ним на тарелке лежал здоровенный кусок колбасы. Он отрезал от куска небольшие кусочки и отправлял в рот.

– Вы кого учите жить? Меня, Грибоедова? – Он сказал это так, точно он и есть тот самый великий русский писатель, который написал «Горе от ума».

– В конце концов, собака друг человека, – сказал я.

– Ваш, но не мой, – ответил Грибоедов. – Я ненавижу собак.

Да, препротивный мужичок, и как-то унизительно перед ним стоять. С такими сразу надо просто драться, а слов они не понимают, это точно. Ну как его прошибить?

– Это породистая собака из породы скочтерьеров, – сказала Надя.

– Закройте дверь, пионеры, – сказал он, – и катитесь ко всем чертям!

– Наконец, это просто возмутительно, – сказала Тошка. – Почему вы с нами так разговариваете?

Грибоедов встал, вытянул вперед свои ручищи – просто не руки у него, а грабли – и стал нас подталкивать:

– А ну, пошли отсюда, пошли, поиграли немного в свою игру и валяйте отсюда.

– Не трогайте меня руками! – крикнула Тошка.

– Ах ты какая недотрога! – закричал Грибоедов. – А по мягкому месту не хочешь схлопотать? – Он поднял руку.

– Тогда вы будете иметь дело со мной, – сказал я.

Меня просто трясло всего от возмущения, я готов был броситься на него, я готов был подраться с ним. Лез на него, напирал грудью. Мне хотелось, чтобы он меня ударил, а тогда мы посмотрим, кто кого.

И тут он меня схватил, крепко сжал своими ручищами, приподнял и понес. Донес до дверей, открыл дверь и вытолкнул на лестничную площадку. Следом за мной вылетели Тошка и Надя со своим скочтерьером на руках.

Мы медленно стали спускаться вниз. Кит несколько раз жалобно тявкнул.

– Вы меня простите, – сказала Надя.

– Что там, – махнул я рукой.

Я боялся посмотреть Тошке в глаза. Может быть, теперь, после такого унижения, она начнет меня снова презирать…

– Мы этого так не оставим, – сказала Тошка. – Найдутся люди, которых ему не удастся так легко поднять.

– Лучше бы у меня была овчарка или волкодав, – сказала Надя. – Тогда он бы боялся.

Мы вышли на улицу. Грустно постояли в кружочке: между нами, задрав голову, сидел виновник происшествия.

– Все понимает, – сказала Надя.

– Мы этого так не оставим, – повторила Тошка.

Удивительно, как один человек, просто подлец, и фамилия-то у него славная, может начисто испортить настроение нескольким людям. А эти люди не могут ничего сделать для восстановления самой обыкновенной справедливости. А эта девчоночка Надя, совсем букашка, по-моему, просто боится возвращаться домой и наверняка будет околачиваться во дворе до самого вечера, пока не вернутся с работы ее родители. Разве нельзя дать объявление в газете или по радио, что вот то-то и то-то делать просто подло. Каждый человек, просыпаясь утром, читал бы об этом.

– Пожалуйста, не расстраивайся, – сказала Тошка. – Я уверена, ты в тысячу раз храбрее его и в миллион раз благороднее.

– Не успокаивай меня, – сказал я. – Надо было укусить его или подставить ему ножку. Знаешь, как я умею подставлять ножку. И представляешь, он бы вытянулся во всю длину и своей противной мордой стукнулся об пол.

Сам не свой я был, говорил не думая. Думал совсем про другое. Почему-то вспомнил строчки из последнего письма отца, которое он мне прислал из госпиталя. Он там писал о матери: «Всегда помни о ней и старайся ее понять».

Я подумал, что не выполнил этой просьбы. Она-то меня понимала, а я ее нет. Я все время думал только о себе, но не о матери и тем более не о Геннадии Павловиче. И я понял, что она была права, когда сказала мне: «Отец не хотел бы видеть тебя таким».

– Ты думаешь, Иван совсем пропащий человек? – спросила Тошка.

– Нет, – ответил я. – Так я не думаю.

А потом я подумал о неизвестной мне Верочке Поляковой, и о Ленке, и о Наде, и почему-то о братьях Рябовых, и о всех тех людях, которые были незаслуженно обижены и никто к ним вовремя не пришел на помощь. Только разве никто? Разве мы не готовы им помочь?

Вот Эфэф говорил мне, что мы еще в бою, мы еще солдаты. И этот бой будет длинным, но он нас сделает чистыми и прекрасными. И Эфэф солдат, он не отступит никогда. И Тошка солдат, она ведь барабанщица, и я тоже буду солдатом.

Дед говорил, что я не судья матери. А кто же я ей, если не судья? Все люди судьи друг другу, и я судья своей матери, только я должен быть справедливым и великодушным. И она мне судья. И ему, деду, я тоже судья.

– Что теперь делать? – спросила Надя.

– Не волнуйся, – сказал я. – Ничего он тебе не сделает, этот Грибоедов. Его мы одолеем. Останется у тебя собака.

И пусть у каждого, кто захочет, будет собака.

И пусть поскорее наступит такой день, когда мы будем счастливы и когда с полуслова будем понимать друг друга и по первому зову приходить на помощь. Вот это и будет счастливый день.

А пока мы стояли и думали обо всех наших бедах. Нет, мы не плакали, ведь мы были солдаты, и даже маленькая девочка Надя не плакала. Но и весело нам еще не было.