Текст книги "Жизнь и приключения чудака (Чудак из шестого «Б») (с илл.)"
Автор книги: Владимир Железников
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 9 страниц) [доступный отрывок для чтения: 4 страниц]
– И правильно сделал, – ответил я.
И вот, когда мы все так отчаянно и самоотверженно работали, когда перед нами уже лежала широкая полоса очищенного тротуара, когда мы были «один за всех и все за одного», вдруг из подъезда выплыли Зина Стрельцова с мамой. Зина была в новом голубом пальто и берете. А Стрельцова-старшая напялила на голову высокую папаху и гордо несла спортивную сумку своей дочери – будущей чемпионки по плаванию.
– А, это вы, молодой человек… – Увидев меня, Стрельцова-старшая остановилась. – Чудак!
Она назвала меня чудаком, словно дураком обругала. Но я-то доволен, что попал в отряд чудаков.
– Мы помогаем тете Марусе, – сказала Наташка.
– И Генке, – добавил Толя.
– Это эксплуатация детского труда. Я этого так не оставлю, – ответила Стрельцова-старшая, при этом она выразительно посмотрела на тетю Марусю. – Идем, Зиночка.
И они торжественно удалились.
– Тетенька, – крикнул Генка им вдогонку, – осторожнее, там лед! Упадете – запачкаетесь!
Стрельцова-старшая остановилась, боясь сделать следующий шаг.
Генка засмеялся. А за ним все ребята. И я. И даже тетя Маруся.
…Когда мы ворвались в цирк, представление уже началось и на нас зашикали, чтобы мы не шумели. А попробуй тут не шуми, когда с арены доносится музыка, крики клоуна и хохот зрителей.
– У нас билеты! – закричал я и выхватил из кармана длинную ленту билетов.
– Тише, – сказала контролер, – тише! Все равно во время выступления входить нельзя.
– Вы поймите, – сказал я тихо, – они первый раз в своей жизни в цирке.
– Так уж и первый раз!
Нет, она была неумолима, а дети почти плакали, но потом она засмотрелась, а может быть, даже нарочно сделала вид, что засмотрелась, и мы шмыгнули в проход.
Выскочили, а куда идти, неизвестно, народу полно, свет… Столпились стайкой около прохода и стоим.
И вдруг клоун заметил нас и закричал на весь зал:
– Видели ли вы когда-нибудь, чтобы дети опаздывали в цирк?
– Нет, нет, нет!.. – понеслось со всех сторон.
– А теперь смотрите сюда! – Он подбежал к нам: – Вот они!
И все стали смотреть на нас.
– Мы работали, – сказал я.
– Вы слышите? – закричал он. – Они работали!
Он начал хохотать, упал от хохота, перекувырнулся через голову, и все захохотали с ним вместе.
– Мы работали, – сказала Наташка прямо в его раскрашенное лицо. – Чистили снег, товарищу помогали. Вот ему! – И вытолкнула вперед Генку. – Почему вы нам не верите?
Тогда клоун перестал хохотать, снял шапку и раскланялся перед нами.
– Причина уважительная, – сказал он.
И теперь никто уже не смеялся.
Клоун подал Наташе руку, крикнул:
– Музыку!.. – и повел ее, как настоящую сказочную принцессу.
А за ним пошли мы, и на нас светили разноцветные огни.
Клоун подвел нас к нашим местам и крикнул:
– Мороженщицу! В цирке дети должны есть мороженое.
И вот тут-то пошли в расход – между прочим, благородный – последние два рубля из папиной десятки.
А потом мы смотрели медвежий цирк, лизали мороженое и хохотали вместе со всеми.
* * *
Сегодня у мамы день рождения. А я притворился, что забыл: подарка-то у меня не было. Нехорошо, конечно.
Когда я утром вышел к маме, она встретила меня радостно. Мы сели за стол и стали завтракать.
– Ну, как тебе завтрак? – Она сама подталкивала меня к тому, что сегодня необычный день.
– Понравился, – ответил я.
– А что тебе понравилось? – спросила она.
– Все, – ответил я.
И вдруг она с подозрением спросила:
– А что ты ел?
А я как бухну:
– Действительно, мама, что я ел?
Оказалось, она специально в этот день приготовила праздничный завтрак – омлет, поджаренный с помидорами и сыром, – а я съел все и не заметил!
Мама ничего мне не ответила и вышла из кухни, чтобы подойти к телефону. И тут разразились гром и молния, ибо я услышал, как мама разговаривала с тетей Олей, и понял – это было совсем нетрудно, – что та поздравляла ее с днем рождения!
Я притаился, как самый жалкий мышонок. Я почти не занимал места, почти испарился, внимательно прислушиваясь к маминым шагам, придумывая лихорадочно, как бы выкрутиться из создавшегося положения.
Вот мама прошла в комнату. Может быть, она ждала, что я выйду к ней? Потом ее шаги снова раздались в передней, замерли и – спасение! – хлопнула входная дверь. Значит, мама ушла.
Я выглянул в окно. Мама быстро пересекала наш двор.
Вот если бы я был правдивым человеком, как Наташка, то я бы все честно рассказал маме. А мне было чем ее удивить! Дело в том, что я окончательно запутался и как сын, и как воспитатель. Вы только послушайте, что я придумал.
Меня посадили караулить первоклашек на контрольной, потому что их учительница заболела.
Когда я вошел и спросил их: «Ну, как идут дела?» – они в ответ тяжело вздохнули. Не надо было быть психологом, чтобы сразу догадаться, что дела у них шли неважно.
Я посмотрел на доску: там были примеры.
– Нечего сказать – нагружают детей, – заметил я, чтобы приободрить их. – Мы такие примеры решали в третьем классе.
На Зину Стрельцову жалко было смотреть: вот-вот заревет. Куда девалась ее спортивная находчивость! Я заглянул в ее тетрадь и увидел ошибку. Посмотрел в Наташкину – та же ошибка.
– Вы что, никогда не решали таких примеров? – спросил я.
– Решали, – нестройно ответили дети.
Я прошелся по рядам. Боже мой! Почти у всех одинаковые ошибки. У меня голова закружилась от напряжения. Конечно, их запугали: «Контрольная, контрольная, будьте внимательны, первая контрольная в вашей жизни…» Ну, они и перепугались. Вот почему я вырвал из тетради листок – надо было как-то поднять их боевой дух, – переписал примеры с доски, приговаривая: «Подумаешь, ерунда. Это же совсем ерундовые примеры», – быстро их решил, с победным видом отбросил листок, отошел к окну и повернулся к классу спиной. Краем глаза я заметил, что мой листок исчез со стола. Помню, я улыбнулся: мне понравилась находчивость моих подопечных.
На следующий день Нина сказала, что контрольная прошла благополучно, что у всех пятерки и четверки, что во всем классе только одна двойка!
Тут я взметнулся, я был возмущен двойкой! Я вбежал в первый класс и еще от двери закричал:
– Какой размазня получил двойку?
– У меня пятерка! – закричал радостно Костиков.
– И у меня, – сказал Толя.
– И у меня, и у меня, – закричали все подряд.
– А у кого же тогда двойка? – спросил я. – Сознавайтесь!
И тут раздался тихий голос Наташки, и она сказала, что двойка у нее. Все, конечно, были просто потрясены, а я возьми да скажи:
– Эх ты, всех подвела!
– Девчонка! – закричал Костиков. – Даже списать не сумела!
– Не хотела, – срезала его Наташка.
Она посмотрела на меня. Глаза ее превратились в «клокочущий океан». Вот это был взгляд: прямо пригвоздила меня к позорному столбу. Невольно я отступил назад: не каждый может выдержать такой взгляд.
Уничтожив меня, она оглядела притихший класс, встала из-за парты и ушла.
Все ждали, что я что-нибудь произнесу, но я как-то весь мелко и противно задрожал и тоже выскочил из класса.
В этот день я поймал ее после школы. Подлетел к ней, будто ничего не случилось, и пошел рядом, весело и беззаботно размахивая портфелем.
Мы шли домой как обычно. Так могло показаться со стороны, но на самом деле все было не так. Она шла рядом со мной сама по себе, опустив голову так, что банты от ее коротких кос торчали, как рожки козленка.
А я старался вовсю. Унижался, прыгал, хохотал. Просто ужас, до чего мне хотелось с нею помириться.
– Не забудь вовремя дать бабушке лекарство!
У нее бабушка заболела.
Наташка промолчала.
– А когда будешь разогревать еду, не включай газ на полную силу.
Никакого ответа.
– Эх, махнуть бы сейчас на Камчатку! – сказал я и покосился на Наташку. – В долину гейзеров.
Я ждал, что она обязательно спросит про гейзеры. Но нет, не спросила. Ну и девчонка – кремень!
– Ты знаешь, что за штука гейзер? – не вытерпел я.
Нет, она определенно не желала иметь со мной дела. Тогда я нанес ей последний, решающий удар:
– Кстати, я узнал, как спят африканские жирафы. Они ложатся на землю, а шею обматывают вокруг туловища.
Я думал, на эти слова она отзовется. Она же любознательный человек и сама спрашивала у меня про этих жирафов, но сейчас ее ничего не интересовало.
– Слушай, – безнадежно сказал я, как будто сделал какое-то великое открытие, – а может быть, пойдем ко мне обедать? Мама будет рада.
Мои слова ударились в ее молчаливую спину. А мы уже поравнялись с ее домом. И тут ко мне пришло спасение: одинокая страшная собака. Все-таки мир не без добрых собак. Не зря, значит, говорят: «Собака – друг человека». Вовремя появилась. Я торжествующе улыбнулся и сказал:
– Не бойся. Я здесь, – и взял за руку, чтобы провести мимо страшной собаки.
Наташка на мгновение остановилась, потом вырвала у меня руку и прошла мимо собаки. Так вызывающе близко, что красный шершавый собачий язык почти коснулся ее плеча. И скрылась в подъезде.
А я остался один. Представляю, какое у меня было лицо.
Я вспомнил, как Наташка впервые пришла за мной. У нее от волнения дрожал голос, и она перепутала мою фамилию. А я, здоровый дурак с большим лбом, еще издевался над нею. «Да, да, – говорю, – моя фамилия не Занудо, а Скандуто». Она тогда была маленькой и робкой, стояла передо мной – цветок на тонком стебле.
А после Наташки я вновь подумал о маме. До чего же у нее был обиженный вид, когда она пересекала двор! Конечно, никто ее не поздравил: ни я, ни отец, как будто она жила не в семье, а на необитаемом острове. Интересно, какое было бы настроение у меня, если бы это был мой день рождения?
И тут, конечно, позвонил папа. Я еще никогда в жизни не встречал такого неудачника. Что бы ему позвонить на пять минут раньше. Он бы и маму поздравил, и я бы не так сильно его огорчил.
– Здравствуй, папа! – сказал я и скорчил рожу для храбрости. – Папа, здравствуй! – И радостно добавил: – Мама уже ушла.
– Жаль, – сказал папа. – А я всю ночь ехал, чтобы добраться до телефона.
Я же говорил вам, что он неудачник: всю ночь ехал, а на пять минут опоздал.
– Ничего, – утешил я. – Я ей передам.
– Так то ты, а то я. Большая разница, – сказал папа. – Ну, что ты ей подарил, дьяволенок?
Слышно было, как назло, очень хорошо. Но я все же притворился, что не расслышал вопроса.
– Что? – крикнул я. – Не слышу, повтори еще раз.
– Я спрашиваю, что ты подарил маме? – крикнул папа.
– Что? Что? – переспросил я. – Ничего не слышу… – И повесил трубку.
Вбежал в комнату и стал лихорадочно одеваться, чтобы убежать до повторного звонка. Но не успел. Телефон зазвонил снова. Все, конечно, из-за папиной настойчивости. Лучше бы он больше не звонил, а то сейчас я должен буду рассказать ему правду. Я же говорю, он неудачник.
– Не вешайте трубку, – сказала телефонистка. – Разговор не окончен.
– Ничего не слышно, – ответил я.
– Все хорошо слышно, – сказала телефонистка. – А если вы глуховаты, позовите кого-нибудь с нормальным слухом.
Тут снова ворвался папин голос.
– Ничего он не глухой! – кричал папа. – Это ваш телефон работает плохо. Борис, ты слышишь меня, Боря?..
– Папа, – обреченно сказал я, – теперь я тебя слышу хорошо.
– Ну, что же ты купил маме?
– Ничего.
– Ничего? – удивился папа. – А почему ты, собственно, ничего не купил?
– Я… я… я… забыл, – сказал я. – То есть у меня нет денег.
– Как – нет? Ты их потерял?
Я хотел ему все объяснить, но по телефону это трудно.
– Ну, понимаешь… – Надо было как-то отделаться, и я сказал: – Проел на мороженое.
После этого наступила длинная пауза.
– Алло, алло! – кричал я в трубку.
Папа молчал.
– Теперь, кажется, вы оглохли, – ворвался голос телефонистки. – Он сказал, что проел деньги на мороженое.
– Я все слышал, – ответил папа. – Силен мужик! – И, не попрощавшись, повесил трубку.
После этого разговора у меня пропала всякая охота что-нибудь делать.
«Дьяволенок» снова был в действии. «Дьяволенок» – это я, это мое прозвище с детства, с первого класса. Я тогда надел папины темные очки и пошел в школу. Меня в них никто не узнавал, и мне это так понравилось, что я не пошел на урок, а гулял по коридорам. И догулялся. Ко мне подошла учительница из параллельного класса и спросила, почему я разгуливаю во время уроков. «Уж не заболел ли?» А я ей на чистом французском языке: «Же нэ спа», то есть не понимаю, прикинулся иностранцем. Ну, она отняла у меня очки, и я сразу все стал понимать. А папа прозвал меня дьяволенком, но, по-моему, я с тех пор здорово перезрел и стал настоящим дьяволом.
Хотя, если разобраться, я ни в чем не виноват. Но этого ведь никому не объяснишь. Вы же помните, я собирался купить маме подарок. Тому свидетельствует кровать, перекрашенная мною в синий цвет. С другой стороны, как выяснилось, не без помощи тети Оли меня назначили вожатым. А затем эти несчастные дети закружили меня, заморочили, отвадили от друзей, выманили деньги, которые отец оставил на подарок. Мало того, сначала разжалобили, прикинулись несчастными, вынудили меня подкинуть им решение контрольных примеров, а затем превратили в негодяя. А я ведь просто хотел их по-дружески выручить. Вот и «навыручал» на свою голову. И вдруг мне до ужаса стало жалко… не маму, нет! Не папу, не первоклашек, а себя самого! Никто меня не ценит, никто не понимает моих страданий.
А как легко и прекрасно я жил! Чтобы меня мучила бессонница, как вчера из-за этой контрольной? Чтобы я унижался перед какой-то пигалицей вроде Наташки?
Я был гордый человек. Я никому не позволял над собой издеваться. А теперь я чувствовал, что меня словно подменили. Вроде я тот самый, и нос на месте, и глаза те же, а внутри другой. Какой-то задумчивый, размышляю, казню себя. Так недолго дойти до полного нервного истощения, и прощай жизнь, прощай небо, прощай космос!
Нет, решил я, не сдамся! Я оделся и в прекрасном настроении направился в школу. Нет, пожалуй, не в прекрасном, а в хорошем, в таком хорошем умеренном настроении, когда все не так уж плохо.
* * *
В школе меня подстерегало очередное разочарование. Когда я шел по нашему коридору, то увидел Сашку и бросился к нему навстречу. Он проскочил мимо меня к Насте, стал извиваться перед ней и что-то там свистеть на своем флейтовом языке.
Они прошли в класс, не заметив меня. Кажется, настал час: мне пора было гордо удаляться.
А жаль! Так хорошо было, когда был Сашка и была Настя.
В тот момент, когда я вошел в класс, Настя вытащила из парты цветы. Ясно, чья это была работа. Она полюбовалась ими немного более, чем надо, и все ребята заметили, хотя у нее в руке был совсем маленький жалкий букетик никому не известных цветов.
– Ребята, смотрите! – крикнул кто-то. – Насте преподнесли цветы!
А Настя встала, подошла к Сашке и сказала:
– Спасибо, Саша!
Она это сказала так выразительно и с такой душевной нежностью, что я чуть не упал на пол.
– Боже мой! – крикнул кто-то. – Никак, любовь!
– Кто жених, а кто невеста? – спросил какой-то запоздалый остряк.
– Александр Смолин и Анастасия Монахова, – ответили ему.
Да, кажется, меня уже гордо удалили, пока я сам собирался. Я прошел к своему месту и водворился рядом с Сашкой, не поднимая глаз. Я видел только Сашкины руки, которые упорно открывали и закрывали футляр, и Настину руку, в которой все еще были зажаты цветы.
Но теперь ко мне это не имело никакого отношения.
Кто-то глухо хихикнул над Настей. Неужели Сашка не собирался сознаваться в том, что это его цветы? Я шарахнул его изо всех сил в бок.
Он посмотрел на меня и вытащил наконец флейту. Ну и выдержка! Он и не думал пугаться и отказываться от букета. Сейчас он сыграет Насте какую-нибудь серенаду или свою знаменитую пастораль под названием «Пастух играет аисту». Я приготовился слушать.
А он стал продувать флейту, дунул раз, другой, третий. Нет, играть он не собирался.
– А я-то думала, – сказала Настя, – что Смолин не только музыкант, но и вежливый человек. – Она разжала кулак, и цветы упали на нашу парту.
Я перехватил ее взгляд: глаза у нее были как у побитой собаки. Жалкие, горькие и униженные.
– Подарил, а теперь отказывается! – выкрикнул девчоночий голос. – Ну и тип!
– Ничего я не дарил! – вдруг заорал Сашка, размахивая флейтой. – Я все деньги на мороженое проедаю!
– А кто же, интересно, подарил? – спросил кто-то.
– Откуда я знаю? – ответил Сашка. – Может быть, она сама себе подарила.
Все от Сашкиного неожиданного ответа даже язык прикусили. Такой находчивости и изобретательности я от него не ожидал. Вот так «молодец – протухший огурец»!
А Настя, точно от удара в спину, втянула голову в плечи, и худенькие лопатки у нее торчали, как сложенные крылья.
У меня вдруг все заплясало перед глазами и гулко забилось сердце: в ушах, в горле, в голове. Я вскочил на парту и, не помня себя, закричал:
– Тихо, тихо, не возводите напраслину на благородного человека! Это не он подарил Насте цветы. – Теперь все смотрели на меня. – Это я!
Дальше я не совсем точно помню, что произошло, только я увидел, как Настя встала, подошла к нашей парте, собрала оброненные цветы и сказала:
– Спасибо, Збандуто.
Я хотел ответить что-то вроде «пожалуйста, всегда рад служить прекрасным дамам», но язык у меня присох к горлу, и вместо слов я издал какой-то победный клич и стал бешено и радостно прыгать на парте.
– Эй, ты что, сдурел? – крикнул Сашка. – Флейту раздавишь!
Он схватил меня за ногу и дернул, и я грохнулся вниз, больно ударив колено. Я бросился на Сашку, чтобы хорошенько отделать его, и двинул ему кулаком в помидорное лицо, но попал почему-то в воздух. Он громко и победно захохотал.
Правда, он хохотал один во всем классе. Сразу отпала всякая охота с ним драться. У меня твердое правило: лежачего не бить. А Сашка был лежачий, хотя он хохотал и корчил из себя героя.
А тут в дверях появились первоклассники Толя и Генка, и я забыл про Сашку.
– А, ребятишки, привет! – сказал я.
Я обрадовался им, точно не видел их милые морды тысячу лет, точно они мне были самые близкие и родные, и незаметно для себя очутился вместе с ними в первом классе.
Я только тогда опомнился, когда увидел Наташку. Улыбнулся ей и подмигнул, а потом вспомнил про свои дела-проделки и скис, и нога заболела еще сильнее. Я с трудом оторвал взгляд от Наташки и спросил:
– Ну, как живете-поживаете?
– Хорошо поживаем! – крикнул Толя.
– На пятерочках катаемся, – подхватил Генка.
– Хвастун ты, Костиков, – перебил я его. – Вроде меня.
Видно, мое признание их поразило. Да что их – оно меня самого поразило. Теперь осталось преодолеть только бесконечное расстояние от учительского стола до дверей.
Около дверей я остановился, в последний раз посмотрел им в лица, не просто так скользнул взглядом, а заглянул каждому в глаза. Можете мне не верить, но в этот момент я был счастливым человеком. «Как это, – скажете вы, – говорил всем, что эти дети – твои лучшие друзья, и вдруг, расставаясь с ними, оказался счастливым человеком».
А вот так.
* * *
В коридоре я увидел Сашку, который явно поджидал меня. Ну что ж, раз так, то пожалуйста, и пошел к нему. Я приближался, и его лицо покрывалось мраморной бледностью. В последний момент он не выдержал, повернулся и убежал.
В другой раз я бы его догнал – все-таки лучший друг, а друзья, как известно, в пыли на дороге не валяются, но сегодня я спешил к нашей новой старшей вожатой Вале Чижовой, чтобы рассказать ей все про себя, чтобы поставить последнюю точку. А там пусть со мной делают что хотят, пусть казнят или четвертуют, я все выдержу.
Она меня встретила весело. Она такая рыжая и хохотунья. Я ее давно знал: она из десятого «В». Но когда я закончил свою исповедь, она помрачнела и сказала:
– Что теперь делать с этим первым «А», не знаю. Ведь их через две недели должны принимать в октябрята. А можно ли?
– Если их не примут, – возмутился я, – то кого же тогда принимать?
– Я думаю, тех, кто не списывал контрольные.
Я испугался, что из-за меня их не примут, и сказал:
– Они же маленькие.
– Разумеется.
– Они растерялись. Их запугали: «контрольная, контрольная».
– Может быть, – сказала она.
– А мне их стало жалко. Вот я и поддержал.
– «Поддержал», говоришь. – Она секунду помолчала, а потом сказала: – А я тебя помню, ты выступал в самодеятельности: играл собаку. Здорово лаял. У тебя фамилия еще такая смешная… Скандуто.
– Збандуто, – поправил я ее.
– Извини.
– Ничего, я привык.
– А потом ты потерял хвост, и мы долго смеялись. Я и теперь, когда вижу тебя, вспоминаю тот случай и смеюсь. Ты не обижайся.
– Я не обижаюсь.
– Слушай, а что, если я на свою ответственность тебя прощу?
Я промолчал, хотя мне ее предложение очень понравилось.
– Нет, пожалуй, так нельзя, – сказала она. – Ты иди, а я подумаю.
А я снова почувствовал себя счастливым и еще отчаянно храбрым. Зашел в первую телефонную будку и позвонил маме.
– Мама, – сказал я, – поздравляю тебя с днем рождения.
– А, это ты, – протянула мама и замолчала.
Было слышно, как там кто-то играл в мяч – в волейбол или баскетбол. У них телефон прямо в спортивном зале.
Я не дождался маминого ответа и стал ей сам рассказывать новости:
– Папа звонил. Только ты ушла. Тоже поздравлял. Он всю ночь ехал к телефону, а опоздал всего на пять минут. Расстроился. Я ему говорю: «Я все маме передам», а он ответил: «Я хотел сам, лично. Хотел услышать ее голос».
Она ничего на это не ответила, и я вообще подумал, что мама меня не слушает, если бы не звонкие удары мяча об пол, которые долетали до меня оттуда. Но мне все равно не хотелось с нею расставаться, и я сказал:
– Мама, у меня новость – я больше не вожатый. – Голос у меня был радостный, а в конце фразы я даже хихикнул.
Она совершенно не удивилась ни моему хихиканью, ни бодрости и не спросила почему – она никогда не задавала лишних вопросов, – а сказала:
– Да, да, Боря, я тебя слушаю.
– Понимаешь, я им подсказал на контрольной, решил за них примеры, и они почти все получили пятерки. А сегодня я во всем сознался. Правда, здорово?
– Да, да, Боря, – повторила она, – я тебя внимательно слушаю.
– Мама, а у тебя там во что играют?
– В ручной мяч, – ответила мама.
– А я думал, в баскет или в волейбол.
– Нет, в ручной мяч. – Она подумала минутку и сказала: – Хочешь, приходи.
Я оглянулся и увидел унылую фигуру Сашки. Он подпирал дерево.
– Спасибо, – ответил я, – в другой раз. У меня важное дело.
– Ну ладно, – сказала мама. – И тебе спасибо. Я думала, ты забыл про сегодняшний день. Ничего, конечно, страшного, но почему-то обидно. – И повесила трубку.
Я вышел из будки. Настроение у меня ухудшилось. Стало непривычно грустно. Мне бы сейчас поехать к маме, а я должен возиться с Сашкой. Помахал этому дураку рукой – иди, мол, ко мне, а он опять, как загнанный заяц, бросился в сторону. Только пятки мелькнули.
Тогда я решил устроить Сашке ловушку. Зашел для этого в универмаг и спрятался недалеко от двери. Стою, жду. И вдруг кто-то меня спросил:
– Мальчик, тебе что надо?
– Мне? – Я оглянулся и обалдел.
Представьте, на месте продавщицы в отделе женских шляп стояла наша бывшая старшая вожатая Нина.
– Здравствуй, Збандуто, – сказала она. – Удивлен?
– Удивлен, – ответил я.
А я и правда был удивлен.
– Не хотите ли купить женскую шляпу? – спросила она.
– Хочу, – принял я ее игру, – для мамы. Тем более, у нее сегодня день рождения.
– А какой у нее размер головы?
– Естественно, как у меня.
Нина смерила сантиметром голову, взяла какую-то шляпку и напялила на меня. Я посмотрел в зеркало: на моей голове возвышалась какая-то дурацкая шляпа, какой-то самовар с трубой.
Мы оба рассмеялись.
– Между прочим, – сказала она, снимая с меня шляпу, – это смех сквозь слезы. Представляешь, некоторые женщины покупают эти трубы и носят… Ну, рассказывай, как там у нас… – она смешалась, – у вас.
– По-старому. Теперь вместо тебя Валька Чижова, из десятого.
– Знаю – Чижик. А твои малыши как?
– Ничего, растут. Зина Стрельцова заняла первое место в вольном стиле. А Лешка Шустов поступил в кружок по рисованию. Это новенький, ты его не знаешь. Не хотели его брать, говорят, мал, но я настоял… Только я ушел от них.
– Ушел?.. У тебя же настоящее призвание. Это я тебе говорю.
– Ничего не поделаешь. Я и сам о них скучаю. Не хватает мне их. Но не имею права… Помнишь контрольную, когда я заменял у них учительницу? Так эти примеры я за них решил.
– Честное слово, ты неуправляемый снаряд! Совершенно неизвестно, в какой момент взорвешься, – сказала она своим прежним тоном. – Ты извини, я по дружбе, теперь это меня не касается.
– Я сегодня решил начать новую жизнь, – сказал я. – Никогда не буду врать.
– Все мы начинаем новую жизнь, – ответила она. – Что там про меня судачат?
– Не знаю, – ответил я. – А что должны про тебя «судачить»?
Нина внимательно посмотрела на меня:
– Неужели ты ничего не слышал?
Я ответил, что нет. Я действительно ничего не слышал, а если бы слышал, разве стал бы так притворяться?
– Да, ты всегда был чудаком, – сказала она. – Это хорошо. Когда ты станешь управляемым, тебе цены не будет.
Я на всякий случай усмехнулся, потому что не разобрал, шутит она или говорит серьезно. Раньше она все говорила только серьезно и торжественно, а сейчас она мне понравилась. Оказалось, она умела шутить, и видно было, что она мне рада.
– Знаешь, почему я ушла из школы? Из-за любви без взаимности. К одному учителю. Не скажу, к какому…
И не надо, подумал я, потому что вспомнил, как она рисовала мужчину с бородой. А у нас в школе бородатый всего один.
– Страшная штука любовь, – поддержал я ее. – Чего только люди ради нее не делают! Даже Пушкин из-за любви стрелялся на пистолетах.
– Что ты несешь, Збандуто? При чем тут Пушкин? – сказала Нина. – Там были социальные причины.
– Я сам читал, – сказал я виновато, – не по программе.
– А он на меня никакого внимания. Ночи не спала. Стихи сочиняла. Однажды не выдержала, пришла к нему домой и во всем созналась. А он говорит: «Это пройдет», – и угостил меня пирожным. Все привыкли, будто для меня самое главное еда. Колобок да Колобок. Ну, я съела пирожное и ушла. А на следующий день встретила его с какой-то дамой. Я когда увидела их вместе, у меня голова кругом пошла.
– Это от ревности, – сказал я. И поискал глазами Сашку. Его нигде не было.
От волнения Нина из шляпы, которую я примерял, сделала гармошку, вот-вот она должна была на ней заиграть что-нибудь печальное. Я вырвал шляпу у нее из рук, расправил и отдал обратно. Она поставила ее на место и успокоилась.
– Ну, до свиданья, Збандуто, – сказала Нина. – Заходи. Не забывай. Ребятам привет. Я ведь, знаешь, в нашей школе провела всю свою жизнь. У меня мама еще работала старшей вожатой, и я к ней прибегала с четырех лет. Так что я там пробыла целых шестнадцать лет… А если хочешь купить своей маме хороший подарок, пойди в бижутерию и купи ей брошку. Женщины любят украшения.
– Спасибо за совет, – ответил я, – но у меня кончился капитал. Отец оставил десятку, а я истратил.
Она полезла в карман форменного платья – она была похожа в этом платье на стюардессу, – и тут я догадался, что с нею произошло. Из толстухи, из колобка, она превратилась в худенькую, стройную девчонку. Вот что значит любовь и страдания. А тем временем она вытащила из кармана два рубля и сказала:
– Купишь маме цветы.
– Да что ты! – возмутился я. – Не возьму.
– Брось дурака валять, Збандуто, – сказала она своим прежним тоном. – Бери. А будут деньги, вернешь.
Когда я вышел из магазина, Сашки уже не было. Я его нашел дома. Он сидел в полном одиночестве и, не стесняясь, плакал.
Он пошел к Насте, чтобы помириться, а ему сказали, что она улетела на Дальний Восток. Неожиданно приехал ее отец и забрал ее с собой.
– Плачь не плачь, – сказал я, – а она уже на другом конце земли.
– Но у меня есть адрес, – сказал Сашка. – Я могу ей написать письмо. Если она захочет, я расскажу правду всем ребятам. – И с грустью добавил: – Я предатель. Вот что меня убивает.
– Это кого хочешь убьет.
Сашка помолчал-помолчал, а потом с обидой в голосе ответил:
– Тоже друг, не можешь даже успокоить!
– Не могу я тебя успокаивать, – сказал я. – Я сам подлец и предатель.
И я рассказал Сашке про контрольную в первом классе, и про Наташку, и про то, как я размотал десять рублей, и про мамин забытый день рождения.
– Про первоклашек – это ерунда, – сказал Сашка. – Плевать тебе на них.
– Это ты зря. Их обманывать нельзя. Они всему верят.
– Все равно они научатся врать, – упрямо сказал Сашка. – Все люди врут, особенно в детстве.
– Нет, не научатся. Эти не будут врать. А если кое-кто из них соврет, то мне бы не хотелось к этому прикладывать руку.
– Ну, а как же нам теперь дальше жить? – спросил Сашка. – Придумай что-нибудь, ты же умеешь.
– Можно дать клятву, что мы больше никогда не будем предателями.
– Давай клятву или не давай, – сказал Сашка, – а старого не воротишь.
Мы вспомнили обо всех своих неприятностях, и нам расхотелось давать клятву.
За окнами темнело, а затем эта темнота проникла в комнату.
Зазвонил телефон. Это была моя мама. Вдвоем с тетей Олей они ждали меня на праздничный пирог!
– Пошли, – сказал я, – у нас праздничный пирог.
Мы вышли на улицу, и нам сразу стало лучше.
Горели огни, сновали и толкались люди. Шел мелкий дождь: такая зима стояла.
Мы купили маме цветы на Нинины деньги и пошли есть праздничный пирог.
* * *
Несколько дней прошло в полном затишье. К первоклассникам не ходил, но они прибегали ко мне чаще, чем раньше. Все, кроме Наташки. Каждую перемену по нескольку человек.
Только теперь в нашем классе никто надо мной не смеялся. Я думаю, что некоторые из наших даже завидовали, что эти дети так ко мне привязались. А тут на одной из перемен ко мне пришел новичок, Леша Шустов, принес в подарок пирогу, слепленную из пластилина, и в ней сидело двадцать пять индейцев с перьями на голове и серьгами в ушах и носу. Двадцать четыре человека сидели на веслах, и один был рулевой. Крохотные такие фигурки, непонятно, как он их слепил.
Забавный он парень, сосредоточенный и молчаливый.
Я с ним познакомился недавно. Как-то зашел в первый класс, по привычке, и нарвался на него.
– А чего ты здесь сидишь? – спросил я его.
– Леплю, – ответил он. – Дома ругаются, что я все пачкаю.
Честно говоря, меня это возмутило. Что ж, они не понимают, что ему охота лепить?
– А кто ругается? – спросил я.
– Бабушка, известно кто, – ответил он. – Говорит, лучше делом займись. Читай или уроки делай.
– Складывай книги, – приказал я. – Пойдем к твоей бабушке.
– Нет, – сказал он, – я лучше здесь. Не люблю я, когда она меня пилит. – Потом внимательно посмотрел на меня и спросил: – А ты кто?.. Боря?
– Да, – признался я.
И тут он без слов быстро стал запихивать в портфель книги и тетради и уронил кусок пластилина на пол, раздавил его и виновато посмотрел на меня.
– Вот всегда у меня так, – сказал он.
