Текст книги "Ярко-красное чудо (СИ)"

Автор книги: Владимир Калашников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

Владимир Калашников
ЯРКО-КРАСНОЕ ЧУДО

   Что эти мерзавцы сделали с ним? Как им это удалось? И куда они делись после этого?..

   Гройн бродил по улицам, совершенно пустынным, проходил мимо странных домов, сложенных из коротких обрубков ярко-зелёных трубок. Стены зданий, поднимаясь вверх, изгибались друг к другу, кое-где смыкались, переходя в ярко-оранжевые гребни, вздымавшиеся на много метров ввысь, к багряному диску солнца. А те немногие места, где запрокинув голову, можно было увидеть вечно лиловое небо, не приносили единственному на планете человеку ни душевного облегчения, ни удовольствия. Слишком чужое это было небо, слишком контрастно было различие с тем голубым покрывалом, что окутывало Землю. Слишком большое отторжение вызывали местные облака, жёлтые, выставившие острые лучи почти правильной формы в разные стороны. И так хотелось вновь увидеть те невесомые небесные туманы, что бродили в родных небесах, даже влететь в них. Не на истребителе, реактивные двигатели размечут призрачные облачка в клочья, да и толстенные переборки из титанового сплава не пропускают ветра. А не чуя его, с силой толкающего в лицо колючие на такой скорости капли, леденящие кожу, но в то же время и освежающие её, какой вообще смысл летать в земной атмосфере? Другое дело маленький самолётик, с открытой кабиной, даже без лобового стекла. Синее марево медленно наползает со всех сторон, за почти ощутимо густой хлябью не видно оконечностей крыльев, влага оседает на ресницах, нависает над щеками крупными слезами…

   Пилот не лил слёз по оставленной родной планете, не желая расходовать попусту воду. Ни следа которой здесь ещё не встретил. Да и времени на уныние не было – надо двигаться вперёд.

   Он шёл по мостовой, выложенной стеклянными голышами, иногда переходил по стеклянным же мосткам через каналы, – пустые рвы, и непонятно было, для чего они проложены по всему городу. Когда уставал, приседал прямо на тротуар, облокачиваясь спиной о стену. И тогда доставал из потаённого кармана то, что Тайда сунула ему во время прощания, в день своего рождения, пятого по счёту. В этот день атака была особенно сильной, и ему пришлось бросить праздник. Проводив жену и доченьку в бункер, попрощаться наскоро, и бежать на аэродром. Оборонительный удар перешёл в развёрнутое наступление, бесславно закончившееся на орбите ближайшей из известных вражеских планет. В отличие от землян, у ксеноморфов их было много. На одной из них Гройн и вспоминал пропущенный день рождения, прижимая к губам то, что дала ему его доченька.

   Много часов он проблуждал по пустому городу, – кажущемуся пустым. Когда в ногах появлялась усталость, присаживался отдыхать, вытягивал ноющие ноги. По роду деятельности ему никогда не приходилось совершать длительные пешие прогулки, он не придавал им значения, теперь приходилось расплачиваться. Потерянным временем, за которое можно было бы пройти ещё немало. Но сидел он вовсе не бездеятельно, пытался узнать что-нибудь новое об окружающем мире. А вдруг пригодится потом?

   В одну из таких передышек Гройн начал выковыривать из мостовой стеклянный камень, действовал каблуками, а потом и пальцами, ногтями, пока из-под них не потекла кровь. Стеклянный шар, немного неправильной формы, подался, а потом лопнул, забрызгав человека стеклянными блёстками.

   «Только слепым не хватало остаться, – подумал про себя Гройн, – слепым в пустом городе. И одновременно полном врагов». Да, город был и пуст, и в то же время населён, и жил своей обычной жизнью, незаметной лишь для человека. И с этим ничего нельзя было поделать. Пока.

   Гройн щелчками сбросил с одежды осколки. И вынул из мостовой ещё один стеклянный голыш, – теперь они поддавались легко, ведь одного камня нет, уже можно как следует уцепиться за соседние, запустив руку в сделанную дыру. Взвесил стеклянный булыжник в руке, и метнул его в зеленоватую стену напротив. В последний момент вспомнил, что надо беречь глаза, заслонился рукавом от стеклянных брызг. Потом отнял руку от лица, провёл по лбу ладонью – на ней остались разводы крови. Да, вредить им – себе дороже…

   При столкновении со стеной стеклянный шар взорвался, но часть его кусочков зависла в воздухе, примерно на высоте его роста, окрасилась в такой же зелёный цвет, как и весь дом. Надо сматываться отсюда, пока…

   Гройн вскочил и метнулся в проулок. А осколки, что не упали на землю, метнулись за ним. Гройн с разбегу бросился на дорогу, проскользил по стеклу, и скорчился у стены, абсолютно неподвижный. Зелёные кусочки зависли над улицей в раздумьях, но почуяли воздушные потоки хозяев города, – невидимых и неосязаемых Гройном, – и спикировали вниз. И исчезли тотчас же, только мостовая окрасилась местами оранжевой слизью.

   Всё правильно, они вокруг него, город не мог опустеть в один миг. При входе в атмосферу и пикировании к поверхности, – точнее, падении, – Гройн успел разглядеть шевеление внизу. Оранжевые фигуры следовали по улицам столь спокойно, будто и не кипел бой на орбите. Удар корабля о планету был силён, сознание уцелевшего пилота помутнело. Сквозь объявшую разум пелену от пробоины, оставшейся после взрыва ракеты ксеноморфов, доносились неприятные звуки. Скрежет отгибаемых титановых листов, со звоном выплёвывающих в бессильной злобе на ксеноморфов бесполезные теперь болты. Потом шлёпанье множества ласт, шелест щупальцев. Его подхватывают, выносят из кабины, и дымок, поднимающийся от вскипевшей при крушении дороги, немножко приглушает запах их тел. Как жаль… Он сладкий, приятный, будто от домашнего пирога с яблоками, что так часто вынимала из печки мать, в те годы, когда о ксеноморфах и слыхом не слыхивали…

   Гройн не мог сопротивляться, тело не слушалось, оставалась надеяться, что вспомнит кто его хозяин, когда разум справится со своими сумерками. Но резкое сияние полыхнуло перед глазами, и разум испуганно отпрянул в глубины мозга, бросив тело на волю ксеноморфов.

   Очнулся Гройн лежащим ничком посреди улицы, пустынной, как и весь город. Процедуры ксеноморфов изменили пилота. Его разум по-прежнему осознавал окружающий мир, только вот места обитателям этой планеты в идущих от глаз к мозгу картинах уже не оставалось. Но это не значит, что хозяева сего мира исчезли.

   Они вокруг него. Не такие уж и неуязвимые. Оранжевые пятна – лишний пример этому. Гройн поднялся, и оправил одежду. Пусть знают, что даже в нынешнем состоянии он может устроить им веселенькую жизнь. О том, что они могут прекратить свой эксперимент над ним, земным существом, попавшим в плен во время боя, не беспокоился – чувствовал, что всё ещё нужен им, интересен. Знал, что они следят за ним, как земные учёные следят за крысами, которые бегают по прозрачным лабиринтам от одной кормушки к другой. Этот город – лабиринт для него. Стеклянная мостовая ведёт его между зелёными стенами, закругляется, переходит в саму себя… И ни следа кормушки. Гройн усмехнулся горько, не сомневаясь, что исследователи подметили и это изменение выражения человеческого лица. Записали, занесли в протоколы, данные отправили в свои институты, чтобы, быть может, придумать там ещё одно оружие против людей. Психотропное.

   Где же эти проклятые кормушки? Ведь есть хочется давно. Нет, так не бывает, какой смысл был им оставлять его бродить в городе просто так? Они должны были создать ему какой-то стимул. Но что тогда эта приманка? Еда, или, быть может, оружие?.. Найти бы истребитель, – можно попытаться поднять корабль в воздух, ведь реакторы не пострадали, а затронутые взрывом системы можно восстановить, или заместить, самые важные части зарезервированы, и не единожды. Улететь отсюда, пускай и с распахнутой дырой в титановом боку, пару дней можно пожить и в скафандре. Улететь… Мечты.

   Место посадки его корабля, небольшого истребителя заградительного отряда, – из чисто человеческого упрямства и своей персональной «твердолобости» он не желал употреблять слово «падение», – должно быть где-то поблизости. Хоть его разум и был отгорожен от внешнего мира на тот период, пока ксеноморфы проделывали над ним свои непонятные процедуры, а потом несли по городу, чувство времени продолжало работать. По грубым прикидкам выходило, что километрах в пяти.

   В пяти километрах, если ехать на бульдозере, сворачивая на стороны их дома. Но, тем не менее, и без бульдозера, он попытается добраться до оружия.

   И Гройн смог это сделать. Через два дня по местному планетарному исчислению. Багровое солнце дважды уступало место сверкающим подобно бриллиантам лунам, на Земле за это время минуло бы пять суток.

   Непрестанно повторяя имя доченьки в уме, ибо голос пропал, да и пересохшие, потрескавшиеся губы сочились кровью, хрипя на каждом вздохе, пилот вышел на ту самую городскую площадь, куда рухнул корабль. Теперь истребителя не было, лишь обугленная дыра в мостовой напоминала о случившемся. На миг в душе зародилась паника, Гройн подавил её – ведь не могли же ксеноморфы не оставить ему стимула, той самой «крысиной кормушки»? Пилот подошёл к разлому, заглянул. В глубине лежали запасы из корабля: комплект формы, коробка с питанием, плоская ребристая баклага с двумя горлышками. И, самое главное, оружие. Два штурмовых автомата, подствольные гранатомёты, пистолет. И целая сумка боеприпасов. Но после блужданий меж зелёных стен города-лабиринта они не сразу заинтересовали Гройна.

   Он приник к горлышку баклажки, только через минуту отнял её ото рта, и не потому что пил много, просто высохшие горло и пищевод сжались, питьё медленно стекало в желудок по тонким трубкам, не желавшим отмокать. Утёр губы, почувствовав, как щемят трещинки в них. Взглянув на красное горлышко, прищурился, с трудом припоминая что-то. С опозданием понял, что это был почти стоградусный спирт, он же вылил его в себя как обычную воду, и не почувствовал. Надо было присосаться к другому горлышку, помеченному синим; во второй полости баклаги была подкисленная витаминами вода.

   Потом быстро переоделся в запасную форму, в старой давно противно ходить, вся в крови. Собственной, из носа, сосуды не выдержали разгерметизации, и в той, что выплеснулась из головы пилота-напарника, когда сорванный взрывом огнетушитель размозжил тому затылок. Масло, вытекавшее из амортизаторов, хрустнувших от перегрузок при аварийной посадке, покрыло форму не менее уродливыми пятнами, приставшие к ним изумрудные крупинки, отслоившиеся со стен инопланетного города, поблёскивали как-то по чужому, превращая потрёпанную одежду в неродную, такую же чужую, как и всё вокруг. Благо, так же опылить человека, сделать и его чужим, не могли – память о погибшем напарнике защитит, никогда не оставит. К сожалению, даже в снах.

   Перед тем как надеть новое обмундирование, Гройн повернулся вокруг своей оси три раза, – абсолютно голым, – чтобы показать всего себя тем, кто наблюдал за ним сейчас. При этом почти истерически хохотал. Но те, кто знал его лучше чем эти мерзавцы-ксеноморфы, не сказали бы, что он на грани нервного срыва. Напротив, он издевался над врагами. А что ещё остаётся делать, когда чувствуешь, что они обступают плотной толпой, смотря во все глаза? Во все несколько сотен своих глаз…

   Одевшись, Гройн прицепил к поясу баклагу и плоскую сумку с продуктами, повесил на плечи автоматы.

   И выпустил из них длинные очереди, поворачиваясь вокруг своей оси, так же, как и после вынужденного раздевания. Потом прижал большими пальцами кнопки отпуска, и поймал выпавшие пустые магазины. Пустые?..

   Они были полными, будто он и не стрелял. Верно, потоки пуль из твердометаллического сплава вскрыли бы фасады окружающих зданий, прошили б насквозь и, подрубив основания, обрушили бы горой зелёного щебня. Должны были, да расплатились… Выругавшись, Гройн заправил оба рожка в приёмники, поднял автомат к небу, и выстрелил один раз. Потом вынул обойму, проверил – одного патрона не хватало.

   Враги запрограммировали его разум таким образом, что он не только не видит их, – глазами-то видит, а вот разум отказывается расшифровывать изображения, передаваемые по зрительным нервам. Не только не осязает, – на самом деле просто обходит живые преграды, даже не замечая того. Не осознаёт – потому и не может причинить вреда. Ему кажется, что он стреляет туда, где ксеноморфы наверняка столпились, взирая на сходящую с ума в зелёном лабиринте улиц чужепланетную крысу. Он стреляет, приклады толкают плечи, грохот выстрелов отражается от зелёных трубчатых стен, рассыпаются по стеклянной дороге пустые гильзы, вокруг стволов расцветают багровые венчики. Но на самом деле палец даже не касается курка.

   Но так происходит, если дуло глядит на ксеноморфов. Если их не будет там, куда направлен ствол, выстрел произойдет. Ведь смог же он метнуть булыжник в стену. Значит, можно попробовать прикончить нескольких врагов рикошетом. Вот только что это ему даст? От него решат избавиться, как от бешеной крысы, что прыгает на руку, убирающую испражнения из стеклянных проходов.

   Гройн направил ствол автомата в стену дома, и придавил курок изо всей силы. Привычная отдача ударила в плечо, дуло подбросило немного, смещая прицел. Когда магазин опустел, человек подошёл к стене, – ни следа, хотя должна бы взорваться. И весь домишко должен был развалиться. Вынул магазин – полный. Значит, теория верна. Прямой вред причинить нельзя. Подумаем о косвенном.

   Теперь у него есть ещё несколько дней, – на то, чтобы придумать, как обойти вложенную в мозг программу, или просто стереть её, – пока не кончатся припасы и питьё.

   Гройн стоял на стеклянном мостике, опустил сложенные кисти рук за перила, на которые опёрся локтями. И тут почуял, как со дна пустого канала поднимается волна холодного воздуха. Как? Внизу не видно отверстий, не визжат направленные в небо турбины, не вращаются гигантские лопасти. Ничего…

   Да это и не важно, как. Важно совсем другое.

   То, что пришло ему в голову. Может быть, оно сработает…

   Человек считал про себя, сколько времени продолжалось дуновение снизу. Три минуты. Столько же и перерыв. Он проверил это несколько раз, отследив по секундной стрелке.

   В последний день, в последние минуты перед нежданным расставанием, Тайда просила папу сделать это, – у самой-то лёгкие ещё слабенькие, быть может, потому что ни разу не плакала за пять лет жизни, ибо враги чувствуют тембр человеческого голоса, даже если тот звучит глубоко под землёй, внутри стальной коробки бункера. Но когда завыла сирена тревоги, Тайда впервые заплакала, беззвучно, только прозрачные солёные капельки текли по щекам. И Гройн взял игрушку с собой, пообещав привести её в нормальное состояние, когда вернётся. Но вряд ли это когда-нибудь случится. Теперь. После того, что он задумал. После того, как Гройн использует его.

   Гройн взял ярко-красный предмет, и сделал то, что должен был сделать на дне рождения доченьки, да не успел, из-за этих проклятых тварей. Потом оторвал от рубашки тонкую полоску, ещё одну, ещё, связывал вместе, пока не получилась длинная верёвка. Один конец обвязал вокруг булыжника, который выковырял из мостовой, – изрядно помог штык-нож, прилагавшийся к автомату, – другой конец привязал к этому маленькому трепещущему чуду. Чуду из земного мира…

   И сбросил всё в ров, выбрав момент, когда дыхание неизвестной силы снизу прекратилось.

   А потом, хищно улыбаясь, прошёл на другой берег канала, раздумывая по пути, как трактуют эту его улыбочку учёные ксеноморфов. Вошёл в пустой дом, с обращённой на набережную прорезью на всю стену. И лёг прямо на пол, спиной вниз. Всё так же улыбаясь, следил за окном. Приготовив оба автомата.

   Прошло несколько минут, и вдруг… Ярко-красный воздушный шарик возник в воздухе, вознесённый ветром, но улететь не мог, удерживался лежащим на дне канала грузом. Смешная мордашка, – оранжевый контур на пузатом резиновом теле, – глядела на Гройна глазами-блюдцами, широко раздвинув толстые губы в дружелюбной улыбке, растопырив ушки-антенны. Старая игрушка – след старых мифов… Конечно, на празднике приветливого инопланетянина он выдал за подковёрного гномика, с лёгкостью сочинив для доченьки сказку.

   Даже такую, идейно устаревшую игрушку он с трудом достал для Тайды, ведь заводы теперь делали оружие. Все игрушки остались с тех времён, когда романтики смотрели на звёздное небо, испытывая вдохновение, не всепоглощающую ненависть. Когда писатели ещё могли придумывать истории о дружбе с пришельцами. Реальность рано или поздно развеивает мечты и рождающиеся мифы в прах. Или в радиоактивную пыль, как случилось со многими земными городами. Удел литераторов теперь – гимны борьбы и ненависти, и эти новые книги куда более искренны, чем все, что были написаны о дружбе. Что служило источником вдохновения писателям в былые времена? Сны и грёзы, рефлексия, иногда наркотические видения – призрачные, нереальные образы. Теперь, чтобы яростные слова родились в груди, достаточно лишь выйти из бункера и посмотреть вокруг, на руины. Или вспомнить потерянных навсегда близких, сожжённых ядерным огнём, погибших товарищей, что взрывали гибнущие истребители так, чтобы волна пламени обжигала аппараты ксеноморфов. В ежедневном «Боевом Листке» больше шедевров, чем написано было за последний век…

   Беззащитное, чуждое этой планете тельце дрожало в потоках воздуха ещё несколько секунд, а потом, когда дуновение прекратилось, будто растворилось в воздухе.

   Гройн оскалившись, ждал его следующего появления. Эффект внезапной материализации происходил из-за того, что первые метры полёта проходили за тварями, что окружали человека. И во второй раз, чуть ниже того места, где появился шарик, Гройн заметил расплывчатые, – пока ещё! – черты ксеноморфной твари – отвислые губы, по всей морде шевелящаяся бахрома, заканчивающаяся мелкими шариками-глазами. Человек продолжал лежать, наблюдая за появлениями и исчезновениями шара, и с каждым разом всё чётче видел врагов.

   Они стояли большой толпой, держали на плоских и широких щупальцах непонятные приборы, направляли на человека, фиксируя каждое его движение. Но, к счастью, не мысли. Шевелились тонкие отростки, произрастающие из свободного от бахромы участка ниже губ, – что на самом-то деле губами и не являлись, – выгибались, переламываясь во множестве суставов, прикасались к биологическим приёмникам на телах соседей. Из лекций, регулярно читаемых земными профессорами солдатам, Гройн знал, что ксеноморфы так обмениваются тем, что в земном понимании зовётся словом. Только их «слова» растворены в сверхтекучих кристаллах, заполняющих полости в голове и груди.

   Посторонние размышления немного помогали пилоту. Привыкание к виду врагов происходило машинально. И уже никакая аура, исходящая из чужих аппаратов не помешает ему видеть это, зреть врагов.

   В какой-то момент, – то ли после восьмого возникновения шарика, то ли после девятого, – чужие твари не исчезли. Барьер, установленный в мозгу человека, рухнул.

   И Гройн поднялся с пола, нехорошо улыбаясь. И открыл по врагам огонь, с двух рук. Потом перешагнул через трупы, истекающие оранжевой жидкостью, и, вытянув за окно руку, дождался, пока шарик проплыл мимо. Тогда схватил, отвязал, бережно выдавил из резинового чрева воздух. Спрятал в самый глубокий карман, и закрыл на застёжку-липучку. Он ещё надует этот шарик, когда, как и обещал, вернётся домой. И покажет любимой маленькой Тайде, как надул с помощью шарика ксеноморфную мразь. Осталось найти истребитель.

   Он это сделает.

   Его не могли утащить далеко, слишком тяжела металлическая туша для скользких ласт ксеноморфов. А наземных машин у них нет. Наверное, вся их промышленность так же погрязла в войне, как и земная, направив все мощности на сборку кораблей и оружия. А может, машин здесь никогда и не было…

   Гройн шагнул в сторону двери, заправляя новые магазины, и закладывая в подствольные гранатомёты разрывные и напалмовые заряды.

   Теперь город превратится в лабиринт для самих испытателей. Они будут убегать по стеклянным улицам от катящихся вслед огненных валов, и прозрачные булыжники под их ногами будут лопаться от жара. Разлетающиеся стеклянные осколки будут ранить их плоть, преследовать мечущиеся толпы, истязая тем больше, чем больше те будут ударяться в панику. Зелёные трубки, – кирпичи их зданий, – будут схлопываться в пламени, стекать аморфной массой в кипящие лужи и испаряться. Прямо в лиловое небо, круша угловатые жёлтые облака изумрудным паром, будто он внезапно обретёт остроту и твёрдость граней земных драгоценностей.

   Гройн знал, что всё это случится прямо сейчас. Расплата за человеческие города неминуема. Но есть у ксеноморфов и ещё один должок, лично ему.

   Ответ за то, что ему пришлось пропустить день рождения дочки примет вид взрывов, вздымающих к чужому багряному солнцу изумрудные осколки. Неплохой будет фейерверк к упущенному празднику.

   Человек превратится в приснопамятный бульдозер, пройдёт к кораблю напрямую, размалывая взрывами зелёные стены и оранжевую плоть врагов.

   «Я возвращаюсь к тебе, доченька…»