Текст книги "Три Ярославны"

Автор книги: Владимир Валуцкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 16 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Три Ярославны

САГА О КНЯЖЬЕМ ДРУЖИННИКЕ

  Ингвар, ярл, сын Асмунда, в святом крещении Филипп, рождённый в Исландии, назвавший второю родиной Русь, – поведаю вам эту сагу и свидетельствую, что всё в ней одна правда и ничего, кроме правды.

Потому что, как говорит Писание, «имеющий уши да слышит», я же и слышал, и видел всё своими глазами. Я был с Харальдом и в битве при Стикластадире, и на службе у Ярислейва, как мы, варяги, зовём русского князя Ярослава; я плавал с Харальдом по Средиземному морю, сражался в Африке, где он положил восемьдесят городов к ногам греческих царей, вместе с ним осаждал Мессину и Сиракузы. Глупые трусы были далеко, когда в святом городе Иерусалиме наши мечи охраняли от неверных Гроб Господен.

Трижды ранила меня стрела, сарацинский меч рассекал плечо до кости, был я брошен в темницу в Царьграде и живым вернулся на Русь, где живу поныне и умру в кругу детей и внуков.

Час сей близок, и хочу рассказать о том, что видел и слышал не славы ради, но в поучение младшим. Ибо, повидав мир, узнал, что не одна доблесть украшает мужчину, но любовь и мудрость, и не терял среди войны мига, чтобы грамоту и книжное учение постичь.

Учился я у Михаила Пселла, великого греческого хронографа и писателя, что имеет Студиум в Царьграде недалеко от Гипподрома, и многих других мудрецов слышал, и поэтов, и лицедеев. И слушал не раз песни самого Харальда, в искусстве которых он, как и в бою, не знал себе равных. Постиг я риторику, геометрию и ветеринарию, латынь и греческий, а сейчас пишу сию сагу хоть и по обычаю варяжских скальдов, но славянскими литерами.

Вам же, дети мои, жить в стране, которую засеял книжными словами конунг наш Ярослав, чья мудрость всему миру известна.

Так он и своих детей воспитал: Изяслава, Святослава, Игоря, Владимира, Всеволода – кого зовут пятиязычным чудом, и дочерей: Анастасию, что за Королём угорским, и Анну, Королеву франков. И Елизавету, жену нашего Харальда, о которых дерзну поведать в своей саге.

Напишу как умею и с помощью Божьей; кто же захочет узнать более – мой дом недалеко от Золотых ворот, рядом с меняльной лавкой Исаака, спросить Филиппа, книжника, что лечит коров и женат на Марфе. Аминь.

1
Как Харальд возомнил о себе
и что было после

так, жил человек по имени Харальд, сын Сигурда, сводный брат Олава, норвежского конунга, убитого при Стикластадире. И когда Олава убили, на норвежском престоле сел Свейн, язычник, а Харальд бежал в Гардарики к конунгу руссов Ярислейву Мудрому, сыну Вальдамара Крестителя, где был принят с почётом. Многих тут принимали беглых искателей престола: служили у Ярислейва Эдвин и Эдуард, британские принцы, и наш Магнус – сын Олава, и Андрей, будущий король угорский, Харальд же был надо всеми старшим.

Как-то у конунга был пир. Его устроили в большой гриднице каменного дворца, где жил конунг. Стены гридницы были обиты красным бархатом, а потолок расписан изображениями Христа, Господа нашего, и святой Богородицы. Нигде на Руси не было покоя богаче.

Ярислейв сидел на возвышении со своей женою Ингигерд – дочерью конунга шведов, и с дочерьми Анастасией и Эллисив, третья же дочь, Анна, была ещё мала для пиров. По левую руку от конунга были митрополит Феопемпт, пресвитер Илларион и заезжий знатный грек, ниже сидели другие мужи, и среди них Харальд. А за длинными столами, на которых было вдоволь яств и питья, пировала дружина.

Вот что было на столах: быки, изжаренные на вертеле, дичь – тетерева, гуси и куропатки, заячье мясо с пряным зельем, вдоволь всякой рыбы, мёд и квас в бадьях, в кувшинах же – вино кипрское, фряжское и молодое, с корсунских виноградников.

И когда вина было выпито много, Ярислейв-конунг сказал:

– Не сладок, други, пир без песни.

И тогда столетний русский скальд, именем Боян, сидевший тут же, взял свои гусли, как руссы это именуют, и запел. Вот что пел русский скальд:

 
– Осень стояла стылая,
Ночи были рябинные,
Шумела битва под Лиственом.
Словно мечи булатные,
По небу – сини молнии,
Словно заря кровавая,
Русская кровь – по озеру, —
Сечи такой не видел свет...
 

Русские охотно слушали скальда, потому что любили такие песни, варягам же скоро наскучило слушать о битве, в которой они не сражались, – и многие стали снова лить вино в кубки и продолжать застолье, говоря:

   – Что за Листвен? Не знаем никакого Листвена и знать не хотим.

А один из варягов, сидевший справа от Харальда, одноглазый Ульв, сказал громко:

   – У нас в Упландии так поют старухи на похоронах.

И все, кто слышал, засмеялись, но Ярислейв-конунг поглядел на варягов сурово.

Другой же из варягов, Рагнар, сидевший слева от Харальда, нагнулся к нему и шепнул:

   – Услышал бы старик твою песню о гордой деве – ему стало бы стыдно за своё нытьё.

   – Не время этой песне, – отвечает Харальд.

   – Самое время, – шепчет Рагнар.

Теперь надо сказать, что Харальд, сын Сигурда, брат конунга Олава, был на самом деле скальдом и этим славился дома. И как только кончил петь русский скальд, все варяги закричали:

   – Хотим услышать тебя, Харальд!

Тогда Ярислейв-конунг услышал, чего хотят варяги, и сказал:

   – Если так, спой и ты, Харальд, мы тоже послушаем.

И Ингигерд, жена конунга, сказала:

   – Спой, милый Харальд, я давно слышала от сородичей о твоих песнях.

Рядом с Ингигерд сидела старшая дочь конунга Эллисив, или Елизавета, как называли её русские. Она ничего не сказала, даже не поглядела на Харальда. Мы же скажем, что Эллисив была прекрасна лицом и походкой и от роду имела двадцать лет.

Тогда Харальд встаёт, выпивает рог вина, ему приносят арфу, и он начинает:

 
– В бранных пирах я обучен
Натягивать струны луков,
Смело корабль я правлю
В пасть кабана океана.
Не в тишине, на соломе —
Смерть суждена мне другая...
 

И тут он смотрит на прекрасную Эллисив – и заканчивает:

 
– Отчего же русская дева,
Гордая дева в Гардах, —
Меня замечать не хочет?..
 

Никто не ожидал, что Харальд так закончит свою песню, и все замолчали. А Харальд стоял и глядел на Эллисив, и та не отводила глаз, как делают пугливые косули.

Илларион, духовник конунга, говорит ему:

   – Истинно скажу тебе, князь, дерзки слова этой песни.

Конунг нахмурился.

Эллисив вдруг говорит:

   – Позволь мне, отец, ответить храброму Харальду?

Ярислейв говорит:

   – Ну что ж, ответь.

   – Харальд, – говорит Эллисив, – с чего бы мне замечать тебя? Я знаю, что ты славно натягиваешь лук, да что в том проку, если стрелы твои летят мимо Свейна? Верю, что хорошо правишь кораблём, да что в том проку, если правишь его прочь от врагов – искать спасенья у отца моего?

И ещё Эллисив говорит:

   – А как умереть тебе суждено, не знаю, но не хотелось бы, чтобы от вина.

Страшный шум поднялся в гриднице от таких обидных слов, многие русские открыто смеялись, варяги схватились за мечи, кровь бросилась Харальду в лицо. Тогда одноглазый Ульв говорит:

   – Тебе ведомо, конунг, что слова её ложь. Наш Харальд сражался при Стикластадире как лев.

Ингигерд сердито смотрит на дочь и говорит:

   – Да, Ульв, нам ведомо это!

Ярислейв говорит:

   – И мне сие ведомо, иначе не принял бы Харальда у себя и не поставил начальником над вами. А что до её слов, что не скажет дитя неразумное? Да и негоже воину спорить с женщиной.

Тут он поднимается и, ласково всем улыбнувшись, вместе с семьёй, святыми отцами и приезжим греком покидает гридницу и велит продолжать веселье.

И вот, едва конунг ушёл, знатные люди и дружинники снова наполнили кубки вином и все заговорили разом, только на одном конце стола говорили не то же самое, что на другом.

Русские говорили:

   – Ай да Ярославна! Языкаста девка!

   – Как бы со своим языком, – говорили другие, – Ярославне в девках не засидеться.

А начальник стражи конунга Чудин-воин так сказал:

   – Это нам позор, братие, что сами не сбили спеси варягу.

Варяги же, подливая себе мёду и вина, упрекали Харальда, говоря:

   – Не стоило тебе, Харальд, вязаться с Эллисив. От неё никогда не знаешь, чего ожидать.

Харальд, выпив ещё рог вина, сказал:

   – Я хорошо знаю, чего ожидаю от Эллисив.

   – Чего же? – спрашивает Рагнар.

   – Чего ожидают от женщины, когда берут её в жёны? – говорит Харальд.

Все засмеялись, но потом увидели, что Харальд не шутит и обида его велика.

   – Хорошее дело, – сказал Ульв одноглазый. – Да честно сказать, я не видел бабёнки строптивей.

   – Это мы посмотрим, – говорит Харальд.

   – Не сердись, Харальд, – подливает ему вина Рагнар, – но я думаю, что конунг не отдаст за тебя Эллисив.

Но Харальд рассердился и ударил кулаком по столу, и Рагнар замолчал.

Тут подошёл к ним Чудин-воин и говорит:

   – Прав Рагнар. Скажу тебе тоже не в обиду: резов вольный конь, да не дорог без седла.

От этих слов Харальд схватился за меч, потому что ничто сильней не ранило его, как напоминание о потерянном престоле. Но сдержался и сказал:

   – Биться с тобой не хочу, Чудин, ибо ты мне друг, но посмеюсь над тобой в день свадьбы.

   – Эй, все слушайте! – кричит Харальд. – Я, Харальд, сын Сигурда, брат Олава-конунга, беру в жёны Эллисив, дочь Ярислейва, и если это не так, пусть Чудин-воин трижды перед всеми плюнет на мой меч!

Тут они берутся за руки, и Рагнар, по обычаю, скрепляет спор ударом рукоятки меча.

Харальд поднимается и говорит:

   – Идём.

   – Куда? – спрашивает Чудин.

   – Или ты думал, – говорит Харальд, – что Харальд, сын Сигурда, привык откладывать дела надолго?

Чудин говорит:

   – Отложим хоть до утра, не след мне, начальнику стражи, тревожить князя ночью.

Харальд засмеялся и сказал вису:

 
– В страхе кипящего моря,
Одина гнева в страхе
Станет ли боязливый
В бою источающим стрелы?
 

   – Что ж, – говорит в ответ Чудин. – Раз на то пошло – идём. Но пусть и Рагнар, свидетель, идёт с нами.

Рагнар говорит:

   – А не достаточно ли того, что я скрепил мечом ваш спор?

Тогда Чудин смеётся:

   – Вот и видно, кто в кипящем море стрел не источает.

Рагнар говорит:

   – Иду.

   – Не дело вы затеяли, – говорит Ульв одноглазый, и многие русские говорят то же, но их уже не слышат, и все трое покидают гридницу.

Они идут по дворцу конунга, где светло от факелов, – и никто их не останавливает, потому что конунга охраняют варяги Харальда, над которыми Чудин – начальник.

И вот они подходят к спальне конунга и видят, что там горит свет и конунг сидит в простом облачении у стола и читает святую книгу Евангелие. И конунг с удивлением поднимает на них глаза и видит перед собою Харальда и начальника своей стражи Чудина. Рагнар же, едва войдя, спрятался за полог возле двери, и его конунг не увидел.

Конунг спрашивает:

   – Не печенеги ли вдруг осадили Киев и вы пришли сообщить мне об этом?

   – Печенегов я разогнал весною, – отвечает Харальд, – и тебе известно, конунг, что они больше не вернутся.

   – Тогда что же? – спрашивает конунг.

   – А то, светлый конунг, что я, Харальд, сын Сигурда, брат Олава, пришёл просить у тебя руки твоей дочери Эллисив.

Чудин при том глаза закрыл и перекрестился. Конунг молчит, а потом говорит:

   – Просят руку и сердце.

Харальд отвечает:

   – Сердце твоей жены и госпожи нашей Ингигерд принадлежало другому, когда ты взял её в жёны.

Такие слова не пришлись по душе Ярислейву, потому что все на Руси и на Севере знали, что Ингигерд любила не хромого Ярислейва, а Олава, брата Харальда. Конунг сдвинул брови и говорит:

   – За Ингигерд я дал в вено Ладогу. Что ты можешь дать мне, Харальд, сын Сигурда, брат Олава, за Елизавету, кроме громкого имени?

Харальд говорит:

   – Не так уж мало.

Конунг говорит:

   – Из имени шапки не сошьёшь.

   – Я дам за Эллисив такое, – заявляет Харальд, – чего тебе не снилось!

   – Это что же? – говорит конунг.

   – Увидишь, – отвечает Харальд.

   – Будет дело – будет и слово. – И конунг вновь обращается к святой книге.

Тут Чудин потянул Харальда за руку и говорит тихо:

   – Уйдём подобру, Харальд, а что до спора, то я уже забыл о нём.

Но кровь, разогретая вином, бушует в Харальде, он не хочет уходить, вырывается и кричит:

   – Запомни, Ярислейв, мои слова: я мир переверну, а от Эллисив не отступлюсь!

Конунг отвечает, не оборачиваясь:

   – Упорство украшает воина.

Харальд хотел ещё говорить, но вино, укрепляющее язык, как известно, ослабляет тело, и Чудин наконец выволок его из спальни. И только они ушли, Рагнар вышел из-за полога и, представ перед конунгом как человек спешивший, говорит:

   – Я услышал голоса и прибежал. Что случилось?

Тут в сенях страшный грохот раздался – это Харальд и Чудин упали с лестницы.

Конунг покачал головой и говорит:

   – Сдаётся мне, что после пира дружина останется без ярла, а стража – без начальника.

   – Много бед от вина, – говорит Рагнар. – Кто же проверит часовых и разведёт ночные дозоры?

   – Вижу, ты человек расторопный, – отвечает Ярислейв, – вот и проверь, коли трезв.

Рагнар низко поклонился конунгу и поспешил, а что он задумал, о том речь после. Конунг же стал читать святую книгу.

Утром Харальд просыпается в палате, где спал со своей дружиной, и видит, что рука у него в крови, одежда порвана и на одной ноге сапога нет.

Харальд спрашивает:

   – Что вчера было?

   – Лучше тебе не вспоминать этого, – отвечает Ульв одноглазый.

Харальд говорит:

   – Помнится мне, кого-то я убил вчера, но кого – не припомню.

   – Это было бы полбеды, – отвечает Ульв. – Тут вира будет подороже.

Тогда Рагнар подходит и говорит:

   – Вот что было, Харальд: ты попросил у конунга руку Эллисив.

   – А Эллисив? – спрашивает Харальд.

   – Что слушать бабьи слова, – отвечает Ульв одноглазый, но Рагнар продолжает:

   – Эллисив унизила тебя, напомнив, что твой род потерял престол в Норвегии, а конунг прибавил, что у тебя нет ничего за душой, кроме громкого имени.

Харальд вздохнул невесело и говорит:

   – Прав конунг: пока на престоле Свейн, а мы в изгнании, так оно и есть.

   – Но ты поклялся конунгу, – говорит Рагнар, – что мир перевернёшь, а всё-таки женишься на Эллисив.

Харальд спрашивает Ульва:

   – Верно это?

   – Верно, – отвечает Ульв.

   – Одного не пойму, – говорит Харальд, – зачем мне так уж сдалась Эллисив?

Рагнар говорит:

   – Ты спел об этом песню.

   – Мало ли что поют в песнях, – говорит Харальд.

   – Это нам, варягам, ведомо, – отвечает Рагнар, – а руссы говорят: из песни слова не выкинешь, и конунг так сказал.

Харальд задумался, а Рагнар снова продолжает:

   – Не мне напоминать тебе, Харальд, что варяги никогда не нарушают клятвы. Страшнее не было бы позора для всего нашего племени. Прости, мне пора, – сказал он, и все удивились, как Рагнар разговаривает с братом Олава конунга и откуда у него новый синий плащ, а Рагнар ушёл.

   – Пойду умоюсь, что-то я ничего не пойму, – говорит Харальд.

Он вышел из дома и, спустившись к берегу Днепра, вошёл в воду с головой. И когда достаточно освежился, вышел по пояс и увидел на берегу множество простого народа, рабов и смердов, и все показывали на Харальда, смеялись и кричали:

   – Вот он, варяг Харальд, над которым посмеялась Ярославна! Смотрите – стоит мокрый, как курица!

Харальд решил, что это наваждение, и снова ушёл с головой в воду. И когда вышел, увидел, что народа на берегу уже нет, а стоит один грек, бывший с конунгом на пиру. И Харальд опять подумал, что это наваждение, но грек заговорил:

   – Свежая прохлада возвращает нас к жизни, не так ли, Харальд?

Харальд говорит:

   – Ты кто такой?

   – Я твоя дорога и твоя пристань, – отвечает грек. – Сам Спаситель посылает меня к тебе в трудный час.

   – Что тебе надо? – спрашивает Харальд.

   – Нехорошо тебе, опозоренному, оставаться в Киеве, – говорит грек. – А благословенный василевс, царь и император священной Византии, будет рад принять тебя на почётную службу. Мы наслышаны о доблести варягов.

Харальд вышел на берег, сел и покачал головой:

   – Ярислейв дал мне убежище и кров.

   – Чтобы попрекнуть этим устами Елизаветы? – говорит грек. – Разве отец не властен заставить дочь молчать?

Харальд говорит:

   – Может, ты и прав, грек, но у моих людей договор с конунгом.

   – Тебе ли не известна скупость русского архонта, – говорит грек. – Он платит им эрийр серебра на воина и полтора эрийра на рулевого и то часть норовит отдать мехами.

Харальд соглашается:

   – Это верно.

   – А мы обещаем втрое больше и походы в богатые страны, – говорит грек. – Что ты видишь, сидя на Руси? Ведомо ли тебе о золоте Африки и Сицилии? О красоте дев, в сравнении с которыми твоя Елизавета не более чем дневная луна перед солнцем? Решайся, Харальд! – сказал грек и исчез, как появился, и пока не будет о нём речи в нашей саге.

В тот же день Чудин-воин проснулся. Он огляделся и видит, что темно и со всех сторон на него глядят лики святых, грозно, как в день Страшного суда.

Чудин перекрестился, закрыл снова глаза и вдруг слышит голос:

   – Чудин, я тебе рассола принёс.

Чудин удивился и открыл глаза посмотреть, кто из святых ему такое предлагает, но увидел, что перед ним стоит человек небольшого роста, непохожий на святого, и держит в руках чашку. Чудин взял чашку, выпил, в голове у него немного прояснилось, и он спрашивает:

   – Где я?

Человек отвечает:

   – Ночью я тебя у тына подобрал, и ты в храме святой Софии, а меня зовут Феодор-живописец.

Тогда Чудин оглядывается ещё раз и видит, что не так темно в храме и всюду леса и бочки, и святые не живые, а написаны на стенах, а сам он лежит в углу на куче соломы.

   – Как же ты меня донёс? – спрашивает Чудин маленького человека.

Тот отвечает:

   – С передышкой.

Чудин поднялся и говорит:

   – Благодарствуй за услугу, Феодор-живописец.

   – Был таков, – отвечает человек. – Да ныне от ремесла отставлен.

Чудин спрашивает:

   – Что же ты здесь делаешь?

   – Молюсь о спасении души грешной, – отвечает человек.

   – А какой твой грех? – спрашивает Чудин.

Тут человек падает на колени, бьётся головой об пол и громче, чем нужно, кричит:

   – Каюсь, отче митрополит и преподобный Илларионе, воистину непристойное совершил, бесом одолеваем! Гляди, – показывает он Чудину, а сам бьётся и вопит.

Чудин глядит, куда ему показывает Феодор, и вместо святых ликов видит над лестницей на стене охотников и лошадей, вепрей и пляшущих шутов с трубами, и все они как живые.

Чудин говорит:

   – Может, и спьяну, а мне любо, и я тут греха не вижу.

Тогда человек сразу перестал биться и вопить, улыбнулся и говорит:

   – А мне и стрезва любо, прости Господи! Ты бы попросил за меня Иллариона, пресвитера, он тебя послушает и меня простит. А я, вот крест, всё перепишу по уставу и любое покаяние приму, – нельзя мне без моего ремесла.

Чу дин говорит:

   – Ладно, Феодор, услуга за услугу. Идём, солнце уже в головах, мне на княжью службу пора.

Он надевает сапоги и свой синий плащ, они идут по городу и приходят к дворцу конунга. И Феодор остаётся у ворот, не смея войти, а Чудин входит во двор, где воины толпятся, собираясь заступить на дневную стражу.

И он хочет, по должности, принять над ними начало, но тут появляется Рагнар в синем, как у Чудина, плаще, встаёт у него на пути и говорит:

   – Нет здесь тебе дела.

Чудин говорит:

   – Видно, ты забыл, варяг, что перед тобой Чудин, начальник княжьей стражи.

   – Был таков, – отвечает Рагнар. – Теперь начальник стражи конунга я, Рагнар!

Тогда Чудин в бешенстве, что над ним так шутят, выхватил меч и замахнулся на Рагнара – и вдруг слышит:

   – Опусти меч, окаянный!

И он видит на крыльце пресвитера Иллариона, и тот смотрит на него гневным взглядом. Чудин не испугался и гордо отвечает:

   – Не было, монах, чтобы я опустил меч, разве что был бы на то княжий указ.

Илларион говорит:

   – Мне повелел князь объявить свой указ: уходи! И не будет иного указа тому, кто забывает о княжьей службе, хмелю служа, но не господину своему!

Тогда Чудин вспомнил всё, что было ночью в покоях конунга, и как проспал ночную и утреннюю стражи, и рука его ослабла, и меч сам опустился. А Илларион ещё сказал:

   – Много пришлые люди творят безобразий, с них спрос, а с того, кто позорит русское имя, – вдвойне. Изыдь, исчадие ада!

И тут воины бросились на Чудина и вытолкали, как низкого раба, за ворота, и ворота за ним закрылись. Чудин бился в них и сильно колотил кулаками, рубил мечом, но ворота во дворце конунга были сделаны крепко.

Тут появился Феодор-живописец и, видя, что собирается народ, поскорее увёл Чудина. И Чудин тогда заплакал, а Феодор сказал:

   – Обоим нам, видно, не найти защиты.

Тогда Чудин говорит:

   – Есть нам защита. Пойдём.

И вот они идут к берегу Днепра, к дому, где живёт Харальд. И видят, что у берега стоит ладья и на неё перекинуты сходни, а по сходням варяги катят на ладью бочки, волокут меха, луки и копья, корзины со съестными припасами. Одноглазый Ульв распоряжается погрузкой, а Харальд, печальный, сидит один поодаль и одет как одеваются люди, выступающие в поход.

Харальд увидел Чудина и говорит:

   – Не суждено мне посмеяться над тобой. Вот мой меч, плюнь на него три раза. Но только потом отсеки мне этим мечом голову, потому что я не перенесу такого позора.

Чудин говорит:

   – Повинную голову меч не сечёт. Лучше, Харальд, помоги мне, как брат, и умилостивь князя в гневе.

   – Этого я сделать не могу, – отвечает Харальд. – Лучше мне после вчерашней ночи совсем не видеть конунга.

И он сказал вису:

 
– Видно, свою погибель
Смелый сплетатель песен
Сам на себя накликал,
Славя осину злата.
Жалом пчелы позора
Девы мечи ответов
Гонят меня из дома —
Парус я свой расправил...
 

   – И мне, видно, время парус расправлять, – говорит Чудин. – Одна у нас беда, один ответ.

   – Охотно возьму тебя, – говорит Харальд, – если это искупит мой должок. Конунг Грикланда зовёт меня на службу.

   – По мне, – говорит Чудин, – сейчас хоть в Тьмутаракань.

Тут к ним подбегает Феодор-живописец, который до того стоял поодаль и слушал, о чём говорят Чудин и Харальд, и падает Харальду в ноги:

   – Христом Богом прошу, возьми и меня с собой, Харальд!

Харальд спрашивает:

   – Что за человек?

   – Это Феодор-живописец, – отвечает Чудин, – тож горемыка.

Харальд оглядел тщедушного Феодора и спрашивает:

   – А какая от него будет польза?

Феодор говорит:

   – Я напишу на твоём парусе льва или орла, чтобы все знали, как могуч Харальд.

   – Пусть едет, – махнул рукой Харальд, – много места не займёт.

Тогда Феодор целует Харальду полу плаща и бросается помогать варягам, грузившим корабль, чтобы все видели, что он не даром ест хлеб, и пока больше не будет о нём речи.

Ярислейв-конунг и Ингигерд смотрят в окно из верхних покоев дворца и видят на реке парус ладьи, стоящей у берега, и Ингигерд говорит мужу:

   – Не мужчина будешь и не конунг, если не вернёшь Харальда и варягов.

Ярислейв, как бы её не слыша, говорит:

   – Эх, будь я помоложе, и сам бы поплавал, мир поглядел и себя показал.

   – Лучше бы, – говорит Ингигерд мужу, – помог Харальду дружиной и деньгами вернуть престол.

Тогда Ярислейв говорит:

   – Тебе Харальд по крови сородич, а мне даже по оружию не брат, разве что по застолью товарищ. Что я о нём знаю, кому помогать буду?

   – Ярл Эймунд тебе тоже был неведом, – говорит Ингигерд. – Но ты не пожалел денег, когда он с дружиной взялся помочь тебе прогнать Святополка Окаянного из Кенугарда!

Ярислейв говорит:

   – Кенугард – по-вашему, а по-нашему – Киев.

Ингигерд, видя, что муж не хочет этого разговора, отвечает сердито:

   – Не любишь варягов, хоть они столько сделали тебе добра. Уж не ты ли научил Эллисив сказать Харальду обидные слова?

Конунг смотрит на жену и говорит:

   – Елизаветой зовут твою дочь, Елизаветой!

Ингигерд вспыхнула от гнева и ушла и конунгу больше ничего не сказала.

И вот видят Харальд и варяги, что с высокого берега к тому месту, где стоит ладья, спускаются несколько человек на конях, и Харальд узнает Ингигерд и с ней Рагнара и воинов.

Ингигерд останавливает коня и обращается к Харальду:

   – Не спеши с отъездом, Харальд. Конунг не в обиде на тебя.

Харальд, усмехнувшись, отвечает:

   – За это конунгу спасибо. Но ладья уже снаряжена. Плохая это примета – опускать парус.

Ингигерд говорит:

   – А людям твоим будут платить сполна, я обещаю.

   – За это тебе спасибо, – отвечает Харальд. – Но люди заскучали в Гардах, а без дела что за воин? Даже девушка может унизить его.

Тогда Ингигерд говорит:

   – Эллисив возьмёт свои слова обратно, не ею они сказаны.

И тут воины, сопровождающие Ингигерд, расступаются по её знаку, и Харальд видит Эллисив на белом жеребце, прекрасную, как утренняя заря, и кроткую, как голубка.

Стало тихо на берегу, и Харальд, одолев волнение, спрашивает:

   – Правда ли это, Эллисив?

Эллисив отвечает, потупив глаза:

   – Конечно, Харальд.

Все зашептались, удивлённые, а Чудин едва не свалился за борт ладьи от такого ответа, а Эллисив продолжает кротко:

   – Я ведь своим словам хозяйка! Старые возьму, новые скажу.

Харальд говорит:

   – Видно, они будут не хуже старых?

Эллисив говорит:

   – От добра добра не ищут.

Харальд говорит:

   – Каким же добром ты меня наградишь на прощание?

   – Наградила бы, – отвечает Эллисив, – да припасти не успела: больно уж ты быстро собрался. Не слыхала я, чтобы враги объявились под Киевом. Или вино кончилось в погребах?

Тут Ингигерд поняла, что дочь говорит не то, чего ей хотелось, но было поздно дать ей строгий знак, потому что все, кто был на берегу, смотрели на них и слушали, а владыкам негоже препираться на глазах простого люда.

Харальд, закипая, говорит Эллисив:

   – Уж не от тебя ли, думаешь, бегу?

Эллисив отвечает:

   – Бегут от того, кто догоняет. А ты мне зачем?

Тогда Ингигерд не выдержала, дёрнула поводья, подняв коня на дыбы, и конь скрыл от Харальда Эллисив, и он услышал только, как засмеялась она смехом валькирии, прежде чем ускакать вслед за матерью.

Сильно рассердился Харальд, взошёл на корабль и велел отчаливать и больше не сказал ни слова. И вот подняли сходни и опустили вёсла, один Рагнар остался на берегу.

Ульв с ладьи спрашивает его:

   – А ты, Рагнар?

   – Останусь у конунга, – отвечает Рагнар.

   – В тёплых краях платят втрое больше, – говорит Ульв.

   – Мне и тут тепло, – отвечает Рагнар.

   – Твоё дело, – говорит Ульв и берёт рулевое весло.

Они медленно отплывают от берега, и ладья выходит на середину реки, так что снова становится виден берег и дом, в котором жили варяги, а возле дома – Рагнар и немногие, кто остался с ним.

Тогда Ульв поджигает от кагана стрелу и говорит:

   – Так будет ещё теплее.

Он кладёт стрелу на лук и пускает её в сторону берега, и стрела вонзается в деревянную стену дома. И так, вслед за Ульвом, делают все варяги, и стрелы летят на берег, как огненные птицы. И дом загорается, как огромный факел, – и скрывается из глаз за излучиною реки.

И здесь Харальд, печально сидевший на корме, вдруг видит над крутым обрывом белого коня и на нём женщину, глядящую на уплывающую ладью.

И тогда Харальд поднимается и кричит так громко, что птицы в страхе взлетают с реи:

   – Эй, Эллисив, запомни: или я не буду Харальд, или ты родишь мне наследника норвежского престола!

Неведомо, услышала ли Эллисив, но повернула коня и вмиг исчезла. А Харальд обернулся к Феодору-живописцу и сказал вису:

 
– Боги, даруйте победу
Скальду в раздоре стали!
Вот чем, творитель ликов,
Мой ты украсишь парус:
Гордою русской девой
На скакуне белогривом,
Чтоб все на земле узнали
О клятве, что дал ей Харальд!
 

И изошли варяги с земли киевской, и покой стал в богохранимом граде сем, понеже пробавлялися бесчинством, блудом и питием; глаголят же иные, дружинник княжий Будило-отрок, затвор кладя на Златые врата, тако рек: «Аще баба с возу – комоню вольнее еси». (Явно поздняя вставка русского переписчика. – В. В.)