Текст книги "Анна Керн: Жизнь во имя любви"

Автор книги: Владимир Сысоев

«Я поехала к обедне в маленькую полковую церковь, разбитую шатром на поле Полтавской битвы, у дубового леска, и опять имела счастие его видеть, им любоваться и получить сперва серьёзный поклон, потом, уходя, ласковый, улыбающийся.

По городу ходили слухи, вероятно несправедливые, что будто император спрашивал, где наша квартира, и хотел сделать визит… Потом много толковали, что он сказал, что я похожа на прусскую королеву… На основании этих слухов губернатор Тутолмин, очень ограниченный человек, даже поздравил Керна, на что тот с удивительным благоразумием отвечал, что он не знает, с чем тут поздравлять? Сходство с королевой было в самом деле, потому что в Петербурге один офицер, бывший камер–пажом во дворце при приезде королевы ^{14} , это говорил моей тётке, когда меня увидел. Может быть, это сходство повлияло на расположение императора к такой неловкой и робкой тогда провинциалке! <…>

Я не была влюблена… я благоговела, я поклонялась ему!.. Этого чувства я не променяла бы ни на какие другие, потому что оно было вполне духовно и эстетично. В нём не было ни задней мысли о том, чтобы получить милости посредством благосклонного внимания царя, – ничего, ничего подобного… Всё любовь чистая, бескорыстная, довольная сама собой.

Если бы мне кто сказал: «Этот человек, перед которым ты молишься и благоговеешь, полюбил тебя, как простой смертный», я бы с ожесточением отвергла такую мысль и только бы желала смотреть на него, удивляться ему, поклоняться как высшему, обожаемому существу!..

Это счастие, с которым никакое другое не могло для меня сравниться! <…>

Возвратясь после смотра домой в Лубны, я предалась мечтаниям ожидающего меня чувства матери, о котором пламенно молилась и желала. Тут примешивалась теперь надежда, позже осуществившаяся, что император будет восприемником моего ребёнка!»

Для того чтобы читатель мог правильно оценить данную ситуацию и сам сделал необходимые выводы, дадим некоторые пояснения относительно нравов российского императорского двора. Нет ничего странного в том, что губернатор поздравил генерала Керна с успехами его жены. В высших административных кругах, к которым, безусловно, относился и полтавский губернатор действительный тайный советник Павел Васильевич Тутолмин, было известно об амурных похождениях Александра I. Во время многочисленных поездок по стране он при каждом удобном случае предавался любовным утехам с местными дамами, причём не скрывал этого даже от супруги. Императрица Елизавета Алексеевна писала в дневнике: «Любит мне рассказывать о своих сердечных делах и всегда уверен в моём участии… Купчихи, актрисы, жёны адъютантов, жёны смотрителей станций, белобрысые немки, и королева Луиза Прусская, и королева Гортензия… Со многими доходило только до поцелуев…»

В добавление к сказанному можно процитировать французского историка Галле де Кюльтюра, долго жившего в России и имевшего возможность наблюдать нравы российского двора: «Царь–самодержец в своих любовных историях, как и остальных поступках, если он отличает женщину на прогулке, в театре, в свете, он говорит одно слово дежурному адъютанту. Особа, привлекшая внимание божества, попадает под наблюдение, под надзор. Предупреждают супруга, если она замужем, родителей, если она девушка, о чести, которая им выпала. Нет примеров, чтобы это отличие было принято иначе, как с изъявлением почтеннейшей признательности. Равным образом нет ещё примеров, чтобы обесчещенные мужья или отцы не извлекали прибыли из своего бесчестия. „Неужели же царь никогда не встречает сопротивления со стороны жертвы его прихоти? – спросил я даму любезную, умную и доброжелательную. – Никогда! – ответила она с выражением крайнего изумления. – Как это возможно? – Но берегитесь, ваш ответ даёт мне право обратить вопрос к вам. – Объяснение затруднит меня гораздо меньше, чем вы думаете: я поступлю как все. Сверх того, мой муж никогда не простил бы мне, если бы я ответила отказом“» [12]12
  Gallet de Kulture A. Le Tzar Nicolas et la Sainte Russie. Paris, 1855.


[Закрыть].

Благодарность императора в данном случае была выражена достаточно конкретным образом: сразу после смотра он прислал Ермолаю Фёдоровичу в качестве награды пятьдесят тысяч рублей – конечно же эту милость заслужил не генерал Керн бравой выправкой на маневрах, а молодая генеральша.

В ноябре 1817 года Анна вместе с матерью и мужем ездила в Киев, где познакомилась с семьёй генерала Раевского. «Николай Николаевич Раевский, – вспоминала позже А. П. Керн, – представил жене своей моего мужа, назвав его: «mon frere d'armes»(мой брат по оружию). Она сейчас приняла меня под своё покровительство, приголубила и познакомила со всеми дочерьми своими… Я многих там увидела, с которыми потом довелось встречаться в свете: и Дубельт ^{15} , и m–me Фролова ^{16} , на которую так всё бы и хотелось смотреть!»

В 1818 году у Анны родилась дочь Екатерина. Александр I, как и надеялась молодая мать, изъявил желание стать (разумеется, заочно) крёстным отцом.

Во время беременности Ермолай Фёдорович обращался с женой грубо. Позже в «Дневнике для отдохновения», адресованном своей двоюродной тётке Феодосии Петровне Полторацкой ^{17} , Анна напишет: «Вы ведь помните, как я ждала первого ребёнка, а чего только не пришлось выстрадать бедному моему сердцу от грубого обращения, и когда я была беременной, и во время родов, и потом, вместо благодарности за перенесённые страдания».

Вскоре после родов, под разными предлогами стараясь реже бывать рядом с мужем, Анна вместе с дочерью «жила при матери, которую обожала, и кормила свою девочку»; затем она начала навещать многочисленных родственников. Зимой 1818 года она ездила сначала в Липецк к брату мужа, затем в Москву, где посетила своих тёток Варвару Марковну Мертваго и Анну Петровну Полторацкую, вдову её крёстного отца Дмитрия Марковича, только что скончавшегося. Александр I, присутствовавший при представлении Варвары Марковны вдовствующей императрице Марии Фёдоровне, сказал ей, что имел удовольствие познакомиться с её молоденькой родственницей, и удостоил ту лестным отзывом: «Elle est charmante, charmante, votre niece» (Она очаровательна, очаровательна, ваша племянница).

Весной 1818 года Ермолай Фёдорович из–за нарушения субординации и неуважительного отношения к своему непосредственному начальнику Остен–Сакену угодил в опалу; 10 мая, лишившись должности командира дивизии, он был определён «состоять по армии» ^{18} .

В начале 1819 года, будучи в гостях – на этот раз вместе с мужем – у своей бабушки Агафоклеи Александровны Полторацкой в Грузинах, Анна узнала, что её отец находится в Петербурге, где через члена Государственного совета А. Н. Оленина пытается добиться прощения для зятя и приглашает его одного приехать в столицу. Однако бабушка, заявив, что «жена не должна оставаться без мужа», отправила с ним и Анну. Ермолай Фёдорович помнил о том впечатлении, какое произвела его жена на государя во время их первой встречи, и уговорил её ещё раз увидеться с императором и просить за него. Анна вместе с племянником Керна, который служил пажом при дворе, в течение нескольких дней безуспешно пыталась встретить Александра I на Фонтанке во время его ежедневной утренней прогулки. Вскоре, как вспоминала наша героиня, «случай мне доставил мельком это счастие: я ехала в карете довольно тихо через Полицейский мост, вдруг увидела царя почти у самого окна кареты, которое я успела опустить, низко и глубоко ему поклониться и получить поклон и улыбку, доказавшие, что он меня узнал. Через несколько дней Керну, бывшему дивизионному командиру, [начальник Главного штаба Его Императорского Величества генерал–адъютант] князь [П. М.] Волконский от имени царя предложил бригаду, стоявшую в Дерпте».

«ЧУДНОЕ МГНОВЕНЬЕ»

Именно в этот приезд в Петербург, в доме Олениных на набережной Фонтанки, где Анна с мужем были ласково приняты, во время одного из ужинов произошла её встреча с Пушкиным.

Анна Петровна доводилась свойственницей Александру Сергеевичу Пушкину через Прасковью Александровну Оси–пову (в девичестве Вындомскую, в первом браке – Вульф). Мать нашей героини Екатерина Ивановна, урождённая Вульф, была сестрой Николая Ивановича Вульфа, первого мужа Прасковьи Александровны. А сестра последней Елизавета Александровна была замужем за двоюродным братом матери поэта Яковом Исааковичем Ганнибалом.

В «Воспоминаниях о Пушкине» А. П. Керн пишет:

«В 1819 году (в январе—феврале. – В. С.)я приехала в Петербург с мужем и отцом, который, между прочим, представил меня в дом его родной сестры, [Елизаветы Марковны] Олениной. Тут я встретила двоюродного брата моего Полторацкого, с сестрами которого я была ещё дружна в детстве».

Кузен Анны Александр Александрович Полторацкий, старший сын Александра Марковича Полторацкого, в чине подпоручика участвовал в войне против армий Наполеона как на территории России, так и в заграничном походе в составе батальона Её Императорского Высочества великой княгини Екатерины Павловны. 20 апреля 1813 года во время сражения под саксонским городом Люценом он был ранен «пулею в грудь через лопатку», за храбрость награждён орденом Святой Анны 4–й степени. После излечения и кратковременного отпуска возвратившись в действующую армию, он состоял при генерале Д. С. Дохтурове, принимал участие во взятии Гамбурга.

1 марта 1815 года А. А. Полторацкий был переведён в лейб–гвардии Семёновский полк, квартировавший в столице. Он был масоном, состоял сначала в ложе Соединённых друзей, затем – в ложе Трёх добродетелей. Членами этой ложи были многие будущие декабристы: Н. М. и А. Н. Муравьёвы, С. И. и М. И. Муравьёвы–Апостолы, С. П. Трубецкой, Ф. П. Шаховской, С. Г. Волконский; посещал заседания ложи и А. С. Пушкин. Знакомство Полторацкого с Пушкиным состоялось, вероятно, в Царском Селе на одном из заседаний «Священной артели». Затем были встречи в петербургском доме Олениных, где молодой офицер буквально дневал и ночевал ^{19} .

«Он (Александр Полторацкий. – В. С.)сделался моим спутником и чичероне (от ит.cicerone – гид, путеводитель. – В. С.)в кругу незнакомого для меня большого света, – писала в воспоминаниях А. П. Керн. – Мне очень нравилось бывать в доме Олениных, потому что у них не играли в карты, хотя там и не танцевали, по причине траура при дворе (по умершей сестре Александра I Екатерине Павловне. – В. С.), но зато играли в разные занимательные игры и преимущественно в charades en action ( шарады), в которых принимали иногда участие и наши литературные знаменитости – Иван Андреевич Крылов, Иван Матвеевич Муравьёв–Апостол и другие».

Муж Елизаветы Марковны Алексей Николаевич Оленин, директор Императорской публичной библиотеки, президент Академии художеств, член Государственного совета и статс–секретарь по Департаменту гражданских дел, был разносторонне одарённым и талантливым человеком; в их доме на Фонтанке постоянно собирались молодые литераторы, художественная интеллигенция и государственные мужи. Елизавета Марковна не только прекрасно вписалась в этот круг, но и поистине была его душой.

Своим человеком у Олениных был И. А. Крылов. В 1808—1810 годах он служил под началом Алексея Николаевича в Монетном департаменте, а с января 1812 года, после назначения Оленина директором Императорской публичной библиотеки, перешёл туда сначала помощником библиотекаря, а с 1816 года – библиотекарем. «В первый визит мой к тётушке Олениной, – вспоминала А. П. Керн, – батюшка, казавшийся очень немногим старше меня, встретясь в дверях гостиной с Крыловым, сказал ему: „Рекомендую вам меньшую сестру мою“. Иван Андреевич улыбнулся, как только он умел улыбаться, и, протянув мне обе руки, сказал: „Рад, очень рад познакомиться с сестрицей“».

Посетителями петербургского салона Олениных были литераторы Г. Р. Державин, В. В. Капнист, Н. М. Карамзин, В. А. Жуковский, П. А. Вяземский, В. А. Озеров, А. А. Шаховской, Н. И. Гнедич, К. Н. Батюшков, И. И. Козлов, А. Мицкевич, С. Н. Марин, А. С. Грибоедов, П. А. Плетнёв; писатель, драматург и переводчик М. Е. Лобанов; музыканты М. И. Глинка и братья Виельгорские; живописцы А. Г. Венецианов, О. А. Кипренский, А. П. и К. П. Брюлловы, Ф. Г. Солнцев; гравёры Н. И. Уткин и Ф. И. Иордан; скульпторы Ф. П. Толстой и С. И. Гальберг; актёры А. С. Яковлев, Я. Е. Шушерин, И. И. Сосницкий, Е. С. Семёнова; певец Н. К. Иванов, палеограф и нумизмат А. И. Ермолаев.

Упомянутый Анной Петровной Иван Матвеевич Муравьёв–Апостол был родственником её бабушки А. Ф. Муравьёвой; по материнской линии он приходился правнуком украинскому гетману Даниле Апостолу. Он являлся членом Российской академии и Беседы любителей российской словесности. В последние годы царствования Екатерины II был назначен воспитателем великих князей Константина и Александра Павловичей, при Павле I служил сначала его советником по внешнеполитическим вопросам, а затем – посланником в Гамбурге и Мадриде. Он написал комедию «Ошибки, или Утро вечера мудренее», проникнутые искренней любовью к родине «Письма из Москвы в Нижний Новгород» и «Путешествия по Тавриде», а также перевёл «Облака» Аристофана и «Школу злословия» Шеридана. С 1806 года Иван Матвеевич владел полтавским имением Апостолов Бакуловка. Анна Петровна упоминает о том, что именно И. М. Муравьёв–Апостол в 1807 году, когда нуждался, занял у её матери, да так и не отдал те самые 70 голландских червонцев, что были положены под подушку после её рождения. В 1816 году, когда И. М. Муравьёв–Апостол вёл тяжбу с майоршей Сенельниковой за имения сына гетмана М. Д. Апостола в Полтавской губернии, Пётр Маркович Полторацкий был его поверенным и принял опеку над его детьми. Некоторое время Муравьёв–Апостол жил у Полторацкого в Лубнах.

С юных лет дети Ивана Матвеевича Сергей и Матвей бывали в доме Олениных и, в свою очередь, приводили туда полковника Генерального штаба И. Г. Бурцева. Будущие декабристы Е. П. Оболенский и М. М. Нарышкин гостили здесь как сослуживцы и приятели Г. Н. Оленина, родственника хозяина. Его сын Алексей Оленин приглашал домой своего сослуживца штабс–капитана Гвардейского генерального штаба А. О. Корниловича. На правах родственников бывали А. Н. Муравьёв и С. Г. Волконский. Н. И. Греч, знакомый с А. Н. Олениным с детских лет, ввёл в дом Олениных Николая Бестужева. Как сослуживец Петра Оленина по

Семёновскому полку приезжал в дом на набережной Фонтанки и будущий декабрист И. Д. Якушкин.

Вскоре после окончания Лицея салон Олениных по воскресеньям стал посещать и Александр Сергеевич Пушкин. Многое привлекало его здесь: и шумное веселье, и научная строгость узких кружковых собраний, на которых известные учёные обсуждали проблемы издания русских летописей, спорили о путях развития отечественной словесности. Пушкин принимал участие в дружеских беседах с Крыловым, Гнедичем, Батюшковым, А. И. Тургеневым, П. А. Катениным, И. М. Муравьёвым–Апостолом, М. П. Бестужевым–Рюминым, в домашних театрализованных представлениях и разгадывании шарад, играл в фанты, лапту и горелки.

Общение поэта с гостеприимным семейством прервала его ссылка сначала на юг, а потом в Михайловское.

Вот как описала свою первую встречу с Пушкиным наша героиня:

«На одном из вечеров у Олениных я встретила Пушкина и не заметила его: моё внимание было поглощено шарадами, которые тогда разыгрывались, и в которых участвовали Крылов, Плещеев и другие. Не помню, за какой–то фант Крылова заставили прочитать одну из его басен. Он сел на стул посередине залы; мы все столпились вокруг него, и я никогда не забуду, как он был хорош, читая своего ОслаИ теперь мне ещё слышится его голос и видится его разумное лицо и комическое выражение, с которым он произнёс: «Осёл был самых честных правил!»

В чаду такого очарования мудрено было видеть кого бы то ни было, кроме виновника поэтического наслаждения, и вот почему я не заметила Пушкина. Но он вскоре дал себя заметить. Во время дальнейшей игры на мою долю выпала роль Клеопатры(курсив А. П. Керн. – В. С.),и, когда я держала корзинку с цветами, Пушкин вместе с братом Александром Полторацким подошёл ко мне, посмотрел на корзинку и, указывая на брата, сказал: «Et c'est sand doute Monsieur qui fera l'aspic?» (А роль змеи, как видно, предназначается этому господину?) ^{20} . Я нашла это дерзким, ничего не ответила и ушла.

После этого мы сели ужинать. У Олениных ужинали на маленьких столиках, без церемоний и, разумеется, без чинов.

Да и какие могли быть чины там, где просвещённый хозяин ценил и дорожил только науками и искусствами? За ужином Пушкин уселся с братом моим позади меня и старался обратить на себя моё внимание льстивыми возгласами, как например: «Est–il permis d'etre ainsi jolie!» (Можно ли быть такой хорошенькой!). Потом завязался между ними шутливый разговор о том, кто грешник и кто нет, кто будет в аду и кто попадёт в рай. Пушкин сказал брату: «Во всяком случае, в аду будет много хорошеньких, там можно будет играть в шарады. Спроси у m–me Керн, хотела ли бы она попасть в ад?» Я отвечала очень серьёзно и несколько сухо, что в ад не желаю. «Ну, как же ты теперь, Пушкин?» – спросил брат. «Je me ravise (Я раздумал), – ответил поэт, – я в ад не хочу, хотя там и будут хорошенькие женщины…» Вскоре ужин кончился, и стали разъезжаться. Когда я уезжала, и брат (Александр Полторацкий. – В. С.)сел со мною в экипаж, Пушкин стоял на крыльце и провожал меня глазами».

Молодая генеральша тогда не обратила на Пушкина никакого внимания: как поэта она, вероятно, не знала его совсем, а как потенциальный поклонник он совершенно не произвёл на неё впечатления.

Пушкина же поразило в ней сочетание сверкающей красоты, девической чистоты облика и какой–то затаённой грусти; ему казалось, будто какая–то тяжесть давила на неё. Этим тяжелым крестом была её жизнь с нелюбимым мужем и полная беспросветность впереди. Он держался с красавицей развязным мальчишкой, однако в его душе мгновение случайного знакомства оставило глубочайший след, а внезапно вспыхнувшее чувство жило в нём годами, периодически выплёскиваясь бриллиантами поэтических строк.

По мнению Анны Петровны, непосредственным отголоском этой встречи стали следующие строки восьмой главы «Евгения Онегина», где описывается появление Татьяны Лариной с мужем на балу:

 
Но вот толпа заколебалась,
По зале шёпот пробежал…
К хозяйке дама приближалась,
За нею важный генерал.
Она была нетороплива,
Не холодна, не говорлива,
Без взора наглого для всех,
Без притязаний на успех,
Без этих маленьких ужимок,
Без подражательных затей…
Всё тихо, просто было в ней,
Она, казалось, верный снимок
Du comme il faut… ( Шишков, прости:
Не знаю, как перевести).
К ней дамы подвигались ближе,
Старушки улыбались ей,
Мужчины кланялися ниже,
Ловили взор её очей,
Девицы проходили тише
Пред ней по зале: и всех выше
И нос и плечи подымал
Вошедший с нею генерал.
 

В 2007 году вышла книга одного из крупнейших российских специалистов по славянской мифологии и палеографии академика В. А. Чудинова «Тайнопись в рисунках А. С. Пушкина. Разгадка кода гения». Её автор даёт расшифровки многих тайнописных текстов поэта, вставленных им в его графические изображения. Не вдаваясь в острую полемику, развернувшуюся в печати по поводу этой работы, хотим, тем не менее, привести расшифровку учёным одной фразы, вмонтированной Пушкиным в причёску молодой женщины, изображённой рядом с портретом Марии Раевской в рукописи второй главы «Евгения Онегина» (по определению А. М. Эфроса, это портрет одесской знакомой поэта Амалии Ризнич): «Анна Керн–  слюбила Пушкина. Это дико».

Если расшифровки Чудинова не являются мистификацией, то перед нами – первое признание поэта в любви к Керн. В словаре В. И. Даля слово «слюбиться» обозначает «полюбить друг друга взаимно». Но шифром написано, что Анна Керн слюбилаПушкина, то есть вроде бы заставила поэта полюбить её; продолжение фразы констатирует: с точки зрения Пушкина, «это дико», чтобы его, покорившего столько женских сердец и оставшегося при этом к ним равнодушным, вдруг влюбила в себя молодая генеральша. Причём черновик второй главы «Евгения Онегина» с XI—XII строфами, среди которых помещен интересующий нас портрет, датируется концом октября 1823 года. Пушкин живёт в это время в Одессе, увлечён Амалией Ризнич, общается с приехавшей из Киева семьёй Раевских, в том числе с Марией Николаевной, на горизонте уже появилась Екатерина Ксаверьевна Воронцова – и вдруг фраза об Анне Керн… К этому времени прошло уже более четырёх лет со дня встречи поэта с нашей героиней, но, по–видимому, её образ продолжал занимать его мысли.

Чудинов сомневается в правильности прочтения им слова «слюбила» и приводит другой вариант – «слопала».Тогда получается, что Анна поглотила Пушкина, полностью завладела его вниманием и его сердцем. Такое толкование кажется нам ближе к истине.

10 марта 1819 года, как уже говорилось выше, Ермолай Фёдорович Керн был назначен командиром 9–й бригады 25–й пехотной дивизии, квартировавшей в Дерпте, и жена, после короткого визита на Пасху, которая в этом году была 6 апреля, к родным в Тверскую губернию, последовала за ним.

«Этот милый Дерпт всегда мне будет памятен, – писала Анна Петровна. – Мне там было хорошо. Ко мне туда приехали дорогие гостьи: тётка (Прасковья Александровна Оси–пова. – В. С.)и многолюбимая сестра Анна Николаевна Вульф, которая приехала летом и осталась у меня гостить до зимы. Мы там много читали, много гуляли, выходили и выезжали всегда вместе… Мы переезжали из города в город, поджидая и осматривая полки нашей бригады. Керн ездил то провожать их, то встречать; а мы с Анной Николаевной жили в маленьком городке Валке, в весьма поэтическом домике с садиком, при выезде из города». В Дерпте Анна познакомилась с воспитанницей Олениных Анной Фурман ^{21} – многолетней неразделённой любовью К. Н. Батюшкова, а через неё подружилась с М. А. Мойер ^{22} , которую называла «ангелом во плоти, первой любовью Жуковского и его музою»: «Никогда не забуду времени, проведённого с нею и у неё в её маленьком садике или в её уютной гостиной, слушая музыку: она с мужем играла очень хорошо на фортепиано в четыре руки». Умную, начитанную молодую женщину с тонкой чувствительной душой влекло к общению с интересными людьми.

Дивизионный командир генерал–лейтенант В. Д. Лаптев вручил здесь генеральше Анне Керн присланный по команде подарок кума–императора – украшенный бриллиантами великолепный фермуар ^{23} , изготовленный на заказ в Варшаве и стоивший шесть тысяч рублей ассигнациями.

В сентябре 1819 года Анна имела ещё один счастливый случай беседовать с Александром I на балу ^{24} во время маневров в Риге, где она была вместе с мужем и Анной Николаевной Вульф. Бал, устроенный в зале дворянского собрания, предварялся, сразу по приезде императора, обедом с командирами частей, участвовавших в маневрах, на котором присутствовал и муж Анны Петровны.

«Керн обедал там же и возвратился довольно поздно в очень радостном расположении духа, – вспоминала она, – и начал меня, всегда ленивую, торопить туалетом, говоря, что я и то опоздала, что не хорошо приехать на бал позже императора. При этом рассказал утешительное известие о своём свидании с царём и некоторого рода примирении.

– За обедом, – сказал он, – император не говорил со мною, но по временам смотрел на меня. Я был ни жив ни мертв, думая, что всё ещё состою под гневом его! После обеда начал он подходить то к тому, то к другому, – и вдруг подошёл ко мне: «Здравствуйте! Жена ваша здесь? Она будет на бале, надеюсь?»

На это Керн, натурально, заявил свою горячую признательность за внимание, сказал, что я непременно буду, и приехал меня торопить… Мне было заранее выписано из Петербурга платье – тюлевое на атласе и головной убор: маленькая корона из папоротника с его воображаемыми цветами. Это было очень удобно для меня или моей лени и неуменья наряжаться. Я только заплела свою длинную косу и положила папоротниковую корону, закинув длинные локоны за ухо, и прикрепила царский фермуар…

Можно сказать, что в этот вечер я имела полнейший успех, какой когда–либо встречала в свете!..

[В зале], пока император не приехал, музыка не играла, слышен был только сдержанный говор ожидавших его… »

Анна Петровна сама оценивала этот свой выход в свет как несомненную победу:

«Сакен (генерал Остен–Сакен. – В. С.)меня заметил и, подойдя, вывел почти на середину залы, где остановился, и осыпал меня комплиментами, и просил снять длинную перчатку, чтобы расцеловать мне руку; я очень сконфузилась, разумеется, оробела, неловко раскланялась с ним и воротилась в свой уголочек…

Скоро вошел император, грянула музыка с хор… Он остановился, выслушал [хвалебный] гимн с благосклонной улыбкой, прошёл несколько далее и, по странной, счастливой случайности, остановился прямо против меня»…

Император танцевал с ней третий танец. Он «увидел меня, своё скромное vis–a–vis, – и быстро протянул руку. Начались обычные комплименты, а потом сердечное выражение радости меня видеть – и расспросы о моём здоровье. Я сказала, что долго хворала и что теперь надеюсь полного выздоровления от чувства счастия по случаю возвращения его благосклонности к моему мужу. Он вспомнил, что мельком меня видел в Петербурге, и прибавил: „Vous savez pourquoi cela n'a pu etre autrement“ (Вы знаете, почему не могло быть иначе).

Я уж и не знаю, что он хотел этим сказать. Не потому ли только не встречался и не разговаривал со мною, что всё ещё гневался на Керна?.. Он сказал, что помнит, как мы молились в Полтаве, «dans cette petite eglise, si vous vaus sou–venez?» (в той маленькой церкви, если вы помните?).

Я сказала, что такие минуты не забываются. А он заметил: «Jamais je n'oublierai le premier moment ou je vous ai vu!» (Никогда не забуду первую минуту, когда я вас увидел!).

Далее добавил: «Dites–moi, desirez–vous quelque chose?» (Скажите, не желаете ли вы чего–нибудь?). Не могу ли я вам быть полезен?

Я отвечала, что по возвращении его благосклонного прощения моему мужу мне нечего больше желать и я этим совершенно счастлива… В третий раз он меня взял, чтобы опять спросить: не нужно ли мне что от него, и сказал эти незабвенные для меня слова: «Je veus que vous souez dans r aisance!» (Я хочу, чтобы вам было хорошо!) – и с нежною добротою проговорил: «Adressez–vous a moi comme a un pe–re!» (Обращайтесь ко мне, как к родному отцу!).

После этого спросил ещё, буду ли я завтра на маневрах. Я отвечала, что непременно буду, хотя вовсе этого прежде не желала, боясь до смерти шума и стрельбы».

По окончании маневров Анна Керн вместе с другими дамами наблюдала со смотрового балкона за обедом, на котором среди командиров частей присутствовал император.

«Когда они уселись, – вспоминала Анна Петровна, – заиграла музыка, очень хорошая, одного из наших морских полков, – и заиграла любимые мои арии вместо увертюр…

Между тем Сакен взглянул кверху и приветливо мне поклонился. Это было так близко, над их головами, что я слышала, как император спросил у него: «Qui saluez vous, general» (Кому это вы кланяетесь, генерал).

Он отвечал: «C'est m–me Kern!» (Это госпожа Керн).

Тогда император посмотрел наверх и, в свою очередь, ласково мне поклонился. Он несколько раз смотрел потом наверх. Я любовалася всеми его движениями и в особенности манерой резать белый хлеб своею белою прекрасною рукой.

Но – всему бывает конец – и этому счастливому созерцанию моему настала минута – последняя! Я и не думала тогда, что она будет самая последняя для меня…

Вставая из–за стола, император поклонился всем – и я имела счастье убедиться, что он, раскланявшись со всеми и совсем уже уходя, взглянул к нам наверх и мне поклонился в особенности. Это был его последний поклон для меня… До меня дошло потом, что Сакен говорил с императором о моём муже и заметил, между прочим: «Государь, мне её жаль!»

Он ушёл – другие засуетились, и блистательная толпа скрыла государя от меня навеки…»

Это была её последняя встреча с Александром I. На протяжении всей жизни Анна Петровна вспоминала о нём с большой теплотой и любовью.