Текст книги "Трагедия Цусимы"

Автор книги: Владимир Семенов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 44 страниц) [доступный отрывок для чтения: 16 страниц]

Бронепалубный крейсер 1-го ранга «Диана» (однотипный с бронепалубным крейсером 1-го ранга «Аврора») в окраске мирного времени

Все значение этой фразы я постиг, только уже пробыв на «Диане» несколько дней. За эти дни в моем дневнике не записано ни одной строчки. Работы оказалось столько, что едва хватало времени на сон и на еду. Крейсер, начавший кампанию 17 января, до того 11 месяцев простоял в резерве! Если бы даже при уходе его из Кронштадта на Дальний Восток (осенью 1902 года) команда была сформирована строго по правилам, так и то в составе ее должно было бы находиться два призыва, т. е. около 1/3 людей, не видавших моря. На деле же этих мужиков, одетых в матросские рубахи, оказалось почти 50 %, а морская практика доброй половины остальных исчерпывалась единственным походом из Артура во Владивосток и обратно… Нравы и обычаи установились не только не морские, но даже и не сухопутно-казарменные, а просто… деревенские. При выполнении какой-нибудь работы, хотя и не общей, но требовавшей значительного числа людей, вместо определенного приказания или команды – такое-то отделение туда-то! – унтер-офицеры просили «земляков» подсобить, и даже старший боцман вместо начальнического окрика приглашал «ребят» навалиться «всем миром», чтобы скорее «отмахнуть – и шабаш!..» Я отнюдь не преувеличиваю и передаю только факты. По сравнению с этой прочно сплотившейся и сформировавшейся деревней сборная команда «Ангары», составленная из людей (конечно, не самых лучших), назначенных с разных судов эскадры (но судов все же плававших), показалась мне образцовым войском. Немало трудов и забот пришлось положить на искоренение этих патриархальных нравов и введение хотя бы некоторого воинского уклада жизни. Грязь, особенно в местах, недоступных беглому «смотровому» обзору, – была невозможная. Естественный результат 11-месячной стоянки в резерве, когда крейсер был официально превращен в казарму, но на деле, конечно, не мог превратиться в казарму благоустроенную. На корабле люди живут так скученно, в такой, строго говоря, ненормальной обстановке, что поддержание порядка, как внешнего, так и внутреннего, выполнение насущнейших требований гигиены – возможны лишь при полном, правильном и беспрерывном функционировании всех элементов этого гигантского организма. Корабль, превращенный в плавучую казарму, – это абсурд. Хуже – это растление. Стоя в резерве (я не говорю про короткий срок – месяц или два – для починки или исправления), корабль во всем своем целом, весь, со всем своим личным и материальным составом постепенно, медленно, но верно приходит в упадок, утрачивает свое значение боевой единицы. Самые энергичные, самые сильные духом люди не всегда выдерживают полярную зимовку, эту долгую безотрадную ночь, хотя и стараются заполнить её каким-нибудь делом. Однообразие родит скуку, а скука – уныние… 11 месяцев резерва! Это почти то же, что 11 месяцев тюремного заключения в общей камере… Говоря про нравы и обычаи, установившиеся на крейсере, я назвал их «деревенскими», но это не совсем точно; такие нравы и обычаи должны вырабатываться в общих тюрьмах, конечно, при наличии мягкого и благожелательного начальства…

Ломка традиций, уже успевших пустить крепкие корни, новые порядки, предъявление требований, от которых успели отвыкнуть, – не могло не вызвать глухого недовольства, даже некоторого пассивного сопротивления. По счастью, я встретил самую энергичную поддержку со стороны командира (принявшего крейсер за 2–3 дня до моего назначения) и горячее сочувствие со стороны большинства офицеров. Последнее было особенно важно.

Взысканиями, вообще насильственными мерами можно было бы заставить людей работать, даже механически выучить их чему-нибудь, но ведь этого недостаточно. В этих скучающих, обленившихся людях надо было пробудить сознание разумности, целесообразности той работы, которая от них требовалась, чтобы они не считали ее за прихоть всевластного начальства, ссылающегося на какие-то неведомые им законы… И в этом отношении приезд Макарова имел решающее значение. Они уже встрепенулись; в них пробудился тот дух, который ведет на подвиг, вера в своего вождя, готовность идти на смерть по его слову или указанию… Оставалось только внушить им, что главная цель – не смерть, а победа; что надо не только уметь умирать, но и уметь сражаться, учиться этому искусству, а на своем корабле все, до самой ничтожной мелочи, любовно содержать в полном порядке и боевой готовности. Скука и уныние сменились в массах стихийным порывом к бою – надо было этот стихийный порыв сделать сознательным.

Понемногу, не без труда, не без заминки, дело налаживалось, и главная заслуга в этом, конечно, принадлежала тем моим сослуживцам, которые так горячо и охотно взялись за разрушение глухой стены между баком и ютом, которые «пошли в народ», не упуская ни одного случая разъяснить и подчеркнуть общность задач, связывающих всех нас – от командующего флотом до новобранца. В самом деле нигде, ни в какой специальности военной службы эта тесная связь не является такой наглядной, такой очевидной, как во флоте; и здесь, казалось бы, не стоило никакого труда внедрить ее в сознание масс. Равенство перед лицом смерти – это почти братство. Если в сухопутной действующей армии фактически существует деление по ценности жизни на «пушечное мясо» и «высших руководителей», то во флоте оно невозможно. На боевой эскадре чем выше служебное положение, тем больше личный риск жизнью. Между командующим армией и командующим флотом в этом отношении целая пропасть.

Первый только руководит боем, пользуясь почти полной личной безопасностью, второй же сам ведет свою эскадру в бой, находясь на флагманском корабле, на котором сосредоточена вся сила неприятельского огня, он – в самом его центре и первый несет свою голову под удары. Матрос не может сказать – «меня послали», но только – «меня повели»… Послать на смерть или повести на смерть – это совсем разные понятия…

Вот почему выход и бой Макарова на «Новике» произвели такое огромное впечатление. А какую силу представляет собою сознание этого равенства и братства перед лицом смерти, если им проникнут весь личный состав эскадры?..

Ведь тогда каждая команда принимается, как ценное указание более опытного, старшего товарища; каждая работа является не принудительной, а радостно выполняемой на пользу общему делу… Мне так хотелось создать на крейсере подобное настроение!.. И, по счастью, у меня нашлось немало единомышленников. У нас не было ни лекций, ни сообщений, а просто офицеры, про которых я говорю, все свое время отдавали команде, находившейся в их подчинении, не столько учили, сколько знакомились с людьми, которых поведут в бой. Строго говоря, это не были даже беседы, а чаще всего несколько, как бы случайно, на ходу, брошенных слов в разъяснение того или иного распоряжения, или замечание, вставленное в разговор нижних чинов между собою… Но как это действовало!.. И, как результат, с каким чувством удовлетворения я исполнял просьбу какого-нибудь «хозяина бомбового погреба», который докладывал, что у него сыро, что ему нужно людей – обтереть пояски снарядов: «кабы не оборжавели, орудию в бою не испортить бы!»… Или другое: люди, привыкшие считать чистоту причудой начальства, жившие целый год, только «заметая сор», вдруг так легко поняли ее смысл, ее необходимость, когда им попросту объяснили, что раненый падает на палубу, что, пока подберут и унесут, грязь может попасть в рану, и выйдет, что из-за пустой царапины – режь руку или ногу, а то так и этим не спасешь от смерти.

Бронепалубный крейсер 1-го ранга «Диана» (однотипный с бронепалубным крейсером 1-го ранга «Аврора») в боевой окраске «шарового цвета» и ошвартованный у его борта дежурный миноносец. Порт-Артур. 1904 год

Лично я всякую беседу всегда старался свести к одному и тому же заключению: «Готовься к бою, потому что в бою: не убьешь – тебя убьют!» Эта простая философия оказывалась наиболее убедительной…

Среди судов эскадры «Диана» не была исключением. Правда, не каждый корабль до войны простоял 11 месяцев в резерве, но многие были к этому близки. Прибытие популярного адмирала, его личный пример могли вызвать подъем духа; старания офицеров, оживленная, одухотворенная деятельность всякого рода начальства могли способствовать обучению команды в кратчайший срок тому, чему ее недоучили в мирное время; но ничто, никакие усилия не могли наверстать безвозвратно упущенной практики плавания… Мужиков, одетых в матросские рубахи, господ, носящих форму морских офицеров, возможно было превратить в героев, но сделать их опытными моряками, сборище плавучих казарм превратить в боевую эскадру, – для этого требовались долгие годы… Печальный опыт 27 февраля как нельзя лучше подтверждал эту истину… Адмирал, принявший командование флотом для того, чтобы вести его в бой, оказался вынужденным предварительно обучать его выполнению простейших маневров… И во время этих «простейших» маневров, совершавшихся, как в мирное время, вне видимости неприятеля, происходили столкновения… Винить ли в том командиров, впервые вышедших (на своем корабле) в море?..

Но… снявши голову, по волосам не плачут. Делать нечего – приходилось перед самым боем учиться, как маневрировать в бою…

Офицеры «Дианы», рассказывавшие мне об эволюциях 27 февраля, не могли не вспомнить с глубокой горечью и первого своего выхода, когда вся эскадра, начав кампанию 17 января, через несколько дней после того предприняла плавание к Шантунгу и обратно… Это плавание иначе не называли, как «походом «аргонавтов»…

Относительно обучения личного состава каждого корабля в отдельности тому, что он должен делать в бою, положение было не столь безотрадно. В этом случае, при условии дружной работы всех – от командира до молодого матроса, – еще можно было кое-что наверстать.

На первом же собрании флагманов и капитанов адмирал высказал именно эту идею. Он говорил, что успех возможен, если каждый задастся целью работать не в силу только приказаний начальства, но из сознания, что, как бы ни была незначительна его роль, добросовестное ее выполнение может, в иных случаях, иметь решающее значение. Ведь если комендору (Комендор – наводчик и хозяин орудия.) внушить, что один удачный выстрел его орудия, разрушивший боевую рубку неприятельского броненосца, может решить участь боя, – то ведь эта мысль наполнит все его существование! Он даже ночью, даже во сне, будет думать о том, как возьмет на прицел неприятеля! – А в этом вся суть дела. Уметь желать – это почти достигнуть желаемого…

– Теперь уж поздно вести систематические учения и занятия по расписанию, – говорил адмирал. – Каждый командир, каждый специальный офицер, каждый заведующий отдельной, хотя бы и самой маленькой частью на корабле, должен ревниво, как перед Богом, как на Страшном суде, выискивать свои недочеты и все силы отдавать на их пополнение. В этом деле и начальство, и подчиненные – первые его помощники. Пусть не боятся ошибок и увлечений. Не ошибается только тот, кто ничего не делает. От работы, даже направленной по ложному пути, от такой даже, которую пришлось бросить, – остается опыт. От безделья, хотя бы оно было вызвано самыми справедливыми сомнениями в целесообразности дела, ничего не остается. Помните, что мы не знаем, как считать свое свободное время, данное нам на подготовку к решительному моменту, – месяцами, днями или минутами. Размышлять некогда. Выворачивайте смело весь свой запас знаний, опытности, предприимчивости. Старайтесь сделать все, что можете. Невозможное останется невозможным, но все возможное должно быть сделано. Главное, чтобы все – понимаете ли, все – прониклись сознанием всей огромности возложенной на нас задачи, сознали всю тяжесть ответственности, которую самый маленький чин несет перед Родиной!.. Дай Бог, в добрый час!..

И работа закипела.

Никогда, даже в лучшие дни эскадры Тихого океана, не приходилось мне наблюдать такого увлечения, такого подъема духа.

Суда, тесно набитые в узкой полосе Западного бассейна, которую «успели» углубить до войны, широко использовали ту его часть, которая осталась мелководной и, при отливе, даже обсыхала. По ней были разбросаны десятки небольших щитов разных цветов и форм, по которым с утра до ночи производилась «вспомогательная стрельба» (Вспомогательная стрельба – это поверка глаза наводчика. В большую пушку вставляют специально приспособленную меньшую, а в эту – особый прибор с отрезком ружейного ствола и уж из него стреляют обыкновенным ружейным патроном. Комендор (наводчик) наводит пушку, а в искусстве своей наводки и вообще стрельбы имеет контроль, следя за попаданием выпущенной им пули.), дающая комендору возможность проверять самого себя в деле наводки, своевременности выстрела, в умении быстро переносить пушку с одной цели на другую, быстро пристреляться. Последнее обстоятельство придавало этим учениям особенное оживление.

– Все по красному! – распоряжался из боевой рубки артиллерийский офицер. – Кормовому плутонгу – по чёрному! Батарея – по рыжему!.. Сосредоточить огонь на круглом!.. – и т. д.

Казалось бы – пустяки, игра в отражение минной атаки… Но какое соревнование вызывала эта игра!.. Прислушиваясь к горячим спорам, одинаково возникавшим и в кают-компании, и на баке о том, кто сегодня лучше стрелял, я вспоминал невольно полузабытое соперничество между кораблями, между мачтами на том же корабле… Оно воскресало в этих пререканиях комендоров отдельных пушек, в язвительных замечаниях, которыми обменивались командиры плутонгов, в заявлениях старшего артиллериста, обвинявшего соседний корабль в том, что он «показывает Петрушку»… Мне было так хорошо, так весело, в центре этого оживления. Я чувствовал себя опять на «эскадре»…

V
Артурская эскадра под командой С. О. Макарова. – Роковой день 31 марта. – «Голова пропала!»

5 марта начали подводку кессона под «Цесаревич». С «Ретвизана» старый, неудачный и к тому же пробитый кессон сняли и спешно строили новый, а пока он стоял поперек бассейна, кормой ошвартовавшись на бочку, носом выбросившись на мель. Рассказывали, что, несмотря на подведенные пластыри, укрепляемые водолазами, и беспрерывную работу землесосов, с трудом удается удерживать в нем воду на постоянном уровне, что он медленно, но верно погружается в жидкий, вязкий ил, составляющий грунт Западного бассейна. И тем не менее никто не отчаивался в возможности исправления броненосца.

– Макаров туда чуть не каждый день ездит! А командир? – не ест, не спит, авралит круглые сутки! – такие заявления были достаточной гарантией, что все кончится благополучно.

Особенные надежды, как я уже говорил, возлагались на Балтийскую рабочую партию, совершенно независимую от порта, являвшуюся как бы отделением своего завода, поставленного на чисто коммерческую ногу, чуждого казенной рутины и канцелярщины (Как показала действительность, надежды наши не были напрасными.

Рабочая партия (или отряд, как его иногда называли) Балтийского завода состояла всего из одного инженера Е., одного под мастера, одного чертежника, 189 мастеровых и 2 конторщиков. За время осады из партии: убито – 4, умер от цинги – 1, ранено – 11.

Ничтожная кучка по сравнению с личным составом казенного порта, а между тем вот краткий перечень работ, выполненных ею:

Заделка (при посредстве кессонов) минных пробоин «Ретвизана», «Цесаревича», «Победы» и «Севастополя» (последнего дважды).

Заделка (в доке) минной пробоины «Баяна» и добрая половина работы по заделке такой же пробоины «Паллады».

Заделка (на плаву, при крене) таранной пробоины «Амура».

Перемена (на плаву, при посредстве кессона-колокола) поврежденных лопастей гребных винтов «Севастополя».

После боя 28 июля – приведение в порядок «Пересвета», «Севастополя» и «Ретвизана».

Заделка сотен пробоин от снарядов разных калибров, на разных судах, за время бомбардировок с берега.

Исправление миноносцев: «Решительный», «Разящий», «Лейтенант Бураков», «Бесшумный», «Сторожевой» и многих других.

Активное содействие порта выражалось лишь в доставлении грубой, валовой рабочей силы, которую в осажденной крепости можно было бы получить и помимо него (распоряжением строевого начальства), важнее был тот факт, что порт «не смел мешать» талантливому руководителю партии. Это вынужденное, пассивное содействие было, пожалуй, плодотворнее активного.

Отмечу еще, что балтийцы привезли с собой 5 вагонов материалов, приспособлений и инструментов, в числе которых были пневматические, электропневматические и проч., каковых в Порт-Артуре, базе нашей боевой эскадры, не имелось…

Надо ли добавлять, что и люди были на подбор, а не по канцелярскому списку.).

27 марта «заслышали» японцев. С вечера миноносцы ходили в море, но ничего не видели.

В тихую и ясную, хотя безлунную, ночь с 8 на 9 марта крепостные прожекторы не раз что-то «нащупывали» во тьме. В первом часу ночи и около 4 ч. утра батареи открывали огонь, но не слишком оживленный. С моря им не отвечали.

В 5 ч. 45 мин. утра был общий сигнал – «Развести пары во всех котлах».

Около 7 ч. утра, как только позволила прибыль воды, эскадра начала выходить из бассейнов. Легкие, т. е. относительно мелкосидящие крейсера, – впереди. Первым, конечно, «Новик» и с ним миноносцы (эти – вне всякой очереди, «по способности»), затем остальные, начиная с ближайших к выходу. В 8 ч. 25 мин., когда вышли мы («Диана»), на внешнем рейде уже крейсировали «Аскольд» и «Баян».

Прямо на юг, очень далеко, милях в 10–12, чуть обрисовывались над горизонтом трубы и мачты японцев. Можно было, однако же, разобрать, что это броненосцы и броненосные крейсера, двумя отрядами приближавшиеся к Порт-Артуру. На юго-восток, много ближе, виднелись «собачки». Впереди и около них суетились отряды миноносцев.

В 8 ч. 45 мин. броненосцы, приблизившись миль на 8, повернули на запад.

– Пошли за Ляо-ти-шан «бросать издалека тяжелые предметы» (После бомбардировки 26 февраля по эскадре распространился и пользовался большим успехом экспромт, сказанный одним из офицеров: Не скучно ль это? – Сидеть и ждать, Когда в тебя начнут бросать, Издалека, тяжёлые предметы…), – смеялись на «Диане». – Не нарваться бы! Кое-что уж им приготовлено!..

Погода стояла великолепная. Ясное небо; температура +2 1/2 градуса R; ни волны, ни зыби; чуть тянул слабый ветерок от SW.

К 9 ч. утра вся неприятельская эскадра скрылась за горой Ляо-ти-шана. Против входа остался только один броненосный крейсер, очевидно, для наблюдения за падением снарядов.

В 9 ч. 35 мин. броненосцы, как и прошлый раз, начали свои рейсы к югу от Ляо-ти-шана, в определенном пункте разряжая 12-дюймовки по Артуру. Надо думать, они немало удивились, убедившись, что этому занятию уже нельзя предаваться безнаказанно. Им отвечали. Стреляли из бассейнов «Ретвизан», «Пересвет» и «Победа». Наши имели даже некоторое преимущество, потому что японцы стреляли на ходу, по площади, а у нас броненосцы стояли на строго определенном месте и вели перекидную стрельбу, как сухопутная батарея, руководствуясь беспрерывными указаниями с наблюдательных пунктов.

Около того же времени броненосные крейсера неприятеля демонстративно прошлись в виду нас, словно вызывая на бой, но мы, конечно, этого вызова не приняли.

В 10 ч. вышел на рейд «Петропавловск» под флагом командующего флотом. Заметив, что эскадра покидает бомбардируемые бассейны, японцы сосредоточили огонь на проходе. Снаряды ложились очень хорошо. В 10 ч. 20 мин. лихо, полным ходом, вышла «Полтава». Два раза, у самого ее борта, вздымались столбы брызг, дыма и осколков, но, по счастью, не задело.

В 10 ч. 40 мин. с Золотой горы донеслись раскаты «ура!» – Семафором сообщали, что, кажется, кому-то из японцев попало (как выяснилось впоследствии, броненосец «Фудзи» получил 12-дюймовый снаряд в носовую башню.). Это им, по-видимому, не понравилось, и они, прекратив бомбардировку, вышли из-за Ляо-ти-шана, благоразумно маневрируя вне обстрела крепостных орудий.

Около 11 ч. броненосные крейсера неприятеля, явно задирая, подошли к нам на дистанцию 57 кабельтовых (Кабельтов – 100 морских, шестифутовых, сажен.). Их было пять, а с нашей стороны – 2 броненосца, 1 броненосный крейсер и 2 легких, не считая «Новика» и миноносцев. Адмирал повернул на них, собираясь (или делая вид, что собирается) отрезать их от главных сил.

В 11 ч. 3 мин. заговорили башни «Петропавловска».

Флагманский корабль начальника Эскадры Тихого океана эскадренный броненосец «Петропавловск»

Крейсера, даже не пробуя отстреливаться, полным ходом пошли на юг, к своим броненосцам, но те вовсе не спешили к ним на помощь, явно не желая входить в сферу огня береговых батарей.

Кстати, на подмогу вышли «Севастополь», «Пересвет» и «Победа». (Два последние были самые глубоко сидящие и могли выходить только близ момента полной воды.)

Бомбардировка прекратилась; неприятель решительно не желал подходить к крепости, а потому в 11 ч. 20 мин. с «Петропавловска» был сделан сигнал: «Стоп машина. Команда имеет время обедать».

– Наскочили с ковшом на брагу! – С «Бородой» не очень-то разгуляешься! – Не то что раньше! – слышались бодрые, веселые восклицания среди матросов, подходивших к чарке…

Вечерняя полная вода приходилась уже в темноте, а потому, ввиду явного отступления неприятеля, адмирал торопился теперь же ввести эскадру в гавань. Около 12 ч. 30 мин. приказано было войти «Пересвету» и «Победе». В то же время, чтобы прикрыть этот маневр, в котором, за дальностью, японцы не могли быть уверены, остальные суда смело пошли прямо на них; они же, вероятно, полагая, что мы решились принять неравный поединок, стали уходить на юг, как бы заманивая нас в открытое море. С полчаса продолжалось это преследование, а затем мы повернули обратно. Первыми, пока еще не спала вода, вошли «Севастополь», «Петропавловск» и «Полтава», а затем – крейсера. В 3 ч. дня мы уже стояли на своем месте, в Западном бассейне.

Это был своего рода tour de force: за время одной полной воды эскадра не только почти вся вышла в море, но, сделав кое-что, успела и войти снова в гавань. Давно ли на один выход ее требовалось две полных воды, т. е. почти сутки!..

Среди личного состава господствовало такое настроение, словно одержали победу. Да и в самом деле: не была ли это победа смелого духа, если не над японцами, то над собственной растерянностью и нерешительностью?..

В ночь на 11 марта временами «слышали» телеграф японцев. Предполагалось с рассветом послать крейсера на разведку. У нас уже радовались и мечтали, не посчастливится ли сцепиться с какой-нибудь «собачкой», но в 4 ч. утра нашел туман, как молоко. На кабельтов расстояния ничего не было видно. Приходилось отложить всякую надежду на какие бы то ни было активные действия. К полудню несколько разъяснело, а потом опять все заволокло. Зато 12 марта выдался настоящий весенний день. В тени +11°R.

В порту и на эскадре шла кипучая деятельность. «Цесаревичу», наконец, приладили кессон и собирались переводить его в Восточный бассейн, ближе к мастерским. На «Ретвизане» благодаря энергичной работе опытных водолазов удалось временно, пластырями, заделать и самую пробоину, и ее ответвления. Вода была откачана, и он всплыл.

13 марта с утренней полной водой, почти с рассветом, адмирал вывел всю эскадру в море с целью… (печальная необходимость!) учить ее маневрированию… Пошли на юг, несколько склоняясь к западу и проделывая (довольно плохо) различные эволюции. Порой досадно было смотреть.

– Аргонавты!.. – ворчал старший штурман.

В половине девятого увидели какие-то суда, шедшие нам на пересечку курсом на северо-запад, и вскоре опознали в них 3 коммерческих парохода; несколько отставши, шел четвертый. По сигналу командующего, «Аскольд» их остановил и осмотрел. Оказалось – почти порожние англичане, шедшие за грузом в Ньючванг. Ничего подозрительного. Отпустили с миром.

В 10 ч. 20 мин. утра – посчастливилось. Эскадра в это время проходила мимо ближайших к Артуру и самых крупных островов группы Мяо-тао – северный и южный Гванчин-тау. «Новика» послали заглянуть в пролив – все ли там благополучно.

И тут-то, притаившись за углом, оказался небольшой пароход без флага, с джонкой на буксире, который, завидев наших, бросился наутек. Но от «Новика» и сопровождавших его миноносцев удрать было не так-то просто. Загремели выстрелы. Сначала предупредительные – под корму и под нос, – а потом и в настоящую. Подбитый беглец вынужден был остановиться. Часть пассажиров (или экипажа) пыталась, пересев на джонку, спастись на берег. Все были захвачены – 12 японцев и 9 китайцев. Пароход «Хайен-мару», менее 1000 тонн водоизмещения, оказался японским, зафрахтованным для нужд корреспондента газеты «Асахи», а теперь якобы развозившим по островам купцов и промышленников по лесному и рыбному делу. Очевидно, дела эти были только предлогом. Убогие рощицы Квантуна все давно уже были секвестрованы для нужд обороны, а в море чаще ловили мины, чем рыбу. Пароход был подбит, сам двигаться не мог. Пробовали его буксировать, но неудачно, и в результате – затопили.

Все эти подробности мы узнали, конечно, по возвращении в Артур. В тот момент мы видели только, как «Новик» и миноносцы, чинно, умеренным ходом вошедшие в пролив между островами, вдруг бросились куда-то сломя голову, и раньше, чем мы, за дальностью расстояния, могли разобрать толком, кого они преследуют, над преследуемым поднялись уже облака дыма и пара… Он остановился, а вокруг него суетилась наша компания.

– «Новик»-то! Ловко! Учуял! Вынюхал! Ищейка! Настоящий лягаш! – сыпались кругом одобрительные восклицания…

Вскоре после этого инцидента мы повернули обратно и около 2 час. пополудни вошли в гавань.

За время нашего «практического» плавания «Амур» ходил ставить мины, куда-то по направлению к Талиенвану, кажется, в бухту Меланхэ.

Минный транспорт «Амур»

В ночь с 13 на 14 марта японцы повторили свою попытку – запереть вход в Порт-Артур. Началось в 2 ч. 20 мин. пополуночи. Та же картина, что и прошлый раз, с той лишь разницей, что теперь никто не сомневался в истинных намерениях приближающихся пароходов, и сразу же огонь открылся по всей линии.

Правда, «Ретвизана» уже не было на старом месте, но зато в проходе стояли «Бобр» и «Гиляк», а из-под Золотой горы стреляла батарея 120-мм пушек, снятых с «Ангары».

Два заградителя выбросились на берег под этой самой батареей. По пути на эту пару произвел лихую атаку сторожевой миноносец «Сильный», который, не обращая внимания на сыпавшиеся градом наши же снаряды, почти в упор выпустил свои мины. Хорошо, но несчастливо, т. е. не причинив пароходам таких повреждений, чтобы они немедленно затонули. У одного из них, например, был снесен взрывом почти весь форштевень, а носовая переборка как-то уцелела, и он продолжал идти вперед.

Другая пара заградителей шла несколько левее. Один затонул, не доходя маяка, а второй выскочил на берег как раз на том месте, где так недавно стоял на мели «Ретвизан».

Рассказывали, что было еще несколько, что часть погибла на минах, часть была утоплена артиллерийским огнем, а остальные не выдержали и ушли в море. Но к таким известиям надо было относиться с осторожностью.

В ночных делах удивительно как много топят неприятельских судов! И эта слабость – общая. Вовсе не хвастают, а глубоко убеждены, готовы идти хоть под присягу.

С рассветом появилась на горизонте японская эскадра, а в 6 ч. 30 мин. утра «собачки» набрались такой самоуверенности, что подошли довольно близко. Стоило, однако, береговым батареям хорошенько огрызнуться, чтобы они немедленно удалились на приличную дистанцию.

В это время эскадра выходила на рейд. Японцы могли на деле убедиться, что вторая их попытка оказалась такой же неудачной, как первая.

Около 8 час. утра в боевом порядке («Петропавловск» – головным) мы уже крейсировали по дуге от горы Белого Волка к Крестовой горе, как бы приглашая неприятеля подойти поближе, но это, видимо, не входило в его расчеты. Броненосцы и броненосные крейсера, сопровождаемые «собачками» и миноносцами, помаячив на горизонте до 9? утра, скрылись на юго-восток. Не пробовали ни вступить в бой, ни начать бомбардировку. В ожидании их возвращения стали на якорь, а после 2 час. дня мирно вошли в бассейны.

В предупреждение новых попыток заградить вход, на внешнем рейде было устроено два ряда бонов. Такие боны или, по крайней мере, материалы для них, конечно, должны были бы заготовляться еще в мирное время. Теперь, ввиду невозможности быстро подвезти все необходимое, пришлось пользоваться тем, что оказалось под руками, сделать хоть что-нибудь, утешаясь слабой надеждой, что в будущем, с улучшением обстановки на театре военных действий, удастся придать сооружению должную солидность. Испытания, производившиеся под непосредственным руководством самого адмирала, дали не слишком блестящие результаты. Небольшие пароходы (1000–1500 тонн) с прямым, т. е. перпендикулярным к поверхности воды, форштевнем – задерживались бонами; со скошенным, наклонным вперед, форштевнем – перелезали через них, хотя и с трудом; когда же пустили «Ангару» (11 000 тонн и форштевень скошенный), то она, словно не заметив бонов, которые подмяла под себя, с застопоренными машинами, силой одной инерции дошла до самого входа… Выяснилось, что, не пожалей японцы 2–3 пароходов вроде нее, и они могут запереть эскадру. Приходилось изыскивать другие, более радикальные средства.

Наибольшую опасность представляли заградители, удачно – случайно или намеренно – шедшие курсом, который прямо, без всяких поворотов, вел их в гавань. Даже подбитые, лишенные возможности управляться и работать машиной, они все же могли достигнуть цели, как это показал пример «Ангары». Опасность была серьезная, а потому, по указанию адмирала, поперек этого критического курса, к западу от центральной линии (входной створ), под берегом Тигрового полуострова были затоплены пароходы Восточно-Китайской железной дороги «Хайлар» и «Харбин», а к востоку от нее, уступом, ближе ко входу – «Шилка». Таким образом, на подходе по створу надо было сначала держать правее, потом свернуть влево, опять взять вправо и только после этого ложиться на обычный входной курс. Маневр – ночью, в лучах прожекторов, под огнем батарей и охранных судов – по меньшей мере весьма затруднительный. Кроме того, из-под Золотой горы выступал вновь образовавшийся риф – затонувшие брандеры.

Оборона входа при посредстве крейсеров и канонерок была усилена до наивозможного предела. Брандер, затонувший на отмели Маячной горы, почти на том месте, куда 26 января выбросился «Ретвизан», был утилизирован, как подводный (а частью и надводный) бруствер, за которым, вплотную к нему отшвартовавшись, расположился «Гиляк». Вместе с новыми прибрежными батареями (из пушек «Ангары»), находившимися от него вправо и влево, получалась первая линия обороны; дальше, на бочках, по правую и по левую сторону пролива стояли канонерки – это вторая линия; наконец, в глубине, имея под своим огнем весь проход, «Аскольд» и «Баян» – третья линия.