Текст книги "Трагедия Цусимы"

Автор книги: Владимир Семенов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 44 страниц) [доступный отрывок для чтения: 16 страниц]

22 апреля японская эскадра опять весь день держалась в виду Артура.

В 11 ч. 30 мин. утра на «Севастополе» флаг командующего флотом был заменен контр-адмиральским флагом. В командование эскадрой вступил В. К. Витгефт. Наместник уехал в Мукден. Правда, уже несколько дней на станции Нового Города стоял в полной готовности особый поезд, но к этому привыкли, считали, что это только «на всякий случай». Отъезд произошел так внезапно, что из начальствующих лиц многие узнали о нем как уже о совершившемся факте. О каких-либо проводах и помину не было. Рассказывали даже, что кое-кто из состоящих при наместнике, случайно бывших в это утро в отлучке из дому, не попали на специальный поезд и были отправлены после…

Не скажу, чтобы это явное бегство произвело на эскадру сильное впечатление. Некоторые были даже довольны. Все, однако, видели в нем тревожный симптом. От громких суждений по этому вопросу воздерживались, так как всякие разговоры в кают-компании, через вестовых, немедленно передавались в команду, а мы переживали такой момент, когда следовало с особой заботой относиться к ее настроению.

Дополнительные известия с севера о Тюренчее – геройские атаки 11-го стрелкового полка, огромные процентные потери – несколько смягчили горечь первого впечатления. Было поражение, но не было сраму.

Историки, о которых я имел уже случай упомянуть, говорят, что «22 апреля наместник, по Высочайшему повелению, выехал из Порт-Артура со своим штабом в Мукден, передав командование эскадрой старшему – контр-адмиралу Витгефту…» но затем – «Военные события шли быстро. 23 апреля уже определилось место высадки японцев к с.-з. от о-вов Эллиот, в Бицзыво, там, где в 1894 г., во время войны с Китаем, японцы высадили мортирный парк…», а потому, еще с дороги, добежав только до Вафаньгоу, 23 апреля, наместник уже телеграфировал Витгефту «о своевременности и особо важном значении, в интересах обороны крепости, минных атак неприятельских транспортов, сосредоточенных в сфере действия наших миноносцев»(«Русская Старина», апрель – май 1907 г.).

Подумать страшно, сколько несчастья принесло России то обстоятельство, что блестящая мысль – воспрепятствовать высадке японцев – осенила наместника лишь в Вафаньгоу, вне пределов досягаемости японских орудий, вне обязательства лично руководить рискованным предприятием!.. Мы, находившиеся в Порт-Артуре, хорошо знали, что, конечно, «военные события шли быстро», но все же не настолько, чтобы намерение японцев высадиться в Бицзыво определилось лишь после отъезда наместника из Порт-Артура «по Высочайшему повелению». Мы хорошо знали (телеграфная тайна хотя и обеспечена присягой, но не всегда непроницаема), что Высочайшее повеление было испрошено, что уже с 15 апреля японцы явно готовились к высадке в Бицзыво, базируясь на группы о-вов Эллиот и Блонд; что они строили боны в узких проливах, а широкие заграждали минами – и всё со стороны Порт-Артура; что к 21 апреля эти охранительные работы подошли к Бицзыво на дистанцию 7 миль, явно указывая пункт предполагаемой высадки; что именно ввиду такого положения вещей наместник всеподаннейше запрашивал, что ему делать: оставаться ли в Порт-Артуре, который ежечасно мог быть отрезан, или уехать в Мукден; что именно это время и было наиболее благоприятно для воспрепятствования широкому развитию операций японцев, но время это не было использовано; что бегство наместника, который раньше, чем быть наместником, был адмиралом и место которого было во главе его флота, – последовало не по Высочайшему «повелению», но с Высочайшего «соизволения», им же испрошенного… А это – разница!..

23 апреля японцы высадились. Железная дорога была испорчена. С нашей стороны им не было оказано никакого сопротивления.

В ближайшие за тем дни выяснилось, что это был только летучий отряд. Железнодорожное сообщение восстановилось, и даже благополучно пришли с севера два больших поезда с боевыми припасами. Можно сказать – удачно проскочили!

Японская эскадра ежедневно появлялась в виду Артура. По сведениям китайцев, перед Бицзыво держалось до 70 судов. Японцы, по-видимому, колебались приступить к решительной высадке. Они не были уверены, заперт ли Порт-Артур последними брандерами, а ведь если нет, то наше бездействие могло быть объясняемо выжиданием, выбором удобного момента, чтобы броситься на них в самый разгар десантной операции.

Эскадра глухо волновалась. Возбуждение росло. В самом деле: у нас было три исправных броненосца (Повреждения «Севастополя» не мешали ему (при Макарове) выходить в море 5 и 28 марта.), один броненосный и три легких крейсера 1-го ранга, один крейсер 2-го ранга, четыре канонерки и более 20 миноносцев. Казалось бы, с такими силами можно предпринять что-нибудь против высадки, происходящей от нас в расстоянии 60 миль! В кают-компаниях горячо обсуждался такой план. Пользуясь весенней погодой (часто набегали легкие туманы), выйти из Артура, по возможности незаметно, разгромить транспортный флот и возвратиться обратно, конечно, с боем, так как японцы, несомненно, постараются не пустить нас назад. Это был бы даже не бой, а прорыв в свой собственный, хотя и блокируемый порт. Разумеется, мы сильно бы потерпели, но повреждения в артиллерийском бою всегда легче минных пробоин: при починке их обыкновенно можно обойтись и без дока, и без кессона, а значит – к тому времени, как будут исправлены «Цесаревич», «Ретвизан» и «Победа», – мы опять окажемся в полном составе. Наконец, если бы даже бой вышел решительным и несчастным для нас, если бы наши главные силы были почти уничтожены, – попало бы и японцам! Им пришлось бы уйти надолго и основательно чиниться, а тогда в каком положении оказалась бы высаженная армия, которую мы (по числу транспортов) определяли примерно в 30 тысяч?.. Без запасов, без обоза, она вынуждена была бы отступить к Ялу на соединение с действовавшими там войсками…

Для успокоения горячих умов из высших кругов был пущен слух, что наше бездействие входит в планы генерала Куропаткина. Будто бы он сам просил наместника не мешать японцам высаживаться к востоку от Порт-Артура, опасаясь высадки в Ньючванге. В победе на суше, конечно, не было сомнения. Приводилось даже изречение какого-то великого полководца, сказавшего, что он знает 12 способов высадки десантной армии и ни одного способа обратной посадки ее на суда в случае неудачи, а потому рекомендовалось не рисковать судами и всячески беречь эскадру именно для этого момента, когда придется «не пускать японцев домой»… Знакомый лозунг «беречь и не рисковать» внушал некоторые сомнения в достоверности этого слуха, но других объяснений не было.

Все знали, что накануне своего отъезда наместник имел совещание с главными из начальствующих лиц. Какие решения были приняты на этом совете – хранилось в тайне. Кое-что, однако же, обнаружилось само собою довольно быстро. Заговорили, что вновь строящиеся батареи сухопутного фронта будут вооружены морскими орудиями, а вскоре вышел и соответствующий приказ. Огорченных утешали тем, что орудия будут сняты только с поврежденных броненосцев и притом временно, пока они чинятся и вынуждены бездействовать. Что-то плохо верилось!..

24 или 25 апреля (в точности не могу сказать – не записано) под председательством Стесселя состоялось (на «Севастополе») совещание всех начальников отдельных частей, морских и сухопутных.

Командир, вернувшись на крейсер, ничего не рассказывал (оттого и в моем дневнике не отмечены в точности день и час этого злополучного совещания). Однако уже утром 26 апреля всем и все стало известно, так как протокол заседания на подпись участвовавшим возил обыкновенный рассыльный. Роковая бумага не была даже вложена в конверт, и ознакомиться с ее содержанием мог всякий, до судовых писарей и вестовых включительно. На «Диану» ее привезли рано утром 26 апреля. Командир еще спал; папку подали мне, и, развернув ее, я имел несчастие прочесть то, что на артурской эскадре называли «Великой хартией отречения флота»… Вот подлинные строки, которые я занес в мой дневник по поводу этого события.

«26 апреля. Случайно прочел знаменитый протокол совещания – акт само упразднения флота. Стыдно! Слава Богу, все же нашлись двое, которые не подписали этой гадости!»

Протокол начинался заявлением, что в настоящем положении эскадра не в состоянии иметь какого-либо успеха в активных действиях, а потому, до лучших времен, все ее средства должны быть предоставлены на усиление обороны крепости…

Настроение на судах было самое подавленное, не многим лучше, чем в день гибели Макарова… Рушились последние надежды…

Несмотря на всю неловкость вопроса, я не вытерпел и обратился к командиру за разъяснениями: «Как могли? Как согласились?..» По-видимому, он не был в особенно разговорчивом настроении, но охотно и даже торопливо пояснил, что предыдущее заседание было простой формальностью, что все было решено самим наместником в совете, накануне его отъезда, что им, собственно, пришлось только составить протокол, оформить… что инструкции, оставленные наместником, достаточно ясно предначертывают программу дальнейших действий, что авантюры a la Makaroff надо забыть, что истинно государственный ум, и т. д. и т. д…

– Но почему же тогда не написано прямо, что это приказание наместника? К чему эта комедия совета? Ведь этот протокол, под которым нет самой главной подписи – его подписи, в котором даже не упоминается его имени, – это ваш обвинительный акт!

Капитан возражал крайне смутно, ссылаясь на то, что нечего разговаривать, когда приказывают, что все равно из протеста ничего бы не вышло…

Иные не допускают мысли, чтобы решение совета могло быть предрешено наместником, а я утверждаю, что в той атмосфере, которая была им создана, члены различных совещаний только и думали о том, как бы угадать мысли его превосходительства. Кто умел их угадывать – преуспевал; кто плохо угадывал, но старался – к тому отношение было снисходительное; но кто смел «свое суждение иметь» – над тем можно было поставить крест. В первые дни войны, после того, как крепость и эскадра были захвачены врасплох, все начальствующие лица Порт-Артура жили под гнетом неизвестности и страха, но не за судьбу крепости или эскадры, а за свою собственную, всецело зависевшую от того, как «он» взглянет на происшествие, как повернет дело… Главным секретом того энтузиазма, с которым был встречен Макаров, являлась уверенность, что с момента его прибытия ближайшему начальству уже не придется ломать голову над вопросом: а каков по этому поводу взгляд наместника?

Да! Подготовка поражения эскадры Тихого океана началась с декабря 1899 года, т. е. с момента прибытия в Порт-Артур адмирала Алексеева, успешно превратившего ее корабли в плавучие казармы, а из личного состава ее, не менее успешно, вытравившего всякий живой дух, всякий намек на личную инициативу. Широко пользуясь всей полнотой бесконтрольной власти, бывшей в его руках, он сумел людям и храбрым и разумным, какими они показали себя в боях с неприятелем, внушить сознание полной бесполезности всякой попытки повлиять на принятое им решение, мало того – внушить, что малейшее несогласие с его взглядами есть уже преступление.

Этот гипноз, создававшийся в течение нескольких лет, этот гнет, под которым жила эскадра во времена наместничества, был так силен, так вошел в плоть и в кровь, что даже после… бегства адмирала Алексеева, даже в осажденном, отрезанном от мира Порт-Артуре – он долго еще чувствовался…

VII
Сила решений «великой хартии». – Неиспользованная удача 2 мая. – Разоружение судов. – Бой при Кинь-Чжоу. – Дословно из дневника. – Водобоязнь! – В. К. Витгефт. – Междоусобная брань. – Оживление надежд на выход в море. – Загадочный случай 2 июня

Надо ли пояснять, что японцы, которые, благодаря своей идеально организованной системе шпионства, получали наисекретнейшие наши приказы едва ли не раньше, чем наши корабли и отдельные части, конечно, в тот же день были осведомлены о содержании «великой хартии», так откровенно развозившейся по городу и порту, и с этого момента, не опасаясь помехи, словно на маневрах, деятельно занялись высадкой своей армии, выгрузкой артиллерии, обоза, запасов и т. п. Они стали положительно беспечны и даже задорны. С 20-го по 27-е, пока их транспортный флот прятался за наскоро сооружёнными бонами и за линиями охранных судов, не решаясь приступить к широкому развитию операций из опасения атаки с нашей стороны, – боевая эскадра все светлое время дня блокировала Порт-Артур, держась на горизонте, готовая отразить всякую нашу попытку, но отнюдь не приближаясь к орудиям батарей и броненосцев на дистанцию их выстрела.

С 27 апреля они подходили совсем близко, точно зная о приказании «не стрелять, чтобы не вызвать бомбардировки» – верх осторожности и бережливости…

Старший офицер на корабле – это есть… старший из офицеров корабля. Между его положением и положением командира целая пропасть, хотя он и состоит ближайшим помощником последнего. Вот почему, перечитывая страницы моего дневника, я вижу в них не только заметки о моих личных взглядах и впечатлениях, но и отголосок того настроения, которое охватывало весь не командующий состав эскадры… Если я записывал (позволю себе цитировать дословно, без всякой литературной обработки) – «Нельзя не признаться – флот для России – роскошь. Зачем флот, когда нет моряков. Возможно, многие рады гибели Макарова. Не будет безумных авантюр. Беречь и беречь суда. Убережете ли? и зачем? Корабль, спрятавшийся в гавани, хуже, чем погибший в бою. Тот погиб, наверно, недаром. Что-нибудь сделал»… – то, смею думать, эти отрывочные мысли были не только мои, но многих и многих…

Среди общей апатии и бездействия (если не считать постройки сухопутных батарей) уже несколько дней командир «Амура», должно быть, задетый за живое развязностью японцев, выбирал удобный момент, чтобы выйти в море и набросать мин на месте обычных, безнаказанных прогулок неприятеля.

1 мая случай представился – нашел легкий туман, и японцы скрылись из вида. «Амур» выбежал на рейд, исчез во мгле… Прошло немного более двух часов, и он благополучно вернулся. Возвращаясь, принимал весьма явственно японские телеграммы, но никого не видел. Была надежда, что, значит, и его не видели. Особенно важным являлось то обстоятельство, что от нас, с берега, совершенно нельзя было определить, куда он ходил.

Я уже говорил о той изумительной осведомленности, которую проявляли японцы, с уверенностью ходившие между поставленными нами заграждениями, никогда на них не натыкаясь. Очевидно, среди китайского населения Квантуна у них имелись не только простые шпионы, но и опытные штурманы, наносившие на карту каждое движение наших судов. Впрочем… мог быть и другой путь – добыть копию секретного предписания. Пожалуй, это было проще…

2 мая мы сидели за завтраком в кают-компании, когда с вахты доложили, что появилась японская эскадра. Никто не шевельнулся – так и полагалось, согласно последним принятым решениям… Вдруг наверху послышались беготня, восклицания и затем какой-то стихийный рев, проникший до самых трюмов, откуда, как слышно было по топоту ног о железные трапы, все мчалось на палубу…

– Японец! На мине! – выкрикнул вместо доклада унтер-офицер, присланный с вахты…

Что творилось наверху!.. Люди лезли на ванты, на мачты, стараясь подняться как можно выше, надеясь в просветы между Золотой, Маячной и Тигровой горой увидеть что-нибудь своими глазами… Старший артиллерист, забыв ревматизм, бежал на марс, мичмана громоздились под самые клотики…

Внезапно на Золотой горе, на окрестных возвышенных батареях с новой силой вспыхнуло «ура»!..

– Второй! Второй!.. Потонул! – ревели засевшие под клотиками мачт…

Им даже не сразу поверили… Но вот повсюду замелькали семафорные флажки, на мачте Золотой горы взвился сигнал: «Японский броненосец затонул»… Сомнения не было…

– На рейд! На рейд! Раскатать остальных! – кричали и бесновались кругом…

Как я верил тогда, так верю и теперь: их бы «раскатали»!.. Но как было выйти на рейд, не имея паров?.. Блестящий, единственный за всю кампанию, момент был упущен…

По поводу этой, фотографически точно записанной, сценки казенные историки заявляли, что легко было неразумной толпе на «Диане» кричать – «Раскатать остальных!» – но на деле выполнить это было невозможно.

Посмотрим.

Японский броненосец Hatsuse

По японским сведениям, в тот день в виду Порт-Артура, в расстоянии 10 миль, проходили в строе кильватера броненосцы «Хацусе», «Ясима» и «Сикисима» и легкие крейсера «Кассуги» и «Тацута». «Хацусе» пошел ко дну через 50 сек. после того, как наткнулся на мину; «Ясима», также наткнувшийся на мину, с трудом держался на воде (не дошел до Японии, затонул по дороге); оставались один броненосец и два легких крейсера, хлопотавших около подбитого, почти погибающего «Ясима».

Мы имели в то время вполне исправные «Пересвет» и «Полтаву», а также «Севастополь», хотя и поврежденный во время учебных эволюции – 27 февраля (трещина корпуса, погнута одна из лопастей правого винта), но правоспособный к выходу в море, что было им доказано 5 и 28 марта; затем крейсера – броненосный «Баян», легкие «Аскольд», «Паллада», «Диана» и «Новик», четыре канонерки и два отряда миноносцев.

Решительно утверждаю, что если бы эти силы были в полной готовности ив 11 ч. утра 2 мая вышли бы на внешний рейд, то остальных «раскатали бы»!..

Видимо, однако, высшее начальство в Порт-Артуре так изверилось в возможность какой-либо удачи или… до такой степени проникнуто было свыше внушенной идеей, что мы отныне из гавани ни ногой, вплоть до проблематического прибытия подкреплений из России, что не только вся эскадра не была готова к выходу, но даже и в самый момент катастрофы не было отдано приказания разводить пары, а между тем – из броненосцев «Пересвет», а крейсера в полном составе, – имели водотрубные котлы и могли быть готовы к бою через 1/2 часа.

Только в конце первого часа пополудни высланы были в море миноносцы с целью беспокоить, а если возможно, то и атаковать неприятеля, и крейсером был сделан сигнал «разводить пары»… Было уже поздно. На прикрытие поврежденного броненосца подошли броненосные крейсера; наши миноносцы были ими легко отогнаны, а к тому моменту, когда мы могли бы выйти в море, от японцев на горизонте даже и дымков не осталось…

Этот промах подействовал на эскадру хуже всех потерь.

Ничего и никогда не сумеем! Куда нам! – желчно твердили горячие головы…

Не судьба! – говорили более уравновешенные…

Японский броненосец Yashima в окраске мирного времени

И все как-то сразу решили, что больше ждать нечего, что остается только признать справедливость написанного в «великой хартии отречения»… Такого упадка духа я никогда еще не наблюдал. Правда, потом настроение опять окрепло, но это уже было на почве решимости драться во всяком случае и во всякой обстановке, как придется, словно «назло» кому-то…

Как раз в этот день десантная армия японцев окончательно отрезала Порт-Артур… Что было бы с ней, если бы мы, не говорю – уничтожили, но хотя бы разбили и прогнали спутавшуюся, растерявшуюся эскадру, истребили транспортный флот, сожгли и разрушили, под прикрытием наших орудий, запасы, выгруженные в Бицзыво?..

Вспомнить обидно…

3 мая – слухи о незначительных столкновениях к северу от Кинь-Чжоу. Наши только задерживали и отступали на свою «неприступную» позицию на перешейке.

3 мая – по сигналу два раза разводили пары и два раза их прекращали. В результате – выходил в море только «Новик» с миноносцами. Скоро вернулись. Что делали – осталось мне неизвестным.

По-видимому, успех 2 мая вызвал особенный интерес к минам заграждения. Талиенванский залив был сплошь минирован еще в начале войны, а 5 мая посылали «Амур» ставить мины также и на дороге из Талиенвана в Артур против бухточки так называемого «курорта» города Дальнего. В прикрытие ходили «Новик» с миноносцами, а когда появились «собачки», то вышел в подкрепление «Аскольд». Была незначительная перестрелка. Предприятие, очевидно, в будущем успеха иметь не могло, так как японцы видели, в чем дело.

В начале мая мы принялись особенно усердно тралить рейд, очищая его от мин, набросанных японцами, а японцы, со своей стороны, прилагали все усилия, чтобы набросать вдвое больше против того, что мы выловим.

Так, в ночь на 7 мая пришли три небольших парохода и занялись своим делом. Крепостные прожекторы их осветили; батареи и лодки, стоящие в проходе, обстреливали их около получаса; хвалились, что один взорвался, а в результате – утром катера, вышедшие для траления, подобрали около 40 деревянных стеллажей1, плававших на поверхности. Очевидно, по числу сброшенных мин. Но этих последних выловили всего пять. Неутешительно!..

Нечто вроде салазок, на которых японцы сбрасывали мины с борта.

Ввиду такой развязности неприятеля решено было одну из лодок в проходе заменить крейсером. (Ставить дежурный крейсер на рейд, как было при Макарове, все еще не решались – ведь это было отменено самим наместником!) Первая очередь досталась нам, и вечером 8 мая мы уже стояли в проходе, на бочках, под берегом Тигрового Хвоста.

Очевидно, японцы из нашего бездействия при катастрофе 2 мая и в последующие дни вынесли убеждение о полной нашей благонадежности и безвредности и почти неделю вовсе не показывались на горизонте.

Тем временем сила решений, изложенных в «великой хартии», понемногу распространялась и на суда, вовсе не поврежденные, вполне готовые к бою. С «Дианы» сняли и увезли на позицию при Кинь-Чжоу один прожектор, а с ним вместе – 1 мичмана, 2 минеров, 2 минных машинистов и 2 кочегаров.

11 мая кают-компания «Дианы» была близка к открытому возмущению. «Господа офицеры» бранились самыми нехорошими словами…

– Не позволим! Не допустим! Силой помешаем! – кричала расходившаяся молодежь…

Дело заключалось в том, что, как и следовало ожидать, заверение о «временном» лишь снятии орудий с чинившихся броненосцев оказалось не более как позолотой пилюли. Орудия были сняты «окончательно», так как проект обороны крепости существовал только на бумаге… Инженеры обещали закончить исправление «Ретвизана» к 20 мая – и вот прошел слух, что для пополнения его средней и мелкой артиллерии, снятой на форта, собираются разоружить «Диану» или «Палладу»…

С 8 мая у нас был новый командир. Старый получил повышение – был назначен командовать «Цесаревичем», который заканчивал исправления немного позже «Ретвизана». Я счел своей обязанностью доложить «новому» о настроении личного состава, причем не скрыл, что в душе ему сочувствую, хотя, конечно, готов исполнить всякое приказание начальства. Велико было мое удовольствие, когда капитан ничем не выразил своего удивления по поводу моего доклада и, равнодушно пощипывая свою бородку, остриженную a la pointe, заявил почти добродушно: «Чего они там шумят? Хотел бы я посмотреть, кто это разоружит «Диану»? Кажется, еще нет такого человека…» – И это было сказано с таким убеждением, что, вернувшись в кают-компанию, я категорически заявил: «Господа! все это – вздор! Никакого разоружения не будет!»

Все поверили. Спокойствие восстановилось.

12 мая японцы начали наступление на позицию у Кинь-Чжоу – ключ Квантунского полуострова. С утра от нас требовали все больше и больше людей для перевозки на станцию железной дороги орудий и боевых припасов. Из общего (сокращенного) числа команды (456 человек) у меня было в расходе – 283. Они вернулись только после полуночи. К вечеру 12 мая, в 9-м часу, разыгралась гроза. Сначала далеко. Её приняли за отголоски канонады. К полночи она надвинулась на нас, сопровождаемая неистовым, чисто тропическим, ливнем…

Утром 13 мая узнали, что гроза наделала немало бед на сухопутном фронте: большинство заложенных фугасов либо взорвались, либо были приведены в негодность. Впоследствии их начали снабжать громоотводами-предохранителями, но тогда это обстоятельство явилось полной неожиданностью. К рассвету приказано было сигналом «Полтаве», «Пересвету», всем крейсерам, «Амуру» и миноносцам развести пары. Вероятно, нас хотели послать на поддержку полевых войск, защищавших перешеек. Так мы поняли это распоряжение… Еще с вечера (12 мая) собирались отправить в Талиенван все канонерки, но… пошел только один «Бобр». Остальные, очевидно, опираясь на принципы «великой хартии», благодушно производили какие-то работы в котлах и машинах и вовсе не были готовы к походу. Командиров сменили, но эта запоздалая и, по существу, несправедливая строгость все же не помогла делу…

Утром 13 мая «Бобр», счастливо миновав минные заграждения, появился в северо-восточной части Талиенванского залива и начал оттуда грозить японцам, наседавшим на наш правый фланг. Те отступили с огромными потерями. У нас, в Артуре, на мачте Золотой горы в 11 часов утра был поднят сигнал: «Флот извещается, что атака неприятеля отбита. «Бобр» действовал блистательно».

Многим, однако же, казалось странным, что «Бобр» в тот же день, засветло, вернулся в Артур, покинув (несомненно, по распоряжению свыше) позицию, на которой принес такую пользу… Его встретили криками «ура» – но в сердце закрадывалось невольное сомнение… Почему его вернули? Почему, наоборот, не послали в помощь ему «Гремящий», «Отважный», «Гиляк», уже собравшие свои машины и готовые к походу? Почему отставили экспедицию крейсеров и миноносцев, стоявших под парами?.. По сведениям, проникавшим на эскадру, знали, что бой был жаркий, что наши полевые войска дрались блестяще… С другой стороны, очевидно, отдавали японцам должное – не умаляли доблести врага…

– Знаете ли… один раз мне стало так жутко!., прямо – страшно! – рассказывал впоследствии офицер, украшенный Георгиевским крестом за подвиги храбрости, совершенные на глазах у сотен свидетелей. – Не людская толпа, а сама стихия!.. Стоял я с нашей батареей позади левого фланга, в предупреждение обхода по мелководью. Идет бой. Мы не можем принять участия, а по нас откуда-то так и жарят. Потери… И даже изрядные. Положение – самое гнусное. Однако ничего, терпим и только накаливаемся, свирепость в себе разводим – «погоди, мол, дай срок! В свой черед и мы тебе насыпем!..» – Настроение прекрасное!.. Ну-с, наконец, дорвались! Пришел наш черед! Обходят по мелководью… Сколько их было с самого начала? – не могу сказать, потому что, наверно, и с фронта много уже счистили. Под наши пушки вышло, на взгляд, около батальона. Однако со знаменем – должно быть, что раньше полк был… Повернули к берегу, прямо на нас. Тяжело идут; по грудь в воде; дно вязкое, илистое… Открыли огонь… Почти наверняка. Кто с ног свалился – утонул. Уж не встанет!.. Меньше и меньше их становится… а все идут!.. И знамя это так и мотается – видно, из рук в руки переходит… А все идут!.. «Шрапнель! – кричу. – Чаще, чаще!» – сам не знаю, что командую… Сам у орудий работаю (убыль до того большая была). Раненые наши, тяжелые, через силу ползут, снаряды тащат… Кони подбитые и те, кажется, с земли приподнимаются… Что было!.. И только когда вместе с последним человеком рухнуло в воду знамя… – Ну!.. – тут я понял, как всем нам страшно было при мысли: «вдруг дойдут?..» Все кончилось… Впереди чистая вода… Сразу же вызвались охотники (и много!) пойти добыть это знамя… – думали – всплыть должно… Да нет! – видно, последний знаменщик не выпустил его из рук, так и лег с ним вместе на донный ил!.. – Не нашли!.. А тут вскоре же подошли их канонерки и начали наш левый фланг разделывать… Чистая работа! Можно сказать, прямо срыли все наши «усиленные профили»…

В результате, как известно, генерал Фок приказал за ночь очистить позицию… Отступление было совершенно не подготовлено, так как на перешейке собирались держаться недели две, месяц, даже более!.. Следствием явилась полная неурядица. Войска, только что геройски отражавшие атаки превосходящих сил противника, отходили назад в беспорядке, словно после поражения.

«Отступаем – значит, гонят! Гонят – значит, неприятель за плечами!» – такая естественная психология!.. И вот – стрельба по собственному обозу и… даже хуже – два полка, высылающие цепи друг против друга, едва не вступившие в бой.

В ту же ночь, словно спохватившись, послали первый отряд миноносцев в Society bay (к западу от перешейка Кинь-Чжоу), чтобы атаковать японские канонерки, помогавшие своим огнем во фланг нашей позиции наступлению правого крыла японской армии.

Экспедиция закончилась крайне неудачно. Канонерок, конечно, не нашли (ясно, что на ночь они ушли в море), а разыскивая их среди островов, миноносец «Внушительный» вылетел на камни, и его пришлось взорвать, чтобы он не достался в руки неприятеля…

Это были дни лихорадки, томительной неизвестности, самых разноречивых слухов – то о победе, то о поражении…

Я обещал моим читателям, что буду стараться с фотографической точностью передавать те впечатления, те настроения, которые мы переживали за эти роковые дни, но это так трудно!.. Дела было по горло… И какого тяжелого, обидного дела: снимать пушки с судов и ставить их на батареи сухопутного фронта… Именно за эти дни в моем дневнике записаны (часто в несколько приемов за сутки) только отдельные, отрывочные фразы, между строк которых читается столько горьких воспоминаний, ропота, почти… проклятий!.. Нет! – я не берусь их комментировать!.. Вот они: «16 мая. – Досадно. Писать противно. Отреклись. – Спасти, уберечь эскадру, усиливая безнадежную крепость ценою разоружения судов… Вздор! Не то! В кусты тянет. С кораблем гибнет 100 проц., а на берегу этого не бывает. Вот где собака зарыта! – Куропаткин «сметет» в море! – Славны бубны за горами! – Тюренчен, Кинь-Чжоу… – Идти драться, а не отсиживаться! – Бой невозможен. – Силы не равны… Так ли?.. А если и так – прорыв с боем во Владивосток! – Говорят: бегство, бросить своих! Ловко сказано! Прямо – герои! – Да, не надуешь! – Кутузов, тот решил: отдадим Москву – спасем армию, спасем Россию! А тут – пожертвуем эскадрой, съедем на берег, попробуем спасти Артур!.. С виду – самоотвержение, а на деле – все-таки есть шанс уцелеть! На земле не тонут!.. – У нас снимают две 6-дюймовых и четыре 75-миллиметровых… Дрянь! Еще не то будет!..»

«11 ч. 35 мин. вечера (лунная ночь). Отряд японских миноносцев идет по внешнему рейду с востока на запад. Верно, пришли бросать мины. 11 ч. 52 мин. «Гиляк» и другие суда в проходе открыли огонь. Далеко: 40–50 кабельтовых. Стреляли и батареи. 12 ч. 8 мин. ночи. Японцы благополучно ушли. Конечно, свое дело сделали. «В тихую, лунную ночь…» Как на смех!.. Даже не попробовали послать прогнать… Водобоязнь!..»