Текст книги "Щит земли русской"

Автор книги: Владимир Буртовой

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

Не сразу разобрались печенежские князья, куда делась конная дружина урусов, и только когда разглядели у себя за спиной мелькание факелов, услышали жуткий волчий вой и дикое ржание гибнущих коней, поняли, какую беду принесла им эта ветреная облачная ночь. Вскочили в седла те, кто коней держал у кибиток. Скорее! Скорее туда, где носятся эти ночные духи с огненными факелами! Быть может, удаст ся еще отбить хоть часть поводных коней, наказать урусов за дерзость. Урусы погнались за табуном и сами попали в капкан: из угла между крутоярьем и рекой им уже не вырваться к городу!

Взметнулись ввысь огнем тревожные костры у открытых ворот.

– Ярый! – закричал Янко. Но Ярый его не услышал.

– Ярый! – снова закричал Янко и коня ударил, настиг сотенного у самого обрыва. – Воевода зовет нас. Печенеги по шли приступом.

– Идем, идем! – отозвался Ярый и повернул коня от кручи. – Все ко мне! Факелы в овраг! – и Ярый, надрываясь, по-волчьи трижды прокричал во тьму, созывая воев сомкнуться в тесный строй. И вот уже факелы брошены в овраг на темные кусты и на груды конских трупов. Затаилась русская дружина, вдруг растворившись во мгле предутреннего часа.

Янко до боли в глазах вглядывался во тьму – не подошли бы нежданно находники, не встали бы рядом, готовые к сече. Для бережения потянул из-за спины лук, а потом на тетиву положил стрелу, чтобы тут же пустить ее при нужде.

* * *

– Теперь и нам пора! – проговорил воевода Радко и повернулся к Михайло. Они стояли рядом, у моста через ров, а ров влево переходил постепенно в треховражье, разрезая кручу правобережья до самой реки и тем надежно прикрывая тыльную, ирпеньскую часть крепости.

Михайло пристально глянул в сторону печенегов, но русских конников уже не было видно за отсветами сторожевых костров. Было жарко – то ли от волнения, то ли от этих вражеских костров, которые вздымались в небо все выше и выше, поглощая брошенный в огонь сухостой. Доносились крики печенежских военачальников, созывавших свои сотни, скакали посыльные, щетинились густые ряды копий с конскими хвостами у сверкающих наконечников.

– Как повернутся на нас печенеги, – напутствовал воевода, – ты, Михайло, выводи ратников и становись по левую руку, от ворот и до оврагов, чтобы не обошли со спины. Стоять надо, пока Ярый не вернется к Белгороду.

Воевода дал знак рукой, и дружина вышла из крепости, встала перед раскрытыми воротами. Огнем отсвечивали продолговатые красные щиты, и лица воев каменели в ожидании нелегкой сечи. Вперед поспешно выбежали проворные лучники и первыми ударили по находникам.

Стрелы русичей упали на спину печенежского войска нежданно – степняки готовились кинуться на конную дружину, полагая, что в городе нет больше воев. Вновь смешались печенежские князья, не зная, что предпринять: то ли искать во тьме невесть куда пропавших всадников, то ли ринуться на крепость и ворваться в нее, благо дружинников у ворот совсем мало. Пересилило второе желание. Полки повернули на Белгород.

Колючей смертной вьюгой хлестнули им в грудь безжалостные стрелы. Лучники пятились, опустошая колчаны, теряя товарищей, гибнущих от печенежских стрел, потом отошли под стены крепости.

– Настал и наш черед, други! – громко прокричал Михайло, тряхнул копьем над головой и первым шагнул на мост.

Ратники, сгоняя холодное оцепенение в мышцах рук и ног, взбадривая себя криками, тронулись следом.

– За Русь!

– Смерть находникам! Смерть ворогу!

За Михайлой вышел первым Антип, а потом и Могута, подняв над собой тяжелый, шириной более ладони, меч – Михайло специально для него ковал. Густо пошли на сечу белгородские ратники, широко загородили путь печенегам от ворот и влево до крутоярого, темного ночью оврага. Ударилась сталь о щиты и шеломы, а кто не успел закрыться, тот уловил в последний миг жизни, как сверкнул булат над головой.

– За Русь! За кров предков наших! – кричал Михайло, сокрушая наскакивавших печенежских нукеров. Рядом с ним бился воевода Радко.

– Железная рука у тебя, Михайло! – похвалил воевода, но Михайло не обернулся на голос: новый ворог встал перед ним. И все же отметил, что воевода перешел в центр дружины, имея теперь по правую руку дружинных воев, а по левую – белгородских ратников. И еще подивился Михайло, на время отбившись от двух печенегов, великому мастерству воеводы. Отменный мечник, Радко легко, словно обучая небывальцев, вращал тяжелым щитом, сберегая силу правой руки только для одного, рокового удара.

Против каждого русича было и два, и три печенега. И больше было бы, но подступиться не могли: глубокий ров и овраг не давали возможности обойти белгородцев. В грудь не пробиться – стеной сомкнулись щиты, а из-за щитов тяжелые копья бьют, на место павших из задних рядов становятся свежие дружинники и ратники. А вскоре и лучники вновь подо спели к сече, сменили пустые колчаны на полные и встали на валу под стеной. Сверху, почти в упор, секут стрелы русичей в ответ на сотни ядовито жалистых стрел печенегов.

Пешие находники не выдержали сечи, отхлынули прочь – роздых взять, сменить уставших и раненых. А русичи тем временем новые копья взяли, взамен изрубленных мечами и секирами.

– Слышу топот конных, с правой руки, – громко оповестил Михайло, отыскивая взглядом воеводу Радка. Воевода откликнулся:

– Слышу и я. Тимарь со своими полками идет сюда!

Михайло подергал плечами под кольчугой, чтобы мокрое платно отстало от тела. Торопливо осмотрелся, отыскивая глазами своих товарищей. Ратай Антип неподалеку рукавом лицо вытирал, влажные черные волосы выбились из-под шелома. Чуть впереди Антипа брат его Могута на обнаженный меч облокотился и смотрит в сторону Перунова оврага – то ли Ярого высматривает, то ли печенегов поджидает, чтобы закончить прерванную сечу.

«Не надолго нас хватит стоять при такой убыли!» – с горечью подумал Михайло и посторонился – мимо поспешно уносили в крепость побитых белгородцев, уводили под руки тяжелораненых.

Освещенная двумя кострами у ворот, русская дружина казалась печенегам столь малой против их несметного числа, что, едва передохнув, они кинулись продолжать сечу, теперь уже до полного истребления упрямых русов. К высвеченным кострами воротам крепости хлынули стеной черные всадники.

– Сомкнись! – закричал воевода Радко. – Копья – в землю!

Михайло опустился на правое колено, устраиваясь поудобнее. Русичи укрылись щитами, а копья склонили впереди и чуть вверх, на уровень конских шей. Концы копий уперли в землю, чтобы не соскользнули, когда конь ударится грудью.

– Спеши! Гони за смертью! – со злостью выкрикнул Михайло, видя, как на него неудержимо накатывается печенежский всадник, пригнувшись к гриве коня: опасается встречной стрелы.

Тонко хрустнуло, сломалось сухое древко, а над головой Михайлы замелькали копыта вздыбившегося коня. Рухнул замертво скакун, едва не сбил под себя вместе с хозяином и Михайлу.

– Берегись, Михайло! – закричал рядом ратай Антип. Кузнец отпрянул на шаг, щитом едва успел прикрыть голову. Щит дернулся от сильного удара: это уже другой всадник занял освободившееся место перед русичами, да воевода Радко и его сбил копьем, достал через плечо Михайлы. Рядом вскрикнул и повалился на землю под копыта степного коня незнакомый Михайло ратай, а из вспоротой копьем груди на белое платно густо пошла кровь.

Перед строем русичей бились в предсмертных муках израненные кони, выбирались из-под них перемятые и покалеченные всадники, спасаясь теперь не от меча или копья русича, а от тяжелых копыт своих коней, гибнущих в свалке. Печенеги ярились в криках, топтали своих же павших, в неудержимой злобе рубили русичей и рвались к открытым воротам города.

– Мужайтесь, братья! – кричал воевода Радко, подбадривая дружину. – Не ломайте строя! Нам уходить нельзя! Наши братья там, за спинами печенегов! Их дождемся либо костьми ляжем!

* * *

Вольга не мог устоять на месте. Сжав в руках сулицу, он суетился на помосте от страха за исход сечи там, под стенами, совсем близко от раскрытых ворот Белгорода. Что будет, если падет дружина? Кто тогда прикроет крепость? Не много дружинников осталось с посадником на стенах, только те, кто были легко ранены у Роси. Лучшие ратники вышли в поле с воеводой. Вольга страшился до гадкого озноба на спине, а глаза, помимо воли, следили за скопищем дерущихся за рвом. Вдруг качнулась людская стена немного от рва, а потом ближняя часть осталась на месте, а дальняя оторвалась и попятилась назад, к сторожевым кострам в степи.

– Василько, смотри! – закричал Вольга и схватил друга за платно. – Смотри, бегут печенеги! Бегуут!

Василько же словно умер: стоял, похожий на каменного бога древних обров[43]43
  Обры – племена, некогда жившие в Приднепровье.


[Закрыть], могилы которых нередко встречаются в степях Приросья. Он грудью припал к бревнам частокола, отца ли своего Антипа хотел увидеть в такой массе людей, а может, жалел, что не пустили его в поле, рядом встать. Боян, Бразд и Милята не находили себе места, жались к старшим товарищам, то кричали, радуясь, то с ужасом всхлипывали, видя, как много побитых и раненых русичей вносят в ворота и передают на руки женкам и престарелым мужам.

Торопливо прошел мимо посадник Самсон, взволнованный, сильные пальцы стиснуты в кулаки и заткнуты за широкую перевязь, на которой висит меч. Посадник смотрел то за частокол, где на время прервалась сеча, то на старых белгородцев, которые вносили павших и крепко пораненных в крепость и отдавали родичам, хмурился – во многие избы и землянки этой ночью войдет черная печаль утраты…

– Ох ты! Ох ты! – не сдержался и вскрикнул Вольга: пешее войско Тимаря посторонилось, а конное, быстро сокращая ничейное пространство, навалилось на дружину русичей. А по том все смешалось в кучу человеческих и конских тел. Из этой массы у рва выкатывались и отлетали прочь то по одному, то группами печенежские всадники и зачем-то уносились назад, к своим кибиткам и кострам. Оттуда, из-за стены, из-за глубокого рва, доносились наверх то глухие, то звонкие удары мечей, ржание перепуганных скакунов. А над всеми этими звуками господствовал несмолкаемый крик тысячи людей, умирающих и живых.

И кто знает, долго ли продлилась бы эта страшная сеча, на сколько времени хватило бы стоящих на ногах русичей, не подоспей на выручку застава Ярого. Словно ястреб в утиную стаю – и пух в стороны! – ударила конная дружина русичей, железным клином рассекла отпрянувших в стороны пеших находников, а потом в спины конным степнякам вонзила длинные копья.

Только на малое время отвлеклись печенеги от дружинников Ярого, потеряли их во тьме, а может, решили, что дружина ушла совсем в Киев, как Ярый сумел собрать заставу и ринуться к Белгороду.

Вольга увидел прочь бегущих пеших находников, запрыгал в восторге, хлопая босыми ногами о прохладный в ночи помост.

– Ярый! Ярый! Други, то наши вон! То наш Янко возвращается!

– Уходят печенеги! Уходят! – это Васильке вдруг скакнул на помосте, замахал руками над головой, едва сулицей не задев за голову откачнувшегося посадника. – Сбита их поганая сила! Сбита!

Печенеги убоялись, что русичи, набрав конями большую скорость, опрокинут их конской массой в крутоярые овраги. Они вывернулись из-под удара, отхлынули в обе стороны назад, разворачиваясь на ходу, чтобы теперь самим ударить по конной заставе, прижать ее ко рву и к оврагам. Но ратники Белгорода начали спешно уходить через ворота, уступая свое место конной дружине: когда дело сделано, что за смысл и дальше испытывать горькую судьбу неравной сечи? За спиной Вольги раздался топот многих людей и чей-то крик:

– Место! Место дайте лучникам!

Вольга отпрянул от частокола к краю помоста, пропустил торопливо поднявшихся лучников. Промелькнул мимо них и бондарь Сайга, но на детей не помыслил даже взглянуть, лишь пахнуло от него привычным запахом свежих смоляных стружек. Вольга не видел, как падали печенеги под русскими стрелами, зато ему было хорошо видно, как входила в крепость дружина и конная застава.

– Что же мы стоим здесь? – спохватился Вольга. – Бежим к воротам. Своих встречать надо. Все ли живы?

Но в возбужденной и разом говорящей толпе у ворот Вольга потерял друзей и сам разыскивал своего отца Михайлу. Нашел его под чужой изгородью, близ ворот крепости, у вала. Кузнец сидел у придорожной канавы, вытянув ноги. Щит и шелом лежали рядом. Левой рукой отец Михайло то и дело прикладывал ко лбу белую тряпочку, испачканную кровью, а сам все осматривался, своих поджидая. Вольга упал рядом, коленями на влажную землю.

– Отче, ты ранен? Сильно?

– Пустое, сыне, – отшутился отец Михайло. – Когда отходили, уже в воротах настиг меня печенежский подарок. Стрела ударила наискось. Только и беды, что сорвала кусочек кожи со лба, знать, лишняя была.

Прибежала мать Виста, подала мужу холодную воду в глубокой глиняной миске и, пока тот пил, осторожно вытирала кровь на щеках и на бороде, смачивая тряпочку в теплой воде кувшина. И на кольчуге у отца Михайлы видел Вольга пятна крови. Своя ли, чужая – как теперь узнаешь. Хотел про брата молвить, но мать Виста опередила его.

– Янко наш где? – тихо спросила она, боясь услышать страшное. Отец Михайло успокоил ее:

– Жив Янко. Сын торгового мужа Вершка в сече был поранен, так Янко сумел подхватить его из седла и привез в город. На двор Вершка поехал теперь, а Вершко соленый пот сечи со слезами радости на щеках размазывал, следом бежал за конем.

Постепенно люди стали расходиться по своим подворьям, и гомон поутих, только жены плакали над павшими, да ревели со страху малые дети. Сурово, в молчании стояли над погибшими сородичи, а оружие держали в руках, будто сеча все еще не кончилась для них и после малого роздыха предстояло выйти на судное поле мстить за убитых.

Ратай Антип и закуп Могута проводили отца Михайлу до ворот родного подворья, где встретил их старейшина Воик, прямой и вытянутый, с посохом в руке. Вольге показалось, что старейшина, увидев рану на голове сына, не опечалился, а даже лицом просветлел. Отец Михайло ему на это сказал:

– Не было, отче Воик, у наших дружинников, да и ратников тоже, крови на спине. Кто и пал, так только приняв удар в грудь.

Старейшина Воик молча посторонился, пропуская их во двор, откуда доносился вкусный запах вареного мяса. И только прикрывая дверь за собой, Вольга мельком взглянул на небо и подивился: на востоке уже полыхала кроваво-красная зарница наступившего рассвета.

* * *

– Сотника ко мне! – взъярился Тимарь, когда узнал, что на северной стороне лагеря погибли почти все поводные кони.

Бородой по траве – так взбирался на холм насмерть перепуганный сотник Осташ. Это его нукеры в минувшую ночь охраняли табун возле проклятого оврага. Не зря говорил на днях один из его нукеров, что видели в том овраге страшное чудовище. Не его ли это проделки? Осташ взбирался на холм, задыхался запахом истоптанной полыни и нащупывал под епанчой кису с дирхемами: если каган будет сильно гневаться, то придется пожертвовать арабским серебром и тем спасти голову!

Сотник едва поднял глаза от светло-сизой полыни, как увидел рядом с Тимарем Тарантула со скрюченными пальцами на рукояти меча. Поймал взгляд Уржи, и ему стало дурн о. Торопливо простер руки к ногам кагана и заголосил:

– О великий каган! Мы всю ночь не смыкали глаз, – соврал Осташ. – Но откуда упали эти злые духи, никто не знает!

Тимарь даже подпрыгнул на месте, будто из-под бархатной подушки нежданно взвилась гремучая змея.

– Как! Ты даже не знаешь, откуда на тебя урусы свалились? – Тимарь выкрикнул эти слова с хрипом и плетью изо всех сил ударил лежащего у ног сотника. Осташ завыл от боли и передернулся всем телом. Из старой епанчи – знал, что будут бить! – клубом поднялась серая, пропахшая потом пыль. Тимарь отступил на шаг, озлился еще больше. Седые усы дергались, как у разъяренной рыси.

– Беспородная свинья! – и снова ударил по широкой спине, согнутой в рабской покорности. – Ты нарочно извалялся в пыли!

– Пощади, о великий каган! – молил сотник. – Пощади! – К ногам молча стоявшего Тарантула упала тяжелая киса. Звон серебра был услышан. Поднятая для нового удара плеть опу стилась уже почти безболезненно. Тимарь пнул сотника сапогом в бок.

– Ступай прочь, сонная старуха! Отныне тебе не нукеров водить в набеги, а быть конюхом при уцелевшем табуне! Ступай, или я срублю твою глупую голову! – Тимарь бросил плеть и вошел в шатер, по привычке закусил правый ус и задумался, уставясь в красный рисунок ковра. Он забыл на время о присутствующем в шатре сыне, об избитом сотнике и о брате Урже, который молча поднял кису с серебром. Вот уже сколько дней стоит он, Тимарь, со своими полками перед Белгородом! Стоит, как резвый конь, привязанный к дереву, а добычи все нет. Ни ему, ни войску! Каждый день прибывают к Белому Шатру дозорные заставы и говорят, что окрестные пахари сходятся к Киеву, да и сам Киев не без защиты оказался, как уверял его в этом по сланник византийского императора Торник. Туда, на Киев, звал идти сразу же от Роси и князь Анбал. Он кричал, что урусы из Белгорода не будут страшны печенегам, побоятся сойти со стен в поле.

– Вот теперь и видно, страшны ли урусы из Белгорода, – со злорадством пробормотал Тимарь, вспоминая, как трясся от злости Анбал, когда увидел своих нукеров, бегущих среди ночи на зов князя пешими. – Жаль, что и сам Анбал не подвернулся спросонок под меч бородатого уруса! Куда как спокойнее было бы ему, кагану… Вот если бы Анбалу удалось посечь урусских конников у брода, не дать им укрыться за стенами! Но что за польза теперь об этом горевать? Анбалу такой промах тоже зачтется, при первом же случае.

Торопливый стук копыт нарушил мысли Тимаря. Донесся снаружи чей-то встревоженный голос – человек просил встречи с каганом, потом о чем-то шептался с Уржей у края Белого Шатра. Тимарь, поглядывая на насторожившегося сына Араслана, услышал приглушенный приказ брата:

– Об этом молчать, иначе на себе прознаете, что не зря зовут меня среди нукеров Тарантулом! Головы поснимаю! – И смутное беспокойство подкралось, подобно безмолвной змее, к самому сердцу. Не успел Тимарь даже прикинуть, что за тревога может нагрянуть к нему, как в шатер осторожно вошел Уржа, прикрыл за собой тяжелый бархатный полог, чтобы заглушить слова, сказанные здесь не для чужих ушей. Лицо у брата сумрачное, обеспокоенное, губы жует, задумавшись.

– Гонец из Саркела прибыл, – чуть слышно проговорил Уржа. – Урусы из Тмутаракани собирают дружину. Куда выступят? На косогов ли, а может, и на наши южные вежи ударят? Повелел я спешно слать нам вести о движении тмутараканцев.

Тимарь тяжело опустился на бархатную подушку, застонал:

– Удача покидает нас, брат, что делать будем? Прознают князья об угрозе своим вежам, начнут требовать, чтобы мы обезопасили свои земли на случай нападения тмутараканцев. А это значит – надо оставить Русь, уйти без чести, побитыми!

Уржа нервно сжал пальцы в огромный кулак, потом разжал его и ударил ребром ладони по своему колену, что-то решив про себя. Покосился на молчаливого Араслана, усмехнулся: «Каков княжич! И слова не вымолвит, молча слушает да на ум берет в будущую жизнь. Этот будет настоящий князь степи! Дожить бы до тех лет». Тимарь же сказал, успокаивая:

– Созови князей, брат, и объяви, что пришла пора брать Белый город мечом. Если возьмем – будет добыча. А не возьмем, так станем повод искать с честью уйти домой. Тогда сошлемся на угрозы тмутараканцев или еще что придумаем. Я же тем временем подумаю, как вырвать когти из лап Анбала. Горяч молодой князь, на чем-нибудь да оступится. А мои нукеры подстерегут.

Молодой княжич Араслан цокнул языком, пальцами провел по верхней губе, где чуть приметно пробивался первый мужской пушок. Уронил затаенную мысль:

– Урусы стрелой могут князя взять из кустов… К полудню, когда у шатра собрались князья, Тимарь не сдержался, накричал на военачальников: не смотрят за своими полками, дозорные проспали момент выхода урусов из крепости, не подняли войско по тревоге, не уберегли поводных коней. Теперь надо посылать нукеров и пастухов в степь за конями, а когда-то из степи они придут на Русь…

– А теперь скажите всем нукерам, что через три дня мы идем на эти проклятые стены. Там ждет нас полон и богатая добыча! Урусы теперь ослабли от голода. Пусть нукеры запасутся веревками вязать непокорных пахарей! Первыми на стены пойдут твои люди, князь Анбал! Твоим батырам только и карабкаться по лестницам, спешенным!

Сказал и увидел, как зло глянул на него молодой внук Кури, но смолчал, чувствовал за собой вину перед войском.

«Прав Уржа, – подумал про себя Тимарь, когда князья безропотно разъехались к своим полкам. – Впереди пойдут самые смелые. И они принесут победу и добычу своему кагану. А мертвого врага всегда можно оплакать…» – и Тимарь не без удовольствия представил в эту минуту у своих ног окровавленное тело красивого молодого князя.

Потом он приказал позвать грека Торника и, когда тот, встревоженный таким нежданным вызовом, явился и согнулся в поклоне, сказал спокойным, вкрадчивым голосом:

– Прошу тебя, мой многоопытный советник, проследи, чтобы князья изготовили для штурма Белого города все, как в войске пресветлого властелина могущественной Византии.

Иоанн Торник облегченно вздохнул: зря тревожился, идя к кагану, просьба несущественная. Склонился в глубоком по клоне, подумал с невольным беспокойством:

«Вот и я уже взят в услужение этим жестоким печенегом, стал его подручным. И пожалуй, первым ответчиком, если что выйдет не так, как задумано нами вместе. Увы, император не простит мне, если уведомится как-то, что это я навел печенегов на Русь. А посему свидетелей и доглядчиков за спиной мне держать никак нельзя. Придется избавиться от них руками кагана. Пока же надо довершить начатое. Если падет теперь Тимарь, обвиненный в неспособности водить войско, кто знает, как поступят со мной другие князья? Лишить могут не только приобретенного в Киеве скарба, но и живота».

Потому и ответил на просьбу кагана с видимой охотой и готовностью услужить по мере сил:

– С великой радостью посодействую князьям в приготовлении к штурму крепости, о пресветлый каган. Надеюсь, что и князья приложат старание, исполняя волю пресветлого повелителя.

Каган молча кивнул головой, поймал языком правый ус и уставился тяжелым взором в красный ковер. Молодой княжич Араслан насупленно взирал из-под тонких черных бровей на Торника, который замешкался выйти из шатра.

«Волчонком смотрит княжич, недоверие в глазах, – растерянно подумал Иоанн, а мысли вновь вернулись к своим заботам. – Если что-то сорвется там, в Константинополе, и жестокий Василий достанет меня, скажу так: «Опоздал я к Тимарю с твоим словом, божественный император, уже в походе застал печенежское войско. Не принял Тимарь слов о мире с Русью: трудно двум барсам делить место охоты в одном суходоле – таковы были слова печенежского кагана!» Ишь как зыркает глазищами молодой наследник! Мне с ним, видимо, общего помысла не сыскать… Анбал куда как приветливее» – так думал Торник, когда неспешно – не будет ли от кагана еще каких слов? – с многочисленными поклонами покидал Белый Шатер.

– Только бы удалось там, у Харитона, – шептал Иоанн, взбираясь в теплое, прогретое солнцем седло. – Я же свое исполнил: печенеги на земле русов.