Текст книги "Фехтмейстер"

Автор книги: Владимир Свержин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 31 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

Тупость владык, делающих историю, зачастую исправляется остротой перьев тех, кто ее пишет.

Джордж Баренс

Пролог

Люди готовы верить всему, что услышат по секрету.

Малькольм де Шазаль

Джордж Баренс покосился на темное окно дисплея. Он недолюбливал компьютеры, подсознательно чувствуя в них конкурента, способного оценивать возможности и считать варианты столь же быстро, как он сам. Утешало лишь одно: техника не понимала, что и для чего она делает. Но ведь в скором будущем могла понять! И потому беззвездная ночь за стеклом монитора радовала корифея отдела разработки Института Экспериментальной Истории, как соловьиное полнолуние какого-нибудь влюбленного юнца.

Никогда в жизни он, в прошлом кадровый разведчик, не мог подумать, что на склоне лет займется писательством. Но неведомо как просочившиеся в печать записки Уолтера Камдейла встревожили руководство и подвигли на создание своеобразной «литературной завесы» вокруг деятельности института. Баренс тогда не смог отказать отцам-основателям в просьбе применить свои таланты, дабы придать россказням об институте вид чистейшей беллетристики, и неожиданно для самого себя принялся за писание книг. Успех первого произведения, которое он назвал «Время наступает», привел ареопаг мудрейших к убеждению, что Баренсу следует продолжать свои литературные опыты. И теперь…

Окинув еще раз придирчивым взором свой кабинет, выдержанный в несколько чопорном викторианском стиле, он удовлетворенно кивнул, поправил отточенные перья в бронзовом чернильном приборе и достал из ящика стола серую картонную папку, взятую утром в архиве.

С первого листа на Джорджа Баренса глядел молодцеватый ротмистр лейб-гвардии конного полка Российской армии. На снимке офицер картинно опирался на обнаженный палаш; рядом, венчая гипсовую колонну, красовалась его каска с изготовившимся к полету золоченым имперским орлом. Баренс придвинул стопку белых листов, провел рукой по верхнему, то ли для того, чтобы почувствовать фактуру и дыхание бумаги, то ли просто разглаживая и без того ровный лист, а затем одним росчерком вывел лаконичную надпись: «Фехтмейстер».

Ровные строки отчета стационарного агента красовались перед ним, скрывая за показной четкостью букв и картинным равнением красных строк накал страстей, еще недавно сотрясавших один из ближних миров. Очень ближних. Находящихся в опасной близости.

Как писал великий российский поэт:

У истории нет указателей «Осторожно! Крутой поворот!»

Джордж Баренс поймал себя на мысли, что эту фразу частенько произносил острослов Лис во время традиционных кулуарных дебатов. Но слава Богу, или, быть может, слава человеческому разуму, теперь существовали те, кому иногда удавалось проложить, или вернее, подравнять дороги истории.

Еще чуть помедлив, Баренс вывел витиеватые строки эпиграфа: «Тупость владык, делающих историю, зачастую исправляется остротой перьев тех, кто ее пишет».

Глава 1

Если вам никто не угрожает, значит, вы никому не опасны.

Эжен-Франсуа Видок

Январь 1915 года все никак не мог решиться на что-то определенное. Морозы сменялись оттепелями, метель вдруг как по команде переходила в дождь, а затем в колючую злую морось со снегом и порывистым ветром, заставлявшим поднимать воротники и кутаться в шубы. Конечно, тех, кто мог себе позволить носить шубы.

Подполковник Лунев взял от станции извозчика-троечника, в отсутствие гуляющей публики коротавшего время в ожидании приезжих господ, желающих пронестись по улицам Царского Села по-русски, с ветерком. Краснощекий парень в черной шитой золотом поярковой шапке, украшенной павлиньими перьями, в армяке с тиснением по борту, – записной лихач из тех, кого в родном Киеве именовали «ачкасами», щелкнув в воздухе кнутом, во весь опор погнал ухоженных серых рысаков по размякшему снегу.

Неведомо отчего имя татарских князей Ачкасовых пристало к разухабистым извозчикам, видать, быструю езду некогда грозные повелители ногайских степей любили еще более, чем воспетый Гоголем русский. Это словцо, вдруг пришедшее из недр памяти, из полузабытого отрочества и юности, отчего-то вызвало у подполковника светлую, под стать общему настроению, улыбку, изгоняя робость перед грядущей встречей.

Притаившиеся у обочины гимназисты в кургузых шинельках с радостным воплем «ура!» принялись забрасывать мчащийся экипаж заранее изготовленными снежками. Кто знает, с кем сражались они в своих мечтах, возбужденных цветными военными литографиями из журнала «Нива», но только ни хлопанье витого бича, ни суровый окрик возницы: «Ужо я вас!..» – не могли остановить их буйного веселья.

В январском воздухе неистребимый ничем висел смолистый запах недавнего Рождества с его веселыми шалостями, играми и ожиданием счастья. Святки подходили к концу. И стар, и млад валили на улицу, торопясь надышаться свежим воздухом в преддверии крещенских морозов. В этом году едва ли не всем грядущее счастье представлялось скорым и убедительным разгромом коварного врага, посмевшего нагло покуситься на землю братьев-славян, на землю родного Отечества. Как бравурно предвещали газеты, долгожданная победа уже совсем близка!

Платон Аристархович Лунев не верил самозваным оракулам, предсказывающим скорый разгром полчищ супостата, впрочем, и каким-либо иным прорицателям тоже не верил. Но сегодня он был вынужден согласиться с чернильной оравой торжествующих борзописцев. Вслед за детским «ура!» над Царским Селом отдаленным эхом ему слышалось другое – многотысячное слитное, сметающее врага с пути русских штыков…

Всего несколько дней тому назад самое кровопролитное за всю историю русско-турецких войн сражение под Сарыкамышем было завершено блистательной победой российского оружия. Для него, начальника контрразведки 2-го Туркестанского корпуса, во многом это была личная победа. И деяние сие, судя по нынешнему вызову государя, не ускользнуло от неусыпного отеческого взора Его Императорского Величества.

Чуть прикрыв глаза, подполковник Лунев глядел в серое небо и точно воочию ясно видел перед собой иное: лазурный небосвод Кавказа, исчерченный белыми зубцами горных вершин, и дым разрывов, змеями извивающийся между скал…

«Тпру-у-у!» – извозчик натянул вожжи. У ажурных чугунных ворот дворцовой ограды, близ непременной полосатой будки, перетаптывались с ноги на ногу часовые в шинелях лейб-гвардии Преображенского полка. Вызванный к воротам дежурный караульный начальник придирчиво оглядел царский рескрипт, удостоверился в его подлинности и, козырнув, велел степенному унтер-офицеру сопроводить его высокоблагородие во дворец.

Подполковник Лунев чуть заметно поежился, придерживая отброшенную ветром полу шинели, искренне надеясь, что это движение не заметно со стороны. Впервые ему предстояло увидеть государя столь близко. Платону Аристарховичу вдруг вспомнилось, как в далеком детстве у родительской елки, увешанной сластями и ватными ангелами, он, затаив дыхание, загадал побывать на рождественских празднествах у самого государя. Кто бы мог подумать, что его детской мечте суждено было сбыться в такой тяжелый для Отечества час?

Огромный тронный зал, облитый золотом, словно торт глазурью, производил впечатление тем более сказочное, что посредине его сейчас была установлена высоченная разнаряженная ель. Правда, совсем недавно Святейший Синод осудил нелепый обычай ставить в дому и украшать на Рождество хвойное дерево, как языческий, немецкий и рассейскому народу чуждый. Но, сказывали, Божий человек Григорий Распутин, прослышав о том, пожал только плечами и сказал: «Несуразицу удумали!» Этого было достаточно. К вящей радости великих княжон и наследника цесаревича, ель стояла, переливаясь цветными огоньками свеч, отраженных в расписных стеклянных шарах.

Ничего в этом сказочном зале не напоминало бы о войне, когда б не группа старших офицеров, смиренно дожидавшихся выхода императора. Одного из них Лунев знал по Академии Генерального штаба, еще с одним доводилось встречаться лет десять назад, в русско-японскую войну. Едва негромкий их разговор после обычного приветствия начал обретать легкость и почти душевность, суровый оклик дежурного флигель-адъютанта призвал господ офицеров приветствовать государя. Вытянувшись, как и все прочие, во фрунт, Лунев гаркнул слова приветствия и широко открытыми глазами уставился на вошедшего в огромную залу Николая II.

Если бы вдруг в этот миг здесь оказался чужеземец, прежде никогда не бывавший в России, он вряд ли бы уразумел с чего весь этот шум. Государь всея Руси был облачен в полковничий мундир старейшего полка российской гвардии, того, что ныне стоял в карауле у царской резиденции. Его грудь скромно украшал единственный орден, небольшой белый крестик святого Георгия, что еще более роднило его облик с прочими старшими офицерами.

Подполковник Лунев вдруг осознал, что невольно чувствует легкое разочарование, хотя, в сущности, и сам толком не может ответить, чего, собственно, ждал от императорского выхода.

В шеренге офицеров, выстроившихся перед государем, он стоял третьим, бок о бок с рослым конногвардейцем с длинным, нервным лицом. Лунев прежде уже читал о нем в газетах. Его атака на германские позиции у Каушена увенчалась захватом вражеской батареи, изрядно досаждавшей нашей гвардейской кавалерии. Теперь он гордо выпячивал широкую грудь с таким же, как и у самого Николая II, вожделенным для всякого офицера знаком воинской доблести. Первым в этой войне. Подходя по очереди к каждому из гостей, августейший преображенец крепко пожимал счастливцу руку, благодарил за доблестную службу и вручал новенькие золотые полковничьи эполеты с вензелем, а вместе с ними и флигель-адъютантские аксельбанты.

О чем-то подобном начальник контрразведки 2-го Туркестанского корпуса догадывался еще неделю назад, когда, передавая ему запечатанный конверт, новый командующий Кавказской армией, словно оговорившись, назвал его полковником. И все же теперь сердце его стучало, будто сегодня он получал первые в своей жизни погоны.

– А вы, Платон Аристархович, стало быть, нынче только с Кавказа? – после дежурного поздравления то ли спрашивая, то ли утверждая, поинтересовался государь, останавливаясь перед ним.

– Так точно, Ваше Императорское Величество! – молодцевато, как много лет назад в юнкерском строю, отрапортовал Лунев.

– Ну, полноте, полноте кричать, – чуть поморщился Николай II. – Не на плацу ведь. Доблестный генерал Юденич, – без перехода негромко продолжил он, – пишет о вас более чем лестно. Будто бы едва ли не половина заслуги в изгнании башибузуков Энвер-паши из российских пределов принадлежит именно вам.

– Это сильное преувеличение, ваше величество, – запинаясь от волнения, проговорил новопроизведенный полковник.

– Ну, милейший Платон Аристархович, что уж вам-то тушеваться, – с благожелательной улыбкой покачал головой император, – пред врагами Отечества нашего не оробели, а уж здесь и подавно не след! Впрочем, понимаю вашу скромность. Похвальбой врага не бьют! Приглашаю вас, господин полковник, нынче отобедать у меня. Тогда подробнейшим образом мне все и расскажете. Об армии своей, о ее героях я должен знать все достоверно, из первых уст.

Лунев кожей поймал на себе чьи-то завистливые взгляды, обжигающие, точно пролетевшие рядом пули.

– Почту за честь, ваше величество.

После трапезы, простой и обильной, Николай II пригласил заметно осмелевшего полковника Лунева к себе в кабинет и, велев званому гостю запросто усаживаться напротив у застеленного картой бильярдного стола, принялся слушать его рассказ. О геройской обороне Сарыкамыша, о стойкости генерала Юденича, о весьма ловкой операции контрразведки, заставившей Энвер-пашу рассредоточить силы перед самым наступлением… Государь кивал в такт словам, казалось, думая при этом о чем-то совсем ином.

– И что же, этот самый Энвер-паша, мнящий себя Наполеоном Востока, и впрямь желает объединить под своей рукой все земли Османов, Кавказ да к тому же еще Туркестан? – удостаивая повествователя вопросом, вновь заговорил самодержец.

– А также многие другие земли, ваше величество, – не замедлил с ответом Лунев. – Что и говорить, в этих краях и впрямь неспокойно, и если срочно не предпринять решительные меры, более чем возможен серьезный мятеж диких туземцев в наших восточных губерниях. Однако сейчас именно это настроение дало нам возможность играть на непомерных амбициях турецкого полководца и ввести его в заблуждение относительно…

– Да-да, – кивнул Николай II, обрывая рассказ контрразведчика о ловком шпиле, стоившем туркам желанной победы. – Все, что вы говорите, весьма занятно, но, ежели начистоту, я хотел поговорить с вами о другом.

Полковник Лунев сделал каменное лицо, чтобы скрыть досаду. Операция против Энвер-паши была предметом его личной гордости. Но воля государя есть воля государя.

– Прошу вас понять, господин полковник, понять и накрепко запомнить: дело, о котором я теперь стану с вами говорить, щекотливое и в высшей мере конфиденциальное. О сути его не должен знать никто, исключая вас и меня. Вы мне были рекомендованы как человек опытнейший в своем деле, да и сам я помню заслуги ваши в активном противодействии японским шпионам в годы прошлой войны и не столь давней смуты. Потому я целиком полагаюсь на вашу скромность, преданность и честность, и никак не менее на мастерство в своем ремесле, многократно до сего дня выказываемое.

Лунев молча смотрел на государя, понимая, что всякие его слова в этот момент излишни. Он весь обратился в слух, стараясь не упустить ни единого слова, быть может, уже таящего ответ на еще не произнесенный вопрос. Между тем император продолжал:

– Нам стало известно, увы, почти случайно, что в стране вновь пробиваются ядовитые всходы заговора. И это в дни, когда Россия изнемогает, сражаясь против жестокого врага! Более того, на сей раз, к величайшему сожалению, речь идет не о пролетариях и землепашцах, смущаемых пустыми речами всякого рода фанфаронов, социалистов и либеральных глупцов. Теперь скверна зародилась где-то здесь, в непосредственной близости от трона. По сути, ныне я не могу верить никому, исключая, понятное дело, семью и нескольких самых верных, преданных мне людей. Но и в этом случае нельзя быть до конца спокойным. Ибо, как сообщает наш источник, к заговору могут быть причастны даже кое-кто из великих князей.

Такое положение дел воистину нетерпимо! – Николай II встал, прошелся по кабинету и остановился у небольшого столика, сервированного на двоих. – К чему, я вас спрашиваю, победы над германцами, австрияками и турками, когда враг уже здесь? – Возбужденный собственной речью император для убедительности хлопнул ладонью по темной палисандровой столешнице, заставив жалобно звякнуть серебряное блюдо с фруктами. – Как вы сами понимаете, мы должны немедленно пресечь злоумышления наших врагов. Сугубая решительность и бескомпромиссность! Здесь у меня вся надежда на вас.

– Слушаюсь, ваше величество! – резко поднимаясь с обитого светлым атласом кресла, отчеканил Лунев, силясь унять внезапное сердцебиение. – Сделаю все, что в человеческих силах!

– Итак, Платон Аристархович, – вновь делая знак садиться, заговорил император. – Мне не хотелось бы огорчать достойнейшего командующего моей Кавказской армией генерала Юденича, который просит вас к себе начальником контрразведки, но, увы, придется. Нынче же вы будете зачислены офицером для особых поручений в мою походную канцелярию. Я даю вам полную свободу действий. Начальник моей личной охраны полковник Спиридович еще утром получил распоряжение оказывать вам, господин полковник, все необходимое содействие. Такие же рескрипты нынче получат полиция и жандармерия. Расходы по этому делу я беру целиком на себя, дабы не обременять казну и не вдаваться в лишние дебаты. Мне нужен результат. Чем скорее, тем лучше. Особо же полагаюсь на ваше умение хранить тайны.

– Я могу ознакомиться с документами, на основании которых строятся такие… – полковник Лунев замешкался, подыскивая слова, – тяжелые подозрения? Если, конечно, подобные документы вообще имеются.

– Имеются, – кивнул Николай, досадливо кривя губы. – И вы с ними непременно ознакомитесь.

* * *

Всю обратную дорогу полковник Лунев размышлял об услышанном и увиденном. Начавший падать снег быстро превратился в густую метель, и поезд тащился медленно, словно впереди шел кто-то с лопатой, расчищая заметенные рельсы. Заглянувший было проводник негромко предложил чай, но, увидев, что полковник в новеньких золотых эполетах и при флигель-адъютантских аксельбантах погружен в собственные мысли, поспешил ретироваться, дабы не тревожить его высокоблагородие.

Царскосельская железная дорога, связывавшая Санкт-Петербург, или как его теперь величали – Петроград, с любимой резиденцией государя и его семьи, постоянно видела в своих вагонах весьма значительных персон и потому вполне оправданно могла гордиться предупредительностью и сообразительностью служащих.

Сейчас вагон был едва ли не наполовину пуст. Дачи и загородные дома в эту пору обезлюдели, лишь те, кого служба удерживала вдали от столицы, спешили добраться до ночи к родным очагам.

Платон Аристархович глядел на разгул стихии за вагонными стеклами, пытаясь ответить на самый банальный вопрос: «Почему я?» Почему именно ему, военному контрразведчику, а не хранителям державного покоя – жандармам, или на худой конец дворцовой полиции, нынче поручено разбираться с этим заговором? Да, за ним числилось несколько дел весьма щекотливого свойства, неизменно завершавшихся победой. Он не был новичком в тайной войне сильных мира сего… И все же, почему он?

Впрочем, к чему мудрить, отрешение законного государя от власти, какими бы благими намерениями оно ни прикрывалось, есть несомненное государственное преступление. Теперь же, в часы войны, это еще и преступление военное. А стало быть, кому, как не военной контрразведке, им заниматься? Логично? Вполне! Значит, сомнения прочь, господин полковник, и марш-марш!

Первым делом надлежит сформировать группу из людей надежных, проверенных и знающих дело наилучшим образом. Знать бы только, где ж таких нынче сыскать? Старые испытанные соратники как один в действующей армии: кто вот так, как он, в контрразведывательных отделениях, а кто и попросту строевыми офицерами.

Великая беда для России – отсутствие правильных разведывательных и контрразведывательных служб. Все случайно, все кавалерийским наскоком. Сегодня ты состоишь при Особом Делопроизводстве главного управления Генерального штаба и решаешь, быть может, участь державы, а завтра – начальственный ветер переменился, и ступай полком командовать!

Лунев неспешно перебирал в памяти имена тех, кто мог бы сослужить добрую службу в этом непростом деле… Нет, никого.

Хотя, впрочем, почему же нет? Платон Аристархович невольно улыбнулся. Пред внутренним его взором возникла тучная фигура забавного человечка, напоминавшего небольшой монгольфьер в золотом пенсне. Сходство увеличивалось еще и тем, что коротышка пыхтел при ходьбе, точно горелка под воздушным шаром. Звался сей яркий образчик человеческой породы Христиан Густавович Снурре. Коллежский асессор и кавалер. При всей своей внешней непрезентабельности этот потомок шведского вахмистра, взятого в плен еще при Шлиссельбургской баталии, был самым въедливым, самым тщательным архивистом в департаменте полиции. А архивы, как гласила популярная в коридорах Особого Делопроизводства пословица, – есть верная смерть шпиона.

Здесь, кажется, предстояло иметь дело с врагом внутренним. Но – кто знает, кто знает! Наверняка Снурре должен быть в Петрограде. Невероятно, чтоб Христиана Густавовича отправили на фронт, а уж добровольцем представить его – и подавно сверх всяких фантазий!

Стройный ход мыслей Лунева был прерван самым неожиданным и бесцеремонным образом.

– Ах ты, шпионка! – донеслось из коридора. – Ах, гадючье семя!

– Помилосердствуйте, господин штабс-капитан! Да что ж вы такое делаете-с?! – Второй голос, не такой яростный, скорее испуганный, принадлежал давешнему служителю Царскосельской железной дороги.

– Изыди, каналья! – продолжал бушевать неведомый крикун. – Ты что же, с ней заодно?! Родину продаешь, скотина?! На Иудины сребреники позарился?

За дверью послышался вскрик и звук падающего тела.

– Ну вот ты и попалась, паскуда! – разъяренный голос доносился совсем рядом. Лунев готов был поспорить, что неизвестный ему офицер изрядно нетрезв. Он тяжело вздохнул, поднимаясь с обитого темным плюшем дивана, и шагнул к двери.

Картина, представшая его взору, действительно не радовала. У самой двери его временного обиталища жалась к стене невысокая молодая женщина в длинном собольем палантине, из-под которого выглядывал стоячий воротник зеленого с бледно-золотым узором платья. Огромные темные глаза ее смотрели испуганно, и, судя по дрожанию пухлых, хорошо очерченных губ, она готова была разрыдаться, когда б не так боялась своего обидчика.

Несчастный проводник сидел на полу, подвывая и держась за челюсть. Бузотер, подгулявший верзила в новенькой пехотной форме, устремился было к жертве, расстегивая висевшую на поясе кобуру, но вдруг уперся в коренастую, ладно сбитую фигуру Лунева.

– Извольте занять свое место, господин штабс-капитан! – упирая в пьяного офицера жесткий взгляд, процедил тот. – Немедленно!

Глаза дебошира остановились на мундире Лунева. Он качнулся назад, запоздало прикрывая белый крест с черным якорем на груди – знак 199-го пехотного Кронштадтского полка.

– Так ведь шпионка же ж, – куда как менее свирепо пробормотал кронштадтец. – Австриячка!

– Извольте повиноваться! – уже не скрывая раздражения, жестко прикрикнул Лунев. – Австриячка она или же сам кайзер Вильгельм, самосуд чинить вам не подобает!

Зло ворча под нос, самозваный охотник за шпионками уныло ретировался в свое купе.

– Ваше высокоблагородие, – взмолился железнодорожник, поднимаясь с пола, – дозвольте, барышня в вашем купе поедет, а то ведь сами видите, неровен час…

– Да, конечно, – согласно кивнул Лунев, – отчего ж нет? Проходите, сударыня, милости прошу.

Поезд стучал колесами на стыках, будто слепой, прощупывающий дорогу. Проворчав: «Экая мразь!», – Лунев закрыл дверь, собираясь вновь погрузиться в размышления. Его гостья удобно устроилась напротив на диванчике и, открыв ридикюль, достала зеркальце в серебряной ажурной рамке. Стоило ей войти в купе, по нему сразу разлился аромат ландыша, весьма модный в этом сезоне. От всего ее облика веяло наступающей весной, ожиданием солнца и радости. Платону Аристарховичу захотелось, как в годы службы в гусарах, пройтись гоголем перед хорошенькой девицей, рассказать, как нынче пивал чаи с государем, и тот хвалил его и жал руку. Отогнав от себя мальчишеские мысли, контрразведчик нахмурился и отвернулся к оконному стеклу, стараясь не глядеть на спутницу. Однако та вовсе не была расположена ехать в молчании.

– Позвольте полюбопытствовать, как зовут моего спасителя? – произнесла она на русском, довольно чисто, но с заметным акцентом.

«Выговор действительно напоминает австрийский, – про себя отметил контрразведчик. – Понятное дело, отчего штабс-капитан так взъярился». Однако более чужестранного акцента его удивила мысль, вовсе не касавшаяся произношения его новой спутницы. – Замечательно глубокое контральто, – неожиданно для себя подумал он. – Таким, без сомнения, восхитительно петь романсы».

– Полковник Лунев. Платон Аристархович, – поднявшись, представился он. – Флигель-адъютант его императорского величества.

По въевшейся привычке, вскользь глядя на сидящую перед ним молодую женщину, контрразведчик принялся тщательнейшим образом фиксировать для себя ее черты, стараясь попутно угадать род занятий. «Несомненно, хороша собой, причем хороша красотой для здешних северных широт непривычной. Иссиня-черные волосы, живые темные глаза-маслины, вопросительно глядящие из-под длинных ресниц. Так бывают прелестны совсем юные цыганки или же испанки. Но ей-то, пожалуй, лет 25. Тонкие черты лица, смуглый цвет кожи – все это никак не вязалось с образом жительницы Северной Пальмиры и оттого притягивало к себе взгляд, подобно живому магниту. Одета богато: соболя, платье, несомненно, последнего фасона. Одна цветочная эссенция, продающаяся в хрустальном пузырьке, в 10 рублей станет – немалые деньги!».

– Лаис, – представилась незнакомка, протягивая для поцелуя тонкую руку. – Лаис Эстер.

– Вы не россиянка?

– Увы, нет, – покачала головой молодая женщина. – Если вы пообещаете, что не станете кидаться с кулаками, то признаюсь честно, что я и впрямь имею австрийский паспорт. Но это не тайна! Я здесь живу уже десять лет и, поверьте, совсем не моя вина в том, что ваш государь воюет с моим.

– Сочувствую, – любезно улыбнулся Лунев, продолжая исподволь разглядывать спутницу. Той, очевидно, было не привыкать ко вниманию мужчин, и потому, снова почувствовав себя в безопасности, она только улыбнулась в ответ. – Однако, насколько мне известно, подданных императора Франца-Иосифа велено задерживать, дабы затем обменивать на российских граждан, которых война застала на территории Австро-Венгрии.

– Это так, – вздохнула Лаис, – но мне предначертано жить здесь у границы вечных снегов! Таков мой путь. Он записан в Книгу Судеб, и не мне противиться воле создателя воли.

«О Господи! Мистика, – отворачиваясь, скривился Платон Аристархович. – Салонные штучки. Что ж за дурное поветрие!» Как серьезный практик, он не признавал манеры объяснять непонятное еще более непонятным, городить вокруг досужих выдумок турусы на колесах и приписывать схватке богов и потусторонним силам всякий заурядный прыщ. Но, впрочем, экзальтированность натуры вполне соответствовала внешнему облику новой знакомой.

– Конечно, конечно, – чуть заметно усмехнулся Лунев. – Но все же полагаю, в глазах генерала Джунковского[1]1
  Генерал В.Ф. Джунковский – командир Отдельного корпуса жандармов.


[Закрыть] запись в Книге Судеб – недостаточное основание для нарушения высочайших предписаний.

– Ну вот, и вы туда же, – надула губки прелестница. – Послушать вас, так каждый иностранец – непременно шпион!

– Я такого не утверждал, – покачал головой Лунев.

«А впрямь, что, если она шпионка? И вся эта сцена с криками и пьяным рукосуйством устроена специально для того, чтобы установить контакт со мной? С государем мы, конечно, разговаривали тет-а-тет, но если заговор действительно существует и столь разветвлен, как подозревается, наверняка изменники позаботились о том, чтобы окружить императора своими осведомителями. Офицер контрразведки, произведенный во флигель-адъютанты и оставленный при особе императора для неясных „особых поручений“, наверняка должен был привлечь внимание заговорщиков. В таком случае это, как говорится, „сладкая ловушка“. Но если это и впрямь так, то ниточка от госпожи Лаис тянется к неведомым пока мятежникам, а значит, не след прекращать столь ценное знакомство».

– Ну что вы, сударыня, у меня и в мыслях не было представлять вас шпионкой! – Лунев вслушался в звучание собственного голоса. Выходило довольно складно. – Однако же мне хорошо известен девиз шефа корпуса жандармов: «Законность».

– У меня есть весьма влиятельные друзья, – кокетливо улыбнулась Лаис.

«В этом, пожалуй, можно даже не сомневаться. Но для подсадной утки она слишком откровенна, да и австрийское подданство само по себе настораживает. Вряд ли кому-то могла прийти в голову идея использовать для наживки уроженку вражеской державы. Или могло? Контрразведчик наверняка должен заинтересоваться иностранкой, как ни в чем не бывало едущей почти из царской резиденции. А вот, скажем, этот кронштадтец… Помнится, 199-й пехотный полк рядом с Царским Селом не стоит. Там расквартированы гусары, желтые кирасиры и стрелки императорской фамилии…»

– Что же вы меня ни о чем не расспрашиваете? – с ноткой легкой обиды в голосе произнесла дама. – Это даже как-то невежливо. Или я вам совсем не нравлюсь?

– Ну что вы? – поспешил заверить ее Лунев. – Я лишь пытаюсь быть скромным.

– Скромность для человека в аксельбантах – добродетель неслыханная, – улыбнулась девушка. – Хорошо, я избавлю вас от необходимости расспросов. Я знаю, вас удивляет мой внешний облик. Вы находите его необычайным для здешних широт. – Лунев чуть удивленно поднял брови. Сказанное только что спутницей в точности повторяло его недавние мысли. – Вы напрасно удивляетесь. Мне открыт свет прозрения, недоступный обычному восприятию. Я прочла ваши мысли!

«Или слышала слова о своей красоте столь часто, что уже не сомневается в том, что все мужчины думают о ней одно и то же», – мелькнуло в голове Платона Аристарховича.

– Конечно же, слышала. Но согласитесь, ехать молча скучно, а после того, что сейчас произошло, мне просто необходимо выговориться. А вы производите впечатление человека надежного и положительного. Я бы попросила вас рассказать о себе, но до смерти боюсь всех этих пушек, штыков и прочего смертоубийства. Поймите меня верно, я уважаю вашу службу, но… уж лучше я расскажу свою историю, она и впрямь напоминает роман.

– Ну что ж, – пытаясь найти разумное объяснение ее намерению, согласился Платон Аристархович, – сделайте любезность.

– Итак, происхождение мое довольно необычно, а потому требует отдельной повести. Отец мой – известный путешественник и охотник на крупного зверя – князь Лайош Эстерхази. Во время странствий по Востоку он попал в священный город Карнаве, спрятанный от чужих глаз на горном плато Абиссинии. Как вы, несомненно, знаете, в стране этой правят потомки мудрейшего царя Соломона, и самым главным их сокровищем почитается Ковчег Завета. Местонахождение его скрыто от непосвященных. Охранять эту реликвию поручено роду Эстер – спасительницы богоизбранного народа в годы вавилонского плена. Потомки ее обитают в Карнаве среди труднодоступных гор. Прежде скалистые отроги считались неприступными, пока туда не смог добраться мой отец.

По закону нотеров, стражей святыни, его должны были умертвить, и непременно так бы и поступили, когда б не фамилия. Ведь в ее звучании очень легко можно услыхать «Эстер Хазе» – «Дом Эстер». Наши старейшины решили, что, вероятно, сей княжеский род являет собой одну из ветвей рода Эстер. А стало быть, венгерский князь Лайош Эстерхази имел непререкаемое право оставаться в Карнаве до конца своих дней.

Выбирая между смертью и вечным поселением в тайном городе, отец выбрал жизнь. Там он и познакомился с моей матерью, служительницей храма Эстер. И вскоре появилась я. Как и мать, я с детства была посвящена в мистерии храма, но все же отец, который в те годы уже достиг в Карнаве высокого положения, часто встречался со мной, учил языкам и рассказывал о дальних странах, о своих путешествиях.