Текст книги "Лицо отмщения"

Автор книги: Владимир Свержин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 31 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

Глава 10

Если выпить из пузырька с надписью «яд», то рано или поздно почувствуешь легкое недомогание.

Алиса

Бьорн Ингварсен, прозванный Хромая Смерть, уже без малого пятнадцать лет служил новгородскому князю Мстиславу Владимировичу. Из всех даров, которые король по имени Инге прислал в день бракосочетания со своей дочерью, этот медведеподобный воин был, пожалуй, ценнейшим. С младых ногтей он служил у ромейского императора в свите варангов, затем, после ранения, вернулся в родные фьорды и не без успеха попробовал себя в морских набегах. Одним словом, король свейский не мог выбрать лучшего воина, который возглавил бы стражу дочери. Бьорн Ингварсен был немногословен, смотрел на мир исподлобья, знал, пожалуй, все о войне на земле и на море, будь то трактаты византийских полководцев или же саги вдохновенных скальдов.

К тому же он был удачлив, и даже рана от копья, на всю оставшуюся жизнь запечатленная близ колена княжьего воеводы, свидетельствовала именно об удаче. Кому другому она бы стоила ноги. Бьорн же ограничился легкой хромотой, которая ничуть не мешала ему ни в пешем, ни в конном бою.

Год тому назад, когда Мстислав Владимирович овдовел, именно Бьорн Ингварсен отправился ко двору отца княгини, чтобы сообщить это прискорбное известие. И теперь, когда понадобилось склонить короля свеев к помощи бывшему зятю в его многотрудном начинании, лучшего посла и искать не нужно было. Теперь он воротился из-за моря, везя Мстиславу Владимировичу абсолютно ясный и абсолютно утвердительный ответ на его просьбу.

Король готов был помочь и кораблями, и воинами, и, буде нужно, золотом, конечно, в обмен на определенные уступки в захваченных землях. Но разве дело истинного воина торговаться о каких-то там купеческих выгодах и привилегиях? Какой смысл брать за деньги то, что можно взять мечом?

Нынче Бьорн глядел на мужественное лицо Мстислава Владимировича, глядел, как водится, исподлобья, и произносил голосом, не терпящим возражений:

– Король английский своего войска почти не имеет. Все его воины служат не за правду и не за добычу, а лишь за надел с землею и смердами. За тот надел каждый такой воитель, именуемый ритером,[32]32
  Ритер – рыцарь.


[Закрыть] обязан королю отслужить определенный срок. Кто – шесть недель, кто – двенадцать. Чем ближе к собственному наделу, тем дольше служба. От такого войска проку мало. Одно дело, когда враг перед тобою выстроился и ждет, когда же схватка начнется, а когда дружины на него и здесь, и здесь, и там, и сзади, и сбоку наступают, вот тут королевская армия слабину дает. Всякому охота при короле состоять, чтобы при случае наград и богатства храбростью добиться, а не невесть где, невесть под чьим началом бог знает с кем сражаться – честь не велика, а прибыль и того меньше.

– А что, храбры те ритеры? – внимательно слушая умудренного опытом воеводу, поинтересовался Мстислав Владимирович.

– Храбры, княже. Нашего корня. Но и саксы, которых они силою в ярмо загнали, тоже не трусы. Только дай – против захватчика поднимутся.

– Это славно. – Князь задумчиво кивнул. – Стало быть, король свеев подсказывает нам использовать хитрости половецкие – бить сразу во многих местах, от великой сечи хорониться?

– Именно так, мой князь. И то – не глупый совет. Он сам готов послать войско к крепости, именуемой Йорк, ибо эти места его люди хорошо знают и могут обойтись безо всяких проводников.

– Понятно, – неспешно проговорил Мономашич, догадываясь, чем объясняется рвение короля по отношению к этой крепости, а не к иной какой.

– Вот здесь, – Бьорн протянул князю свернутый пергамент, – условия договора, королем свейским предлагаемые. Если будет на то княжья воля, по одному слову твоему он готов прислать хоть две сотни кораблей, да еще полстолько сам к берегам английским отправить.

– Что ж, дельно. – Сын Владимира Мономаха принял из рук воеводы свиток с красной восковой печатью. – Ознакомлюсь без задержки. А ты покуда вели снарядить гонца, может статься, в обратный путь незамедлительно пускаться надо будет.

Взопревший от усердия палач с натугой повернул деревянный ворот, и металлические штыри, к которым были привязаны руки и ноги барона Сокса, разошлись еще на четверть дюйма, доставляя несчастной жертве дикую боль. Пленник заскрипел зубами, но не издал ни звука.

– Молчит. – Пыточных дел мастер развел руками.

– Негодяй, ты, что же, за глупца меня считаешь? – возмутился стоявший чуть поодаль Генрих Боклерк. – Или думаешь, я не слышу, что он молчит?

– Прикажете дальше тянуть? – опасливо глядя на буйного в гневе короля, спросил заплечных дел мастер.

Государь безмолвно приблизился, мрачно поглядел на изможденное лицо Сокса, прокушенную нижнюю губу, налитые кровью глаза и, покачав головой, протянул руку к палачу. Этого жеста было достаточно, чтобы тот бросился к ведерку, в котором напитывалась водой с уксусом спасительная губка. Вытащив ее из ведерка, король старательно протер лицо терзаемого и коротко скомандовал палачу:

– Ступай прочь!

Звероподобный мучитель резво бросился к двери пыточной камеры. Чуть замешкаешься выполнить приказ короля, и на дыбе придется висеть самому. Смерив взглядом улепетывающего палача, король устало опустился на деревянную раму, вдоль которой было растянуто тело барона, и заговорил почти увещевающе.

– Почему ты молчишь, Джон? Чего ты хочешь? Ну подумай сам, что дает тебе это глупое молчание? – Он сделал паузу, вероятно, ожидая хоть какого-нибудь ответа. Однако несчастный продолжал безмолвствовать. – Ну хочешь, я отпущу тебя? Верну тебе замок, дам золота, ты будешь жить в достатке тихо и спокойно, не зная ни в чем нужды. Ни один сосед, будь то нормандский барон или же аббат, не посмеет даже глянуть в твою сторону. Но вот это твое проклятие… – Он сделал паузу и вновь обтер губкой лицо Сокса. Тот прикрыл глаза, и со стороны какой-то миг казалось, что барон впал в забытье. Но в следующую минуту его зрачки вновь блеснули холодной ненавистью.

– Мой сын погиб. Ты знал об этом?

Сокс опустил ресницы, давая понять, что ему известно о несчастье, постигшем монарха.

– Вижу, знал. И что же, смерть Вильгельма доставляет тебе удовольствие?

Сокс молчал.

– Нет, ты не молчи, говори! – В голосе короля слышался прежний яростный напор. – Говори, смерть Вильгельма доставила тебе удовольствие? Ты был рад, что он утонул? – уже прокричал Генрих Боклерк, но тут же осекся. С тем же успехом можно было ругать и поливать хулой ну, скажем, кладбищенскую плиту. – Сними проклятие, Сокс, или скажи, что ты просто все выдумал, что смерть моего сына – нелепая случайность. Я прошу тебя. Ну что тебе заботы в том, что мой отец завоевал вашу землю? Ведь твой отец тоже не стал обнажать меч за юного Эдгара Этелинга и увел свой отряд в Нортумберленд, не правда ли?

И вновь молчание было ему ответом.

– За это мой отец жаловал твоего отца, и ты вырос бароном, а вовсе не рабом. Ты же сам намедни говорил, что ты – барон Джон Сокс, а не какой-нибудь Джон из Сокса. Отчего же теперь ты пытаешься смыть грязь одного греха, совершая другой? Разве я лично в чем-то виновен перед тобой? Ты пошел войной на меня. Я не разорял твои земли, не угонял твой скот, не покушался на честь жены или дочери твоей. Чем же тебе, честный малый Джон, я так не угодил? Разве не я смягчил законы в этой стране, разве не я дал ей порядок, о котором в прежние годы вы не могли и мечтать? Что же до остального, то кто только кого не захватывал. Когда-то и саксы пришли сюда чужестранными завоевателями. Не с ними ли дрался насмерть ваш легендарный король Артур? Все идет своим чередом, так, как должно идти. Отчего же ты, барон Сокс, мешаешь дать стране твоей покой и мир? Отчего своей изменой бросаешь тень на всех соотечественников твоего корня?

Барон Сокс глубоко вздохнул, и кадык на его небритой шее акульим плавником прокатился под натянутой кожей.

– Скажи, что проклятия нет и не было. Покайся, вернись под мою руку. Я даю слово короля, законного короля Британии, что никогда не вспомню тебе этих дней, хоть бы ты прожил еще сто лет.

– Мои дни сочтены, мне нет нужды в твоей милости, – едва шевеля искусанными губами, проговорил Джон Сокс. – Но ты бы и не смог исполнить данное слово. Змеи ползут к дому твоему. Где бы ни преклонил ты главу свою, глаза их следят за тобой. Род твой обречен. И нет спасения ни ему, ни тебе. А теперь, где твои кони, Генрих Боклерк?

Вальдар Камдил сидел на каменной скамье полуразрушенного херсонесского театрона и размышлял о превратностях судьбы. Запущенный вид древних подмостков наводил на грустные мысли. Когда-то здесь располагалась крепостная стена, потом город разрастался, и ее снесли, чтобы построить новую дальше, а на месте античной куртины зазвучали величественные поэмы Гомера и острые сатиры Аристофана. Но и этому пришел конец. И уже в IV веке нашей эры едва-едва обретшее силы христианство гневно осудило творившиеся здесь «бесовские игрища» и в назидание театралам обуянная священным рвением паства воздвигла храм прямо внутри широкого полукруга охваченной трибунами арены. Камдил помнил те времена, когда не стало и храма. Так же, как эти скамьи и найденные поблизости захоронения и остатки кузни, храм стал лишь объектом пристального изучения потомков, а порою вовсе даже и не потомков тех, кто сновал нынче по оживленным улицам этого крупного портового города.

Чувство некоего ложного всезнания задавало размышлениям мессира рыцаря тон возвышенно-печальный, так что он едва отвлекся, услышав поблизости шаги напарника.

– Так, капитан, все зашибись, одно плохо.

– Что еще? – вскинул брови рыцарь.

– В этом городе нет ни одного приличного ресторана, шоб вечером мы могли достойно отпраздновать законный результат нашего маленького трудового подвига.

– Так. – Вальдар сплел пальцы. – А подробнее?

– Не, мне кажется, ты меня в чем-то подозреваешь. Я шо, похож на человека, который способен кого-то безвозмездно обмануть? Вглядись в мой гордый профиль! Ты в силах представить его еще и в фас, и отпечатки пальцев снизу?

– Лис, а если без всех этих красивостей?

– Блин, какой ты скучный! Сидишь тут почти неглиже, и нет шоб, пользуясь случаем, играть мышцой и курортные романы заводить, еще мне нотации читаешь. – Бойкий менестрель упер руки в боки. – Все предельно честно. Небольшая операция по обналичке. Если хочешь, по возвращении в Институт я могу даже записать ее в свою налоговую декларацию, если, конечно, какое-нибудь особое небесное знамение заставит меня ее заполнить… Ладно, как говорил один мой знакомый следователь, «подальше от дела, поближе к прибыли». Мне от тебя понадобится небольшая помощь.

– Не вопрос, – пожал плечами мессир рыцарь. – Но ты же помнишь, я не стану делать ничего такого…

– Не-не-не, такого не надо, сделаем нечто этакое. Я принес тебе… – Лис замешкался, демонстративно впадая в задумчивость. – Даже не знаю, как сказать, финансовую независимость, удачу или просто перо с чернильницей и кусок пергамента. Ладно, не суть важно. Пусть на данный момент это будет только перо, только чернильница и вот этот самый пергамент.

Камдил принял из рук друга невесть где раздобытые «канцелярские принадлежности».

– И… что?

– Я хочу проверить, насколько свежи у тебя воспоминания о сегодняшнем купании. Мог бы ты, выпускник Итона и, не побоюсь этого слова, земляк Гейнсборо, нарисовать изящный пейзаж с тем самым мысом и теми самыми подводными скалами, на которых разбился дромон? Желательно в стилистике Раннего Средневековья, боюсь, до постмодернизма здешние аборигены еще недоросли.

– Могу, но зачем?

– Господи, сэр рыцарь, чего-то ты сегодня с устатку окончательно ничего не вдупляешь! Именно его я обналичивать и буду. Так сказать, шедевр кисти правой руки одного из первых тамплиеров… Эх, не в те времена промышляю! После Дэна Брауна мы б твои путевые зарисовки на такой золотой дождь обменяли, что на любую из его луж можно было до конца дней жить припеваючи! Ладно, мессир, создайте шедевр, только, пожалуйста, по-быстренькому, а то будущий потерпевший, в смысле, клиент, как раз помолиться зашел, и я не знаю, надолго ли хватит его благочестия…

Работа над первым письменным, вернее, изобразительным свидетельством деятельности Ордена тамплиеров приближалась к концу, когда на канале связи прорезался хорошо знакомый голос смиренного монаха-василианина.

– Дорогой племянничек, скажите, будьте любезны, где вас изволит носить?

– Мы это, в цирке, – вмешался в разговор Лис.

– В каком еще цирке?

– Ну, так понятно в каком – в античном!

Стационарный агент Института на мгновение впал в задумчивость.

– А что вы там делаете?

– Ну, я бы сказал, шо ждем представления, но это была бы неправда.

– А что правда?

– Да не, лорд Джордж, никакого криминала. Вальдар тут делает зарисовки, а я его сопровождаю, ну, типа шоб местные не приставали.

– Рисует?

– Тю! А вы шо, не знали? Как по уровню средних веков, он еще здоровски рисует. Если тут где-нибудь поблизости есть институт дизайна, то он может туда преподом устроиться, все какой-то доход, потому шо я выяснял – клоуны в этом цирке не нужны…

– Господи, когда ж ты устанешь нести околесицу?

– Я несу околесицу?! Вас, лордов, не понять! Я, между прочим, говорю о честных способах добычи средств к существованию из местного населения, а вам все не горазд. Вы ж меня буквально толкаете на скользкий и в то же время тернистый путь!

– Какой еще путь? – возмутился Баренс.

– Ну, раз тернистый – значит к звездам, а раз скользкий – значит лед. Шоу «Звезды на льду» смотрели?

– О Господи! – взмолился монах, несколько позабывший за суетой дел земных об Отце небесном. – Сделай милость, немного помолчи и послушай.

– Ну-у, «немного» – понятие растяжимое…

– Вот и растяни его как можно дольше! – отрезал Баренс и продолжил четко и неторопливо: – Архонт Григорий Гаврас принял меня и Никотею или, вернее, Никотею и меня. Рекомендательные письма были в кожаном набрюшнике, заклеенном рыбьим клеем, и потому, слава богу, не пострадали. Конечно, архонт в шоке от известия о смерти младшего сына, и его легко понять. Но он обещал помочь нам добраться до Киева.

– Вам или нам тоже? – вмешался Лис.

– Я не стал акцентировать внимание правителя на подобных мелочах. Архонт выразил готовность помочь жертвам кораблекрушения.

– Знаю я такую помощь, – недовольно пробурчал Сергей. – В течение полугода не допросишься, а потом еще год не получишь. Спасибо его бойцам, вон, уже помогли. – Лис кивнул на рыцаря, делающего последние штрихи на довольно убогой зарисовке берега с выдающимся далеко в море мысом, торчащими из-под воды каменными надолбами и опрокинувшимся кораблем с сиротливо выглядывающей из-под воды мачтой. – Вы только поглядите на этот солдатский секонд-хенд! Буквально гуманитарная помощь НАТО беженцам из Святой земли!

Выданные сердобольными клибанофорами полинялая туника и ветхие штаны несколько скрасили малопристойный вид доблестного рыцаря, и все же придали его облику характер отнюдь не героический.

– Я думаю, ты преувеличиваешь. Наверняка архонт, конечно, без особой охоты, но все же оплатит расходы императорского посольства, в том числе, конечно же, и представительские нужды.

– Это он так сказал?

– Он сейчас разговаривает с Никотеей, о чем точно, я, конечно, знать не могу, но судя по всему, и об этом тоже.

– Ну, вам, ясен пень, виднее, но мне как-то на свои гулять сподручней. Эх, узнать бы еще, о чем эта девица-красавица с тутошним головой беседует!..

– Догадаться нетрудно. Но к чему?

– Ну не просто ж так город Херсонес, шо в переводе с греческого означает «фиг заснешь», переименовали в «город севасты»!

– Это произошло много позже, – раздраженно начал Баренс.

– Лорд Джордж, я старый пугачевец, и не надо мне втирать благовония между ушей! Я в курсе, шо тут все Екатерина намутила, но она ж наверняка была секретный тамплиер и мутила с названиями городов, шоб хто ни попадя не отрыл тут невзначай какую-нибудь чашу Грааля. Ну или тарелу из того же сервиза… О! Простите, лорд Джордж, тут у меня дельце образовалось. Капитан, ты дорисовал? А то вон мой финансовый донор уже отзаботился о душе, сейчас будет заботиться о благах земных. – Лис осторожно взял в руки шедевр неизвестного в этой феме автора. – Замечательно. Буквально Пикассо – чернильный период!

Никотея терпеть не могла вытканные золотом жесткие платья из тяжелой парчи, делавшие ее слегка похожей на резную деревянную фигурку шахматного ферзя. Но положение обязывало, и она носила их с горделивым величием, как и положено высокородной севасте.

– Дядя, это было так ужасно! – распахнув ясные, как горные озера глаза, проникновенно шептала она, прильнув к руке сцепившего зубы родственника. – Должно быть, небеса отвернулись от нас.

– Ты права, – едва сдерживая стон, выдавил Григорий Гаврас. – Мой золотой мальчик! За что, за что они убили его?

– Я не могу судить об этом наверняка, мой дорогой дядя, но… – Она замялась, потупив взор.

– Ну говори же! Отчего ты замолчала?

– Мои слова могут быть неправильно истолкованы вами, я не решаюсь.

– Говори! Клянусь, что бы ты ни сказала, это останется между нами.

– Со мною плыл один воин, его звали Михаил Аргир. Он был влюблен в меня и потому иногда позволял себе сказать то, что в ином случае, возможно, счел бы опрометчивым.

– Михаил Аргир, – задумчиво повторил архонт. – Я знал его. Он был здесь пять лет назад. Тогда он звался Михаил Дука. Мы вместе сражались с печенегами.

– Он говорил мне об этом, – не замедлила с ответом Никотея, внутренне коря себя за то, что не уточнила вовремя боевой путь поклонника. – Но еще он утверждал, что очень скоро станет архонтом Херсонеса, владыкою Феодоро и всех земель, включая Росию и Малую Аланию.

– Что я слышу? – Архонт сурово нахмурил брови.

– Последний год Михаил Аргир был начальником дворцовой стражи, и император весьма отличал его среди других военных слуг. Все это время он умолял меня о благосклонности, а незадолго перед отъездом сказал, что очень скоро будет столь богат и знатен, что дядя Иоанн сам с радостью отдаст меня ему в жены.

– Вот как?

– О да. При этом Аргир утверждал, что с каждым годом дядя Иоанн становится все подозрительнее. Некогда он сам захватил престол силой оружия и теперь всерьез опасается всякого, кто может сделать то же самое.

– Стало быть, император считает, что мы, Гаврасы, набрали чересчур много силы. – Руки архонта сжались в кулаки. – Стало быть, годы верной службы, годы войн с половцами и печенегами не значат ничего.

– А также с персами, – напомнила Никотея. – Михаил Аргир намекал, что Трапезунт тоже будет принадлежать ему.

– Это неслыханно! – Григорий Гаврас ударил кулаком по золоченому подлокотнику. – Какая невиданная подлость!

Никотея замолчала, испуганно глядя на взбешенного родственника.

– Ну что же ты, – правитель бросил на нее гневный взор, – говори дальше!

– Я опасаюсь.

– Я же дал слово. Ну, хочешь, я поклянусь кровью святого предка моего, Федора Стратилата, заключенной в этом кресте? – Он вытащил из-под шелковой туники усыпанный яхонтами нательный крест.

Севаста молчала, глядя расширенными от страха глазами на взбешенного родича.

– Я клянусь тебе, клянусь! Говори, я требую! – продолжал тот.

– Я лишь предполагаю, – неуверенно выдавила красавица, – но быть может, сам император повелел убить юного Алексея, дабы тем самым вызвать мятеж и возмущение меж Гаврасов, чтобы, пользуясь внезапностью, сокрушить и вас, и владыку Трапезунта, как изменников. Когда Михаил Аргир после той ужасной ночи, в которую погиб Алексей, сказал, что очень скоро станет несметно богат и приберет к рукам земли Херсонесской фемы…

– Он сказал это?

– Я встретила его выходящим из тронного зала после разговора с императором. Он сиял, точно новенький солид.

– Подлость, подлость, подлость! – Архонт обхватил голову руками. – Господь моя защита! Какое подлое коварство! Бедный Алексей! Подлость! Я не оставлю этого, клянусь святой кровью Федора Стратилата!

– Я устремилась сюда, чтобы предупредить вас, мой дорогой дядя.

– Спасибо, милая девочка! Никто и ничто не сможет заменить мне Алексея, но отныне в сердце моем ты будешь зваться родной дочерью.

– О! – Никотея прильнула губами к руке архонта.

– Я этого так не оставлю, – вновь процедил правитель Херсонесской фемы, еле удерживая бурлившую в нем ярость. – Смерть Алексея будет отомщена или же я сложу голову, совершая это отмщение.

– Быть может, следует привлечь русов? Они сильны и многочисленны.

– Хорошо бы. Но как?

– Я тут размышляла, пока мы плыли из Константинополя, и хотела открыть вам свои мысли, хотя, быть может, они покажутся наивными такому умудренному опытом правителю, как мой храбрый дядя.

– Отец. Зови меня «отец». Я весь превратился в слух, дорогая.

Герцог Конрад Швабский беспорядочно метался по залу, будто уворачиваясь от десятков стрел, грозящих причинить нестерпимую боль.

– Гринрой, она не хочет быть императрицей!

– И это беспокоит моего принца? – следя взглядом за перемещениями одного из знатнейших и могущественнейших вельмож империи и продолжая уплетать сдобренную шафраном пулярку, ответил человек, к которому обращался Конрад Гогенштауфен. При дворе этот малый носил не бог весть какое высокое звание. Он числился одним из оруженосцев герцога и, хотя уже лет десять как мог претендовать на рыцарские шпоры, пальцем о палец не ударил, чтобы добиться их. Зато он всегда оказывался рядом с кубком вина в руках, когда герцог после турнира возвращался к шатру, чтобы восстановить силы, всегда находил удобное место для постоя и привлекательную девицу для согрева постели.

– Беспокоит – это не то слово. – Герцог резко остановился и упер взгляд в оруженосца, нагло восседающего перед ним с полуобгрызанной ножкой пулярки. – Как ты можешь жевать, когда я с тобой разговариваю?!

– Зубами, – не сморгнув, ответил Гринрой, – честно говоря, я не представляю других способов. – Он неспешно облизал желтые от соуса пальцы и потянулся за наполненным кубком.

– Нет, каков наглец!

– Надеюсь, первейший в ваших владениях. Мой государь должен иметь только самое лучшее. Кстати, мой принц, ни в пулярке, ни в соусе, ни в этом рейнском вине, как вы сами изволите видеть, яда нет. Быть может, составите мне компанию?

– Я не могу есть в такое время!

– Отчего же? Еще вполне светло, и день, вроде, не постный.

– Не делай вид, что ты меня не понимаешь!

– Ну, вас понять мудрено, коли вы сами не понимаете, что происходит.

– Что же, по-твоему, происходит?

– Все очень просто. Вы отчего-то решили, мой принц, что если на женскую головку напялить полпуда драгоценностей, то вышеупомянутая дама будет осчастливлена до конца дней. То есть да, с таким грузом конец дней может наступить быстро… Но, как по мне, вы говорили с ней совсем не о том.

– А о чем же?

Йоган Гринрой всплеснул руками, не забыв предварительно откусить еще кусок ножки.

– Мой принц, о том, что днем и ночью лишь она одна живет в вашем сердце, что ее глаза заменяют вам небесный свет, что, когда она хмурится, даже в самую ясную погоду на вас надвигаются черные тучи… Неужто это неясно?

– Так бы ты мог разговаривать с какой-нибудь пастушкой.

– Честно говоря, не вижу особой разницы. Под платьями у них одно и то же, а платья на них те, которые мы же им и покупаем.

– Что же мне теперь делать? – внезапно теряя запал, с тоской спросил герцог.

– Ну, если в изящной словесности вы, прямо скажем, сваляли дурака, то, видимо, следует показать, что вы – настоящий рыцарь.

– Да, ты прав. Я устрою турнир в ее честь и одержу победу.

– Скорее всего это будет восхитительно, – делая несколько больших глотков, проговорил оруженосец. – Можете также отправиться в Святую землю – это еще больше приблизит вас к предмету обожания.

– Не богохульствуй!

– Да упаси меня Бог! Я лишь толкую о том, что, покуда съедутся рыцари, покуда вы сокрушите их всех, наша добрая императрица уже будет рыдать, вспоминая вас, где-то в Лондоне, или уж как там называется их столица.

– Да, пожалуй, ты прав. Ну так что, что же мне делать?

– Ах, мой принц, что вам делать? – Гринрой поставил кубок и вновь облизал пальцы. – Я бы на вашем месте попробовал пулярку, как я ее пробую на своем…

– Да что ты все о еде?

– Да, кстати, о еде. Рассказывают, что почтеннейший батюшка императора Карла Великого в этих самых местах совершил преотменный рыцарский подвиг. Тут прежде, говорят, обитало чудовище с львиной мордой и длинным отравленным хвостом. Это порождение адской бездны постоянно требовало себе девиц, насколько я могу догадаться, с целью их поедания. И вот этот самый батюшка отыскал логово этого, ну, вы понимаете кого, и, обнажив свой меч, немедленно доказал ему, что он – не девица.

– Кто?!

– Оба. Но победил все же папенька Карла Великого. Правда, вероятно, ему тоже досталось, ибо, как сказывают, отделив хвост от головы, он со злости зашвырнул его в реку. С тех пор в ней такая тухлая вода.

– Ну и к чему ты мне это рассказал?

– К подвигам, к чудовищам, к девицам… Да к хорошему аппетиту, черт возьми!

– Прекрати чер… Ты что же, хочешь сказать, что мне следует спасти девицу от чудовища?

– Я хочу сказать, что, если вы сейчас не отведаете пулярку, вам останется только слушать мои рассказы о том, насколько она была вкусной.

Он лежал на песке, вцепившись намертво руками в какую-то снасть, все не решаясь отпустить ее и не веря в спасение. Когда во время крушения дромона он вдруг увидел падающую сверху рею, то понял, что его последний миг настал, и все же выставил руки, надеясь уберечься от страшного удара. Что было дальше, он помнил смутно – волны, волны, волны. Он то и дело задирал голову, чтобы оказаться выше мутной зеленой жижи и вдохнуть необычайно сладкого в этот миг воздуха. Но волны не кончались и не кончались, а силы, как он вдруг с ужасом осознал, были на исходе. В какой-то миг он потерял сознание и соскользнул с мокрого бревна, только и успев намертво вцепиться в порванную снасть. Холодная вода привела его в чувство, но сил вновь забраться на спасительный обломок уже не было. И все же провидение было на его стороне. В очередной раз теряя сознание, он почувствовал, что вода едва закрывает плечи, а затем в бурунах прибоя показался берег. Теперь он лежал, не в силах надышаться и все еще не веря в чудесное спасение.

– О, погляди, – услышал он где-то неподалеку, – еще одного выкинуло.

– Точно, – вторил ему другой голос, – глянь-ка, экий доспех дорогущий! Видать, кто-то из знатных.

– Вот же повезло!

– Проверить надо, может, и кошель при нем имеется.

– Да тут один доспех чего стоит!

Он открыл глаза и сквозь муть угасающего сознания прохрипел:

– Я – Михаил Аргир.