Текст книги "В горах и на ледниках Антарктиды"

Автор книги: Владимир Бардин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 14 страниц)

Еще раз внимательно оглядевшись, сориентировался по аэрофотоснимку. Снял отсчет с барометра-анероида. Громоздкую коробку этого архаичного устройства я таскал в рюкзаке для определения высот, портативный альтиметр мне достать не удалось. Сделал запись в полевом дневнике. Вот и начался первый маршрут!

Подъем несложен. Поверхность морены, по которой я шагал, была плотной. Местами крупные обломки словно сами собой собирались вдоль узких канавок – морозобойных трещин, образовывая фигуры многоугольников. Их размеры достигали, десятка метров в поперечнике. Когда я поднялся на уступ, с которого открывался хороший обзор, представилось, будто гигантская сеть была наброшена на склон. Попеременное замерзание и оттаивание грунтов на поверхности, растрескивание их в результате колебаний температур, вымораживание каменных глыб, словом, сложная деятельность криогенных процессов, свойственная этим суровым местам, создали такую экзотическую картину.

Камни, по которым я шагал, почти сплошь покрывала коричневая пленка, похожая на окалину. Это был так называемый пустынный загар – признак чрезвычайной сухости, резкой континентальности климата. Многие тысячелетия принесенные льдом обломки подвергались воздействию сил антарктической природы. И в результате на каменистой поверхности, как на лице старого человека, появились характерные черты пережитого. Я шагал, очевидно, по самой старой морене горы Мередит. Оставалось найти ее верхний край, тот предел, которого достигал в прошлом ледниковый покров.

Склон делался все круче и круче. Становилось ветреней и холодней. Морозобойные трещины почти повсюду были запорошены снегом, и оттого их «сеть» стала еще приметней. Встречающиеся на пути здоровые валуны не оставляли сомнения: везде здесь хозяйничал ледник. Долго еще продолжался монотонный подъем, и наконец валуны исчезли. Я вышел к подножию скалистых уступов, остановился, вынул из рюкзака анероид, аэрофотоснимки, карту. Я поднялся на 350 м, а над подножием горы находился на высоте около 600 м. Значит, примерно на такую величину великое оледенение прошлого было в этом месте мощнее современного! Не тороплюсь ли я с выводами? Сразу в первом маршруте хочу решить одну из главных проблем: определить масштабы колебаний ледникового покрова во времени. Не лучше ли пройти выше, посмотреть, что делается там? Смотрю на часы. Нет, если я сейчас попытаюсь достичь вершины, то не успею спуститься к подножию горы. А ведь оттуда снова подниматься на середину склона, где меня будет ждать вездеход. Время встречи-19.00, и его нельзя изменить.

Вот как бывает, когда гонишься за несколькими зайцами.

Отбираю образцы скальных пород. Потом по мере спуска возьму пробы песка и гальки из древней морены. Лабораторные анализы дадут этому материалу объективную характеристику. А пока для себя, в полевом дневнике, я называю эти древние осадки мореной «какао». Окраска валунов напомнила мне незабываемый напиток детства… И вниз, вниз под горку к сияющим льдам ледника Ламберта.

Ниже уровня первой точки, как только кончилась морена «какао», пошел такой хаос каменных глыб, что мне пришлось резко сбавить темп. Среди валунов здесь попадались крупные глыбы песчаников, совершенно отсутствующие в морене «какао». Цвет этой новой волны валунов был серовато-бурый, и мне ничего не оставалось, как назвать ее мореной «кофе».

Подножие склона в том месте, где я спускался, прикрывал длинный снежник. Возможно, он скрывал от меня еще одну самую молодую морену горы Мередит, которая по цвету должна была быть еще более светлой, чем морена «кофе», ведь материал, недавно вытаявший из льда, имеет обычно светло-серый, белесый оттенок.

Снежник привел меня к замерзшему озеру, окаймлявшему эту часть горного массива. Первые шаги я сделал с осторожностью, пока не понял, что опасаться решительно нечего – толщина льда была значительной. Мне предстояло пройти километра два до приметной на аэрофотоснимке лощины. По ней я намеревался подняться как раз к тому месту, где меня будет ждать вездеход.

Иду, внимательно оглядывая склон. В нижней части он крут, если и были тут молодые осадки, то они погребены под сползающим сверху материалом. Даже здесь в Антарктиде следы ледниковой деятельности могут быть завуалированы или стерты современными склоновыми процессами. Об этом тоже должно помнить палеогляциологу, чтобы не допустить ошибки.

Лощина, по которой мне надо подняться, забита снегом. Хорошо, что я в шипованных ботинках, но даже в них прямо в лоб склон не взять, приходится идти зигзагами. А откуда-то сверху уже доносится до меня гул вездехода.

Прибавляю хода. Но не очень-то это удается. Хотя и не слишком много набрал я образцов в первом маршруте, «буксую» на крутом склоне. Пот заливает глаза. Отпущенное мне время истекло. Еще совсем немного, но эти последние сотни метров тянутся так медленно. Не рассчитал я маршрут, опаздываю, задерживаю ребят. Им-то от моих «открытий» ни холодно ни жарко, особенно Будкину, которого интересует космическая геология. И все же каковы первые итоги? Чтобы время не тянулось так томительно, я задумываюсь над этим. Похоже, мне удалось уловить ход основных событий, разыгравшихся на склоне горы Мередит. Древний, самый мощный ледник оставил свои осадки – морену «какао» в 600 м над современной поверхностью льда. Это был его «девятый вал». Потом лед отступил и через какое-то время вновь нахлынул на склоны горы. Но этот «вал», отмеченный мореной «кофе», был уже не столь мощным. Где-то в самом низу, возможно под присклоновым снежником, должны находиться следы еще одного «всплеска» оледенения – самого недавнего. Обнаружить их пока не удалось, но я наблюдал в своей прошлой экспедиции именно три ступени разновозрастных морен на склонах расположенной поблизости горы Коллинз. Есть все основания предполагать, что на горе Мередит ледниковые события развивались сходным образом. Колебания материкового льда имеют, как правило, единый, общий характер, хотя размах их и меняется от места к месту.

Еще одна современная краевая морена находится на самом льду. Но до нее сегодня руки, а если буквально, ноги не дошли. Итак, складывается общая картина ледниковых событий: четыре их этапа. Есть данные и об изменениях мощности ледников, окаймлявших горный массив. Неплохо для первого маршрута, хотя радоваться особенно нечему. Мало установить ход ледниковых колебаний, важно определить, когда, сколько тысяч или миллионов лет назад произошло то или иное событие, иначе ход ледниковой истории можно сжимать или растягивать как гармошку…

Медленно даются мне последние метры подъема. Впереди, высоко надо мной из-за валунов показываются три маленьких человечка. «Ребята вышли навстречу»,– думаю я, и это прибавляет мне бодрости, Прокричав что-то нечленораздельное, человечки исчезают. И снова я ползу один по склону. Но вот появляется грузная фигура Михалыча – он спускается мне навстречу. Никто другой из молодых, даже не Гриша, мой дружок по работе в горах Шеклтона, а Михалыч, ветеран Антарктиды, идет на выручку. Я, конечно, отказываюсь от помощи, сам донесу свои образцы, одолею подъем, не растаю, не сахарный. Но, честно говоря, приятна забота товарища. Здесь, в Антарктиде, каждый жест внимания, равно как и неприязни, остро воспринимается.

Ребята у вездехода корят меня за опоздание, но дают кружку чая – Иван на газовой горелке вскипятил. А я, вместо того чтобы спокойно, по-человечески перекусить, бегу к ближайшему холму – образцы последние взять, мне нужно замкнуть маршрут. Да и озеро тут небольшое образовалось, как раз по контакту морен «кофе» и «какао»: пробы воды обещал я привезти в Москву гидрохимикам.

Мой научный энтузиазм только усиливает всеобщее недовольство. Будкин ворчит, он вообще к моей программе относится скептически. Ребята выговаривают Михалычу: переработали они в маршруте больше 8 часов, налицо нарушение трудового законодательства.

Михалыч только в усы ухмыляется, мне ободряюще подмигивает, его такими разговорами не заведешь. Мне же грустно становится. Смотрю я на ребят, и кто-кто, мой Гриша, который раньше за двоих работал и никогда не жаловался, теперь из-за какой-то пары лишних часов кипятится. А ведь знает прекрасно, что не нормированный у нас день, что действовать в полевом лагере приходится по обстановке, и все здесь решает начальник.

Через час мы уже в лагере. Вот и позади первый маршрут.

Вершина

Второй маршрут Михалыч спланировал на вершину, в дальнюю от лагеря южную часть массива Мередит. Сначала я не собирался туда, хотел начать изучение близлежащих морен, но в последний момент передумал: другого случая попасть на самый верх вездеходом не будет. А ведь вершина, вознесенная над окружающими льдами,– особый мир. Ледники внизу у подножия скребут, обдирают склоны, засыпают их грудами обломков, но даже самые мощные ледяные валы, очевидно, не достигали вершины. Значит, сквозь весь ледниковый период, а в Антарктиде он длится многие миллионы лет, макушки высоких гор сохраняли свое господствующее положение, оставались скалистыми островками в океане льда. Впрочем, не все исследователи с этим согласны. Один из австралийских геологов, работавший в этих местах, утверждал, что оледенение перекрывало даже вершины. Это стало бы возможным, если бы уровень ледникового покрова в долинах был не на 600, а по крайней мере на 800-1000 м выше современного. Или если сами горы в то далекое время были не столь высокими.

Оперировать событиями в масштабах миллионов лет – все равно что решать уравнения со многими неизвестными. И тут неизбежны различные взгляды, подходы, противоречивые концепции. Многие вершины в горах Принца Чарльза имеют сглаженный выровненный характер. Уступ Моусона, например – столообразное плато, да и на горе Мередит есть прекрасно выраженные выровненные площадки.

Когда такие выровненные поверхности встречают внизу под чехлом ледниковых осадков, большинство исследователей без колебаний утверждают, что они выработаны ледником. Это кажется само собой разумеющимся фактом, ведь лед может действовать на породы как бульдозер. А если помножить это действие на время, на те миллионы лет ледникового периода, то рельефообразующая роль ледников будет выглядеть грандиозной. О том, что лед производит могучую работу, можно судить хотя бы по вчерашнему маршруту – весь восточный склон горы Мередит засыпан грудами обломков: все эти миллиарды камней принесены ледником! Нет ничего удивительного, что на основе первого знакомства с рельефом здешних гор сразу же задумываешься, не ледник ли придал многим вершинам выровненные очертания? В прошлой экспедиции, наблюдая горы с самолета, я думал именно так, пока мне не удалось посетить некоторые вершины. Если над этими формами трудился ледник, должны были остаться следы его деятельности – ледниковые штрихи, шрамы, валуны… Ничего этого не было. Развалы остроугольных глыб, формы выветривания на камнях, местами канавки морозобойных трещин… и только…

Составляя первую гляциогеоморфологическую карту района, я не раз задумывался над происхождением основных форм рельефа и решил наконец, что участки плоских вершин являются древними «доледниковыми» поверхностями выравнивания. Такого рода формы встречаются на разных материках. Мне помнились сырты в горах Средней Азии – равнины, вознесенные на высоты в 3-4 км в результате тектонических движений. Их происхождение не связано с деятельностью ледников.

И все же я не переставал сомневаться: вдруг упустил я что-либо в тех давних поспешных маршрутах. Ведь на работу в такого рода труднодоступных точках отводилось совсем мало времени. Можно просмотреть следы ледниковой обработки на вершинах. Порой совсем не просто их обнаружить. Даже там, где в прошлом заведомо находился ледник, не всегда удавалось найти признаки его воздействия на каменное ложе. За примерами далеко ходить не надо – в районе озера Бивер, в нескольких десятках километров от базы «Союз», прямо по соседству с могущественным ледником Ламберта есть такие участки. Почему не сохранилось там следов ледникового воздействие, уничтожило ли их время или ледник вел себя в этих местах совершенно необычным образом – оставалось загадкой. Словом, нельзя было пренебрегать возможностью вновь побывать на вершине.

Озеро Бивер в оазисе Эймери.

…Полтора часа тряслись мы в вездеходе. Занять место на крыше на этот раз никто не пожелал. А дорога оказалась сравнительно мягкой, бежала по навеянным снежникам, которых было великое множество в котловине, отделяющей наш массив от расположенной к западу горы Ланьон. По этим снежникам и вскарабкались почти на самую вершину.

Когда вездеход остановился, глазам предстала унылая равнина, почти целиком занесенная снегом. По ней разгуливал пронизывающий ветер. Из-под снега кое-где торчали каменные столбики, плоские плиты растрескавшихся кристаллических сланцев, словно по чьей-то причуде поставленные на попа. Вертикально поставленные камни – характерная черта каменистых полярных пустынь, где царствуют мерзлотные процессы.

Некоторые выступающие из-под снега глыбы полуразрушены. Выветривание придало им причудливые очертания. Даже Будкин, который не отличается вроде бы особой впечатлительностью, обнаружил среди каменных развалов слона, носорога и парочку крокодилов. Но все эти «скульптуры» образовались из местных пород, и на поверхности их никаких следов ледниковой обработки. Глыбы испокон веков находились здесь, и разрушение их под действием неумолимого времени протекало тут же. В отличие от ледниковых валунов – великих путешественников– эти камни сидни, лежебоки.

Мы прошли около километра по этой однообразной поверхности, пока не выбрались на край плато, к обрывистому склону массива Мередит. Грандиозная панорама, открывшаяся взгляду, подняла наше настроение. И ветер уже не казался таким неприятным. Я смотрел вниз, туда, где проходил мой вчерашний маршрут. Все было как на ладони. Я достал аэрофотоснимок и пометил на нем некоторые ускользнувшие в первом маршруте детали. Граница между моренами «кофе» и «какао» просматривалась отсюда необыкновенно отчетливо, подтверждая вчерашние наблюдения. Я видел, где еще обязательно нужно побывать, откуда отобрать пробы. Словно с высоты птичьего полета осматривал я арену предстоящих исследований. Уже для одного этого стоило совершить маршрут на вершину.

И еще для того, чтобы объять единым взглядом весь горный район. Конечно, более точное представление дает карта, но это совсем другое, мир строгих условностей лишенный объема и перспективы. И одно дело – изучать географию по карте, другое – самому оказаться на вершине и, задыхаясь от волнения, обозревать открывающуюся во все стороны света панораму. Видимость великолепная. Про такую говорят «миллион на миллион». Если бы Земля не была круглой, если бы повсюду был бы такой чистый хрустальный воздух, кажется, не было бы предела взгляду. На самом юге, на ярком фоне сливающихся с небесами ледников, силуэты гор – одни похожи на пни, другие – на пирамиды. Среди каменных исполинов узнаю знакомые очертания горы Рубин, на вершине которой бывал 12 лет назад. Еще южнее, в самых верховьях ледника Ламберта, массивы, до недавнего времени безымянные, а ныне горы Дмитрия Соловьева. Правее, к западу, вспарывает небосвод пик самой высокой здешней горы Мензис – 3355 м, названный в честь одного из бывших премьеров Австралии, крайне правого, кстати, деятеля. Советский геолог и глава консервативного правительства – такое соседство возможно разве что в Антарктиде.

Даль чуть покачивается, плывет перед глазами, притягивает, завораживает своей беспредельностью. С трудом отрываюсь от созерцания, возвращаюсь с высот на землю, к тому, что под ногами и то только потому, что Будкин толкает меня в бок. Его уже давно интересуют довольно странные линии на снимке, сделанном из космоса, как раз этой вершины. Он еще на судне, когда плыли в Антарктиду, мне эти снимки показывал. Что-то вроде гигантской стрелы. О следах внеземной цивилизации, знаках, оставленных космическими пришельцами, можно бы при желании порассуждать. Но Будкин – реалист до мозга костей, к фантастике относится отрицательно. Утверждает, что тектонические трещины под острым углом тут пересеклись, вот и создали стреловидную геометрию. Прав он, конечно. Но поспорить с ним хочется, тем более что обнаружить эту стрелу на местности, так сказать, в натуре, Будкину никак не удается. На снимке плато темное, бесснежное, а сейчас после недавних снегопадов все белым-бело. Под снегом стрела. Нe иначе пришельцы позаботились, чтобы Будкин тайны их не раскрыл.

Будкин понимает, конечно, – большое видится на расстоянии. С высоты человеческого роста гигантскую стрелу не ухватишь, разве что оперение ее в виде канавки под снегом. Он молотком снег роет, а я формы выветривания у края обрыва фотографирую, каменные кружева, созданные природой. Понятно, что ветер – один из главных ваятелей этих форм. Песчинки да и кристаллы снега, несущиеся в ураганном потоке, способны высверливать углубления в скалах. Вода, замерзающая в трещинах и ямках, также немало помогает этой работе. А кроме того, как это ни парадоксально в данном случае, участвуют во всем этом… растения. Хотя есть тут своя загадка. У подножия массива Мередит, где в ветровой тени уютно расположился наш лагерь, нигде никаких следов растительной жизни-голые валуны, а здесь на вершине, на поверхности глыб, едва выступающих из снега, то тут то там цветные пятна – колонии лишайников. Особенно ярко выделяются желто-зеленые пупырышки. Эти золотистые капельки органической жизни, разбрызганные по скалам, подлинные цветы Антарктиды.

Если присмотреться повнимательней (под недоуменным взглядом Будкина я встаю на колени и достаю лупу), видно, как от основного тела лишайника бегут белые паутинки – нити «корешков», прячутся в микроскопические трещины. Другой вид лишайника черно-серой окраски напоминает шелуху подсолнечника. Его куртинки расположились пятнышками вокруг полевого шпата, крупные кристаллы этого минерала в изобилии встречаются в местных породах. Лишайники приникли к камню как пиявки, и если и отпадают, то вместе с частицей породы, оставляя на месте своего произрастания оспины углублений. Теперь даже Будкин не станет отрицать: в горах Антарктиды действуют процессы биохимического выветривания. Конечно, результат их не так ярко выражен, как на других континентах, и не приметен на космических фотографиях.

Будкин, правда, утверждает, что из космоса все можно увидать, даже навозного жука, дело только в масштабе съемки, ее виде и качестве аппаратуры. От космического глаза, по его мнению, не спрячешься ни за облаками, ни под покровом ночи. А лишайники – смехота. К ним он равнодушен. В его понимании это растения вредные, что-то вроде лишаев: опоясывающий лишай, стригущий лишай. Только в данном случае болеют камни. Не иначе, подначивает меня Будкин. На зло мне лишайник

ком сапога подковыривает. Не может не знать он основ ботаники. Или завидует: я как-никак растения обнаружил, а он космическую стрелу так и не нашел. Фиаско потерпел. Для меня же находка лишайников – факт «биографии» горного массива, лишнее свидетельство в пользу того, что вершина, в отличие от подножия и склонов, не перекрывалась ледниковым покровом…

Массив Ланьон

Сегодня дальний маршрут на лежащий километрах в 20 к западу массив Ланьон. Это ближайший к нам сосед, а может, соседка. Значение этого названия никто не знает. Дали его австралийцы, а среди них, известно, выходцы из самых разных стран. Гриша почему-то полагает, что слово французское. В его воображении возникает образ доверчивой, немного легкомысленной, изящной девушки, некой мадемуазель Ланьон.

«Почему мадемуазель, а не мадам?» – не соглашается с ним Иван-вездеходчик и широко разводит руки. Ему по душе женщины более основательной комплекции.

Так и не разрешив их спора, садимся в вездеход. Ноги гудят, голова тяжелая, словно распухшая. Четвертый маршрут подряд. «Погода шепчет» – это из будкинского лексикона выражение. Действительно, на редкость устойчивая погода стоит в нашем районе. Михалыч в точку угодил, когда планировал время работы лагеря. Ему бы синоптиком работать. Только Будкина и погода сейчас не радует. Космические пришельцы по ночам стали сниться. Сидит, голову свою руками держит, чтобы не моталась она на ходу вездехода из стороны в сторону, и тянет грустно с надрывом: «Одесса, мне не пить твое вино, гей-вей, и клешем не утюжить мостовые».

Иван на четвертой скорости идет. Ему Михалыч аэрофотоснимок показал: до самого Ланьона путь ровный, приметный, вдоль моренной гряды, что как железнодорожная насыпь по леднику узкой дугой извивается.

Через полтора часа ребята ссаживают меня у подножия склона. Им дальше, к скалам. Мне опять с валунами якшаться. Вездеход обдал меня снежной крошкой из-под гусениц, качнул, взобравшись на ледяной пригорок, широким зеленоватым задом и исчез. Я снова был один на один с Антарктидой.

Склон горы Ланьон не так крут, как на Мередите. Гряды валунов образовали сумбур холмов и котловин; в них, как в лабиринте, заблудиться можно. Хорошо есть аэрофотоснимки, по ним и ориентируешься, и намечаешь наиболее интересные участки. Меня, конечно, интересует, как на Ланьоне проявилась стадиальность развития оледенения, какие здесь морены. По идее, картина должна быть весьма сходна с той, что на Мередите; «кофе», «какао» и все прочее. Только проверить это не просто. На пологом склоне расстояния между моренами разных высотных уровней куда более значительны чем на крутом. Пешком надо их преодолевать. После вездехода такой способ передвижения раздражает своей медлительностью. А времени в обрез. Через шесть часов договорились мы встретиться у небольшого озера на краю морены. Я просил больше, но Михалыч под давлением рабочего класса блюдет трудовое законодательство– восьмичасовой рабочий день. Никуда не денешься: с проездом туда-обратно набегает восемь часов с гаком.

Начинать маршрут всегда самое трудное. Нужно настроиться, собраться с мыслями, приладить поудобнее фотоаппараты, а их три, причем один широкоугольный «Салют» с институтского склада, не слишком-то приспособленный к полярной обстановке. Кроме фотоаппаратов на шее, за спиной большой рюкзак. В нем образцов пока нет, только коробка с анероидом-высотомером, футляр из-под «Салюта» (казенное добро нужно беречь), мешочки для образцов, нож, оберточная бумага, сверток с провизией: куриное крыло со здоровым куском хлеба – ребята сунули в вездеходе в последний момент. У них-то обед будет в вездеходе с горячим чаем, а мне сухим пайком.

На боку у меня полевая сумка, наискосок через плечо повешена, в ней самое ценное-дневник, аэрофотоснимки, карты, лупа, рулетка, несколько случайно сохранившихся орехов еще из дома и немного сахара-рафинада– мой личный НЗ, если потеряюсь в случае ухудшения погоды. Такое нельзя исключить: опустятся облака, пойдет снег, поднимется ветер – в пяти шагах от себя ничего не увидишь…

И еще в начале маршрута нужно преодолеть инерцию привычки к теплу. В вездеходе было хотя и темно, но тепло и уютно. Здесь же в лицо лупит холодный ветер.

В дальнем маршруте.

На первой же гряде валунов, где я отбираю пробы грунта на минералогический анализ, кончики пальцев словно деревенеют, их начинает неприятно покалывать. Но постепенно гряда за грядой остаются позади, записи в полевой дневник даются все легче, от констатации фактов тянет к обобщениям. Это значит, маршрут вошел в свою колею. И теперь уже не обращаешь внимания на погоду. Только лямки рюкзака под тяжестью все новых и новых образцов все сильнее вдавливаются в плечи… Главное – не подвернуть ногу среди этих нагромождений каменных глыб, стынущих здесь под антарктическими небесами десятки, сотни тысячелетий, а то и миллионы лет.

Пересекая гряды валунов, я словно совершал путешествие в далекое прошлое. События его были сходны с теми, что разыгрались на склоне горы Мередит. Да как же могло быть иначе – горы располагаются рядом. На Ланьоне тоже были морены «какао», «кофе» и еще более молодая, светло-серая, незагорелая под антарктическим солнцем – «кофе с молоком». И следы физического, химического и биохимического выветривания на самых древних валунах тоже были налицо. И тем не менее мой маршрут не был повторением пройденного. Не в первый раз я убеждался: только все, казалось, стало на свои места, сделалось окончательно ясным, непременно наткнешься на неизвестный еще, неразгаданный факт. И потребуются новые упорные усилия, чтобы решить заданную природой головоломку.

В этом и заключается ценность постоянных исследований в натуре. Без полевых работ немыслима географическая наука, в этом случае она неизбежно начинает вырождаться. Кабинетный географ-исследователь-явление унылое, однобокое. Не потому ли мой антарктический наставник, академик К. К. Марков, будучи уже старым и больным человеком, всеми правдами и неправдами использовал каждую возможность для работы в экспедиции. И возвращался из своих путешествий помолодевшим, с новыми мыслями, новыми идеями. Ибо справедливо сказано: «Теория сера, но вечно зелено древо жизни».

Вот и сейчас, в маршруте по горе Ланьон, сложившаяся у меня за годы работы в Антарктиде четкая схема: чем выше в горы от поверхности современного ледника, тем древнее ледниковые отложения, и наоборот, неожиданно пополнилась необычным нюансом.

Удаляясь от края ледника, от места, где меня высадил вездеход, я перевалил вершину моренной гряды и начал спускаться в обширную блюдцеобразную котловину. Я шел вниз, и вдруг морена «кофе», по которой я шагал, сменилась не более молодой, как следовало ожидать, а еще более древней. Я отказывался верить своим глазам: вокруг лежали интенсивно выветрелые, в корках пустынного загара, коричневые валуны морены «какао».

Только внимательное рассмотрение аэрофотоснимков помогло разрешить загадку. Сюда в центральную часть горного массива, хотя и расположенную в понижении, ледники стадии «кофе» и «кофе с молоком» не смогли проникнуть, им мешали окружающие холмы. Дно котловины, которое в свое время захлестнула волна самой мощной стадии, так и осталось не заполненным более молодыми осадками. Это был любопытный пример исключения из общего правила, показывающий, что только непосредственные полевые исследования утверждают истину.

Увлекшись наблюдениями, я спохватился, когда до срока моего возвращения оставалось немногим более часа. А еще хотелось дойти до лежащих в центре котловины озер, взять пробы воды. Нет, это уже не теперь, когда-нибудь в другой раз. Если сбылась моя седьмая Антарктида и я снова в горах Принца Чарльза, может быть, будет и восьмая? Кто сказал, что только молодым по силам покорять Антарктиду? Да, трудно порой бывает в маршруте. Левая нога побаливает на сгибе, дает себя знать операция на венах. Да и не только в этой недавней операции дело. Мы с Михалычем, как не крути, ветераны: сколько экспедиций за плечами. Понятно, что у нас, как у старых солдат, накопилось болячек. Потому и солидными аптечками обзавелись. Но поблажки себе не даем. И только ли мы вдвоем такие? Вот строптивый Будкин, мой ровесник, даже на несколько месяцев старше, а какой запас жизненных сил, какой напор, ни в чем никому не уступит!

Да о каких болячках может идти речь, раз строгая медицинская комиссия дала свое разрешение на работу у полюса! Врачи, ясное дело, тоже люди. Им понятно желание ветеранов не сдаваться, особенно когда у самих пенсионный возраст. Старичок-хирург на медосмотре сочувственно отнесся к моим сединам. Почувствовал, видно, мое волнение. Спросил только доверительно: «Ну как штаны снимать будем?» – «Нет, не будем», – замотал я головой. На том и порешили. А будь на его месте какая-нибудь молодая особа, обязательно заставила бы их снять, из принципа. А что она увидела бы?.. Свежие шрамы от иссеченных вен на левой ноге. И после этого, как не надувай грудь колесом, как не играй бицепсами и трицепсами, плакала бы моя Антарктида! Не состоялось бы седьмого свидания. Так что спасибо тому старичку-хирургу, он-то понимал, что к чему.

Вот ведь как все переплетено в нашей жизни, цепляется одно за другое. Связи и взаимовлияния, пожалуй, еще более сложные и прихотливые, чем в природе. Все замотано в хитрый клубок. Потому и не предугадаешь, как все в будущем обернется. Встретится ли еще на твоем жизненном пути такой вот мудрый доктор?

А пока радуйся тому, что снова на краю света. Лови момент. Шагай с набитым образцами рюкзаком по заледенелой земле. Разгадывай тайны, которые хранит в себе Антарктида.

Ветер теперь дул мне в спину, выталкивал на склон из котловины, устланной древними валунами. Последние километры тяжелы, как и первые. Если вначале сказывается общая заторможенность, то сейчас дает себя знать усталость, но настроение в конце маршрута куда веселей. Остается преодолеть еще две-три гряды, и у небольшого застывшего озера на краю морены увижу вездеход. Он уже наверняка на месте. И по ребятам я соскучился. Как ни благотворно порой одиночество, дичаешь один в маршруте. Словом перемолвиться не с кем. Разве что самому с собой разговаривать, да и то встречный ветер рот затыкает.

Я шагаю и шагаю, глядя только прямо под ноги, чтобы не оступиться. Прихрамывая, берегу свою левую. Так боксер бережет свой побитый кулак, чтобы использовать его лишь в случае крайней необходимости, только в самый решительный момент. Случись что, поди отыщи человека среди этого хаоса глыб. Он тут как пловец среди высоких штормовых валов. И если даже закричишь во всю силу легких, голос потонет в свисте ветра. От него и так гудит в ушах, как будто над головой стрекочет вертолет. Шаг за шагом, шаг за шагом по избранному направлению. Осторожно, качается валун, ногу сюда, теперь сюда. Можно отдышаться. Еще одна гряда позади!

Оторвав на мгновение взгляд от валунов под ногами, я поднял голову, словно под чьим-то пристальным взглядом. И замер от удивления. На соседней гряде валунов, как танк на постаменте, торчал наш вездеход. Как он вскарабкался сюда? Не иначе Иван постарался, сделал так, чтобы машина могла мне служить ориентиром.

Как только я вышел к краю морены, вездеход, весело пофыркивая, скатился ко мне. Ребята подхватили мой рюкзак, издав возглас, одобряющий его тяжесть. Втащили и меня в темный кузов. Будкин что-то горячо говорил жестикулируя. Скорей всего ругал валуны или меня за задержку, но двигатель тарахтел громче обычного, и я не понимал ни слова. Было хорошо сидеть в тепле, рядом с товарищами, подпрыгивая и покачиваясь, как на волнах, проваливаясь в сладкую дремоту. Еще один день пролетел, еще один маршрут позади. Теперь будет вечер в лагере, ужин, горячий чай. В 22.00 как обычно связь с базой, ожидание радиограмм из дома. Потом заберемся в спальные мешки. Будкин будет что-то напевать, его помощник мусолить книгу юмористических рассказов. Будет пышеть жаром наша печка. Ночной ветерок вздыхать, колебля полог палатки. А завтра будет погода – снова в маршрут.