355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Владимир Хлумов » Ночной дозор » Текст книги (страница 3)
Ночной дозор
  • Текст добавлен: 8 сентября 2016, 23:36

Текст книги "Ночной дозор"


Автор книги: Владимир Хлумов



сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 5 страниц)

Саския . Сколько раз вы будете рисовать меня?

Рембрандт . Триста, четыреста, с Божьей помощью.

Саския . Не надо льстить. Я спрашиваю лишь про сегодняшний вечер.

Рембрандт . Сегодня больше не буду – бумага кончилась.

Саския . Вот жалость! Тогда, по-моему, нам пора вернуться к остальным.

Рембрандт . Да, конечно.

Саския . А вы не покажете, что из меня получилось?

Рембрандт . Нет. Сперва я должен немного проработать рисунки сангиной и бистром.

Саския . А когда вы это сделаете?

Рембрандт . Думаю, что сегодня ночью.

Саския (после многозначительной паузы). Пойдемьте танцевать.

Рембрандт и Саския кружатся среди танцующих. Кто-то со звоном врезается в веницианское стекло. Хендрик кричит, что, мол, все нормально. Потом пьют вино и прощаются.

Саския . Когда я снова увижу вас?

Рембрандт . Когда вам будет угодно, Саския ван Эйленбюрх.

Саския . Завтра?

Рембрандт . Нет, завтра я весь день пишу портерты бургомистра и его сына.

Саския . Тогда послезавтра?

Рембрандт . Да, в час?

Саския (нарочно придумывая) . Послезавтра, до трех, мне нужно быть в других местах. В три сможете?

Рембрандт . Когда бы вы ни пришли, я буду ждать вас.

Саския (подняла руку и снимает его корону) . Вечер кончился. А теперь снимите мою.

Рембрандт медленно снимает ее корону.

Саския . Спокойной ночи, Рембрандт ван Рейн, и да хранит вас Бог! Смотрите, не свалитесь по дороге в канал.

Гаснет свет.

Картина девятая

Амстердам (1634-1637гг.).Прошло несколько лет. Гостиная, очень напоминающая гостинную Абигайль. Но это дом Рембрандта на Бреестрат. Саския только что вошла. На ней красивое красно-коричневое платье с широким вырезом, в руках бокал вина. Молодой Рембрандт пишет их портрет.

Саския. Рембрандт, я принесла немного холодного вина.

Рембрандт. Весьма кстати, дорогая, сегодня необычно жаркий день.

Саския. И еще предстоит жаркий вечер.

Рембрандт (Берет бокал). Ты хочешь сказать – жаркая ночь (смеется).

Саския (присаживаясь к Рембрандту на колени). Это ты хочешь услышать, а я говорю о сегоднящнем приеме. (Целует Рембрандта) Ведь будут наши лучшие друзья.

Рембрандт. О, Саския, я жду только той минуты, когда мы останемя вдвоем.

Саския. Да мы и так в двоем!

Рембрандт. На что это ты намекаешь? Ах ты, развратная девчонка.

Саския. Да, я твоя девочка, любимый, я вся твоя!

Рембрандт. Неугомонная, иди ко мне. (Пытается пробраться под платье). Какое красивое платье.

Саския. Я взяла его у портнихи только вчера вечером.

Рембрандт (не прекращая свое наступление) . Купила ли еще что-нибудь?

Саския. Нет, ничего особенного – несколько лент, кулек вишен и шелковую подушку.

Рембрандт (наигранно) . Подушку...

Саския (немного отстраняясь). А вот одна вещь мне действительно понравилась. Я видела ее в мебельной лавке, по-моему, это что-то французское – нечто среднее между креслом и кроватью. Тебе тоже следовало бы взглянуть на эту вещь – она просто великолепна. Рама и ножки...

Рембрандт (поглаживая ножку) . Ножки...

Саския (увлекаясь вещью). Ножки резные, позолоченные, в ногах не то грифон, не то дракон, а в головах – чудесный плачущий малыш Купидон со связанными руками.

Рембрандт . Ах, со связанными руками!

Появляется Лисбет. Первое время после женитьбы Рембрандта на Саскии ван Эйленбюрх она продолжает выполнять роль экономки.

Лисбет (покашливая). Скоро начнут приходить гости, а ты еще не одет.

Рембрандт . Но, я работал.

Лисбет . Да я вижу.

Саския (вставая с колен Рембрандта). Лисбет права, пойди переоденься, а я помогу с приготовлениями. Надо бы подмести ковер на лестнице, он совсем грязный.

Лисбет . Ван Флит уже подметает.

Саския . Флит! Он обязательно там что-нибудь свалит, прошлый раз он чуть не уронил флорентийскую вазу.

Лисбет . Но ведь не уронил же.

Саския пожимает плечами.

Лисбет. Ладно, мне некогда, схожу на кужню (уходит).

Рембрандт и Саския снова целуются, и тут опять появляется Лисбет.

Лисбет. Кстати, доктор Тюльп уже пришел.

Рембрандт . Так зови его быстрее сюда (Лисбет уходит).

Появляется доктор Тюльп. Рембрандт бросается ему навстречу.

Тюльп . Рад видеть, Сакския, Рембрандт. Я пришел пораньше, чтобы взглянуть на новые работы Рембрандта (целует руку Саскии).

Рембрандт . Да, господин хирург, вы давненько нас не навещали..

Тюльп . Увы, Рембрандт, если для вас урок хирургии доктора Тюльпа давно закончен, то для самого доктора он продолжается вечно – чума свирепствует опять в Амстердаме.

Саския (пытается говорить мрачно). Да, это ужасно, ужасно – столько больных.

Тюльп . Не будем больше об этом.(К Рембарандту.) Ну-ка покажите, покажите что у вас новенького, ведь я не видел ничего еще со времени вашей женитьбы.

Саския . Самое лучшее, что он произвел на свет со времени нашей женитьбы, это – наш маленький Титус.

Тюльп . А вот его-то я уже и посмотрел, замечательный малыш, Саксия, он похож на вас и выглядит очень здоровым мальчиком.

Саския . Правда, доктор?! Я счастлива.(Целует Рембрандта.)

Ну что же, пойду встречать гостей, ведь сегодня у нас капитан Баннинг Кок и поэт Иост ван ден Фондель с художником фон Зандрартом...

Рембрандт . А эти кто? Кто их пригласил?

Саския . Капитан Баннинг Кок очень настаивал.

Тюльп . Господин фон Зандрарт, считает себя местным Дюрером по той лишь причине, что сам из Германии, за ним целая клика, руководящая духовной жизнью Амстердама, так называемый мейденский кружок. Капитан бьет верно, дорогой Рембрандт, если вы хотите всегда иметь зазказчиков и уважение властей, с этими людьми надо быть накоротке.

Рембрандт . У меня и так заказов хоть отбавляй.

Тюльп . Кстати Фондель, первый поэт Амстердама, вобщем-то, не вредный старик, правда, пишет как-то вычурно. Но городской совет, при обсуждении заказов художникам, прислушивается в первую очередь к этим людям. Так что, капитан, может быть, и прав, Сакския.

Саския . Ну что уж теперь, мы всяким гостям рады, ну пойду не буду вам мешать. (Уходит. )

Тюльп (поворачивается к Рембрандту) . Все ваши старые полотна стоят у меня перед глазами. Лица, изображенные на них, будто маяки в ночи, мерцают спасительным светом. Когда тяжело, и кажется, что жизнь сера, а мир темен, я вспоминаю ваши полотна, и мне становится легче. Я помню портреты ваших близких...

Рембрандт . Сегодня я просто не могу представить, что когда-нибудь вернусь к ним.

Тюльп . Почему?

Рембрандт . Не знаю. Они мне кажутся чем-то таким, что было не на яву,а только во сне.

Тюльп . Покажите-ка мне, что у вас есть.

Рембрандт взял подсвечник и осветил картины. Высокопарный, театральный Христос, смахивающий на плохого актера, возносится в небеса на облаке, которое подталкивают серафимы. Самсон яростно потрясающий кулаком перед носом своего тестя. Дальше портреты: изящные дамы, утонченные господа и сам Рембрандт в мехах, перьях и драгоценностях. Резкая вертикальная тень, проходящая через середину лица, делает его мужицкий нос не таким широким, губы – не такими толстыми. Глаза, один из которых на свету, а другой в тени, кажутся холодными, житейски мудрыми и потрясающе жестокими.

Тюльп (без энтузиазма). Написано красиво.

Рембрандт . Их надо смотреть не при свечах (отворачивается, ставит подсвечник).

Тюльп (вяло). Нда, впечатляет.

Рембрандт . Я чувствую вам они не по душе.

Тюльп . А не может быть так, что вы делаете не совсем то, что вам по сердцу?

Рембрандт . Ничего подобного. Я делаю именно то, что мне нравится.

Тюльп . А вы уверены?

Рембрандт . Совершенно. Впрочем, я не надеялся, что вы поймете, к чему я стремлюсь – это не в вашем вкусе.

Тюльп . Я никогда не считал себя знатоком. Я почти ничего не смыслю в живописи.

Рембрандт . В живописи? О нет, в живописи вы смыслите куда больше, чем обычные любители. Я не о том. Вы не понимете к чему стремлюсь я совсем по другой причине: у вас совершенно иной взгляд на вещи. Вы видите их такими, каковы они в действительности, и готовы остановиться на этом, а я пытался здесь постичь жизнь в высшем смысле этого слова. Я и не надеялся, что мои попытки убедят вас: на свете нет человека, которого труднее в чем-нибудь убедить, чем вас.

Тюльп . А почему это я удостоен столь сомнительной похвалы?

Рембрандт . Вероятно, тут дело в вашей профессии. Люди, попадающие в ваш кабинет, больницу или чумной барак, уже не могут служить моделями для подобных картин. И вы, изо дня в день видя их в таком плачевном состоянии, естественно, не верите в великолепие человеческой природы.

Тюльп (не удержавшись от язвительности). Допускаю, что есть вещи к которым я слеп, напрмер, Рубенс. Я не помню у него картины, на которую мне хотелось бы взглянуть дважды, хотя люди платят чуть ли не целые состояния за его полотна, даже за такие, которые он предоставил доканчивать ученикам.

Рембрандт. Я тоже недавно приобрел Рубенса. А вы не любите его – я так и знал. Согласен, это не Дюрер, и все-таки у него есть свои достоинства. У него не хватает подчас того, что вы ищите – глубины мысли, отзывчивости, но ему зато нет равных в передаче движения, богатстве палитры, яркости цвета. И если кому-нибудь удастся соединить то, чего не достает Рубенсу, с тем, чем он обладает – такой человек достигнет предела возможностей, открытых художнику.

Тюльп . Но осуществимо ли это? Не исключает ли одно другое? Я вот что хочу сказать: можно ли, видя мир в его великолепии, одновременно видеть его....

Рембрандт (хватает свечу и буквально подтаскивает Тюльпа к картине). Смотрите, это – "Жертвоприношение Авраама", здесь я почти добился и того и другого – и великолепия и глубины, которой вы жаждете. Старик – подлинный патриарх: в нем есть и достоинство и мощь, которых требует его деяние. Но разве вы станете отрицать, что он, в то же время, и потрясенный горем отец.

Тюльп . Да, я бы предпочел это полотно всем полотнам Рубенса, хотя, на мой взгляд, это не такая уж большая похвала, господин ван Рейн. ( Тюльп говорит в сторону. ) Только человеку, воображающему, будто отец, занося нож на сына, может выглядеть вот так, как здесь, не худо было бы обратиться к врачу.

Рембрандт . Да, я скоро добьюсь того, что вы будете полностью удовлетворены. Вас нелегко убедить, но я это сделаю – дайте только срок. ( Обнимает Тюльпа по-дружески. ) А сегодня вы мне очень помогли – не знаю, что на меня нактило – мне ведь, право, не на что жаловаться. Со мной, благодарение Богу, моя жена и мой ребенок. У меня есть работа и хорошая репутация, причем репутация эта – дело ваших рук; если бы не вы, я, вероятно, до сих пор в безвестности трудился бы в Лейдене. Словом, у меня все обстоит лучше, чем я когда-либо осмеливался мечтать.

Тюльп . Ну вот и прекрасно, я тоже погорячился малость.

Слышится шум – пришли гости. В гостинной появляется Саския в соровождении капитана Баннинга Кока. Он держит ее под руку. За ними появляются поэт господин Иост ван ден Фондель, художник фон Зандрарт, пастор Свальмиус. Чуть в тени держаться ван Флит и Лисбет.

Саския. Рембрандт, разреши представить.

фон Зандрарт.Фон Зандрарт, коллега.

Фондель. Фондель, поэт, член Городского совета, я много о вас слышал и рад познакомиться, господин ван Рейн.

Рембрандт. Очень рад, господин Фондель.

Фондель. Ой ли?! Почему вы не посещаете наш мейденский кружок? Я несколько раз писал вам приглашения.

Рембрандт. Виноват.

Фондель. Мы, представители высоких искусств Амстердама, должны общаться друг с другом, чтобы сверять биение наших сердец.

господин фон Зандрарт. Дорогой Иост, господин ван Рейн и так оказал нам большое внимание, пригласив в свой роскошный дом. Весь Амстердам только и говорит о вашем с господином Тюльпом хиругическом уроке. Я надеюсь, вы покажите нам свои новые полотна?

Рембрандт. Пожалуйста, чувствуйте себя как дома, смотрите мою скромную коллекцию. (К Лисбет). Лисбет, прикажи подать пунш.

Лисбет с ван Флитом удаляются, и пока гости осматривают картины, ван Флит появляется с подносом, предлагает гостям выпить. Делает это все неуклюже, и Саския смотрит на него с укором.

Саския. Ван Флит, будь поосторожнее.

капитан Кок (к Рембрандту). Мы с Рейнтенбергом, только что были у мейденцев, там было совещание, но так и ничего не решили, но я, на всякий случай, притащил сюда Фонделя.

Рембрандт. У мейденцев? Но скажите, ради Бога, капитан, что вы там делали?

капитан Кок . Говоря по правде, – ничего, ничего, ровным счетом. Нас пригласили туда в связи с этой дурацкой встречей Марии Медичи. Не отвечай мы за парад городской стражи, мы ни за что бы не впутались в эту дурацкую историю...

Саския. Значит, комиссия из художников уже составлена?

капитан Кок . Практически да, дело только за председателем. Фондель колеблется между учеником Рембрандта ван Флинком и самим Рембрандтом. Так что, будьте с ним полюбезнее.

Рембрандт. Черт, этого только не хватало.

Фондель (осмотрев картины, подоходит к Рембрандту). Скажите, господин ван Рейн, а можете вы написать Бога?

Рембрандт. Не знаю, никогда не пробовал.

Тюльп. Но вы же писали Бога во плоти, и притом – не раз.

пастор Свальмиус. Но разве, изображая Иисуса, вы воспринимаете его как Бога и создателя Вселенной?

Рембрандт. Я не очень понимаю, что вы имеете ввиду?

пастор Свальмиус. Господин Фондель спрашивает, в силах ли вы придать атрибуты Бога-отца личности Бога-сына?

Рембрандт. О каких атрибутах вы говорите?

пастор Свальмиус. О тех атрибутах, которые не поддаются определению в силу своей непостижимости.

Подходят Саския с капитаном.

Капитан. Мы пропустили что-нибудь интересное?

Рембрандт. По-моему, нет.

Фондель . Как вы, однако, любезны! (К капитану.) У нас тут вышел спор, я бы сказал, довольно важный: я спросил у господина ван Рейна, как он мог бы изобразить Бога, а пастор Свальминус утверждает, что мы не должны пытаться предтсавлять себе Бога в зримом образе.

Саския. Полно, давайте к столу.

Фондель . Но мы не можем оборвать спор на середине. Вы так и не ответили, господин ван Рейн.

Рембрандт. Я забыл ваш вопрос..

пастор Свальмиус. Суть сводится тому, кажется ли вам, что вы изображаете Бога , когда пишите Иисуса?

Рембрандт. Я же никогда не говорил, что я набожный человек. Если уж хотите сослаться на кого-нибудь, ссылайтесь на Дюрера или Грюневальда. Они писали по велению сердца, а я пишу по заказу принца и для того, чтобы мои полотна висели в Гааге..

Капитан. Право, вы напрасно наговариваете на себя. Каждый раз, когда вы писали Христа, вы изображали один из его атрибутов. Возьмите, например, свое "Воскрешение Лазаря" – оно, несомненно, передает величие и мощь.

Рембрандт. Это самая скверная из моих картин.

Саския. Да перестаньте же, я всех приглашаю к столу.

Все рассаживаются. Капитан поднимает бокал.

Капитан. Я предлагаю выпить за великолепие этого дома, за хозяйку. Саския, за вас.

Пьют.

пастор Свальмиус. А я стою на том же, что и прежде. Пытаться познать Бога или хотя бы воображать, что мы способны познать его, значит впасть в грех гордыни. Можем ли мы, чей разум так ограничен, знать о Нем больше, чем древесная вошь знает о дереве, которым питается?

Фондель . А, по-моему, боги доступны искусству.

Капитан. Например, поэзии, дорогой Фондель, прочтите что-нибудь на эту тему.

Фондель . Право, не знаю. Ну разве что вот это стихотворение, я написал его для благотворительного обеда в саду Дома призрения для пристарелых мужчин.

Фондель читает.

О старость, наш Олимп земной,

Ты мудростью Юпитера сияешь,

Здесь тишь раздумий душу осеняет,

И вечным кажется не вечный наш покой.

Не расстревожит сердца больше тень

Прекрасной Прозерпины иль Дианы,

Лишь чередой молитв и покаяний,

За часом час, проходит каждый день.

О, Дом призрения, обитель стариков,

Есть в нем свое очарованье,

Детей и внуков позднее признанье,

Сограждан Амстердама воздаянье,

И вдохновленных музой возлиянье,

Пришедшее из глубины веков.

Саския с трудом делает заинтресованное выражение лица. Рембрандт уткнулся в тарелку. По окончании раздаются аплодисменты.

Рембрандт. Вы прочли очень ученую вещь, господин ван ден Фондель. Она так богата мыслями, что, боюсь, я не все понял. Надеюсь, мы скоро увидим ее напечатанной.

Фондель . Вам трудно было следить за некоторыми строфами, господин ван Рейн?

Рембрандт. Нет, я имею ввиду не отдельные строфы, я хотел сказать, что стихотворение в целом нелегко воспринимать на слух.

Фондель . Неужели? А вдруг такое же впечатление сложилось и у других слушателей?

Тюльп. Ну что вы! Стихи всем доставили истинное наслаждение! Мой друг хотел лишь сказать, что при втором прочтении удовольствие будет еще большим. Поэзия – вещь, очень насыщенная смыслом. Лично я никогда не усваиваю стихи, пока не прочту их дважды.

фон Зандрарт. Понять это произведение не составляет никакого труда. Оно написано так, что его можно воспринимать на слух. Оно настолько ясно, что доступно даже ребенку.

Рембрандт. В самом деле? Не кажется ли вам, что классические намеки несколько сложны для этих стариков из Дома призрения.

Фондель . Очень верное замечание. Не спорьте, фон Зандрарт. Старики, конечно, не поняли стихотворения – оно было написано не для них, а для жертоводателей. Признаюсь, меня всегда интересовало, можно ли написать стихи, в равной мере понятные и простым, необразованным людям, и людям со вкусом и культурой.

фон Зандрарт (к Фонделю). Не понимаю, почему это беспокоит столь выдающегося человека, как вы? К лицу ли тому, кто оседлал Пегаса и взлетает к звездам, обременять свой разум заботой о простых конюхах, которых он оставил внизу, в конюшне?

Рембрандт. Прошу прощения. Должен ли я понимать господин фон Зандрарт так, что этих стариков или простых конюхов, как вын предпочитаете их называть, следует отнести к существам низшего порядка лишь на том основании, что они никогда не слыхали о Диане и Прозерпине? Я не сведущь в поэзии, но могу сказать: взгляните на их лица, и вы прочтете в них куда больше, чем на лице любого из ваших господ со вкусом и культурой. Я знаю это – я писал и тех и других. И когда я чувствую, что выдыхаюсь, я иду к этим простым конюхам, и они обновляют меня.

фон Зандрарт. Оно и видно, господин ван Рейн. Я хочу сказать, что это ясно видно в ваших картинах.

Рембрандт. Да, видно. Видно и многое другое. Видно, например, что люди по горло сыты Дианами и Прозерпинами. То, что римляне подражали древним грекам, это уже достачно скверно, то, что итальянцы подражают римлянам, – это еще хуже. Но когда мы подражаем подражателям подражателей, это все равно, что выжать кровь из сухих костей. А ваш, господин фон Зандрант, Пегас давным-давно сдох, и в конюшне стоит один разбитый старый мерин, который так увяз в собственном навозе, что ему и с места не сдвинуться, а уж к звездам – и подавно не взлететь.

Капитан. Право, давайте не будем горячиться. Выпьем лучше за процветание искусств, под этитми сводами.

фон Зандрарт. Ну нет уж, увольте ( встает ) . Господин ван ден Фондель, вы остаетесь?

ван Флит. Не обижайтесь на учителя, выпейте (Подносит ему бокал и проливает ему на платье ). Ах, простите.

фон Зандрарт. Черт знает, что за ученики, пойдемьте, господин ван ден Фондель (уходят ).

Саския. Рембрандт, что ты наделал? Ну, теперь тебе не видать места в художественном совете.

Капитан. Да уж, черт меня дернул притащить их сюда, ну ты Рембарандт, ей-богу, дружище, ну разве так можно?

Рембрандт. Мой отец был простой мельник и всю жизнь проторчал, как они выражаются, в конюшне.

Саския. А Бог с ними, я даже рада, что они ушли. Такие скучные старики. Давайте выпьем за вас.

Капитан. У меня есть идея, господа. У нас в Стрелковой Гильдии есть огромный пустой простенок. Правда, там темновато, но зная вашу огненную палитру, дорогой Рембоандт, короче говря, а не написать ли вам для Стрелковой Гильдии огромное полотно... отряд Баннинга Кока... Дюжина бойцов выступают в дозор?

Саския. Правда, это возможно?

Капитан. Почему нет? Мой отряд выступает на ратную дорогу, групповой портрет, я думаю, мы могли бы предложить более тысячи флоринов.

Саския. Отлично, скажи Рембарндт, что ты согласен.

Рембрандт. Да, здесь можно было бы развернуться. Я еще не писал таких огромных полотен.

Тюльп. Ну вот и отлчино, нет худа без добра!

Капитан. Да, дорогая госпожа ван Рейн, вашему мужу не придется тратить время на скучные заседания в городском совете, и обсуждения каким цветом выкрашивать бумажные короны. Он будет писать полотно, которое увековечит гильдию стрелков Амстердама. Конечно, я должен все утрясти с товарищами, но будьте уверены, они с радостью согласятся.

Тюльп. Давайте выпьем за это!

Капитан. С удовольствием.

Саския (к Рембрандту). У тебя давным-давно не было ничего подобного.

Рембрандт. У меня никогда не было ничего подобного, если не считать "Урока анатомии доктора Тюльпа".

Тюльп. Нет, это несравнимо с "Уроком анатомии", он был хорош для начинающего, это же полотно – совсем другое дело. В уроке – нас восемь, и ни одного нельзя назвать выиграшным клиентом, который закажет потом художнику свой портрет в полный рост или пришлет к нему свою жену, кузину, тетку. Как только в городе станет известно, что вы пишите, смело можете удвоить цену – у вас все равно будет больше заказов, чем вы сумеете выполнить.

Капитан. Доктор прав. Нас больше двадцати, и каждый из нас приведет к вам других, а те, в свою очередь, приведут новых, и так – до бесконечности. Ну да хватит мечтать, пойду сейчас же переговорю с друзьми. Что же, дорогая Саския, Рембрандт, позвольте откланяться.

Тюльп. Я с вами капитан, прощайте Саския, прощай Рембрандт.

Хозяева остаются одни. Лисбет и Флит убирают со стола. Рембрандт в задумчивости подходит к картинам. Потом подходит к столу, расматривает гравюры учеников. Вдруг приходит в бешенство.

Рембрандт. Это чье?! Кто это нарисовал?

Саския. Что случилось? (подходит к Рембандту. )

Рембрандт. Ну это уже слишком, я не потерплю карикатуристов в своем доме! Саския, пришли-ка сюда Флита.

Саския на ципочках уходит, и через некоторое время появляется ван Флит.

Рембрандт. Ван Флит, это ваша гравюра?

ван Флит. Да, это моя копия вашего, учитель, "Воскрешения Лазаря".

Рембрандт. Ты выбрал саму отвратительную из моих картин для подражания и, словно в насмешку, выпятил все недостаки!

ван Флит. Простите учитель, я не понимаю, о чем вы говорите.

Рембрандт. Послушай, Флит, неужели ты ничего лучшего не мог придумать, после пяти лет учения в Лейдене и четырех – в Амстердаме.

ван Флит (потупив очи и крутя пуговицы на грязной куртке). Я старался, как мог.

Рембрандт. Флит, девять лет учиничества и никаких сдвигов, нам придется расстаться.

ван Флит (после тяжелой паузы). Я должен уйти немедленно, учитель?

Рембрандт (отходя). Нет, тебя никто не торопит. Можешь оставаться здесь, пока не найдешь другого занятия. Но я всегда считал, что за новое дело нужно браться без проволочки.

ван Флит. Может быть, вы посоветуте за какое дело мне взяться?

Рембрандт. Почему бы тебе не вернуться в Лейден и не попробовать счастья в типографии Эльзевиров? С гравировальными досками ты обращаться умеешь, значит, из тебя выйдет хороший печатник.

ван Флит. Но в Амстердаме тоже есть типографии.

Рембрандт. Конечно. Я просто подумал, что дома тебе будет лучше.

ван Флит. Хорошо мне нигде не будет. (Отворачиваясь. ) Но думаю, мне лучше остаться в Амстердаме и подыскать себе место: тогда не надо будет рассказывать родителям, что случилось. А кроме того, я смогу видеть вас – не часто, конечно: я ведь знаю, как вы заняты.

Рембрандт (чтобы не выдать чувств, круто повернулся, подошел к комоду, достает деньги). Вот, возьми немного денег. Это тебе поможет на первых порах.

ван Флит (подставив одервеневшую ладонь). Спасибо, вы были добры ко мне, учитель.

Рембрандт (чуть не крича). Неправда, не был. Будь я добр к тебе, я после первого же года сказал бы тебе то, что сказал сегодня.

ван Флит . Это не ваша вина. Вы никогда не говорили, что я умею писать. А я радовался этому, хоть мало чему научился. Поверьте, я ни о чем не жалею. Если позволите, я пойду соберу свои вещи. Еще раз спасибо за все, и да благословит вас Господь! Спокойной ночи.

Ван Флит уходит. Появляются Лисбет и Саския.

Лисбет . Что случилось? Ты нездоров? Или что-нибудь еще?

Рембрандт . Я выгнал Флита. Я сказал, что не могу больше держать его. Мне кажется, это давно пора было сделать.

Саския (еле скрывая улыбку). Что ж, никто не станет винить тебя за то, что ты отпустил его. Пусть лучше займется чем-нибудь другим.

Лисбет . Простите, а что, собственно, вам не нравится: его манеры или то, как он пишет?

Саския . И то, и другое. Он не умеет и никогда не умел писать – это понимаю даже я. И, кроме того, он слишком редко моется.

Лисбет . Я не разбираюсь в живописи, поэтому я не берусь судить о том, как он пишет. А если он, на чей-то вкус, не достаточно чистоплотен, то, вероятно, лишь потому, что, как лошадь работает по дому. Один Бог знает, как я теперь управлюсь одна с мытьем окон, топкой печей и беготней по лавкам. Я понимаю, вы все уже решили между собой. Но почему никто не не думает, каково придется мне, когда уйдет Флит?

Рембрандт . Я никого не спрашивал, как мне поступить с ван Флитом. Ученики – мои, и я вправе отказаться от любого из них, если он не удовлетворяет моим требованиям.

Лисбет . Не отказаться, а прогнать. Выражайся проще. А не скрываешь ли ты сам от себя истинных причин? Ты знал, какой из Флита художник еще в лейденском сарае. Или там он тебя удовлетворял, а здесь все стали черезчур изысканными, и он уже не устраивает тебя как поденщик!? Не потому ли, что тебе стыдно за него перед твоими богатыми заказчиками и знатными гостями!?

Рембрандт . А если даже отчасти и так? Предположим, что он ставит меня в неловкое положение. Разве из этого следует, что я собака?

Лисбет . Никто не называл тебя собакой. Но ты стыдишься его и отказал ему, как только он стал тебе не нужен.

Рембрандт . Я предоставил ему все возможности, а он не сумел воспользоваться ими. Он изо дня в день жил среди воспитанных людей и не научился мыть шею. Он всегда сидел с нами за одним столом, а ест как животное. Он слышал вокруг правильную речь, а у него изо рта вылетает такое, что не услышишь даже от извозчика. Если он ничему не научился за все эти годы, то виноват в этом он сам.

Лисбет . И ты, подобно фон Зандрарту, отправил его в конюшню...

Наступает зловещее молчание.

Лисбет . Я понимаю, куда ты клонишь. Я для тебя то же самое, что Флит. Конечно, ты не станешь утверждать, что я слишком редко моюсь или ем, как животное, но я не ручаюсь за правильность речи и не стала изящной дамой, несмотря на изумительные возможности, которые ты мне предоставил.

Рембрандт . Не будь смешной, ты же знаешь, речь не о тебе.

Лисбет . Ты покончил с простой, естественной жизнью, которой мы жили в Лейдене, ты стыдишься ее, ты не хочешь, чтобы ван Флит или кто-нибудь вроде него мозолил глаза твоим знатным друзьям. А раз ты по частям выбрасываешь эту жизнь за борт – недаром ты вышвырнул ван Флита из дому, словно изношенный башмак, – я не стану ждать, когда наступит мой черед. Я уйду раньше, чем мне предложат уйти. Я немедленно уложу вещи и с первым же судном уеду отсюда.

Саския (не слишком убедительно) . Не глупите, Лисбет. У нас и в мыслях не было ничего подобного.

Рембрандт (крича) . Вздор! Никуда она не уйдет – это все только слова.

Лисбет . Вы еще увидите, какой это вздор. Я уезжаю сегодня же. (Выбегает прочь. )

Рембрандт. Вероятно, мне надо пойти к ней и разом покончить с этими глупостями.

Саския . По-моему, да.

Прежде чем выйти, Рембрандт подходит к Саскии и целует ее кудри.

Саския (отстраняясь). Пожалуйста, не надо – сейчас не время. Чем дольше ты задержишься здесь, тем сильнее она разозлится.

Рембрандт подул жене за ухо, ущипнул ее за бочок, поцеловал в шею и только после этого выходит к Лисбет. Та – молча собирает вещи.

Рембрандт (довольно беспомощно). Послушай, Лисбет, я вовсе не хочу, что бы ты уезжала. То, что я сказал о ван Флите, не имеет к тебе никакого отношения. Повесь-ка все это обратно в шкаф и ступай есть с нами сладкое.

Лисбет (спокойно и даже холодно). Сегодня я в последний раз ела под этой крышей.

Рембрандт . Но почему?

Лисбет . Зачем ты спрашиваешь? Ты сам все прекрасно знаешь.

Рембрандт . То, что я женат и люблю свою жену, еще не означает, что я хочу выжить тебя из своего дома.

Лисбет . Если бы даже ты хотел, чтобы я осталась – а ты этого не хочешь, – я все равно уехала бы. Двум женщинам под одной крышей тесно. Это ее дом, а не мой, и время тут уже ничего не исправит. Кроме того, я устала от попыток быть не такой, какая я есть на самом деле. Если уж мне суждено скрести полы на кухне, я предпочту делать это у себя дома.

Рембрандт (показывая на красивые платья, и не вполне осозновая, что он говорит). Возьми эти платья с собой – они твои, и я не хочу, чтобы ты их бросала.

Лисбет . Потому, что оставшись здесь, они будут тебе упреком? Насколько я понимаю, упрекать ты себя будешь только в одном – в том, что не отослал меня еще тогда, когда мне было к кому возвращаться. Теперь же у меня никого нет: Ливенс – в Англии, Геррит умер, а жених мой лейденский – давно женат.

Гаснет свет.

Картина десятая.

Та же гостинная через несколько лет. Утро. Саския полуодетая, сидит у зеркала и что-то напевает. Входит Рембрандт. Видно он давно уже встал, а теперь зашел, держа в руках шкуру медведя.

Рембрандт (раздраженно). Саския?

Саския (рассеянно не отрываясь от зеркала). Что медвежонок?

Рембрандт. Посмотри – это что?

Саския (так же, не отрываясь от зеркала). Что там у тебя?

Рембрандт (подносит к Саскии шкуру). Посмотри, Саския – это что? Да повернись же ко мне!

Саския (поврачиватеся). Это шкура, шкура русского медведя, где ты ее нашел?

Рембрандт . В кладовке, мне нужна была шкура для работы.

Саския . Прекрасно.

Рембрандт . Да раскрой же глаза, она вся в дырах, ее проела моль. Ты знаешь, сколько она стоила? А ее проела моль!

Саския . Не кричи на меня. Ну чего ты расстраиваешься, ну моль, ну проела шкуру, что уж тут поделать.

Рембрандт . Пурпурное бархатное одеяло тоже ипорчено и персидская шаль, а я даже не успел их написать!

Саския . Ну милый, моль – это естественное природное бедствие, с которым нам предется мирится, списывая на него известное количество вещей. Подобно бурям, наводнениям и землятресению, – моль тоже создана Богом.

Рембрандт (окончательно выходя из себя) . Блохи и вши – тоже созданы господом Богом, но это еще не повод, чтобы с ними мириться. А известно ли тебе, что моль водится только домах, где грязно.

Саския (раскрасневшись от возмущения). Где грязно?! Да покажи мне хоть одно пятнышко в доме! Да, да, сейчас же покажи хлть чуть-чуть грязи!

Рембрандт (подходит к шкафу, привстает и трогает рукой на верху, потом обнаруживает горы пыли.) Что это по-твоему? Тоже – природное явление? (Обходит всю гостинную, то тут то там натыкаясь на грязные вещи.) Медь и бронза давным-давно нечищены. С потолков свисает паутина!


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю