Текст книги "Театр одного зрителя"

Автор книги: Владимир Хлумов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 2 страниц)

Тем временем родители ребенка удаляются в глубину сцены, где стоит семейное ложе. Прожектор выхватывает из темноты мальчика. Тот уже открыл дверь и тихо, на ципочках, подоходит к столу и берет нож. Рассматривает его, подставляя в центр светового пучка – лезвие страшно и ярко блистает в детских руках. Затем отправляется к родительской постели. Зал в напряжении затих. Наступает пауза, в конце которой раздается зловещий скрип открывающейся дверцы бельевого шкафа.

Зал аплодирует. Опускается занавес.

* * *

Бежать, бежать, снова застучало в мозгу. Я делаю вид, что все это меня не касается, и, будто изголодавшийся зритель, спешу в буфет. Конечно, я ожидал какого-нибудь фортеля и со стороны зала, но здесь, слава богу, ошибся. Во всяком случае, ничего осбенного в зрительской массе не было обычные жители столицы и ее гости. Да и глупо предполагать, что такую массу народу, а в зале был аншлаг, специально наняли для розыгрыша. Да и что я такого придумал, – рассуждал я, перетоптываясь у выхода в фойе и все-таки следя боковым зрением за ближайшими окрестностями, – ведь и сам Бледногубый объяснил происхождение этого детского синдрома. Ну да, был у меня в детсве такой страх, ну и что, мало ли общих болезней?

Едва я вынырнул наружу и уже направился к выходу, как из неприметной боковой двери меня поманила тонкая женская рука, – сюда, мол, сюда. Господи, почему я никогда не могу отказать? Я очутился в узком коридорчике, почти в объятиях Клары.

– Как вам первое действие? – спросила она и, не дожидаясь ответа, увлекла за собой. – Пойдемте ко мне в каморку, перекусим, вы ведь, наверное, страшно голодны.

В ее "каморке" было в точности то, что я обычно рисовал, воображая театральную уборную какой-нибудь Сары Бернар. Зеркала, мягкая мебель с витыми ножками, шелковые портьеры , и запах, головокружительный запах кремов, грима и, конечно, духов. На сервировочномстолике дымился ужин: закуски, фрукты, бутылка шампанского в серебрянном ведерце... Откуда? Когда на прилавках по всей Москве одна килька, и та – в томатном соусе.

– Присаживайтесь, милый друг, поужинаем....

Я, огорошенный развернувшимся буйством света и роскоши, плюхнулся на пуфик, и она, любезно, подтолкнула ко мне столик.

– Разве вы не участвуете во втором действии? – я пытался навязать хоть какую-то логику развитию сюжета.

– Конечно, я занята во втором действии, правда, правда мне придется больше молчать.

– Но какие же у вас антракты?

– Ах, вот вы о чем, не беспокойтесь – без вас не начнут, да и без меня не обойдутся, ужинайте спокойно и не торопите события.

Черт с ним – хоть поем, оправдывал я свои театральные страдания, накладывая на тарелку ломтики ветчины, салями и сыра. Клара легким движением вскрыла шампанское , а я тем временем схватил серебряный нож и принялся двигать горками черной икры по масляной равнине белого хлеба.

– Вы так элегантно обращаетесь с приборами. – Она внимательно следила за моими движениями.

– Право... – сконфузился я от откровенного комплимента.

– Выпьем за продолжение! – предложила Клара.

– Продолжение чего? – ловя языком икринку и прижимая ее к небу, спросил я.

– Просто за продолжение. Пока есть продолжение – мы живем, да и вот наш ужин, ведь он есть результат, т.е. продолжение каких-то прошлых событий. Ну, как икра?

Наконец я раздавил икринку и с наслаждением ощутил ее прохладную солоноватую сущность.

– Икра натуральная! – вырвалось у меня, и я осекся.

– И отлично, следовательно, и все остальное – настоящее, значит, все продолжается, так за продолжение!

Наши бокалы сошлись, и раздался волшебный хрустальный звон. Я выпил до дна, а она лишь пригубила.

– Как вы думате, что будет дальше?

– Хм, – я немного захмелел и расслабился, – Не знаю, что там в этом пузанчике, – я игриво показал на дымящуюся фарфоровую чашу, прикрытую крышкой, с торчащим в специальном проеме серебряным половником.

– Нет, я говорю о пьесе.

– Понятия не имею, Клара.

– Не прибедняйтесь, Сергей Викторович...

– Странный сюжетец, – брякнул я, собрав в кулак всю свою слабую волю.

– В том-то и дело – сюжет необычный, поэтому я и спрашиваю, – Ведь вы такой многопытный и взыскательный зритель, и нам бы не хотелось вас разочаровывать банальным, предсказуемым спектаклем.

– Нет, не беспокойтесь, все свежо и непредсказуемо.

– Так ли уж все?

Настойчивость Клары стала мне надоедать, и я попытался сменить тему.

– А Бледногубый, он в самом деле ваш муж, я имею в виду реальную жизнь?

– Погодите, все-таки, что предпримет мальчик во втором действии?

– Да понятия не имею.

– Ну как же, Сергей Викторович, посудите сами: чтобы определить натуральность икры, нужно раздавить хотя бы одну икринку.

Я поперхнулся, так как пытался доесть с любовью приготовленный бутерброд.

– На что вы намекаете?

– Вы так держите нож, – она приблизилась ко мне на расстояние вытянутой руки и запрокинула голову, оголив длинную тонкую шею. – Посмотрите, как бьется жилка, а вдруг это бутафория? Ну!?

В этот момент, к моему счастью, заговорил настенный репродуктор:

– Клара, зайди ко мне – есть проблемы, срочно.

Внутреннее радио вещало голосом Бледногубого. Клара выпрямилась, вздохнула, и с неожиданной покорностью сказала:

– Надо идти – ах, как не вовремя. Погодите, я сейчас, я быстро.

Она выпорхнула из уборной, и я дал волю чувствам. Ах черт, вот так комбинация! Я с силой ударил по столику и тот покатился в дальний угол, рсплескивая шампанское. Откуда она знает мое имя, вот еще вопрос. Где я, господи, что за странная игра?! Да они все сговорились, но ведь это ложь, да и откуда им знать? Нет, ужасное, невероятное совпадение. Но нужно сбежать, иначе свихнешься с этими современными театралами. Я уже направился к выходу, как за спиной послышался скрип открывающегося шкафа. Постой, подумал я, в том месте, откуда шел звук, не было никакого шкафа, а была стена в шелковых обоях. Я обернулся и увидел в распахнутой потайной двери мою билетершу.

– Вы? -воскликнул я, разглядывая длинную детскую рубашку.

– Тссс – она приложила пальчик к губам и поманила меня за собой.

– Проходите, – она ввела меня в скромную, спартанскую обстановку, -Моя уборная рядом, и я подслушивала.

Она прикрыла секретную дверь и пригласила сесть на грубо соструганный топчан.

– Клара вас испугала?

– Ничуть, но я хотел бы уйти.

– Да, да, я знаю, она странная. Клара – прима, любовница главного режиссера, но с претензией и со странными актерскими комплексами. Ей все кажется, что она играет ненатурально, и у нее идея.

– Какая? – увлекся я, немного успокаиваясь в ее присутствии.

– Видите ли, Клара считает, что для настоящей игры нужен настоящий реквизит, ну, например, если по действию происходит дуэль, то и пистолеты должны быть заряженными, и противники должны стрелять без шуток.

– Но ведь так актеров не напасешься, – сморозил я и нервно засмеялся.

– А вы думаете, отчего у нас куцая труппа, и обслуживающего персонала не хватает?

– Вы шутите!

– Ничуть.

– Так зачем вы меня сюда затащили? Я хочу уйти.

Я решительно встал.

– Неужели вас не захватил сюжет? Неужели можно уйти, не узнав продолжения, в недоумении, с ворохом неразрешенных вопросов? Погодите! – она почти умоляла.

– У меня нехорошее впечатление, будто весь спектакль играется для меня.

– Правда?

– Правда, правда.

– Но ведь это прекрасно, ведь зритель должен быть уверен, что все делается для него, для него одного, потому и называется – Театр Одного Зрителя.

– Хорошо, с этим трудно не согласиться, но откуда она узнала мое имя?

– Ой, да это проще всего! – она всплеснула руками. -Наверное, тетя Варя сказала.

– Кто такая? Ах, та мерзкая старуха, всучившая мне бинокль! – осенило меня.

– А она как пронюхала?

– Как-как – вы же плащ сдали в гародероб, а там, поди, и документики, а наша Муза на руку нечиста.

– Так, так, так – я лихорадочно соображал на ходу, -роетесь по чужим карманам?!

– Но мы все возвращаем после спектакля.

И тут я с ужасом вспомнил! Во внутреннем кармане, там, в гардеробе остался мой дневник – такая маленькая записная книжица. О нет, там не обычное развернутое повествование, а лишь одни, как я их называю, сокровенные идеи. Вот в чем дело! Я , кажется, нащупывал скрытые пружины театрального действа. Это театр импровизаций. Поймать тоскующего театрала не трудно на улицах Москвы: идешь и хватаешь у театральных касс. При минимальной психологической проницательности выбрать подходящую жертву элементарно! Потом выпотрошить документики в гардеробе, при общем-то заговоре, а там, глядишь, чего и сокровенное подвернется, письмо или записочка какая, ну а уж если дневник, так это настоящая удача! А дальше, дальше, как на телепатическом сеансе с подсадными утками. Ох, не люблю я этих экстрасенсов, гадателей, пророков. А, впрочем, как же с декорациями, не очень тут все сходится, пожалуй, такого за полчаса не наворочаешь – краска высохнуть не успеет. Да, на импровизацию это мало похоже. Нет, бежать, бежать.

– Я хочу уйти сейчас.

– Но подумайте обо мне! – она обхватила ладошками лицо.

– О вас? Да кто вы мне, я вас не знаю и знать не хочу.

– Да как же вы меня не знаете, ведь меня зовут Серенький.

– Ну, это уже слишком, сумасшедший дом, а не театр. Где сцена, а где жизнь, все перепутано.

– Да, да, ведь сцена – это и есть настоящая жизнь.

– Чепуха, – я потерял голову от ее намеков, – Театр это всего лишь бледная тень, зыбкое отражение настоящего, и не пытайтесь меня запутать искусствоведческими банальностями.

– Я не путаю вас, я, напротив, хочу вам помочь.

– Зачем, кто вас просит?

– Вы.

– Я? Я? Я – свободный независимый человек, у меня своя жизнь, и личная в том числе, и я не позволю лицедействовать в интимной области. Все, я ухожу.

– Вы не сможете! – она вновь переменилась и встала во весь рост, как на той стройплощадке. – Иначе наступит второе действие, и мне придется...

В этот момент послышались шаги.

– Ах, она возвращается идите, идите.

Серенький подтолкнула меня обратно к Кларе.

Но здесь я решил покончить с рабским следованием чужой воле. Я с неожиданной для аткрисы прытью увернулся от ее рук и бросился к настоящему выходу.

– Бойтесь Бледногубого! – донеслось вослед.

* * *

В коридоре по левую руку я увидел Клару, входящую в уборную, и побежал направо. Так, найти выход в фойе, смешаться, раствориться в зрительской массе. А вдруг антракт давно закончился? Да нет, без меня не начнут, да и без Клары то-же. Да, прикинусь зрителем, а там – в гардероб, вырвать документы и бежать, бежать навсегда. А если Бледногубый? Я услышал позади чьи-то крадущиеся шаги.

Наконец я уперся в дверь и, не долго раздумывая, вскрыл потусторонний объем. Черт, это было не фойе, а незнакомая лестничная клетка – я перепутал направление. Ну и хорошо, здесь, быть может, еще ближе к выходу и свободе. Но, едва я начал спускаться, как внизу кто-то зашевелился.

Назад, к свету, стучало в мозгу, когда я бежал вверх по лестнице. На последнем этаже я огляделся. Дальше можно было взобраться по пожарной лестнице, по-видимому, на крышу театра, но я толкнул низкую боковую дверь, и из темноты потянуло пыльным чердачным запахом. Ах, как мне не хотелось темноты, но снизу приближались торопливые шаги. Я вошел, прикрывая за собой дверь, и набросил согнутый из обычного гвоздя крючок. Не тот ли это крючок, который подсовывал я Кларе в буфете – мелькнула трезвая мысль. Ну уж теперь-то я им воспользуюсь по назначению.

Слава богу, здесь был какой-то источник света – где-то вдали, впрочем, о расстояниях можно было только догадываться, светилось квадратное окошечко. Шаги приблизились, и кто-то, тяжело дыша, замер по ту сторону двери. Я протянул вперед руки и пошел на свет. Неизвестный подергал дверь и затих. Я прибавил шагу и, споткнувшись, упал во что-то мягкое и даже рыхлое. Труп – догадался я. Ага. Так вот где они хоронят своих братьев-актеров. Я уже приготовился отряхивать от праха руки. Но странная рыхлая масса не прилипала, и я приподнял ее, что бы рассмтреть. В искусственном свете я с ужасом понял, что держу своего медвежонка с красным ухом.

Вот оно как получается! Значит, все правда – я одинокий зритель, и моя болезнь – не воспаленная фантазия хрупкого невежественного детства, а гениальное озарение, страшное, быть может, научное открытие. Да, это система знаков, умело расставляемых на моем жизненном пути, как все продумано, до каких мелких подробностей. И какой верный финал – раскрыть все в театре. В том месте, где человеку положенно убеждаться в том, что он не одинок, что и другие люди бывают с чувствами, т.е. как бы тоже живыми, здесь все раскрыть! Я прижал к себе медвежонка и поднялся на ноги.

– Мы с тобой одни, – прошептал я ему и надавил, ожидая механического ответа.

– Дха, – донеслось из ватной груди .

– Пойдем на свет, дружок, – позвал я его за собой.

Окно оказалось стеклянной дверью, ведущей на террасу, нависшую над сценой. Мы встали у самой кромки, впрочем, так, чтобы оставаться незаметными. Какое удобное место! Наверное, отсюда специальными людьми низвергаются небесные хляби. Я вспомнил ватный снегопад в Большом в "Пиковой даме". Бедный, бедный Германн, тебя тоже обманули. Тем временем внизу, словно на ладони, разворачивалось второе действие.

Сергуня приблизился к родительскому ложу. Бледногубый и Клара спали, запрокинув назад головы. Впрочем, Клара как-то слишком жмурилась и двигала ресницами. Мальчик наклонился, несколько мгновений всматриваяся в родные лица, а после поднял руку с блистающим лезвием. Зал в ожидании притих.

– Смотри, мой друг, ведь он зарежет, – прошептал я медвежонку.

– Дха, -снова выдохнула игрушка.

Э, да откуда ты можешь знать? Ведь тебя же не было со мной в той комнате! Не заодно ли ты с ними? Я тряхнул медведя, и тот жалобно заскулил. И здесь меня словно самого тряхнуло. Что же это я делаю, спятил я, что ли? Разговариваю с неживой игрушкой, черт, да ведь мой-то медведь был раза в два поменьше. Это мне, маленькому, он был по плечо, а теперь я вырос. Да, все подстроено, но как топорно, как будто они не рассчитывали на мою природную проницательность. Грубо, грубо, как в плохом эксперименте. В следственном эксперименте! Черт, так вот оно что! И моя актриса, в кожанной куртке, не случайно была. Ага, они выследили меня, но не хватало улик, и тогда решили воспроизвести мелкие подробности того времени и вывести меня на чистую воду! Да, да, черт – они знали мою любовь к театру и воспользовались ею. Точно, преобразили старое, заброшенное здание, явно приписанное к сносу – не зря же рядом стройка, устроили эту комедию с буфетом, состряпали наскоро пьеску, даже не пьсу, а одну единственную сцену, пригласили понятых в качестве зрителей, черт знает каких пенсионеров, и теперь ждут, когда я во всем сознаюсь. То есть, не выдержу в самый крайний момент и как-то выдам себя. Ну уж нет, дудки, господа присяжные заседатели. Не судите и не судимы будете! Нет меня в зале, нет, сбежал, а что сейчас подсматриваю так это надо еще доказать.Ну, давай, давай, Сергуня, тычь своим картонным ножичком. Я раскусил твою роль!

– Притворщики, – прошептал Сергуня и быстро ударил ножом два раза.

Я отчетливо увидел, как брызнули на белые подушки струи теплой, дымящейся крови. Черт возьми, у меня перехватило дыхание, вот это спецэффекты! Клара судорожно дернулась несколько раз и замерла, глядя в меня неподвидными глазами в нежных, смуглых разводах.

– Нет! – закричал я на весь зал, но никто меня не услышал. Все утонуло в шквале вострженных оваций. Я отвернулся, и, чтобы не слышать этого сумасшествия, побежал вон.

Когда я сбросил гвоздик, дверь открылась, и на меня вывалился какой-то человек.

– Ах, простите, – вежливо извинился гражданин. -Вот, возьмите, – он протянул старый, со стертой позолотой, бинокль. – Хотел в антракте догнать вас и отдать, да вот не успел, пришлось конец пропустить.

– Спасибо, – я автоматически поблагодарил его, опасливо беря бинокль.

Когда я уже сбегал вниз, тот перегнулся через перила и крикнул:

– Чем все кончилось?

– Финалом!

У меня не было ни малейшего желания вступать с ним в контакт, и я помчался дальше вниз и лишь перед самой дверью до меня донеслось его задумчивое:

– Ага.

Теперь бежать просто и прямо. Раз так все мерзко устроено – черт с ними, с документами. Разве паспортом здесь спасешься? Будто перед прыжком в воду я набрал побольше воздуху и шагнул в фойе.

* * *

В фойе царила шумная театральная суета. Кто пристаривался в очередь, кто присел отдохнуть на диванчик, а кто спешил перекурить в туалете. С разных сторон доносились восторженные возгласы, меткие замечания об игре актеров, общие одобрительные кивания головой. Впрочем, там, поближе к вожделенным одеждам, где шустро орудовала тетя Варя, зрительский энтузиазм уже спал, и там все больше позевывали, а кое-где уже и поругивались. Длинная людская очередь, словно ископаемое чудовище, медленно окуналась головой в суетливое море обыденной жизни.

Я выставил, как на показ, бинокль и побежал вперед обгоняя неповоротливого монстра. Что же, раз ничего не произошло, то надо жить дальше, а без документов все-таки это неудобно.

– У меня бинокль, – я нагловато посмотрел в глаза чудовищу.

– Пожалуйста, пожалуйста, – интеллигентно ответила голова.

Старуха с готовностью приняла волшебный талисман и, отдавая мой плащ, прибавила:

– Ну вот, а ты не хотел брать бинокль, тапереча раньше всех до метро дочапаешь, а там и домой – на боковую, счастливчик.

Я демонстративно проверил содержимое карманов – все оказалось наместе, и паспорт, и записная книжица. Черт, подумал я , а ведь за билет-то я не платил.

– За билет как расплатиться? – спросил я, конфузясь, у старушки.

– Какой тебе еще расплаты надобно? Иди, отдыхай пока.

На улице по-прежнему стояла мерзкая октябрьская слякоть. Я поднял глаза к небу: желтое пятно – далекий отсвет городской жизни на облаках поблекло. Город отходил ко сну. Мне стало холодно и одиноко. Я поежился, согревая бока локтями. Боже мой, пронеслось в моем изболевшемся мозгу, ну вот, опять жизнь, опять бесконечное, беспросветное одиночество.

– Один, навек один, – прошептал я в темноту.

– Дха! – донеслось из-под руки.