Текст книги "Остров на болоте"

Автор книги: Владимир Губский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 6 страниц)

За сквером простиралась зелёная луговина размером с футбольное поле – главная площадь посёлка. На ней устраивались все массовые мероприятия во время праздников, а зимой заливался лёд. В пятидесятые годы на противоположном конце луговины, у самой дороги, отгороженные невысоким штакетником, стояли соседями два любимых и востребованных народом сооружения: крытый деревянный базар и неказистая приземистая пивная – центры торговли и отдыха трудящихся. Обшитая дощечками в ёлочку и выкрашенная для убедительности в синий цвет, пивная оказывала необыкновенное магнетическое воздействие на всех, кто оказывался в зоне её притяжения. На прямоугольном фронтоне над входом гордо красовалась единственная в посёлке вывеска: «Голубой Дунай». Правда, из этого трофейного названия прижилось только слово «Дунай», ставшее со временем нарицательным.

К Дунаю, как к Риму, вели все дороги и тропки посёлка. Если пропадал вышедший «на минутку» за спичками муж или долго не приходил с работы «кормилец», любая жена знала, где его искать. В тёмном, заплёванном и смрадном от махорочного и папиросного дыма чреве Дуная всегда гудел пчелиный рой раскрепощённых и свободных голосов.

– Эй, Пармёныч, ты как там? – заглядывая периодически под стойку, спрашивали работяги, обступившие высокий круглый стол, заставленный кружками с пивом и шелухой от воблы.

– Нормально, – слышался из-под стола хрипловатый мужской голос.

– Ну, тогда за твоё здоровье!

Над кромкой стола поднималась рука с кружкой, с которой все дружно и весело чокались. Вторая рука обшаривала край стола в поисках воблы.

– Ну, где там у вас?..

– Вот, держи, уже почистили…

Электрик Ипполит Пармёнович, или просто Полт Пармёныч, как звали его все на посёлке, имел детский рост и в Дунае пользовался особым уважением. Ввиду своего малого роста, в пивной, где стояли высокие столы, он невольно отсекался от общей толпы посетителей и пил, стоя под столом в компании с местным «бобиком», забегавшим иногда на огонёк. Поскольку весу в нём, то есть в Пармёныче, было не больше, чем в ребёнке, он часто перебирал лишнего и падал там, где стоял. Забирать его приходила жена. Она вытаскивала мужа из-под стола, перехватывала его поперёк и, как свёрнутый коврик, под мышкой уносила домой.

 
Деньги есть – Полит Пармёныч,
Денег нет – Пармёшкин сын!..
 

Слышался из-под руки жены удаляющийся голос Пармёныча…

Пространство между луговиной и Главной улицей занимал большой парк с пятью цветочными клумбами, прогулочными аллеями и, как и положено парку, большим памятником вождю. У парка имелся свой хозяин и садовник по фамилии Ивочкин, и пока он ухаживал за парком, последний находился в идеальном состоянии. Центральная аллея парка упиралась в клуб, за которым через дорогу стояла школа. Клуб был большой деревянный. Когда-то он был выкрашен в голубой цвет, но на дереве, как известно, краска не держится, и клуб, со временем, стал походить на старого сизого голубя. На Главную улицу клуб выходил тыльной стороной. Эта градостроительная странность объяснялась просто: фасад клуба должен был смотреть на вождя, протянутая рука которого угадывалась сквозь заросли деревьев.

Общественная жизнь в клубе буквально кипела, культурная деятельность правилась по всем направлениям. По средам, субботам и воскресеньям, когда привозили новое кино, в кассу выстраивались длинные очереди, по праздникам давались концерты самодеятельности и зал на четыреста мест всегда был полон. Постоянно репетировали и давали концерты духовой и струнный оркестры. В фойе по субботам и воскресеньям устраивались танцы, летом они проводились на открытой площадке. Музыка была слышна на весь посёлок, и молодёжь, как бабочки на свет, слеталась на танцплощадку. Работали кружковые комнаты и пункты проката спортивного инвентаря, где кроме лыж, коньков, мячей и санок можно было взять набор для игры в крокет, городки, лапту, кегли и настольный теннис. Была радиорубка, киноаппаратная и таинственная комната художника, пропахшая красками, папиросным дымом и розовым портвейном.

Единственными зданиями на посёлке, выкрашенными в белый цвет, пока не была построена новая больница, были школа и детский сад. От бани до детского сада, вдоль всей Главной улицы летел стрелой кирпичный тротуар. Пока не было тротуара, в осенний и весенний период улица была недоступна для пешего передвижения. Долгие годы грязь была проклятием посёлка, а резиновые сапоги – самой модной обувкой. Тротуар быстро стал любим, и вечерами на нём было не протолкнуться. В шутку и с любовью его называли Невским проспектом.

Полудневская школа давала среднее образование, и потому, начиная с пятого класса, в неё приезжали дети из соседних посёлков, Лесного и Тружного, где имелись только начальные классы.

Для детворы, особенно для мальчишек, посёлок был неиссякаемым кладезем всяких интересных вещей, которые только можно было себе представить. Рядом с железной дорогой, недалеко от станции располагалась территория лесного склада с пилорамой и столярным цехом. Уже один только запах свежего дерева кружил голову всякому, кто приближался к цеху. Дети частенько наведывались в столярку за дощечками, рейками, планками и другими деревянными обрезками, из которых потом дома мастерили себе игрушки. На другом конце посёлка находились механические мастерские, металлообрабатывающие цеха, кузница, ремонтные мастерские и гаражи. Но самым привлекательным для пионеров был электроцех, где собирались рубильники. В его большом металлическом коробе для отходов было всё, чего нельзя было купить даже в Москве.

Целыми коробками сюда сбрасывались всевозможные винтики и гаечки, шайбы и болтики, штамповки из листовой стали, полоски меди, клеммы и, самое главное, – мотки медной проволоки, из которой весь посёлок плёл верши для ловли карасей на карьерах. Помимо поиска в коробах для производственных отходов, был у поселковой детворы ещё один, более опасный, но не менее заманчивый промысел – добыча медных трубок.

Бог знает, каким ветром заносит порою в удалённый от мира населённый пункт какое-нибудь очередное неожиданное и повальное увлечение молодёжи. Было время, когда все мальчишки катали по дорогам металлические диски, погоняя их своеобразной проволочной кочергой. Диски эти добывались в ремонтном цеху дорожной техники. Когда пришла мода на самокаты, самым желанным предметом стали подшипники, которые тоже не с неба падали. Всеобщее увлечение ходулями принесло механическим цехам некоторую передышку от набегов «диких варваров». После просмотра фильма про мушкетёров все пионеры посёлка быстро вооружились деревянными шпагами и начались бесконечные стычки и сражения по типу «двор на двор», «улица на улицу», а также практиковались и отдельные поединки.

Спрос на медные трубки возник неожиданно, когда всем стало ясно, что пора переходить от луков и рогаток к огнестрельному оружию. В те годы не было проблемы купить в магазине порох и дробь. Оставалось, всего лишь, изготовить оружие. А поскольку ничего подходящего для изготовления стволов в промтоварном магазине у тёти Тони не продавалось, то в ход пошли маслопроводы и бензопроводы тракторов и торфоуборочной техники. На добычу медных трубок выходили в сумерках, чаще в плохую погоду, когда сторожа сидели в своих теплушках и пили чай. Во время «работы» старались не шуметь, отпиливали, откусывали, отламывали нужный материал и быстро уходили. В короткое время самопалами вооружились все подростки на посёлке. И началась пальба. Хозяйки срочно стали убирать развешенные на заборах мишени – тазы и вёдра, а горластые вороны, быстро уловив ситуацию, предпочитали держаться на безопасном расстоянии – на вершинах деревьев.

Были увлечения и сезонного характера. В начале мая, когда на берёзах распускалась листва, наступала короткая пора охоты на «шаранок» – так называли на посёлке майских жуков. В те годы их было много, и ловля доставляла огромное удовольствие всем, и даже взрослым. Нужно было только срубить молодую берёзку и, затаившись, ждать, пока на фоне вечернего неба не появится увесистый симпатичный жук. Затем его надо было догнать, сбить запасённой берёзкой, отыскать в траве и убрать в спичечный коробок, чтобы на следующий день принести в школу. Когда на окраинах за сараями подрастал дудочник, наступало время индейской забавы. Каждый вырезал себе зелёную трубочку и стрелял из неё горохом.

Случалось, в посёлок приезжал старьёвщик, скупавший всякое барахло. У него можно было за пару-тройку старых фуфаек раздобыть настоящий китайский фонарик – гордость любого мальчишки. В тёмные, безлунные вечера на посёлке устраивались соревнования на дальность и тонкость светового луча. Вскоре русская смекалка смогла довести до ума это китайское приспособление для света. На фонарик сзади натягивался кусок резиновой велосипедной камеры, в которую вставлялись дополнительные батарейки. Демонстрация такого чудо-фонарика прошла поздним вечером на станции при большом количестве зрителей. Тонкий луч ручного прожектора с первой попытки достал до соседнего посёлка Лесного, удалённого на три километра. Правда, лампочка горела недолго.

В такую – интересную и насыщенную – жизнь детворы рабочего посёлка постепенно врастал, становясь её частью, маленький Серёжа.

7

До посёлка Лесного от Полуднева было полчаса пешего хода. Гравийная тропа, что тянулась вдоль железной дороги, была востребована и летом, и зимой. По ней ходили рабочие и школьники, по ней гуляла молодёжь, домохозяйки несли продукты из магазина, доставляли молоко на базар частники, ею пользовались грибники, рыбаки и ягодники.

Четыре раза в день на станцию Полуднево прибывал пассажирский поезд, следующий от конечной станции – посёлка Подозёрского – в районный центр Колокольск. Четыре зелёных вагончика, вмещавшие по сорок пассажиров, и пятый – почтовый, тянулись за маленьким чёрным паровозиком чехословацкого производства. Кроме пассажирского поезда по узкоколейке ежедневно двигались длинные товарные составы по шестьдесят вагонов, загруженные торфом, который везли в Колокольск в прожорливые пасти топок электростанции. Для перевозки рабочих и школьников из Лесного и Тружного использовался мотовоз с одним вагоном – теплушкой. Для экстренных случаев в подвижном составе дороги имелись пассажирские дрезины. До семидесятых годов железная дорога была самым надёжным средством сообщения рабочих посёлков с районным центром.

Автомобильная дорога, конечно, имелась, но была грунтовой и весной и осенью становилась совершенно непроходимой. Застрявшие в грязи машины водители бросали и пробирались по торфяной жиже в ближайший посёлок за трактором. В такую пору вся надежда была на дрезины. На них подвозились в магазины продукты и товары первой необходимости, они исполняли роль «скорой помощи» и такси. Для районного начальства существовал персональный легковой транспорт – «Волги» и «Москвичи», поставленные умельцами на железный ход.

Разумеется, и железная дорога не осталась без внимания местной детворы. Все мальчишки любили играть в юных партизан: периодически подкапывались шпалы, переводились «не туда» стрелки, откручивались гайки на стыках, подкладывалась на рельсы всякая всячина. Водители дрезин и машинисты паровозов о действиях «партизан» знали и проявляли неусыпную бдительность. Завидев издали «не туда» переведённую стрелку, машинист притормаживал состав и посылал помощника бежать впереди паровоза и исправлять непорядок. Иногда шалуны, оказавшись в вагоне без родителей, принимались раскачивать его на ходу, что на узкой колее было несложно. Перепуганный машинист останавливал состав и бежал к «пьяному» вагону, вспоминая на ходу матерей всех тех, кто в нём находился. Самой невинной забавой было расплющивать монеты. Из никелевой монеты в двадцать копеек после некоторой доработки получалась неплохая блесна на окуня. Но особой популярностью пользовались капсюли от охотничьих боеприпасов – они издавали громкие хлопки, что вызывало особое веселье у окружающих. Находились и такие, особо одарённые музыкальным слухом, умельцы, которые могли так разложить на рельсах капсюли, что те, при наезде колёсной пары, производили узнаваемую «ритмическую мелодию».

Все станции на маршруте, включая конечную, в Колокольске, платформ и навесов не имели. С подножек вагончиков часто спрыгивали, не дожидаясь, пока поезд остановится, так же и запрыгивали, догнав его на ходу. Иногда, в определённых местах, поезд делал остановки «по требованию». Машинист притормаживал состав, и те, кому было нужно, покидали его.

Как-то осенним днём мать взяла Серёжу за руку и повела на станцию, где собралось уже много народу поглазеть на несчастный случай. На запасной ветке стоял серый мотовоз с прицепленной открытой платформой, на которой в беспорядке лежали несколько деревянных скамеек. Люди топтались вокруг платформы, приседая и заглядывая под днище в то место, где платформа опиралась на колёсную тележку. Просунувшись вперёд вместе с мамой, Серёжа остановился, припав взглядом к большому женскому заду в бледно-голубых рейтузах, свисавшему почти до самых шпал. Ноги женщины в разодранных чулках торчали вперёд, переброшенные через колёсную ось. Ни рук, ни головы женщины не было видно, только задранный подол юбки был туго натянут на верхнюю часть тела, и скрывался где-то в узкой и тёмной щели под днищем платформы.

– Как тётя туда попала? – спросил Серёжа.

– С платформы спрыгнула, – объяснял кто-то в толпе, – а подол-то зацепился… её и затянуло под низ-то…

Толпа охала, сочувственно качала головами.

– За грибами в Лесной ходила, – продолжал голос, – устала и решила, значит, обратно на мотовозе доехать. Вот и прокатилась… Говорят, кричала, но машинист не слышал…

Это была первая смерть, которую Серёжа увидел в своей жизни. И, возможно, мать, показавшая ему эту смерть, в какой-то степени уберегла его от опасных шалостей, которые подстерегали подростков на каждом шагу. Из множества несчастных случаев, которые довелось ему увидеть впоследствии, только этот оставил в его памяти наиболее яркое воспоминание.

8

Посёлок Лесной Серёжа не любил. Всё это странное, дикое, неуютное и некрасивое место, что называлось посёлком Лесным, вызывало в его детской душе резкое отторжение. Находиться в таком месте не хотелось, а хотелось поскорее убежать и забыть его навсегда. Понять и объяснить причину такого ощущения он не мог.

Это серое и безликое поселение, расположенное среди старых, заброшенных торфяных разработок, где всё вокруг было усеяно белёсыми обломками древних корней, похожих на кости, словно место какого-то побоища, пугало своим жутким и серым однообразием. По центру посёлка на открытом месте, сплошь заросшим спорышом и конским щавелем, серыми шпалами лежали четыре длинных деревянных барака. В отдалении, покрытые слоем торфяной пыли, понуро стояли серые творения рук человеческих: школа, баня, контора, заброшенная пожарная с высокой покосившейся деревянной вышкой и маленький магазин, в котором из постоянного ассортимента была водка «Московская», килька бочковая, чёрный хлеб, чай грузинский и конфеты «подушечки». В другом конце чернели плотные ряды сараев. В стороне, у высокой скирды обглоданных дождём и ветром узловатых корневищ юрского периода, ютился вагончик Управления Лесного отделения торфодобычи. Рядом дремало десятка два тракторов и парочка вечно «голосующих» погрузочных кранов. Раскрытые железные тюльпаны их грейферов, зарывшись в торф, ржавели без работы.

За болотными, непролазными зарослями и мелколесьем скрывались дома старой деревни. Чтобы добраться до них, нужно было идти по глубокой торфяной тропинке, преодолевать по зыбким берёзовым жердям обрывистые дренажные канавы, перебираться через толстые, метрового диаметра, ржавые трубы, по которым на поля подавалась гидромасса. Преодолев эти препятствия, нужно было продраться сквозь цепкие стебли иван-чая и осоки и подняться на взгорок, и тогда только открывался вид на старые, покосившиеся и почерневшие домишки, уныло стоявшие в чахлых зарослях по обе стороны от дороги.

В одном из таких домов жила известная на всю округу бабка-ворожиха. Однажды, когда у Серёжи на руках появились бородавки, матери посоветовали обратиться за помощью к бабке. Мать воспользовалась советом и привела сына к знахарке. Та усадила Серёжу возле окна на табурет и ухватилась за его ладонь своей костлявой с синими прожилками холодной рукой. Серёжа сидел, боясь пошевелиться и безропотно подчиняясь воле старухи. Та водила своим тонким кривым пальцем по бородавке и что-то долго шептала. Серёжа не разбирал слов и только следил взглядом за пальцем старухи. Поворожив, бабка отпустила руку мальчика.

– Всё пройдёт, милок, иди с Богом, – сказала она.

Мать поблагодарила хозяйку и протянула ей деньги, но та наотрез отказалась.

– Ну, тогда, может быть, вот, – Нина достала из клеёнчатой сумки сизый бумажный кулёк, – возьмите конфеты к чаю.

– Вот за это спасибо, милая. Чайку-то я попью.

На том и расстались. А недели через две бородавки на руках Серёжи как-то сами собой исчезли. Бабулю и её покосившийся домик он больше никогда не видел, да и нужды в этом не было.

Как ни старался Серёжа избегать плохих мест, всё же в Лесном бывать приходилось. Там жила семья бабушкиной сестры, тёти Шуры. Муж её, Григорий, работал дежурным по станции в Полудневе. Было у них четверо детей: старший – долговязый молчун Виктор, круглолицая веселуха Людмила, вороватый губошлёп Колька и ровесник Серёжи Вовка. Жили они в последнем бараке, где занимали две комнаты, окна которых упирались в покосившиеся гнилые сараи. За сараями начинались заросли молодого подлеска, быстро растущего на торфяной почве. Вокруг бараков всё было серо и уныло даже в солнечный день. В посёлок Лесной семья Шуры переехала недавно. Всю войну они снимали комнату в частном доме в Привалове. Только после того, как было завершено строительство узкоколейной железной дороги, они переехали в посёлок Лесной, где им были выделены две комнаты в отремонтированном бараке.

Зимой 1943-го посёлок Лесной был в срочном порядке переоборудован под лагерь для военнопленных, которых привозили из Сталинграда и Воронежа – по большей части, венгров. Это были те немногие, которым повезло – их не пристрелили на месте, а взяли в плен. За особую жестокость, которую мадьяры проявляли на войне в отношении русского населения, в плен их не брали…

Под расселение военнопленных и были сделаны в Лесном эти длинные однообразные бараки, здание управления и охраны лагеря. Возможно, что лагерная атмосфера так въелась в окружающий ландшафт, что и спустя годы продолжала ощущаться.

За десять предвоенных лет, к началу сороковых, запасы торфа на ближайших к Колокольску территориях были исчерпаны. Проложенная перед войной до станции Тружный железная дорога, уже не обеспечивала подвоз необходимого количества топлива со старых выработок. Железнодорожную ветку необходимо было продлить до Подозёрского торфопредприятия, где были разведаны большие запасы торфа. Начались подготовительные работы и проектирование, но война нарушила планы. Людей не хватало, и только после победы под Сталинградом и Воронежем появилась возможность возобновить работы по строительству узкоколейки.

Работа была тяжёлая, ну а лёгких в ту пору и не было. Многие военнопленные не выдерживали, умирали. Никто не жалел их – не за что было жалеть. Сами напрягались из последних сил. Умерших пленных хоронили рядом с дорогой, где позволял песчаный грунт. Так и появилось в Полудневе братское венгерское кладбище, что расположилось невдалеке от местного православного.

9

Было Серёже лет шесть, когда он с мамой и бабушкой последний раз приезжал в Лесной.

Тётя Шура женила старшего сына Виктора и позвала сестру с племянницей помочь ей приготовить студень. Ответственным за самогон был дядя Гриша и потому уже вторую неделю ходил с красным носом от постоянной дегустации первача. Человек он был весёлый, песенный. После третьей рюмки его щёки становились румяными, как у барышни. Водилась за ним и ещё одна странность – он никогда не брился, так как ни борода, ни усы у него не росли. За эти щёки да за песни, которые он пел громче всех за столом, и полюбила его когда-то младшая бабушкина сестра.

Внутри барака по всей его длине тянулся тёмный коридор, все стены которого были увешаны старыми промасленными спецовками, тазами, корытами и стиральными досками. От всего этого в коридоре стоял крепкий мозолистый дух.

В комнатах тёти Шуры было душно и влажно, как в бане, что-то варилось и булькало в больших чугунах и кастрюлях. Запах был неприятный. Серёжа с Вовкой подошли к столу, где на широкой доске лежала свежеопалённая и разрубленная вдоль голова свиньи. Пока они изучали голову, пробуя на упругость её нос и уши, женщины занимались разделкой свиных ножек. Срезанная мякоть мелко крошилась и складывалась в глубокую миску, а очищенные суставчики выбрасывались в корзину для просушки, после которой они становились «казанками» и отдавались детям для игры. Разносившийся по всему коридору неприятный запах и вид обглоданных костей не понравился Серёже, и он выбежал во двор.

На вытоптанной лужайке за длинным дощатым столом сидел виновник всеобщей суеты – Виктор и что-то сипло и бессвязно доказывал собравшимся корешам, периодически прикладывая растопыренную пятерню к своей расстёгнутой на груди рубахе. За углом барака на солнышке местные мальчишки уже расставляли на земле две колонны свежих казанков. Постояв и понаблюдав за игрой, показавшейся ему скучной, Серёжа вернулся в дом… Снова неприятный запах ударил в нос. Зажав нос рукой, он прошёл мимо двери, откуда этот запах исходил, и вошёл в следующую комнату, где верхом на длинной лавке друг против друга сидели дядя Гриша и Колька.

Комната была нежилая, голые стены, как и в коридоре, украшали всё те же тазы и корыта, и большое круглое деревянное решето. Слева в углу у окна стоял заваленный ящиками стол, второй – находился посередине. Вдоль стен громоздились одна на одной деревянные лавки.

В руках у дяди Гриши была большая зелёная бутылка с отбитым горлышком. Колька держал намотанную на руку тонкую бельевую верёвку, другой конец которой был у отца. Верёвка петлёй охватывала бутылку. Седоки поочерёдно, как пилу, тянули на себя верёвку, пытаясь перетереть бутылку пополам. Серёжа замер, поражённый необычным процессом. Он не мог поверить, что такой мягкой верёвкой можно распилить стекло, но видя, что дядя Гриша настроен серьёзно и что даже пот капает с его лба от усердия, решил дождаться окончания процесса. Через час, не добившись результата, пильщики устали и решили перевести дух.

– Вот что, Колька, – произнёс дядя Гриша, подумав, – надо натереть канифолью, тогда скользить не будет.

Он вытер рукавом вспотевший лоб. Щёки его наполнились румянцем, какой обычно бывает на морозе у девок. Колька шмыгнул носом и почесал для умственности затылок.

– А где взять-то?

– Сходи-ка в четвёртую к дяде Саше, – сказал отец, кивая головой в сторону коридора. – Он приёмники чинит, у него должна быть.

Через пять минут Колька принёс круглую железную баночку из-под зубного порошка, в которой среди капель припоя лежал кусочек коричневой смолы. Дядя Гриша, как заправский мастер, взял смолу и, закусив набок язык, стал усердно натирать скользкие бока бутылки. После этого процесс перепиливания повторился, только верёвка стала нагреваться, скрипеть и быстро перетираться. Вновь и вновь пильщики обматывали неподдающуюся бутылку верёвкой, вновь натирали смолой уже саму верёвку, пока, вконец измотавшись, не оставили свою затею. Серёжа всё это время неотрывно наблюдал за происходящим, ожидая чуда, но оно не случилось. Поначалу он ещё думал, что дядя Гриша знал какой-то секрет, который не был известен ему, и ожидал его разгадки, но, видя, что ничего у дяди Гриши не получается, понял, что зря потерял время.

– Всё, Колька, – были последние слова дяди Гриши, – бросаем это дело – ничего не выходит, – и, покачав глубокомысленно головой, добавил. – Что-то мы не так делали…

Разочарованный Серёжа покинул комнату и снова оказался на улице, где и оставался до тех пор, пока его мать и бабушка, закончив со студнем, не поспешили на пятичасовой поезд, которым вернулись в Полуднево.

10

На исходе было лето. Отдыхающих на Купалке убавилось – только редкие парочки прогуливались по зелёным берегам и сидели на скамейках. На карьерных островах давно покинули свои гнёзда опушившиеся белыми перьями молодые чайки. Они резвились в небе, оглашая округу пронзительным криком. Заполненные водой и рыбой карьеры на многие километры протянулись на северо-восток и на юго-запад от посёлка.

Карьеры были рукотворными. Появились они в результате размывания гидромониторами слоя торфа и откачки получившейся гидромассы на карты – большие, квадратной формы поля, обвалованные бортиками. После подсыхания торфяной жижи на её гладкую поверхность запускались трактора-болотоходы, которые своими метровыми гусеницами нарезали торфяное тесто на брикеты. А дальше начинался ручной женский труд. Тысячи молодых «торфушек» в подвязанных к шеям высоких брезентовых бахилах целыми днями, как стаи ворон, копошились на торфяных полях, перекладывая, просушивая и укладывая в высокие скирды готовый торф. А на месте размытой торфяной залежи оставались лежать на песке огромные груды промытых и обглоданных временем древних корней – фантастическая картина…

В августе из Черниговки в гости к отцу приехал брат Анатолий со своей женой Любой и детьми – Юрой и Таней. Юра был на год старше Серёжи, а Таня на три года моложе. Теперь у Серёжи появился дружок-напарник, с которым можно было гулять где угодно, и даже там, где раньше было нельзя. Первым делом Серёжа показал брату Купал-ку, а вечером, когда стихли трактора, они вдвоём обошли территорию механических мастерских. На следующий день экскурсии подвергся посёлок со всеми улицами и дворами. На третий день настал черёд карьеров. Серёжа на карьерах, разумеется, бывал, но только вместе с отцом. Юра, как старший, посоветовал ничего не говорить родителям, а сходить туда по-быстрому самим. Так и сделали. С братом Серёжа чувствовал себя уверенно и спокойно.

Дорогу Серёжа помнил: от Купалки, повернув налево, идти вдоль берега широкой канавы, потом перейти по жердям поперечную канаву и повернуть направо. Дальше – канава сама приведёт к Первым карьерам. Братья прошли вдоль широкой канавы, миновали мосток и стали двигаться по узкой извилистой торфяной тропе, огибая бесчисленные кочки и торчащие из торфа щупальца древних корней. Солнце ещё припекало, и многочисленные ящерицы сновали под ногами и в зарослях болотного багульника и брусники.

Увидев застывшую в воде лягушку с поднятыми перископами глаз, Юра не сдержался и запустил в неё маленькой кривой коряжкой. Серёжа сделал то же самое, после чего они принялись сбрасывать в воду всё, что попадалось под руку. Высокие брызги и поднимаемые волны приводили их в восторг. Подобрав хорошую корягу, Серёжа изогнулся как штангист перед толчком штанги и с силой обеими руками оттолкнул от себя корягу, направляя её в воду. Он не услышал всплеска воды, не увидел, как высоко поднялись волны. Всё сразу стало темно и сыро. Через секунду он понял, что вместе с корягой лежит на дне, привязанный к ней как донная мина. Всплыть он не мог, коряга держала его, зацепившись за лямку его штанов. Он ещё не успел испугаться и делал бесполезные движения руками скорее инстинктивно, чем осмысленно. Сколько времени продолжалось это барахтанье под водой, он не помнил, только почувствовал в какой-то момент, как что-то тычется ему в бок. Потом это что-то зацепилось за него и потянуло наверх.

Очнулся Серёжа уже на тропинке. Когда он открыл глаза и немного осмотрелся, то понял, что нырнул в канаву вслед за корягой, которая утащила его за собой, и что из воды его вытащила неожиданно возникшая бабушка, случайно оказавшаяся рядом. Это её клюшка тыкалась ему в бок. Серёжа до конца ещё не осознал, что был на секунду от смерти, и потому не почувствовал большой радости от того, что остался жив. Его больше беспокоило то, что мать будет сильно ругаться, когда узнает, что он без разрешения ушёл на карьеры.

Он не задавался вопросом: откуда взялась эта незнакомая бабушка? Просто не знал, что с того самого момента, когда его младенцем окрестили в православном храме, Господь послал ему ангела-хранителя, который всегда был с ним рядом и в нужный момент спас ему жизнь. Пока Серёжа с братом шли и кидали в воду коряги, они никакой бабушки не видали… И вдруг она появилась – сама собою…

А ангел-хранитель в образе неизвестной бабули, молча постояв и убедившись, что всё в порядке, так же незаметно исчез, как и появился.

До карьеров было – рукой подать, но теперь туда идти не хотелось, и братья повернули к дому. По дороге на ветерке вода со штанов стекла, но одежда ещё оставалась мокрой. Зайдя во двор дома, братья прошли к сараю, где, катаясь на качелях, оставались до тех пор, пока Серёжины штаны и рубашка не просохли окончательно.

Дома в общей суете никто ничего не заметил, и происшествие удалось скрыть. Тётя Люба напекла блинов, и после приключений на болоте казалось, что ничего нет лучше на свете, чем есть горячие блины, макая их в сметану и запивая молоком. Недавнее приключение с корягой забылось и вспоминалось уже через много лет, как забавный эпизод детства.

11

За своим новым самосвалом отец Серёжи был послан на автозавод в Москву, откуда пригнал в посёлок новенький, сверкающий свежей краской ЗИЛ. До этого отец окончил дополнительные водительские курсы и получил водительские права первого класса. На рубеже шестидесятых, когда легковой автомобиль не был даже мечтой, главным средством передвижения на посёлке были грузовики и мотоциклы. Водители грузовиков были известны всей детворе, как первые космонавты. Их знали по именам. «Дядя Валера! Прокати!»– кричали мальчишки, завидев знакомый самосвал, за рулём которого сидел Серёжин отец. Дядю Валеру любили, он редко отказывал покатать ребят, только, если куда спешил по работе. Сажал и в кабину, и в кузов, и делал круг по посёлку. Серёжа часто ездил с отцом даже в рейсы, если это было не очень далеко: например, в песчаный карьер. Там отец подгонял свой самосвал под экскаватор, пересаживался в кабину последнего и сам загружался песком.

Дороги на посёлке были грунтовые, весной и осенью становились почти непроходимыми. Смотреть за тем, как машина буксует, было захватывающим зрелищем. Мальчишки обступали застрявший грузовик, и, раздувая щёки, каждый принимался выть и рычать, помогая мотору вытягивать грузовик. Сидя в кабине, Серёжа наблюдал за действиями отца и знал назначение всех рычагов и педалей. Иногда ему разрешалось поднимать кузов, и он делал это с удовольствием.