Текст книги "Рассказы сибиряка"

Автор книги: Владимир Соколовский

Рассказ третий

Вниманья, Катинька! вниманья!

 
– «Его-то и не видеть вам», —
Хоть не ко мне; к моим словам:
Вот вам процес миросозданья! [3]3
  По ученью Шагя-муни.


[Закрыть]
 
 
«Сначала был хаос». – Смелее!
Ну, что ж? сначала был хаос —
«Там в нем движенье родилось»…
– А это что за ахинея?
Однако ж дальше, продолжай!
«И то начальное движенье
Произошло от дуновенья…».
Ты не хлебнул ли через край?
 

Так разговаривал я не очень давно с одним забайкальским ламою, моим хорошим приятелем. Человек он, кажется, дельный и начитанный,

 
А как забывчив, думал я,
И что же вышло на поверку? —
Что нам других судить нельзя
На нашу собственную мерку…
 

Он очень хорошо помнил наизусть свое шагямунианское писание. Теперь, когда я навел справку об этом предмете в моей драгоценной тетрадке, я увидел, что и в ней ни дать ни взять то же самое; итак, я продолжаю за него.

От движения дуновенья составилось облако; из облака родились воды,

 
Потом из вод – земля и камень;
Потом от тренья сих начал
Во тьме хаоса просиял
Неугасимый, яркий пламень.
 

Наконец, то ли из грубого вещества, то ли из пены, как говорят иные, составилась величайшая гора Сюммер. Она видна только до половины, но и этого довольно с нас грешных. Вообразите себе, что от поверхности воды до вершины этой горы монголы считают ровно 640000 верст… Дистанция огромного размера! – сказал бы почтенный Скалозуб, если бы ему удалось нас подслушать. Другая половина Сюммера находится в воде и лежит своим основанием на необъятной златоцветной черепахе.

В то же время около Сюммера образовались четыре великих мира: один на Севере, другой на Юге, третий на Западе, и четвертый, разумеется, на Востоке… – «Скажите же мне, господин рассказчик, который из них наша земля, как ее зовут по-монгольски, и в которой она стороне? да только, пожалуйста, покороче!» – Ах! прелестная Катинька,

 
Как в вас порывисты желанья!
Как о земле сказать вам вдруг,
Что Самбу-Тиб ее названье
И что лежит она на Юг?
 

Согласитесь, что это довольно трудно; но перед вами уничтожаются все препятствия… Вам стоит захотеть, попросить…

 
Нет! вы приказывайте смело!
И вот, – для пробы хоть одной,
Скажите мне: «Будь муж ты мой». —
И тотчас будет в шляпе дело.
 

Однако ж, после такой волшебной силы ваших слов мне как-то невольно хочется

 
Порасспросить вас кой о чем…
Пусть мы на этой грязной глыбе
За грешные дела живем;
Но вы зачем на Самбу-Тибе?
Для вас бы мог Шагя-Муни
Отвесть на Сюммере квартиру,
Где бы, блистая, ваши дни
Текли, как звезды по эфиру;
Вас осенял бы вечный свет,
Вы б наслажденьями дышали
И только ими числа лет
В прелестной думе поверяли.
Порой, быть может, с той горы,
Взглянув на грешников с участьем,
Вы б нас знакомили со счастьем…
А!.. понимаю: – Вы добры!
Вам стало жалко нас, страдальцев,
О нашем благе вы пеклись,
И издалека принеслись
Земных утешить постояльцев.
 

Но вы, может быть, спросите меня о фигуре нашего Самбу-Тиба? Или вы, может быть, скажете: «Да это уж известно, что он шарообразен, что он сжат у полюсов и возвышен под экватором». – Заблуждение, прелестная Катинька!.. Весь наш ученый мир в страшном заблуждении… Какие тут полюсы? и что такой за экватор?.. Земля наша есть просто треугольник… Вы не верите? Так загляните же в любую мифологическую монгольскую книгу, и вы увидите, что это самая неприкосновенная истина…

 
Я думаю, когда Шагя-Муни
Открыл, что мир наш треуголен,
Наверно сряду он три дни
Собой ужасно был доволен.
Да, рассудя по-моему,
С ним не могло и быть иначе:
Он слепо вверился уму —
Так, стало, веровал удаче.
 

Но в сторону сомнение: это статья уже решенная. Всем известно, что посредине вселенной находится высочайшая гора Сюммер; что на Юг от нее лежит наш треугольный Самбу-Тиб; на Восток круглый Улюмчжи-Бииту-Тиб, то есть земля прекрасных лиц.

 
Уж вы, мой Ангел, на Самбу
Не гостья ли с Бита-Тиба!
Тогда, благодаря судьбу,
Я б ей сказал за вас спасибо…
Вот хорошо!.. Я и забыл,
Что люди там аршинов в осемь;
Ай, да Шагя! покорно просим,
Как он их ростом наградил!..
 

На Запад от Сюммера, третий мир, имеющий вид полумесяца, называется: Укэр-Эддекчи-Тиб, то есть: земля, привольная для рогатого скота.

 
Что если, Господи прости!
Шагя придумал, для примера,
На тучных пастбищах Укэра
Все лбы рогатые пасти?
Тогда, по смерти, без сомненья,
Как многих не увижу я
Из вас, знакомцы и друзья,
Чуть сам умру без украшенья.
 

Квадратный Модушу-Тиб есть четвертый мир, находящийся на Севере. Здесь и по сию пору тридцатидвухаршинные великаны живут по десяти столетий. Вот жизнь так жизнь!

Наконец, я вам должен сказать, что у каждого из этих четырех главных Тибов есть по два маленьких спутника; стало быть, вся система состоит из двенадцати разнокалиберных миров… Люблю за это: и уютно, и покойно!.. Однако ж, верно, Шагя-Муни думал и о потомстве: он разлил вокруг Сюммера четыре океана: к Северу желтый, к Югу синий, к Востоку белый и к Западу красный. Таким образом,

 
Создавши новую природу,
Чтоб избежать проверки слов, —
Он все концы своих миров
Благополучно спрятал в воду.
 

Окружность вселенной простирается до 30000000 верст, разумеется, выключая солнце, луну и звезды, которые сотворены после, и то по особенному случаю; я вам расскажу об нем в другое время, а теперь поговоримте о Сюммере.

На нижней полосе этой горы живут злые духи. Они… но вам страшно, Катинька? – Подымемся на середину… Видители вы Ассури?.. Это существа, средние между человеком и демоном, то есть они сбивают и на того, и на другого… Однако ж, посмотрите… проклятые начинают волочиться за вами, – полетимте, пожалуйста, наверх… Как тут все хорошо! Какое разнообразие в великолепии и красотах! Какие необъятные, блистательные картины!.. Мне чрезвычайно приятно, что все это так занимает вас…

 
Прекрасное во всем любя,
Вы рады каждой здесь безделке:
Вы здесь, как дома у себя,
А я так не в своей тарелке;
В стране невыразимых благ
Везде вам ровная дорога;
Я спотыкаюсь каждый шаг —
Мне как-то совестно немного…
 

В этаком случае всего лучше смотреть вверх, будто чему-то удивляешься… а чему тут удивляться?

Есть ли у вас, мой прелестный ангел, какая-нибудь любимая звездочка?.. Верно есть!.. Это и в моде, и к тому же, не знаю отчего, всегда, как только увидишь ее, на сердце делается так тепло, так весело!.. Нам надобно еще взглянуть на самую вершину Сюммера, и потому потрудитесь вообразить, что вы отыскиваете светлую свою любимицу…

 
Закиньте вверх свою головку…
Как вы в приемах хороши!
Но мне вас жалко от души:
Вам этак, может быть, неловко?
– «Нет, ничего». – Я очень рад!
Взгляните же, как он параден;
Ну, что? каков собой на взгляд?
– «Изряден». – Только что изряден?
 

Странно!.. Так вам не понравился Шагя-Муни?.. Боже мой! ведь я и позабыл, что он перед смертию постился пятьдесят два года: до красоты ли тут?

 
Да! не воротится она,
Хоть он и сел на пышном троне;
Зато, как будто на ладони
Ему вселенная видна.
Оттуда судит он и рядит
Своих монголов и бурят,
И около себя сподряд
За выслугу и службу садит.
 

– «Поэтому у него можно выслуживаться?» – Поэтому можно; только я никак не могу говорить обо всем в одно и то же время… Сперва узнайте понятия монгольцев о минувшем и будущем, относительно природы.

Если миры когда-то составились, говорят шагямунианские мудрецы, то они непременно должны когда-нибудь и разрушиться. Все, что имеет начало, имеет и конец… Дело!.. Но этот неизбежный, бедственный случай рассказан у них еще замысловатее, нежели процесс создания.

 
Вот как случится это чудо:
Неведомо когда, откуда,
Зачем, и почему, и как,
Вдруг солнце (сверху без сомненья),
Как злобный демон разрушенья,
На все миры, с размаха – бряк!
– «Они и разлетятся, стало?» —
Нет, одного толчка им мало,
Им так достанется, что страх,
За то, что крепки на ногах.
 

После этого первого солнца упадет другое побольше, там третье еще больше; наконец, седьмое доконает вселенную.

Другие рассказывают об этом происшествии совершенно иначе.

 
Они, в острастку для народа,
Без умолку твердят ему,
Что он по сердцу и уму
Все будет хуже год от года;
Что ждет его конец один;
Что он и ростом меньше станет,
И хорошо, когда дотянет,
Чтоб быть ему хотя с аршин.
А жизнь? – умора да и только!
Как десять лет?.. Ведь курам смех!
Хоть бы прибавили для всех
Еще бы столько, да полстолько;
И что потом, как род людской
Дойдет совсем до развращенья,
Тогда, предтечей разрушенья,
Прольется голод над землей.
Семь лет продлится испытанье,
Потом – в последние семь дней —
Слетят на землю семь мечей, —
И все живущее созданье,
И весь людской греховной род
Под этой казнию умрет.
 

На каждом из опустошенных миров останется только по одному добродетельному семейству. По окончании кутерьмы они выйдут на белый свет и станут себе жить да поживать. Лета их жизни будут постепенно увеличиваться, потом опять уменьшаться, и, наконец, снова та же история. Весь этот промежуток от одного разрушения до другого называется Гал-аб; пятьдесят шесть Гал-абов составят Гал-абь-эрчиху, то есть всеобщее разрушение самых миров.

Наряду с подобными гипотезами вы встретите у них понятие о безначальности и бесконечности; но этого еще мало. В следующем предположении они развивают идею, что в пространстве не может быть пустоты. Как создание существующих ныне миров было не первое, то и разрушение их будет не последнее: в целой бесконечности одно станет заменяться другим. Затейливо сказано, но впрочем

 
Я эту мысль не принимаю,
Она – нелепая мечта.
И я, по опыту я знаю,
Что есть в пространстве пустота:
В нем, важно место занимая,
Торчит иная голова
И умной кажется сперва,
А ведь какая уж пустая.
Во всем собаку съел иной,
А смотришь – сохнет и худеет,
Затем, что, с полной головой,
Пустой желудок он имеет.
Иной везде нашел обман,
Не удается все иному,
И он хлопочет по-пустому
Затем, что пуст его карман.
Да! Странно племя все людское!
Наш путь житейский страх смешон!
Как ни смотри, со всех сторон —
Льют из порожнего в пустое.
 

Станемте продолжать. После великой мысли о возобновлении миров… Как вы думаете, что вы найдете после этой мысли?.. Что вместе с мирами будут переменяться и боги… О Шагя-Муни! Шагя-Муни!

 
Твоя система управленья
В наклад товарищам твоим,
И после светопреставленья
Где дашь ты место отставным?
 

Но это уж его дело, а мне остается только сказать вам, что вследствие такого порядка вещей и самые верховные существа, судя по времени, имеют особенные названия. Таким образом все боги, которые управляли мирами, существовавшими прежде, называются: Ометофо; то, которое управляет нынешними – есть: Шикеафо; а все те божества, которые будут владычествовать над новыми вселенными, называются теперь Мелифо.

В настоящее время Шагя-Муни, как Шикеафо нашей вселенной, сосредоточив в себе всю возможность власти общего управления над существующими теперь мирами, приятельски поделился с другими бурханами относительно частей. Так, например, бурхану Мандари и будущему преемнику его Мандзошири он препоручил наблюдать, чтобы в мире шло своим порядком; бурхан Хурмуста должен хлопотать о благе всех тварей; грешники сдаются на руки Эрлык-Номун-хану; Очирбани заведывает бурями, метелями, ураганами и т. д.

У бурханов, которые начальствуют над водою во всех возможных ее изменениях, состоят в распоряжении ужасные драконы. От нечего делать водяные цари позволяют им гулять по поднебесью: тут-то пир горой!.. Эти чудовища летают так быстро, что следом за ними вспыхивает огонь, а нам кажется, что это зарница или молния;

 
Когда же, разыгравшись часом,
Впотьмах, разгулье дождевом,
Они ау затянут басом —
Мы думаем, что это гром.
 

Дно океана есть зимняя квартира этих чудовищ. Благополучно царствующие ныне богдо-ханы Манжуйской, Данчинской (то есть воинственной) династии признали изображение их своим гербом. Ад…

 
Ах, Боже мой! да что за чудо!
Со мной всегда одно и то ж:
Опять проклятая простуда, —
Вот так и пронимает дрожь! —
«Да вы не ада ли боитесь?» —
Нет! что вы?.. Боже сохрани!
Но, видите ль, какие дни.
Так я, уж вы не осердитесь,
Здоровье чересчур любя,
Я плащ накину на себя.
 

Итак, ад, или царство Таму, разделяется, по мнению последователей шагямунизма, на 16 отделений.

 
Так, например, у них в одном
Согреют грешников огнем;
В другом морозом их прошколят;
А там, от скуки, попилят;
А там хоть рад, или не рад —
Держать диэту приневолят.
 

И так далее…

 
Но кто ж придумал, наконец,
Шестнадцать этих отделений? —
Он, верно, был в добре – глупец,
А в злости – превосходный гений.
 

Там-то Эрлык-Номун-хан покажет себя! Главное, он озаботится тем, чтобы грешные монголы раскаялись в прежних своих проказах; но я бы сказал этому Эрлыку-Номун-хану:

 
«Послушай, мой почтенный князь,
Твоих трудов мне, право, жалко:
Я что-то не слыхал родясь,
Чтоб кто разнежился под палкой».
 

У Эрлыка-Номун-хана, так же как и у Плутона, прехорошенькая жена… «Сделайте милость, растолкуйте мне этот миф»…

Тут я бы мог кончить мой третий рассказ, но совесть моя заставляет меня сделать наперед поправку в первом. И знаете ли, до кого касается моя ошибка?.. До вас… Вы удивлены? Однако ж, к несчастию, я говорю правду… Не знаю, чего я должен ожидать: гнева или милости?.. Я думаю, гнева… Нет! вы ангел – и виноватый ожидает пощады.

 
Простите несчастливца вы,
Он вас слезами умоляет,
А ведь повинной головы
И даже меч не отсекает…
 

– «В чем же дело?» – Вот в чем, прелестная Катинька; когда говорил я на 11 странице о ваших глазах, мне пришло на мысль выразиться: «я верю этим небесам!»… Признаюсь, тогда я точно твердо был уверен, что у вас голубые глаза. Я рассказывал всем знатокам, любителям и ценителям изящного, что небесный цвет ваших очей несравненно лучше настоящего небесного цвета.

 
И что ж?.. не дальше, как вчера,
Собравшись видеть вас с утра,
Я ждал вас у священной двери,
Как будто греховодник Див,
Влюбленный в миленькую Пери;
Я был тогда ни мертв, ни жив;
Вдруг вы в толпе других явились,
Ваш взор был грешнику гроза:
Я вспыхнул весь, мои глаза
К земле невольно опустились;
Но укрепил меня мой Бог:
Я робость в сердце перемог,
Таинственно о светлой цели
Какой-то голос мне шепнул,
Я прямо в очи вам взглянул —
Они сияли и чернели…
Взглянул – и не видал потом
Того, что делалось кругом.
Все эти лица и одежды,
Вся этой смеси пестрота
Была, как темная мечта
Пред светлым призраком надежды;
Весь этот гул пустых речей,
Бесцветных, приторных желаний
И шум приветов и лобзаний
Я пренебрег душой моей.
Толпа безумно лепетала
Урок приличий заказной
И неприметно за собой
Вас, милый ангел, увлекала.
Я был недвижен, я грустил…
И безотчетливо за вами
Своими скорбными очами
В немом раздумий следил.
Вдруг с кем-то вы от всех отстали,
И очи, полные огня,
Вы устремили на меня
И будто тайну узнавали:
Скрепясь, я чудно устоял
Против сего огня святого,
Но вы еще взглянули снова
 

[4]4
  неразборчиво в тексте. – Ред.


[Закрыть]

Видите ли, прелестная Катинька, как затруднительно бывает мое положение, когда я осмеливаюсь к вам приближаться… Видите ли, что только один особенный случай открыл мне, что у вас не голубые, но очаровательные черные глаза… Между тем это было четвертое наше свидание, что же мог я увидеть в первые три?.. Я так неожиданно вас нашел! я был так обрадован! так ослеплен! одним словом…

 
На вас не мог взглянуть я смело,
Я счел, что вижу все во сне,
Да и до глаз ли было мне,
Когда в моих глазах темнело.
 

Неужели и после этого вы не простите мне моей ошибки?.. Вы прощаете?.. Я в восхищении!.. Однако ж,

 
Хоть я смеюся и шучу,
Но сквозь мишурность прибауток
Серьезно я сказать хочу,
Что я влюбился в вас без шуток.
 

Рассказ четвертый

 
«Да долго ли у вас, скажите,
Порожняком мирам стоять?»
– А вот я стану, погодите,
Их помаленьку заселять.
 

За несколько сот тысяч веков… Помилуйте,

 
«Ведь это ужас как давно!»
– По-моему, так это мало;
К тому ж для нас не все ль равно:
Все что прошло – пиши пропало!
 

Итак, за несколько сот тысяч веков прежде, нежели на Самбу-Тибе стал существовать грешный человеческий род, далеко, далеко от нас, на седьмом небе, жили себе припеваючи бессмертные духи генгери. Никому не известно, когда, как и кем они созданы, но зато я смело могу вас уверить, что блаженство их было неописанное, потому что его никто не описывал. Вот они жили, жили, наконец одним из них пришла престранная мысль: «Сем подеремся!»… Сказано – сделано!.. Началась потасовка то ли за дело, то ли ни за что ни про что, и кончилась тем, что ассури, как побежденные, сперва подавай Бог ноги, а потом дали тягу на Сюммер, и тут только спаслись от преследования… Правда, велика гора Сюммер, да и народу-то привалила бездна, к тому же ассури, хоть и сами собою, а все-таки размножались; с другой стороны, опять на светлой вершине Сюммера, как на подножии престола великого Шагя-Муни, изволили поселиться блаженные тенгери, чтобы для веса и для большей важности окружать своего повелителя; вот бедным ассури сделалось тесновато, и некоторые из них стали помаленьку переселяться на Самбу-Тиб. Здесь, по словам иных, они назвались духами аминами, и с этих-то пор начинается рассказ, который решительно не подвержен никакому сомнению. Все последующие события доказаны у шагяму-нианцев вернейшими историческими актами; тут незачем ходить ощупью: истина ясна, как день.

 
Но наперед вы знать должны,
Что по особенной причине
В то время не было в помине
Ни звезд, ни солнца, ни луны.
– «Выходит, свечи подавали;
Не темьнеть же была у них?» —
Конечно! – Но они не знали
Заводов сальных и свечных.
– «Так, верно, лесу не жалели
И жгли огромные костры?
Да что ж вы, будто онемели?
Скажите!.. будьте же добры!».
– У женщин вечно та же сказка,
У них уж так заведено:
Чуть тайна есть, – так есть и ласка,
Ох, вы!.. вот то-то и оно!..
 

А чтобы приласкать меня прежде?.. тогда бы я просто сказал вам, что для этих аминов не нужно было постороннего света: они сияли сами и освещали собою все пространство… Но этого еще мало… вообразите, они летали!.. Какое завидное положение!.. Таким образом, вы можете себе представить, прелестная Катинька, что они были

 
В неугасимом дне без ночи
Легки, как крылья эфемер,
Светлы, как… что бы, например?..
Ну, например, как ваши очи!..
 

Видите ли, какая необъятная бездна света?.. и какого света!..

 
Одна любовь и красота
Могла им только освещаться,
И должно, кажется, признаться,
Тот свет не нашему чета.
Итак, чтоб вам узнать бы тоже
Сей блеск духовного огня,
Вам стоит полюбить. – «Кого же?»
– Да разумеется меня!
 

Впрочем, с последнего нашего свидания я по некоторым приметам сужу о вас совершенно иначе:

 
Хоть мне и жалко головы,
А я свихнусь на этой точке:
Мне кажется, что амин вы,
В земной, прелестной оболочке.
 

Например, теперь посмотрите, как много волшебства в этом пламенном, проницательном взгляде, который вы устремили на меня! Посмотрите мне в душу…

 
Она открыта перед вами:
Как в ней торжественно светло!
Но безнадежности мечтами
Сей дивный свет заволокло…
Однако ж, друг мой, ради Бога…
– «Вот это мило! что за друг?» —
Да опустите вы немного
Своих ресниц блестящий пух;
А то ей-ей! собьюсь я с толку:
Монголов позабуду я
И все о вас, звезда моя,
Твердить я буду без умолку.
 

Вот так!.. очень хорошо!.. прелестно!.. теперь извольте слушать.

Хотя амины утратили большую половину первой чистоты своей, первых своих наслаждений; но как еще много оставалось для них!.. Вечная любовь; вечное согласие; собственный, неугасимый свет; быстрый, легкий, вольный полет по всему Самбу-Тибу; сладкая эфирная пища и долгая, долгая жизнь… А как вы думаете, поскольку они живали? – «Я думаю по 1000 лет.»… – Извините меня, прелестная Катинька!.. Амины жили… страшно выговорить… по 80 тысяч лет. Согласитесь, тут было когда пожить…

 
О! если бы тогда на свет
Случилось мне и вам родиться,
Да я бы сорок тысяч лет
Все стал за вами волочиться.
 

В то время они имели еще надежду получить обратно прежнее свое блаженство; а какого тягостного изгнания не украсит надежда?.. Проходили сотни тысяч лет; казалося, что былое опять начинает веять на них своим упоением, вдруг один из духов нашел Шиме, или земное масло, как называют другие [5]5
  Путешествие в Китай чрез Монголию. Т. III. с. 369 и начертание Церковно-библейской истории преосвящ. Филарета.


[Закрыть]. Монгольские книги не говорят ни полслова, каким образом лукавый помог ему найти это масло, а потому я решительно не знаю,

 
Как этот плод явился чудной,
Отсюда близко ль, далеко;
Но что иному очень трудно,
То для нелегкого легко.
 

Главное дело в том, что дух нашел запрещенный плод; конечно,

 
Найти, оно и ничего бы,
Ведь он его и не искал;
Да вот в чем амин маху дал:
Он скушал маслица – для пробы.
 

Ну, разумеется, после этого он тотчас озаботился соблазнить родных, товарищей, знакомых – и пошла круговая порука.

 
И что же вышло напоследок? —
Что в несколько печальных дней
Находкой масляной своей
Умаслил всех монгольский предок:
Идти – не видно ничего,
Лететь – к земле невольно тянет,
И, верно, амина того
Никто добром не воспомянет.
 

Тут понадобились и солнце, и луна, и звезды, и все это было тотчас же сотворено. Весь Самбу-Тиб дышал новизною: новая жизнь, новые чувства, новые наслаждения; но уже лета этой жизни были сочтены вполовину. Впрочем, и сорок тысяч лет

 
Хоть перед вечностью ничто,
А выжить, право, не безделка;
По крайней мере, все ж не то,
Что нынче наша скороспелка.
 

Казалось бы, что на этом месте должна кончиться вся история: новый порядок вещей в течение нескольких сот веков поневоле сделался старым; забывая утраченное, амины помаленьку привыкли пользоваться настоящим: все шло как нельзя лучше. Еще не было слов: порок, слабость, зло; добродетель царствовала повсюду: она была неисчерпаемым родником, из которого изливались тихие, чистые, продолжительные удовольствия души…

 
Чего бы, кажется, им надо?
Ну жить бы, жить да поживать!
Так нет, вот видите ль, опять…
Ей-ей! за них берет досада!..
– «Да что ж опять? неужто плод?»
– Да что же иначе быть может?..
Как жаль, что наш греховный род
Всегда заветное тревожит!..
– «Нельзя ль мне это рассказать!
Вы потрудитесь?» – Без сомненья;
Но вам чужие прегрешенья
Пришла ж охота узнавать!
– «Не спорьте!» – Слушаю-с! Однажды
(А как случилось это зло,
До нас в рассказах не дошло),
Итак, от голода ль, от жажды,
Какой-то амин молодой
От всех своих знакомых тайно
Нашел какой-то плод случайно,
Который назывался: Ой…
На всем пространстве Самбу-Тиба,
Родяся, сладости такой
Не ел мой амин удалой —
Что в рот – так тотчас и спасибо!
Вот он поел немножко – глядь?
Ему чего-то стыдно стало,
И хоть он скушал очень мало,
А вдруг позыва нет опять…
– «Ах, это страх как интересно!» —
Вам интересно?.. очень рад!
Но я побьюся об заклад,
Что остальное вам известно…
– «А кто ж расскажет это мне?» —
Да тут не надобно рассказа;
Ведь это старая проказа —
Так и последствия одне…
Смекнув тогда, что сделал худо,
Он в лес – где гуще, где темней,
И ну перекликать оттуда
Поочередно всех друзей:
Сюда! здесь ужин вам богатый!
Я вещь чудесную нашел!..
И вот на зов один пришел,
Пришел другой, пришел десятый;
И нечего таить греха,
Хоть и без умыслу – а ели…
– «Что ж вышло?» – Вышло, что на деле
Развязка чересчур плоха…
Когда был кончен сытный ужин,
Тогда узнал любой из них,
Что различать приметы их
Не очень зоркий глаз был нужен…
– «Мне это что-то мудрено;
Так разница была, наверно?» —
Как рассказать бы вам, примерно,
Не очень ясно, не темно?..
 

Да вот положимте, что вы находитесь в обществе девушек и мужчин: сперва стали обнимать вас ваши подруги, потом обнял я, я, и я, потому что мне нельзя же позволять, чтобы каждый обнимал вас сколько ему угодно… Теперь сравните наши объятия…

 
Нашли ль вы разницу? – «Нашла!» —
Так и для них за преступленья
Пора тяжелая пришла
Вам неизвестного влеченья…
 

С тех пор, как на Самбу-Тибе понадобились местоимение: он и она, с тех пор начались все бедствия. Жизнь укоротилась вполовину и потом, впоследствии, стала убавляться постепенно…

 
С тех пор все становилось плоше,
На место правды вкралась ложь.
Тогда и самый-то хороший
Не слишком больно был хорош,
Все упадать душою стали,
В сердцах зашевелилось зло,
И тут же на беду сыскали
Еще какой-то плод: Сало.
 

 
В этом проклятом Сало, или Салло, или Салу, заключался корень всех пороков, и первое бедствие, постигшее обитателей Самбу-Тиба в несчастное время, было – утрата чистой, духовной пищи, эфирное тело их сделалось грубым и требовало земного. Долго употребляли они: Масло, Ой и Салу…
 
 
Вдруг наконец один из них…
– «Неужто снова напроказил?» —
Да! он остаток счастья сглазил,
Затем, что ел плотней других…
– «Опять мне новая загадка!» —
На этот раз загадки нет.
Однажды, севши за обед,
Поел он, знаете ли, сладко;
Ну чтоб ему потом вздремнуть
В тени древесного наклона,
Или пройтись для моциона,
Или заняться чем-нибудь;
А он – он был в большой заботе
И запрещенного плода
Припрятал к ужину тогда,
Но как ошибся он в расчете!
 

Такая жадность прогневила судьбу, и уже никто с тех пор не находил более на Самбу-Тибе ни Сало, ни Оя, ни Масла…

 
В такой негаданной беде
Всем грешным было не до шутки,
Затем, что в поте и труде
Пришлось кормить свои желудки.
Оно б еще в ворота шло,
Когда бы кончилось все этим;
Но мы тотчас другое зло
В минувшем нехотя заметим.
 

Жадность одного породила порок любостяжания во всех; впрочем, порицать этого порока я не хочу и не могу, а кто не хочет и не может, тот, верно, и не станет.

 
Я сам в любостяжанье грешен…*
Положимте, что как-нибудь
Мой пыл любви, палящий грудь,
У вас – ответом сердца взвешен;
Что мне, как счастия звезда,
Горит в нем пламенное: да!
Что звук тот, полный упоенья,
Из ваших уст я сам узнал, —
Тогда, не медля ни мгновенья,
Я б вас с любовию стяжал…
Трудовая пища была очень груба.
 

Кто употреблял ее более других, у того непременно портился цвет лица; кто меньше – у того он дышал свежестию…

 
Когда, в какой-то неге сладкой,
На ваш румянец засмотрюсь,
Тогда ему, от вас украдкой,
Дивлюсь – и все не надивлюсь!
Мне все сдается от чего-то,
Что тут должно чему-то быть,
И что заветное вкусить
Вам не пришла б тогда охота.
– «Не льстите, господин Поэт;
Хвалить в глаза – смеяться значит».
– Ну, признаюсь, такой ответ
Хоть не меня – так озадачить!
Да неужели мне молчать?
– «Вот за глаза, как вам угодно…»
– Как вы сказали бесподобно!
Нельзя прелестнее сказать!..
И точно! я согласен с вами:
Как ни прекрасен цвет ланит,
Но кто ж и как его сравнит
С волшебно-светлыми глазами?..
Итак, ваш нынешний приказ
Я никогда не позабуду,
И с этих пор – при вас, без вас
Все за глаза хвалить вас буду.
 

Поверите ли вы, прелестная Катинька, что разность в цвете лица породила ужасный грех гордости?.. Между тем толки о дележе плодоносных земель довели к спорам; от споров дело дошло до серьезного дела, то есть до драки; а уж от драки велик ли переход до смертоубийства?.. Наконец, венцом всего зла была ядовитая зависть: чужой успех, чужой урожай, чужие выгоды – и грызли, и томили ненасытных.

К счастию всех обитателей Самбу-Тиба, явился тогда между ними некто, который чудесно сберег в душе своей всю красоту непорочности и правды… Прекрасная, величественная наружность; тонкий, проницательный, глубокомысленный ум; мягкий и кроткий нрав; – одним словом, все давало ему пальму первенства между монгольскими предками. Он стал всеобщим судьею – и суд его почитался священным. Его любовь, его уважение были высочайшею наградою добродетельных и справедливых; но зато как жестоко наказывал он порочных – он их презирал!.. Мне кажется, что для человека, который мыслит и чувствует, не может быть ничего ужаснее презрения.

Желая отвратить и на будущее время беспорядки и ссоры, он наделил каждого ровным участком земли. Все были довольны – и благодарность поднесла ему титул: князя всех духов… Но вы, может быть, захотите знать имя того,

 
Кого все в мире уважали,
Кто был преступников гроза?
Его по-эйнеткекски звали:
Ма-ха-самада-Рануза…
Мне должно бы сказать: Рануза,
Чтоб ударение сберечь;
Но орифмованная речь
Подчас тяжелая обуза.
 

Вы, верно, знаете, что Индия и Эйнеткек – одно и то же.

Теперь потрудитесь выговорить тибетское название того же самого князя…

 
Оно, конечно, трудновато
Сказать: Мангбай-Кгурби-Джалбу;
Но вы пеняйте на судьбу,
А я уж тут невиноватой.
 

Мне сказывали, будто по-нашему, по-русски, это значит: всеми избранный царь; впрочем, я не ручаюсь за верность перевода… Итак, прелестная Катинька, вот где начало властей. – Этот Джалбу, или Рануза, титуловался священным именем: Великого обладателя вселенной. Подданные и потомки его стали называться человеками.

 
Я не сказал: людьми, затем,
Что в люди не выходят скоро;
И потому, что в свете сем
Все эти выскочки – умора!
 

Мне бы очень приятно было беседовать с вами; но сами посудите: возможно ли это?.. Мой эстетический сосед держит, вероятно, для голоса, как вы думаете кого? – бесхвостого павлина!

Однако ж во всяком худе есть добро, как вы это сами видите… Прежде я был не в состоянии постигнуть, что бы могло заставить слить в одну идею и ужас и хорошее; теперь

 
Понятна эта мне причина;
Я глубоко в нее проник,
Когда услышал крик павлина:
Вот крик – так настоящий крик!
Прошу тут выразиться просто?
Что этой речью объяснишь?
Невольно скажешь: ты, бесхвостый,
Ужасно хорошо кричишь!..
Но он час от часу сильнее;
Ах! отодвиньте дальше стул;
Закройте уши поскорее;
Закрыли?.. Режут!.. Караул!..