Текст книги "Авторитет, или Лагерный пахан"

Автор книги: Владимир Колычев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 19 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Глава 6

Витой смотрел на Трофима в упор, но совсем не осуждающе.

– Ну, рассказывай.

Его благодушный тон вселял уверенность. Трофим взбодрился, вздернул нос.

– Да в пресс-хате побывал, чего уж тут рассказывать.

– А чего ты стоишь? – насмешливо спросил Рубач. – Ты бы присел, в ногах правды нет…

– Правда в заднице, – хмыкнул Башмак. – Если она не тронута…

– Нормально все, – успокоил его Витой. – «Индия» отписала, что не тронули пацана… На пушку его менты брали…

– А чего тогда на задницу сесть не может? – криво усмехнулся Рубач.

– «Морковку» делали, – скис Трофим. – Мокрым полотенцем по заднице. Я думал, окочурюсь…

– А почему только «по»?

– Тебе ж говорят, на пушку меня брали. Менты подляну кинули, из несознанки выводили… Ты что, ментов не знаешь? Мне лучше статью на себя взять, чем петуха…

– И что, взял статью? – не унимался Рубач.

– Да.

– Значит, раскололся.

– Да. Но я свою статью взял, не чужую… А то, что раскололся, так уж лучше это, чем в кукарешник… А ты бы как на моем месте поступил? – Трофим резко, глаза в глаза, глянул на Рубача.

– Э-э, не о том ты говоришь, – замялся тот. – Когда я встану на твое место, тогда и поговорим…

– Рубач, вяжи базар, – одернул его Витой. – Трофим правильно все сделал. Лучше под ментами сломаться, чем под лохмачами. Правильно, братва?

– Да не вопрос, – первым отозвался Башмак. – Лучше лишнюю пятилетку отмотать, чем всю жизнь кукарекать…

– И все равно западло, – буркнул Рубач.

– Я не понимаю, брат, чего ты на пацана взъелся? – нехорошо глянул на него смотрящий.

– Да не уверен я, что там все гладко было. Может, все-таки проткнули его. А он за одним столом с нами…

– Щипчик маляву подослал, тебе этого мало?

– Ну, если Щипчик, – сник Рубач.

Разговор шел не просто о законном воре, а о смотрящем всей тюрьмы. И если сам Щипчик подписался за Трофима, то Рубач должен был заглохнуть со всеми своими претензиями…

Трофима вовсе не удивляла осведомленность законника. Это было слишком сказать, что воровское влияние распространялось на всю тюремную администрацию, но кое-кто плясал под блатную дуду. И этот кто-то получил информацию от вертухая, который смотрел за пресс-хатой – а тот был в курсе всех дел, происходивших там… Щипчик узнал, что Трофима не опустили, сразу же отписал Витому, чтобы не возникло потом недоразумения. Смотрящих на тюрьму для того и ставят, чтобы не было здесь никакого беспредела, чтобы все по понятиям… А вот если бы вертухай слил неверную информацию, если бы Щипчик поставил на Трофиме крест, – тогда бы с ним сейчас разговаривали по-другому.

– Щипчик все видит, Щипчик все знает, – заключил Витой. – А то, что Трофим статью на себя взял… Так ведь это твоя статья, да, пацан?

– Моя.

– Если ты в сознанке, можешь сказать нам, что там да как?

Рубач навострил ухо. Как будто сама интуиция подсказывала ему, в какое дерьмо вляпался Трофим. А именно в этом дерьме он и хотел его видеть, чтобы за цехового предъявить. Ведь Лялина сам Жиха покрывал…

– Да я не то чтобы в сознанке, – задумываясь над каждым своим словом, начал Трофим. – Ну, что в деле был, сознался. А от жмура отпихиваюсь. На пацана его списал, которого в природе не существует…

– Никогда не существовало? – подозрительно покосился на Трофима Башмак.

– Не, он существовал. Только его в живых нет. Там косячина большая вышла… В общем, нет его. А менты думают, что он в бегах…

– Что за косячина? – спросил Рубач.

– Я и так много сказал, – покачал головой Трофим.

Рубач должен был заткнуться, чтобы не навлечь подозрения в излишнем любопытстве. Но все же он снова спросил:

– А что за жмур?.. Если менты знают, то и мы можем знать…

– Терпилу сделали… Мы без мокрого хотели, а он бучу поднял, пришлось приглушить… – с видом заправского летчика-налетчика сказал Трофим.

За внешней бравадой он пытался скрыть внутреннюю растерянность.

– А что за терпила? – настаивал Рубач.

– Может, и пацанов тебе назвать, с кем на делюге был? – дерзко спросил Трофим.

Но Рубач даже глазом не моргнул – как будто и не заметил вызова в его голосе.

– А может, это цеховой с Линейной был?

– Опять ты за этого цехового трешь? – поморщился Витой.

– Так я же говорю, Жиха с этого цехового слам снимал на общак. И если Трофим его кончил, то, выходит, он на общак лапу поднял. А общак этот все зоны греет, от Москвы до самых северных краев…

Смотрящий долго думал, прежде чем сказать свое слово. Непростую задачку поставил ему Рубач. Как ни крути, а общак дело святое…

– Что скажешь, Трофим? – наконец спросил он.

– И скажу!

Не зря Трофим ломал голову в поисках выхода. Озарила-таки его светлая мысль.

– Да, терпила с Линейной был… Цеховой… Но мы-то не знали, что Жиха на общак с него снимал!

– А это никого, пацан, не чешет! – плотоядно ухмыльнулся Рубач.

Он уже руки потирал в предвкушении успеха, но Трофим знал, как обломать его.

– Надо было бы спросить у серьезных людей, что за человек, кто за ним стоит…

– У одного спросишь, у другого, так и спалиться можно… – усмехнулся Трофим.

– Я не понял, ты хочешь сказать, что Жиха вложил бы вас ментам. Это предъява, братан! – набычился Рубач.

Трофиму стало не по себе. Но все же он выдержал злобный взгляд. И не свернул со своего пути.

– При чем здесь Жиха? – стараясь держать себя в рамках, спросил он. – Он же высоко, и сколько людей надо пройти, чтобы до него добраться, а? Целая цепочка. А вдруг в этой цепочке слабое звено?.. Так что я конкретно никому ничего не предъявляю. И не надо меня на рога брать, я тебе не фуцан голимый!..

– А это мы еще посмотрим, кто ты такой! – оскалился Рубач. – Я прям сейчас маляву Жихе зашлю, пусть он разбор проводит. И Щипчику отпишу… Да тебе любой здесь скажет, что за общак тебя по стенке размажут…

– При чем здесь общак и цеховой? Ты что-то не то городишь, бродяга! – предвкушая победу, усмехнулся Трофим. – То ли тебя зациклило, то ли ты Жиху в дураках держишь!

– Кто Жиху в дураках держит, я?! – вспылил Рубач. – Ты базар фильтруй!

– Да я-то фильтрую… Ты сам посуди. Да и братва пусть рассудит… Мы хату по понятиям выставили. У терпилы бабло, и мы его сняли. Где тут рамсы, а?.. А то, что он на общак отстегивал, так свято место пусто не бывает. Терпила на железобетонных конструкциях работал, цех там свой держал. Его нет, зато кто-то другой есть. И если он налево товар толкает, то Жиха его в два счета прижучит, заставит в общак сливать… Или не заставит?

Рубач долго чесал затылок. Витой с насмешкой посматривал на него. Понял смотрящий, что умыл его Трофим… Если Рубач скажет, что Жиха не сможет нового делягу на деньги поставить, значит, он невысокого мнения о его способностях. Если начнет на Трофима наезжать, значит, плевать ему на воровские понятия…

– Да он-то поставит… – выжал из себя Рубач. – Жиха любого поставит… Но это же напряг…

– Да я понимаю, – для видимости закручинился Трофим. – Но я ж не знал, что цеховой на общак отстегивает… Теперь буду знать.

– А толку? – хмыкнул Рубач. – Нет цехового и не будет…

Он уже понял, что Трофим обошел его на повороте, и решил больше не хорохориться, чтобы дальше не терять очки.

– Да и хрен с ним! – разряжая обстановку, махнул рукой Башмак.

– Вид у тебя усталый, Трофим, – заметил Витой. – Как будто черти на тебе всю ночь гоняли!

– Так черти и были… Я думал, они меня сразу сожрут. А они, типа, на утро меня оставили. Даже пальцем не тронули. А утром это воронье поганое раскуражилось. Мокрым полотенцем… Эти морды мне по ночам сниться будут. Добраться бы мне до этих гадов…

– Не доберешься, – покачал головой Башмак. – Их менты от братвы прячут…

– Да нет, бывает, что эти гады всплывают, – не совсем согласился с ним Рубач. – Ментам не угодил, и на этап…

– Лично вот этими руками удушу, если мне какая гнида попадется! – Трофим злобно сжал кулаки.

– Ты сначала с этим разберись, – Рубач с ухмылкой показал ему на Бутона.

Опущенный поганец молча шуршал тряпкой – надраивал дальняк.

– Зачем ты мне это сказал? – нахмурился Трофим. – Я сам слово дал, я сам знаю, что мне делать…

С Бутоном нельзя было тянуть. Во-первых, слово дано, и тянуть с ним не стоило. А во-вторых, петухи – совсем не безобидны по своей природе. Бутон – идиот по жизни, запросто мог взбрыкнуться. Что ему стоило сейчас подскочить к Трофиму сзади и заключить его в свои петушиные объятия, зашкварить. За такое убивают на месте, но ведь он и без того приговорен. Его убьют, а Трофим займет его место и в кукарешнике, и на параше…

Трофим лег на свою шконку – на живот, потому как на спине лежать было больно. Взял ложку, принялся затачивать о пол черенок. Вжик-вжик. Вжик-вжик…

То ли Бутон понял, что ножи точат на него, то ли без того тронулся умом – как бы то ни было, он вдруг бросил все и с диким воплем стал биться в дверь. Открылась «кормушка», нарисовалось лицо вертухая.

– Начальник, убивают! – как резаный завопил Бутон.

– Да пошел ты! – брезгливо сморщился надзиратель.

– Я требую начальника оперчасти! – заорал Бутон. – Я должен ему срочно доложить!

Полное наименование должности и четко озвученное требование сбили вертухая с толку.

– Погоди, я сейчас!

Он собрался было захлопнуть «кормушку», но Бутон завизжал так пронзительно, что надзиратель шарахнулся от него как от чумы. И тут же открыл дверь, чтобы выпустить петуха в коридор…

Но Трофим не растерялся, живо вскочил со шконки. Нагнал приговоренного и со всей силы ударил его черенком ложки под правое нижнее ребро… Но это был скорее акт отчаяния, нежели демонстрация силы. Тупой черенок согнулся пополам, а целый и невредимый Бутон проскочил в щель между косяком и дверью…

– Я тебя еще достану, пидор! – заорал ему вслед Трофим.

Но, увы, этим он уже ничего не мог изменить. Бутона забрали из камеры, и если он сюда не вернется – а скорее всего, так оно и будет, – Трофим не сможет сдержать свое слово.

Надо было видеть подлую ухмылку Рубача. Эта сволочь была рада любому минусу на репутации Трофима…

* * *

Кусок хозяйственного мыла был разломан пополам. Знают менты, где можно спрятать деньги, потому и ломают посылки с воли. Но в этот раз они старались плохо. Мыло надо было ломать вдоль, тогда бы и вскрылся тайник, а они изуродовали его поперек.

Трофим вытащил целых три «катьки». Триста рублей – царский подарок. Деньги ему сейчас очень нужны…

Он дождался, когда вертухай выведет народ на прогулку, в прогулочном дворике тихонько приблизился к конвойному. Мужик уже в годах, семья у него большая, зарплата маленькая. Да и кому деньги не нужны…

– Слышь, старшина, дело есть, – не поворачивая к нему головы, почти шепотом сказал Трофим.

И выразительно потер друг о друга подушечки трех пальцев – показал, что дело прибыльное.

– На больничку надо. На пару деньков. Сутки – червонец.

– Не ко мне обращаешься, парень.

– Четвертной за сутки.

– Это к врачу надо. Или к начальнику оперчасти…

– Полтинник!

– Деньги вперед.

Сторублевка перекочевала в лапу конвоира чуть позже, когда народ возвращался в камеру.

А вечером в камеру заглянул тюремный врач. Кучерявый типчик в больших роговых очках.

– Ну, кто у нас тут больной?

Судя по его бодренькому голосу, Трофим понял, что конвойный ему забашлял. Какой процент от общей суммы – это уже не его заботы. Главное, что его не кинули…

– Если не на голову, то я, – словно бы нехотя сказал он.

– Что беспокоит?

– Температура. Сорок два и два…

– О! Это очень высокая температура!

Лепила забрал Трофима с собой, но пришлось отстегнуть ему стольник, чтобы попасть именно в ту палату, где лежал Бутон… Какими правдами-неправдами эта мразь попала на больничку, Трофима совсем не интересовало. Главное, что он добрался до него. И теперь уж он не слезет с крючка.

Шансов у Бутона не было, и он понял это, едва глянул на Трофима.

– А-а, уберите его отсюда! – взвизгнул он.

Но врач и не заходил в палату, здесь был только санитар из хозобслуги, но тот понял, что пахнет жареным, и поспешил выйти. Все правильно, хочешь жить, не лезь в чужие дела…

– Бутон, ты чо, в натуре! Нормально все, – увещевательно улыбнулся Трофим. – Я даже не знал, что ты здесь. Температура у меня высокая…

Он сел на свободную шконку – на самую непутевую, возле двери. Ложиться не стал. Быстрым взглядом осмотрел палату. Два мужика и плюс Бутон, он сам должен быть здесь четвертым. Но недолго будет длиться такой расклад.

– Ты… Ты… Я знаю, зачем ты пришел!

Бутон уже не лежал, он сидел на своей койке – затылком прижавшись к дужке. Трофим держал его под контролем – в любой момент мог вскочить с места, чтобы догнать, если он вдруг вздумает убежать. Но, похоже, Бутон и не думал убегать. Сидит, жмется, руки в боксерском положении – отбиваться собирается. Но ведь Трофим не нападает.

– Да брось ты!.. Я ж тебя мягким черенком ударил, чтобы не убить. Зато братва теперь считает, что я разобрался с тобой… Ну, не получилось, но ведь я ударил, да?..

– Ударил, – кивнул Бутон.

– Пойми, я же не зверь какой-то. Я просто правильный пацан. За свой базар отвечаю, за чужой спрашиваю… Вот ты зачем на меня бочку катнул, а? Что я тебе плохого сделал?

– Да ничего, – подавленно дернул плечами Бутон.

– А ты, идиот, буром попер… Да я на тебя не злюсь… Уже не злюсь. Ты же сполна за свой косяк расплатился, так?

– Да…

– Теперь ты знаешь, как за гнилой базар спрашивают.

– Знаю, – пустил слезу Бутон.

Трофиму даже стало жаль парня. Но он не позволил непрошеному чувству обвиться вокруг шеи.

– Менты тебе что шьют?

– Кражу… То есть угон… Машину взяли покататься, а нас повязали…

– Мусора на то и мусора, чтобы честных пацанов вязать… Но ты не честный пацан. Облажался ты. И надо было тебе бочку на меня катнуть… Ничего, может, еще наладится?

– Что наладится?

– Ну, может, еще выправишь свое положение.

– Ты издеваешься, да? Из моей ямы ни в жизнь не выбраться. И ты это знаешь.

– Да это байки все. На самом деле выбраться можно. Ну, не сразу, постепенно. Если, конечно, ниже не опускаться. Ты же здесь не балуешь, нет?..

– Да чтобы я! – вскинулся Бутон. – Да пусть только попробуют!

В его глазах мелькнули искорки надежды, сам он приободрился… Трофим сдержал усмешку. Точно у парня с мозгами не все ладно, если такую шнягу схавал… В петушиный куток легко влететь, выпорхнуть обратно можно только ногами вперед.

– Во-во, честь надо беречь! Даже после второго аборта… Это я так, к слову… Короче, ты за меня, парень, держись, и все путем будет… Только руками ко мне не прикасайся, договорились? Когда я тебя в люди выведу, мы крепко пожмем друг другу руки… Ты пойми, я за собой вину чувствую, ну, что тебя из-за меня опустили… А это что за люди?

Трофим более внимательно обозрел соседей. Точно, мужичье.

– Наше вам с кисточкой, братва! Трофим!

– Горбыль! – назвался тощий и сутулый мужик с длинным носом.

– Чеснок, – буркнул второй.

Этот посерьезней. Хмурый, исподлобья взгляд, плотно сжатые губы. В глазах плохо скрытая неприязнь и ухмылка. Похоже, он знал, кто такой Бутон, и ему совсем не нравилось, что Трофим с ним якшается…

Трофим не стал качать права. И на угловую шконку возле окна рваться не стал. Его вполне устраивала койка у самого входа – отсюда он запросто мог опередить Бутона, если тот вздумает броситься к двери. Сломился же он с хаты раз, может сломиться и второй…

Он продолжал грузить Бутона, втираться к нему в доверие. В конце концов петух успокоился, сложил свои крылья. После отбоя он очень долго ворочался на своем шестке, затих лишь за полночь, ближе к утру. Все это время, пока Бутон маялся бессонницей, Трофим притворялся, что спит. И когда тот заснул, тихонько подошел к его шконке.

В одной руке он сжимал заточку, в другой держал подушку. Если Бутон вдруг проснется, то в ход пойдет первое, если нет, то второе… Опущенный никак не отреагировал на его появление. Трофим накрыл его лицо подушкой, навалился на нее всем телом. Бутон проснулся, попытался высвободиться, но Трофим клещом, намертво впился в него…

В какой-то момент жалость к человеку едва не ослабила его хватку и не разжала руки. Но все же он пересилил себя. В такой момент остановиться мог только самоубийца. Ведь к петухам, чтобы не зашквариться, нельзя было прикасаться руками. И бить их следовало ногами. Но Трофим наплевал на эти правила. Ведь он убивал Бутона, а не миловался с ним… И если он не сможет довести дело до конца, по тюрьме пойдет слух, что он обнимался в Бутоном в его постели. Рубач первым стащит с него штаны и заклеймит его позором…

Бутон сопротивлялся, пока были силы. А они с каждой секундой стремительно убывали. Приговоренный конвульсивно дернулся и затих. На всякий случай Трофим выждал время и только затем убрал подушку с холодеющего лица. Отмучился петушок…

Утром вошедший в палату санитар обнаружил Бутона лежащим на полу – на шее петля из полотенца, один конец которого был привязан к дужке кровати. Выходило, что петух не выдержал унижений, а потому и покончил жизнь самоубийством.

Но все же Трофим не избежал встречи с начальником оперчасти. Майор Когтев долго пугал его показаниями свидетелей – двух мужиков из палаты. Но расколоть его не смог. Трофим был уверен, что кум блефует. И эта уверенность его не подвела – действительно, показания свидетелей были чистой воды провокацией. Чуть позже выяснилось, что соседи по палате действительно «ничего не видели, ничего не слышали»…

Для острастки Когтев сунул Трофима в карцер на пятнадцать суток. Но для него это было сущим пустяком по сравнению с тем сроком, который грозил ему за убийство Бутона, если бы оно было доказано…

* * *

Трофим чувствовал себя героем. Он убил своего врага, спросил с него за гнилой базар. И теперь ни один человек не посмеет обвинить его в пустозвонстве. Витой поощрит его улыбкой, а Рубач завистливо подожмет губы…

Но в камере его ждало разочарование. Оказалось, что Витой третьего дня получил на суде свой срок, после чего был переведен в блок для осужденных. И Башмака в камере не было, и другие пацаны, с которыми скентовался Трофим, тоже куда-то подевались. Угловую шконку занимал Рубач. Оказывается, теперь он смотрел за хатой.

Едва Трофим вошел в камеру, как к нему подскочил какой-то разудалый баклан с замашками клоуна.

– Ша! Кого я вижу? – скоморошно обхлопывая себя руками, выдал он. – Граф… или князь… Извините, запамятовал!

– Фарсер, фу! – одернул его Рубач. – Нюх потерял? Своих не узнаешь?.. Это Трофим, зема мой…

Он не поленился, с улыбкой на всю ширину лица поднялся со своей койки, подал Трофиму руку, когда тот подошел к нему. Посадил за стол.

– Лекарь! Дегтю замути! – с барственным видом распорядился новый смотрящий.

Шестерка по кличке Лекарь в момент принялся разводить огонь для кипятка… Хорошо устроился Рубач, ничего не скажешь. Если только пристяжью обзавелся, так у него еще шут в обойме – чисто как у французского короля в свите.

– Ну, рассказывай, братан, как там в кондее? – спросил он.

– Да ничего, жить можно.

– Почта там не работает.

– Глухо как в танке, – кивнул Трофим.

– А Бутона, говорят, похоронили.

– Сам во всем виноват.

– Не вопрос. За свой базар отвечать надо… И за базар, и за дела…

– Это ты о чем? – напрягся Трофим.

– Да все о том же… Почта, говорю, в кондее не работает. Не знаешь ты, что у нас теперь новый смотрящий.

– Знаю, ты.

– Я за хатой смотрю. А на тюрьму Жиха стал… Такие вот дела…

– А Щипчик?

– Щипчик на этап ушел. Тесно ему здесь стало… Жиха теперь рулить будет…

Рубач благодушно улыбался, но Трофим понимал, что он всего лишь изображает добренького. Не зря же он о делах заговорил…

– Я по сравнению с Жихой человек маленький, не мне решать, хорошо это или плохо. По мне, так хорошо, что он за тюрьмой смотрит…

– Это ты правильно сказал, что ты человек маленький… – ухмыльнулся Рубач. – Но все же Жиха о тебе знает…

Всем своим видом он давал понять, что вор не жалует Трофима.

– И что?

– Да вот, должок у тебя перед Жихой.

Эта постановка не стала для Трофима неожиданной. Он чувствовал, что Рубач вот-вот достанет камень из-за пазухи. И вот это случилось.

– Какой должок?

– Зачем спрашиваешь, если сам все знаешь… Сколько вы с цехового сняли?

– Э-э… Нисколько… Он пустой был…

– Да? А дачки у тебя жирные. И больничку себе купил. На какие, спрашивается, шиши?

– Так это мать старается…

– Твоя мать бутылки по помойкам собирала. А сейчас у нее на мази все. Пить бросила, прибарахлилась…

– Откуда знаешь?

– Знаю. Я же сам из Чернопольска, не забывай…

– Ты мне предъяву бросаешь? – без вызова, но мрачно и жестко спросил Трофим.

– Зачем предъяву? Долг отдашь, и никаких предъяв и близко не будет. А пока ты перед Жихой в обязах…

– Перед Жихой или перед общаком?

– Само собой, перед общаком.

– И сколько?

– Двадцать косарей.

– Ничего себе! Откуда такие бабки?

Деньги у Трофима были, и мать могла бы отдать их на общак. Тем более что, по большому счету, он должен был так поступить – отдать часть навара на грев для братвы. Но не двадцать же тысяч. И не Жихе, который, судя по всему, только тем и занимался, что стриг купоны с барыг. А ведь не царское это дело. Вор воровать должен, а этот и цеховых, и братву на бабки разводит. Скользкие у него какие-то постановки, и представитель его в лице Рубача такой же скользкий.

– Оттуда же, откуда ты их взял…

– Нет у меня столько!..

– А сколько есть?

– Да мы всего две штуки взяли. И те пополам с кентом разбили…

– Что за кент?

Трофим мотнул головой. Он имел полное право отмолчаться. А Рубач не имел права лезть к нему в душу.

– Не хочешь говорить, не надо, – усмехнулся смотрящий. – Я не опер и не наседка, чтобы выпытывать… Значит, двадцатник сам потянешь…

– Нет у меня таких денег. И быть не может…

– А сколько есть?

– Ну, один косарь взял, его и отдам…

Рубач долго и пристально смотрел Трофиму в глаза. Что-то увидел в них, потому отрицательно мотнул головой.

– Двадцать косарей с тебя… Срок – две недели. Матушке своей отпиши, пусть ищет…

– Это беспредел! – разозлился Трофим.

– Не понял, ты кому беспредел предъявляешь? – хищно сощурился Рубач. – Жихе?

– При чем здесь Жиха? Я не с ним, я с тобой говорю.

– Значит, мне предъявляешь?

Трофим досадливо поджал губы. Он прекрасно понимал, что против Рубача ему не потянуть. За этим жуком сила, а за ним, увы, ничего.

– Я сказал, что думаю, – растерянно выдавил он.

– А за свои слова отвечать надо, ты не знал?.. Значит, я беспредельщик?

– Я этого не говорил.

– А чо ты заюлил, пацан? Ссышь, когда страшно? – глумливо осклабился Рубач. – Я ведь и спросить могу… И спрошу… Короче, срок у тебя неделя. Не отдашь бабло, спрошу за все твои гнилые базары…

– Ты же говорил, что у меня две недели, – горько усмехнулся Трофим.

– Ничего, за неделю подсуетишься… А то смотри, как бы потом под клиентом не засуетиться… Все, свободен… Лекарь! Сгони Потного со шконаря…

Потный представлял собой тщедушного зачуханного мужичка, бедолагу, обиженного жизнью и презираемого сокамерниками. И шконку он занимал ту самую, на которой спал Бутон до того, как его опустили. Рубач нарочно загонял сюда Трофима, чтобы он осознал зыбкость своего существования. Отдашь деньги – будешь жить как человек, нет – опустят…

Трофим лег на шконку, закусил губу, чтобы сдержать наползающие на глаза слезы. До боли обидно. И что за жизнь у него на киче. Вроде бы правильный пацан, вроде бы должен жить здесь по-людски. Но сначала Бутон подляну ему подсунул, теперь вот Рубач беспредельничает. То одна палка в колеса, то другая…

* * *

Белобрысый худощавый паренек в паническом ужасе пучил глаза, глядя на Фарсера. Этот злобный клоун обожал принимать новичков, хотя этим должен был заниматься лично смотрящий. Он ничего из себя не представлял, но пальцы веером гнул с таким понтом, будто всю свою жизнь от самого рождения провел на нарах.

– Как зовут, говоришь?

– П-павел, – робко назвался паренек.

Он стоял спиной к дверям, со скаткой под мышкой. Бледное лицо, побелевшие от страха губы. Казалось, он вот-вот выронит матрац из рук.

– А кликуха?

– Я… У меня… Нет у меня кликухи…

– Значит, будет… На цыпленка ты похож… Цыпленком будешь…

И опять Фарсер был не прав. Кличку новичку должен был дать смотрящий или сама тюрьма. Первоход мог выкрикнуть в окно «Тюрьма, дай имя!», но такой вариант – верх безумия. Кличку наобум могли дать такую, что ввек потом не отмоешься… Но судя по всему, Фарсер по своей гнусности перещеголял всю тюрьму. Цыпленок – это же почти что петух…

Хотел бы Трофим сказать этому клоуну пару горяченьких, но он молчал. Он же не какой-нибудь там Робин Гуд, чтобы заступаться за слабого. Его дело – сторона. Да в тюрьме по-другому и нельзя…

– Цыпленок жареный, Цыпленок пареный! – продолжал куражиться шут. – Его поймали, арестовали…

Резко подался к новичку, едва не боднув его лбом в переносицу.

– Ну и где твой паспорт, Цыпленок?

Мало того, Трофим сам с интересом наблюдал за этой сценой. Скучно в камере, хоть какое-то развлечение…

– А-а, нет ничего… – подавленно пробормотал Цыпленок.

– Как же так, без ксивы на хату зарулил? Ты что, нас не уважаешь?

– У-уважаю…

– Громче!

– Уважаю!

– А ноги чего не вытер, когда вошел? Я не понял, ты думаешь, что в гадюшник попал, да?

– Н-нет, не думаю.

– Тогда почему без паспорта?

– А-а, там у меня отобрали!

– Надо было обратно потребовать, когда сюда шел.

– Я… Я не подумал…

– Не подумал он, – для вида смягчился Фарсер. – А штамп о прописке куда ставить будем, а? На лоб, что ли?

– К-какой штамп?

– О прописке, балда!.. Сразу видно, что ты пряник!.. Тюрьма – дом наш родной, понимаешь?

– П-понимаю.

– А как в доме без прописки жить? Прописывать тебя будем!

– А это как?

– Не, ну ты в натуре с экватора зачалился! – под одобрительным взглядом Рубача гоготнул клоун. – Прописка – это когда ясно, кто ты такой. Трус ты или чмо болотное… Ты – трус?

– Н-нет…

– А с третьего этажа сигануть не слабо?

– С третьего этажа?! – испуганно задумался Цыпленок. – Здесь потолки высокие, значит, третий этаж – очень высоко…

– Не, ну ты насмешил, в натуре! – захохотал Фарсер. И, кивая на тюремное окошко, сказал: – Да если б я смог через шкифт вылезть, я б хоть с десятого этажа сиганул, лишь бы отсюда спрыгнуть… Со шконаря прыгать будешь, с пальмы!

Наконец до новичка дошло, что прыгать ему предстоит с третьего яруса нар.

– А-а, вниз головой? – в панике спросил он.

– Зачем вниз головой. Мы же не звери какие-то… Нитку к яйцам привяжешь, с ней и сиганешь…

Цыпленок невольно сжал ноги.

– Куда привязать?

– Да все туда же, – хмыкнул Фарсер.

– А-а, если…

– Если не спрыгнешь, с Прасковьей Федоровной жить будешь…

– А-а, кто такая Прасковья Федоровна?

– А телка такая! – хватаясь за живот, через силу выжал из себя шут. – Вонючая, ля, и очень любит, когда ей в душу гадят. А еще больше любит, когда ей очко чистят… Будешь жить с ней и чистить…

Фарсер подвел Цыпленка к сортиру:

– Знакомься, это и есть Прасковья Федоровна… Здесь и расстелишь свой матрац… Или лучше со шконки прыгнуть?

– Лучше со шконки, – затрясся от страха новичок.

А ведь бояться было нечего. Трофим знал эту мульку для пряников. Предложи ему такой вариант при прописке, он бы долго не думал – привязался бы к нитке и спрыгнул. Нитка же тонкая, она оборвется. А Цыпленок думает, что она скопцом его сделает…

Цыпленок с горем пополам спрыгнул со шконки. Ощупал свои причиндалы – вроде все на месте… Но рано еще было радоваться. Фарсер вошел в раж и, судя по всему, останавливаться не собирался.

– А теперь со стола спрыгнешь, – сказал он.

– С ниткой?

– На этот раз вниз головой!

Цыпленку завязали глаза, постелили газетку на стол. Он прыгнул вниз головой, как было условлено. По идее, парнишку должны были поймать или принять на развернутое одеяло. Но никто даже не попытался подстраховать его. И бедолага в кровь расшиб руки и сильно стукнулся головой. А ведь мог и шею сломать…

Затем Цыпленок лаял на солнце, чтобы оно поскорее скрылось за тучами. После отвечал на каверзные вопросы типа: «Что есть будешь, мыло со стола или хлеб с параши»… Он ел мыло, хотя не должен был есть ни того ни другого…

Напоследок Фарсер потребовал, чтобы Цыпленок послал на три буквы вертухая. Это был явный перебор с его стороны. Но измочаленный новичок пошел на это. Постучал в дверь, и когда откинулась «кормушка», выдал в эфир незамысловатую фразу. «Да пошел ты!..» И хорошо, что надзиратель понял, зачем Цыпленок это сделал. А ведь мог и наряд с дубинками вызвать…