Текст книги "Шумный балаган"

Автор книги: Владимир Колычев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Глава 7

1

Следователь Семенчук не скрывал своего разочарования.

– Ну почему ты такой упрямый, Любимов? Ведь ясно же, что это ты стрелял в Кошелева.

Костя лишь пожал плечами. Если ясно, чего тогда мозги компостировать? А не ясно ему ничего. Нет у ментов «люггера», из которого он уложил Цепня. Но есть свидетели. Катя и дружок Цепня. Но те вроде бы молчат. Зато объявился один сознательный гражданин, который видел, как Костя стрелял в Цепня. И видел, и показания дал. И Костю опознал под протокол. Но не надо отчаиваться. Даже если есть для этого повод, все равно нужно держать себя в руках. Так жить легче.

– Не хочешь сознаваться, не надо. Вину твою докажем, будет суд, получишь срок – пятнадцать лет я тебе гарантирую.

– Пятнадцать так пятнадцать, – невозмутимо пожал плечами Костя.

В тюрьме тоже есть жизнь. Не такая приятная, как на свободе, но все же. Главное, человеком быть.

– Ты пойми, пятнадцать лет – это почти целая жизнь. Молодая жизнь! Сколько тебе будет, когда ты выйдешь? За тридцать! А выглядеть ты будешь на все сорок. Кому ты такой будешь нужен?

– А самому себе.

– Это ты жизни не знаешь, Любимов, потому так говоришь.

– Ну не знаю, так не знаю. Не томи, гражданин начальник. Предъявил обвинения и хватит, в камеру давай отправляй.

– Я поражаюсь твоему упрямству, Любимов! Есть состав преступления, есть свидетели. Все против тебя, а ты артачишься. Признаешь ты свою вину или нет, все равно сядешь. А так хоть пять-шесть годков скостят.

– Спасибо за совет, гражданин начальник. Только не в чем мне признаваться. Не стрелял я в Цепня.

– Значит, не будешь говорить. Что ж, тем хуже для тебя.

Следователь вызвал конвоира и распорядился отправить арестованного в камеру. Костя облегченно вздохнул. Семенчук обладал удивительной способностью действовать на нервы одним своим видом. А когда он говорил, так на тошнотики пробивало. Опер Миронов такой антипатии не вызывал. Нормальный мужик, хоть и мент. Не давил, не гнобил, короче, все в рамках. Но Миронов им уже не занимается, все дела следователю передал. Теперь Семенчук будет душу мотать.

Костю запихнули в «воронок», и через час он уже был в городской тюрьме. Нудная и тоскливая процедура оформления, ночь на «сборке», холодный душ с горячим названием «баня», после чего – общая камера.

Обычная «хата» обычного изолятора. Квадратное помещение с шершавыми стенами, шконки в два яруса, мокрое белье на веревках, сортир за фанерной перегородкой. И люди. Много людей. Человек двадцать сидельцев. Но не все шконки заняты – были свободные места.

В камеру Костя зашел уверенной, но не вызывающей походкой. Поздоровался, назвался, бросил «скатку» на свободную койку, но размещаться не стал. Дождался, когда к нему подойдет человек от смотрящего. Это был сухой и плоский как доска парень с длинным заостренным носом. Колючий, выпущенный исподлобья взгляд, пренебрежительная насмешка на тонких, изогнутых книзу губах. На груди татуировка – распятая на кресте обнаженная женщина.

Он долго и внимательно рассматривал Костю. Как будто ждал, когда он дрогнет под его угнетающим взглядом. Но Косте нечего было бояться. Он знал, что без серьезных на то причин никто ему ничего плохого не сделает. А одна из таких причин могла появиться уже сейчас – это страх перед тюрьмой, перед неизвестностью. Пугливых и неуверенных здесь не жалуют. Таких здесь обижают.

– Кто такой? – наконец-то спросил парень.

– Костя меня зовут.

– Погоняла есть?

– Погоняла у тех, кого погоняют. Соленым меня окрестили. Костя Соленый.

Эту кличка осталась за ним с прошлого раза, когда он находился под следствием. Братва в камере окрестила. Костя с Соленого квартала, а короче – Соленый. Но не закрепилась за ним эта кличка. Для друзей он был просто Костя. Но сейчас друзей с ним рядом нет. Он снова в тюрьме, он снова должен жить по арестантским законам.

– А я Проня. Кто крестил?

– Балмас. Мы с ним два года назад в одной хате парились.

– Балмас? Что-то слышал. А про Костю Соленого не слышал. Ни хорошего про тебя не слышал, ни плохого. Выходит, ты не первоход?

– Как сказать... Четыре месяца на крытом держали, а потом условный срок.

– По статье?

– Двести шестой.

– Бакланка, значит. А сейчас за что?

– Ни за что.

– А если точней? – усмехнулся Проня.

– Мокруху шьют.

– И кого замокрил?

– Не я. И не замокрил. Выжил Цепень.

– Цепень?! – изменился в лице Проня. – Так это ты его?

– Не я. Но на меня шьют.

– Менты – козлы, но шьют по делу. Ты это, здесь пока побудь, а я сейчас.

Проня появился минут через пять.

– Пошли, смотрящий зовет.

Смотрящий занимал почетное место в блатном углу. Еще молодой парень, лет двадцать пять, не больше. Но видно, что немалую часть своей жизни он провел за колючкой. Пристальный изнуряющий взгляд, огрубленные неволей черты лица, уверенность в каждом движении.

– Ты, что ли, Цепня замокрить хотел? – спросил он.

И прежде чем Костя решился на ответ, добавил:

– Не колотись, здесь наседок нет.

– Хотел, – кивнул Костя. – Но не замокрил.

– Круто. Цепень Козыря завалил.

– Знаю.

– Так ты за Козыря спросил или как?

– Или как. Амурные дела.

– Лихо ты. Ну, считай, и за Козыря спросил. И за Фокса тоже. С такими отморозками только так и надо – мочить и никаких гвоздей. По первому разу ты у нас за бакланку гостил, так?

– Вроде того. Козлу одному вывеску испортил.

– Тоже амурные дела?

– Он мать обидел.

– Мать – это свято, – дружелюбно кивнул смотрящий. – Не похож ты на баклана. По жизни кто?

Костя понял, что ему дается возможность примкнуть к блатным. Но желания не было.

– Косяков за мной нет. Но я сам по себе.

– Насчет косяков пробьем. А то, что сам по себе... У каждого свой выбор, пацан. Кому черная масть, кому серая. А кому-то и в мастевых нехило живется.

Костя понимал, о чем разговор. Черная масть – воровская, серая – мужицкая, а мастевые – это «петушня» позорная. Его больше устраивала серая масть. Не хотелось никому ничего доказывать, не хотелось лезть на рожон. А быть честным мужиком – вовсе не зазорно. Правильных мужиков и воры уважают. Лишь бы в козлятник не записаться. Но это не про него. Он сам по себе. Воры – справа, менты – слева, а он – посередине.

2

«Волга» – широкая машина, двоим на заднем сиденье совсем не тесно, если, конечно, эти двое не из жиртреста. Не сказать, что Катя худенькая, но вовсе и не толстая.

Бюст у нее мощный, а так лишнего веса в ней нет. И Антона никто никогда не держал за толстого кабана. Килограммов семьдесят в нем, не больше. Но ему хотелось, чтобы на заднем сиденье «Волги» было тесно. Ведь там он был не один, а с Катей. А она такая красивая, такая волнующая, что его тянуло к ней как магнитом. Тянуло, и он притянулся. Рукам воли не давал, но прижался к ней боком. А она делала вид, что не замечает этого. И не отодвигалась, хотя свободное место было.

Эх, Катя! Не девушка, а мечта. Но, увы, есть у нее парень. И не абы кто, а Костя. Пацан, через которого Антон не мог переступить при всем своем желании. А Катю желал он страстно. Да и она, нет-нет, а заигрывала с ним. Но больше по-дружески. Хотя... Вчера учудила. Голышом купалась. Вроде бы и купальник был, а все равно догола разделась. На диком пляже кроме нее никого не было, но с высоты она была видна как на ладони. И ведь знала, что Антон будет за ней наблюдать. А он глаз не мог оторвать. Стыдно, кому видно. И ему было стыдно, но лишь чуть-чуть.

– Долго еще ждать? – спросил таксист.

Второй час уже возле Катиного дома стоят. А терпилы все нет и нет. А ведь должен был уже появиться.

– А тебе что, мало заплатили, командир? – нехорошо посмотрел на него Ленька.

Таксист обреченно пожал плечами и затих. А тут и терпила появился.

– Идет.

Катя показала ему на маленького щуплого мужичка. Такого соплей перешибешь. И по кислому выражению лица видно, что чмошник он по жизни. Даже связываться с ним противно. Но делать нечего.

Ленька хотел выйти из машины вслед за Антоном. Но тот его осадил:

– Я сам.

Он пошел за Нырковым до самого подъезда. Вокруг все спокойно – ни ментов, ни братвы. Люди на пути попадались. Но ведь Антон не собирался убивать терпилу. Даже калечить его не станет. Напугать – и все.

Нырков зашел в подъезд своего дома, Антон резко прибавил в скорости, настиг его на площадке между первым и вторым этажом.

– Эй, мужик!

Бедняга вздрогнул от страха и неожиданности, испуганно повернулся к нему лицом. И в этот момент Антон легонько ударил его ножом в живот. Хитрый нож, с тупым, легко уходящим в рукоятку лезвием.

– Ой! – вскрикнул Нырков и обморочно закатил глаза.

Теперь напуган был сам Антон. Как бы мужика удар не хватил. Бывает же такое, когда от страха разрыв сердца случается. Но при всем при том он не растерялся. Схватил падающую жертву за грудки, с силой тряхнул и тем самым привел его в чувство.

– Нож игрушечный, чудо! – оскалился он. – Но в следующий раз будет настоящим.

– За что? – пискнул Нырков.

– В ментовку пойдешь, скажешь, что обознался. Любимов никого не убивал, ты меня понял?

– А-а... Да-да... Я все сделаю! – жалко заскулил мужичок.

– Сделаешь. А то ведь я больше шутить не буду.

– Да-да, я понимаю...

– Ну, если понимаешь, тогда живи.

От страха у Ныркова подкосились ноги, и когда Антон отпустил его, он соплей стек на грязный бетонный пол. Но это его проблемы.

Антон вернулся в машину. Вплотную к Кате подсаживаться не стал, но она сама придвинулась к нему. И руку на коленку положила...

– Ну что? – ласково улыбнулась она.

– Все путем.

– Уверен?

– На все сто.

– Тогда поехали.

– Домой не зайдешь? Там спокойно.

– Как-нибудь в другой раз. Кто-то ухой обещал меня накормить.

– Все будет. Братан, как насчет беленькой?

– Пузырек – пятнашка! – мгновенно отреагировал таксист. – Если коньячок, то четвертак.

Втридорога дерет. Но сейчас на фоне пустых винно-водочных прилавков и желании плеснуть под жабры он казался спасителем.

– И коньячок тоже, – с игривой улыбкой подмигнула Катя.

Отказать он ей не мог. И полез за деньгами. Не так уж их и много осталось. Но вчера ночью они взяли неплохой улов, коптильня на всю мощь работает. Будет рыба – будут деньги. Все будет.

3

Следствие зашло в тупик. Орудия преступления нет, гражданин Нырков вдруг изменил свои показания. Оказывается, он перепутал подозреваемого с кем-то другим. А с кем, не сказал. Дескать, память слабая, все детали стерлись. Наверняка запугали мужика. Капитан Миронов пробовал успокоить его, внушить, что ничего ему не угрожает. Даже охрану обещал, но Нырков ни в какую. Не видел он, как Любимов стрелял в Кошелева, и точка.

Был еще Саенко. Но тот упорно не хотел признавать свою причастность к преступлению на Советской улице. И надо сказать, правильную линию избрал парень. Все сроки содержания под стражей уже вышли, а прокурор не видел оснований их продлевать. Выходило, что Саенко находился за решеткой незаконно. И если он не будет уличен в связи с Кошелевым, то рано или поздно его придется отпустить. Тогда он просто-напросто исчезнет в неизвестном направлении.

А гражданка Кравцовская уже исчезла. И ничего противоправного в том не было, ведь подписки о невыезде она не давала.

Но капитан Миронов не отчаивался. Он знал, что сумеет доказать вину Любимова. Он ждал, когда Кошелев придет в себя. И вот этот момент случился. Вадик Цепень готов был давать показания, во всяком случае, с точки зрения физического состояния. Врачи дали разрешение на допрос. Не могли не дать, ведь Кошелев был не только потерпевшим, но и подозреваемым по делу о тройном убийстве. По очень громкому делу, как в общественных, так и криминальных кругах.

Цепень лежал в койке. Опущенное по пояс одеяло открывало перемотанную бинтами грудь. На Миронова он смотрел волком.

На губах презрительная насмешка. Неприятный тип. Если не сказать, омерзительный.

– Ну, здравствуйте, гражданин Кошелев.

– Да пошел ты, мент!

Чудесное начало разговора. Впрочем, ни на что другое Миронов и не рассчитывал. Семенчук уже пытался допросить этого выродка, но безрезультатно.

– Я-то пойду. Домой пойду, – жестко усмехнулся Дмитрий. – А вот куда ты пойдешь?

– Слышь, мент, ты бы понты не кидал, да? Я тебе не сявка, понял?

– Ну и кто ты, по-твоему?

– Слышь, не доставай, а, – скривил свое и без того искривленное лицо Цепень. – Хреново мне, понял? Не могу говорить.

– Не можешь – заставим.

– Не на того нарвался! Шел бы ты отсюда. Или меня отпусти, или я сам уйду, – осклабился Цепень.

– Далеко не уйдешь. Братва тебя далеко не отпустит. Вне закона ты. Вокруг вне закона.

– Ну и что я такого сделал?

– Козыря ты убил. И еще двоих.

– Ты ничего не докажешь, мент.

– Ну почему же, твой дружок во всем сознался.

– Какой дружок?

Цепень не хотел разговаривать, но все же повелся на разговор. Это уже достижение. Но Дмитрий рассчитывал на большее.

– Михаил Саенко.

– Не знаю такого.

– Дружки его Миклухой зовут.

Встречался Дмитрий с его дружками. С такой же приблатненной шпаной, как и он сам. Но, увы, ничего от них не добился. Все лишь пожимали плечами.

– Вот пусть они его и зовут. А я и знать его не знаю.

– Значит, Козыря ты убивал сам, – предположил Миронов.

– Ага, счас, так я купился на твои дешевую разводку! – рассмеялся ему в лицо Цепень. – Не убивал я никого!

– Хочешь сказать, что Чуля его убил.

– Да, Чуля!

– Ну вот и купился, – свысока усмехнулся Дмитрий. – Откуда ты знаешь, кто такой Чуля?

– Да я... – как подстреленный воробей дернулся Цепень. – Не знаю ничего.

– А Чуля... То есть гражданин Чулков знает, что это ты убил Козыря. Выжил Чулков, показания дал.

Кошелев глянул на Дмитрия затравленным волком.

– Гонишь, начальник!

– Гонки у тебя, Вадик. Все гонишь куда-то, на рожон лезешь. Из-за женщины Фокса убил, до Козыря добрался.

– Чешуя это! – В голосе Цепня было много громкого апломба, но катастрофически не хватало тихой уверенности.

Как человек опытный, он прекрасно понимал, что показания Чулкова ставят на нем жирный крест. Но, увы, есть только показания. А самого Чулкова больше нет. Умер Чуля, отправился в загробный мир к своим блатным богам. Только Цепню об этом не стоило знать.

– Да нет, не чешуя. И гражданина Любимова ты пытался убить, из-за женщины.

– Какого, на хрен, Любимова?!

– Костя Любимов. Встреча с которым закончилась для тебя плачевно. Ты стрелял в него, Вадик. Его счастье, что ты промазал. А твое несчастье в том, что пуля отрикошетила и вернулась к тебе бумерангом. От своей же пули ты пострадал, Кошелев...

– Че-о! – ошалел от возмущения Цепень. – От своей пули?! Не было у меня волыны, начальник! Не мог я в него стрелять. Грузит тебя эта падла! У него волына была! Он в меня шмалял!

– Не знаю, не знаю, – выразил сомнение Дмитрий. – Любимов дал показания, и у нас нет оснований ему не верить. И гражданка Кравцовская свидетельствует против вас.

– Катька – сука! – взревел Цепень. – Не слушай их, начальник! Гонят они! Костя в меня стрелял! У него волына была!

– И ты готов официально это подтвердить?

– Чего? А, козла этого вложить? Да без проблем. Бери бумагу, начальник, пиши. Все расскажу, все подпишу.

Дмитрий занес его показания в протокол, и он с радостью поставил под ними подпись. Он сдал не только Любимова, но и своего дружка Миклуху. Теперь гражданин Саенко на законных основаниях будет пристегнут к делу о тройном убийстве. Теперь он вынужден будет колоться, чтобы облегчить свою участь. Расколется и даст показания против Любимова.

Фактически Константин Любимов был обречен. Но Дмитрий вдруг поймал себя на мысли, что это его не радует. Цепень – грабитель, убийца и просто мразь. Недостоин он участия и сочувствия. Но закон есть закон.

4

Капитан Миронов не действовал на нервы, не раздражал. Но его слова наводили тоску.

– Боюсь, у меня плохие новости для тебя, Костя, – как будто сочувствующе сказал мент. – Кошелев дал показания против тебя. Гражданин Саенко их подтвердил. У тебя хорошие друзья, Любимов. Для тебя хорошие, а по закону они – преступники. Есть основания полагать, что это они подобрали выброшенный тобой пистолет. И свидетеля запугали. Ну с ними будет отдельный разговор. Не помогут тебе твои друзья, Любимов, не помогут. Не рассчитывай на них. Рассчитывай только на себя. У тебя сейчас только один выход – чистосердечно во всем признаться. И это я говорю тебе не как представитель закона, а как сочувствующий тебе человек.

– С какой это радости вы мне сочувствуете? – усмехнулся Костя.

Первая заповедь тюремного бытия – «не верь». Тем более ментам. Но Миронову почему-то хотелось верить. Цельный мужик, без гнилья и трухи. Но впечатления бывают обманчивыми. Да и без разницы, какой он человек – плохой или хороший. В любом случае задача у него одна – расколоть Костю на признание. Сейчас он соловьем поет, а там, глядишь, собакой на него залает.

– А потому, что у тебя не было другого выхода, кроме как стрелять. Он бы тебя убил, если бы ты не выстрелил. Как убил Фокса, как убил Козыря.

– Насчет Козыря слышал, насчет Фокса тоже. А в Кошелева я не стрелял.

– Пойми, если ты не признаешь своей вины, то ее признает суд.

– Пусть признает, – пожал плечами Костя.

– Да, но ты получишь на всю катушку.

– Получу так получу.

– За кого получишь? За мерзкого ублюдка?! Кошелев – грабитель и убийца. Он – особо опасный преступник. И если ты признаешься в том, что пытался убить его, то твое дело переквалифицируют как превышение пределов необходимой обороны. И за незаконное хранение огнестрельного оружия ответишь. Получишь три-четыре года общего режима, за хорошее поведение скостят половину. Через полтора года вернешься домой. Всего полтора-два года, Любимов. Как в армии. И твоя Катерина тебя дождется.

– Не дождется, – мрачно усмехнулся Костя.

Он не строил иллюзий насчет Кати. Не той она породы, чтобы ждать его из тюрьмы и тем более хранить ему верность. Она стрекоза по своей сути и будет петь, пока не пропоет лето красное. Петь будет. Тем, кто платит. И танцевать. С теми, кто ее ужинает. Любил ее Костя. И даже страдал, пока мысленно смирялся с тем, что скоро она забудет о нем. Смирялся, но пока что до полного смирения очень далеко.

– А это как сказать. Любит она тебя.

– Кто вам такое сказал? – удивленно посмотрел он на опера.

– Я сам это понял. Екатерина твоя, можно сказать, в бегах. Вместе с твоими друзьями. Нет их в городе. Но найти их можно, если как следует за них взяться. Но какой в том смысл? Нам с лихвой хватает показаний Кошелева и Саенко, чтобы привлечь тебя к уголовной ответственности.

– Это что, намек?

– Намек на что? – не понял Миронов.

– На толстые обстоятельства. Если я не признаюсь, то вы возьметесь за моих друзей.

– У меня и в мыслях не было. Но если Екатерина вдруг вернется домой, у нее могут начаться проблемы. Например, дача ложных показаний. Только не подумай, что я тебя шантажирую. Если ты не признаешь своей вины, то следствию придется искать дополнительные доказательства.

– Я все понял, – кивнул Костя.

Действительно, непохоже было, чтобы Миронов его шантажировал. Но так же верно, что ни Кате, ни Антону, ни Леньке не будет покоя, пока Костя не признается в содеянном. Прячутся они. И, судя по всему, не очень глубоко. Ведь Костя получал передачи от них – балык, сигареты, все такое. Балык свежий, сигареты хорошие. Похоже, пацаны по-прежнему промышляли рыбой, по-прежнему торговали ею. Если так, то неуловимыми они будут до тех пор, пока менты не возьмутся за них основательно. А Миронов, может, и не зверь по своей натуре, но видно, что сыскарь мудрый. Такой если за что возьмется, то не успокоится, пока не поставит точку.

– Хорошо, я признаюсь. Да, это я стрелял в Кошелева...

Где-то Костя слышал, что признание облегчает душу и смягчает вину. Насчет вины он не знал, но душу не облегчил, это точно. Не тяготило его душу чувство вины. Ведь не в человека он стрелял, а в нелюдя. Даже Миронов это признал.

– Ну вот и отлично, Любимов. Вот тебе ручка, вот бумага. Пиши... Если хочешь, под мою диктовку.

– Нет, я сам.

– Пиши сам, если с усам...

Костя пододвинул к себе чистый лист бумаги и взял протянутую авторучку. Невесело вздохнул. Его не пугала мысль о том, что ему придется писать правду про себя. Гораздо больше его пугала собственная безграмотность. Он не хотел выглядеть в глазах Миронова недоучкой. Не хотелось, но придется. Ведь сколько слов будет в тексте, столько будет и грамматических ошибок. Куча грамматических ошибок в описании одной большой жизненной ошибки. В описании ошибки, за которую приходилось платить своей свободой.