Текст книги "Мамонтёнок Фуф"

Автор книги: Владимир Митыпов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц)

Харри – а это был именно он – испуганно рявкнул, бросился было бежать, но, разглядев, что это всего-навсего мамонтёнок, рассвирепел.

– Не хватало только, чтобы всякие подсвинки надо мной шутки строили! Р-р-разорву! – заорал он и бросился к реке.

Фуф завизжал, увидев его жутко оскаленную морду, и кинулся на другой берег, где в кустах паслась его мама. Она, конечно же, тотчас поспешила на крик сына, по пути подхватив хоботом толстенную дубину.

Увидев мамонтиху, Харри с середины реки резво взял назад. Улепётывал он во все свои медвежьи лопатки, но рассерженная мамонтиха оказалась на удивление проворной. И не миновать бы медведю пребольшущих неприятностей – куда там тугодумам быкам с их клятвой! – если бы Харри не умудрился каким-то чудом втиснуться в узкую щель меж береговых скал. В обычное время он туда едва-едва просунул бы разве что одну только голову. Но всё равно мамонтиха успела-таки здорово огреть его по спине своей тяжёлой дубиной.

Только под вечер, да и то с большой опаской, выбрался Харри из так кстати подвернувшегося укрытия и, прихрамывая, поплёлся прочь. Сейчас он, как это часто получается у всех недалёких и злых существ, был Совершенно уверен, что во всех его бедах виновен паршивый мамонтёнок. И вредные быки, и боль в спине, и многое другое – всё это сошлось на негодном сосунке.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

Ещё раз о духах. Появляются Длиннорукие

К скалам подплыли в середине дня. Сплошной серой стеной они тянулись вдоль берега. Деревья на их вершинах казались совсем маленькими. Присмотревшись, девочка разглядела высоко на скалах множество рисунков. Яркой краской были нарисованы антилопы, медведи, стада диких лошадей, бегущих оленей и бизонов. Увидела Ола также мамонтов, лежащих вверх ногами, и танцующие вокруг них фигурки людей.

Дед сделался важным и неразговорчивым. Он достал откуда-то большой амулет из зелёного камня с изображением солнца, надел его на шею, взял в руки бурдючок с краской и полез вверх.

Ола осталась на берегу и оттуда смотрела, как появляются на скалах новые рисунки. Краска была густая и жирно блестела на солнце. Ола как-то видела, как дед готовил её. Он брал красную глину, смешивал её с бычьей кровью, кипящим жиром, добавлял смолу, а потом Долго выдерживал всё это у огня.

Насмотревшись, как дед Уча карабкается по скалам и терпеливо рисует всё тех же охотников и зверей, Ола ещё раз искупалась и улеглась на тёплом галечнике. Свои длинные волосы она разбросала так, чтобы они быстрее высохли. После этого она стала думать, куда мог деваться Аф. «Наверно, ушёл с охотниками»,– решила она, хотя знала, что на охоту Афа никогда не брали – боялись, что спугнёт дичь.

Аф попал к ней прошлой весной, в самый конец ледохода. Однажды днём Ола услышала с реки громкие крики. Сбегая по тропинке, она увидела толпу своих сверстников. Они кричали, размахивали руками, кидали камни. И, уже спустившись к самой воде, Ола поняла, из-за чего поднялся шум. Зеленовато-серая холодная река несла последние льдины, и на одной из них, скуля и тонко подвывая, бегал щенок. Он то бросался к краю, словно хотел нырнуть в воду, то отскакивал назад и начинал плаксиво лаять, подрагивая коротким хвостиком.

Ола молча сбросила старенькую козью шкуру, в которой пробегала всю зиму, и прыгнула в воду.

На берегу сначала стало тихо, а потом поднялся такой гвалт, что на береговой обрыв высыпали взрослые.

Ола плыла, сердито фыркая от холода, потом уцепилась за край льдины и стала подзывать щенка. Но тот визжал, испуганно таращил глазёнки и топтался на середине льдины. Чуть подтаявший лёд был скользким, но после нескольких попыток Ола всё же вскарабкалась, поймала упрямого щенка и прыгнула обратно в воду. За это время их отнесло далеко вниз, так что девочка даже успела согреться, пока бежала до стойбища. Вот тогда-то и сказал дед Уча, что не пройдёт и десяти зим, как Ола станет предводительницей рода...

Солнце незаметно теряло свой дневной жар. Всё длиннее становились тени. Наконец дед Уча, кряхтя и потирая спину, спустился вниз.

– Вот здесь и живут духи удачной охоты.– Старик ласково потрепал Олу по голове. Его добрые улыбающиеся глаза устало помаргивали и слезились.– Запомни это место, доченька. Когда ты станешь предводительницей рода, меня уже не будет с вами. Ты приведёшь сюда другого, кто заменит меня.

– А для чего это? – спросила Ола.

– Всё в мире имеет свои начала и концы,– наставительно сказал дед Уча, поднёс ко рту ладони и крикнул в сторону скал.

Через некоторое время оттуда вернулось громкое раскатистое эхо.

– Вот видишь. Я крикнул, и мой слабый голос породил сильный звук. Так же удачная охота на этих скалах породит удачную охоту там.– дед махнул в ту сторону, где осталось стойбище.

Возвращались они, когда солнце уже скрывалось за сизыми волнами удалённых гор. На берегу почему-то не оказалось ни одной лодки.

– А где же наши лодки? – удивлённо оглядываясь, спросила Ола.

– Не знаю... Должно быть, наши охотники куда-нибудь уплыли.—неуверенно ответил старик. Он всё время тревожно озирался и что-то бормотал.

Наверху на миг кто-то показался и тотчас скрылся. Поднимаясь по тропе, старик нагнулся и подобрал пластинку из зелёного камня с изображением птицы.

– Амулет твоей матери!—удивился он.– Как же она его потеряла?

Жилища казались пустыми. Не бегали дети, не сидели у костров весёлые охотники, жаря добычу, не видно было хлопочущих женщин.

Они уже подходили к хижине, где жил дед Уча, когда Ола вдруг испуганно вскрикнула и схватила старика за руку.

Со всех сторон неслышно появились страшные люди в косматых чёрных шкурах. Они сжимали короткие копья с широкими наконечниками. На шее у них в несколько рядов висели ожерелья из волчьих зубов, а длинные, до колен, руки были выкрашены в красный цвет.

Косматые воины схватили старика с Олой, и через мгновение они стояли в той самой хижине, где до этого жила Ола с матерью и сестрами.

Со свету Ола не сразу разглядела маленькую сморщенную старуху, до горла закутанную в меха. Она сидела у огня, на почётном месте против входа. Это место обычно занимала мать Олы, когда к ним приходили сородичи посоветоваться о местах охоты, сроках сбора тех или иных трав.

– Великая Мать,– прохрипел сутулый воин, больно сжимавший корявыми пальцами шею Олы.– Вот эти люди приплыли сверху. Наверно, не знали, что их сородичи бежали из своих жилищ. Что с ними делать?

Старуха в зловещей тишине рассматривала пленников. В её круглых, как у совы, глазах красным огоньком тлел отблеск костра. Потом морщинистые веки медленно опустились, и лицо Великой Матери стало сонным.

– Засуньте их головой в воду, пока не перестанут жить,– пропищала она и слабо махнула высохшей рукой,

– Великая Мать,– вдруг сказал дед Уча,– меня можно лишить жизни, но вот эта девочка,– он кивнул на Олу,– она дочь предводительницы рода. Она знает язык зверей, лекарственные травы и многое другое.

Глаза у старухи снова загорелись красным.

– А не врёшь? – подозрительно спросила она и задумалась.– Хорошо, старика уведите, а девчонку мы оставим себе.

Воины подхватили деда Учу и спиной вперёд потащили к выходу. Последнее, что запомнила Ола, это были волочившиеся по земле босые дедовы ноги и беспомощная улыбка, застывшая на его обветренном, коричневом лице. Больше деда Учу она не видела никогда.

Через день из подслушанных разговоров Ола узнала, что попала к Длинноруким. Об этом бродячем племени грабителей она уже слышала от взрослых. В тот день, когда они с дедом Учей плавали к духам на скалах, охотники рода Отца-Ворона издалека заметили приближение многочисленного отряда Длинноруких. Они успели предупредить своих сородичей, собрались и вместе со всеми уплыли по реке. Часть Длинноруких пустилась в погоню по берегу, надеясь догнать беглецов, а часть во главе с дряхлой предводительницей осталась их дожидаться.

Ола под присмотром воинов готовила пищу для Великой Матери Длинноруких, которая целыми днями грелась на солнцепёке. На ночь девочку крепко связывали, чтобы она не сбежала.

На третью ночь Ола услышала за стеной негромкое повизгиванье. Она затаила дыхание. В дальнем углу, зарывшись в пушистые меха, тонко посапывала Великая Мать. У входа вовсю храпели воины, охранявшие предводительницу. Тлели, потрескивая, сырые ветки в очаге, и редкие красные искры лениво взлетали к верхней отдушине, в которую заглядывали помаргивающие звёзды. Визг повторился.

– Аф,– еле слышно позвала Ола.– Р-рр... я здесь,– отозвался пёс.

– Иди сюда, только тихо, чтобы тебя не услышали.

Прошло ещё некоторое время. Никаких новых звуков, кроме сонного похрапывания людей, не было. И только когда влажный собачий нос ткнулся в плечо Олы, она поняла, что Аф уже здесь. Он тотчас радостно лизнул её в щёку и снова проскулил:

– Что нужно делать?

Ола перевернулась на бок и, подставляя свои связанные сыромятной кожей руки, сказала:

– Перегрызи эти ремни...

Скоро они осторожно прокрались мимо спящих воинов и выскользнули из хижины.

Стояла тёплая безлунная ночь, и по-ночному были ясны даже самые далёкие звуки. Где-то яростно взлаивали дикие собаки, потом земля донесла приглушённый топот промчавшегося табуна лошадей. Вслед за этим над тёмными просторами прокатился низкий могучий рёв, и сразу же неподалёку тоскливо заплакала ночная птица.

Чуть отбежав от стойбища, они на миг остановились на невысоком пригорке. Аф прижался тёплым боком к ногам девочки и, щетиня загривок, оглянулся назад. Никто их не преследовал, и он успокоился.

– Ночь перевалила за середину,– проворчал он, подставляя нос слабому дыханию встречного ветерка.– Впереди много троп; по которой из них мы пойдём?

Ола ласково провела рукой по его голове, вздохнула и, не ответив, сбежала с пригорка.

Над далёкими перелесками едва-едва начинал светлеть краешек неба.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Фуф остаётся один, потом встречает оленёнка Гая и Умного хомяка.

Непоседа Фуф ещё утром куда-то исчез, и к середине дня мамонтиха не на шутку испугалась. Она обошла несколько рощ и теперь не знала, где ещё искать сына. Вдруг навстречу попался Харри.

Медведь мигом прыгнул за толстое дерево и, высунув из-за него голову, с обидой сказал:

– Напрасно вы тогда так осерчали на меня. Я же совсем не желал зла вашему сыночку. Ну, шлёпнул бы его разок-другой, так это ему же на пользу! Излишняя родительская любовь детей только портит!

Увидев, однако, что мамонтихе вовсе не до него, медведь осмелел и вылез из-за дерева.

– Хрр, не те нынче дети пошли,– сказал он, сокрушённо разводя лапами.– Дерзят, старших не уважают. Вот, помню, мы в своё время...

– Вы не видели моего сына? – перебила мамонтиха, тревожно озираясь по сторонам.

– Что, неужели пропал? – оживился Харри.– Ай-яй-яй... Постойте-ка...– Медведь прищурился, делая вид, что вспоминает.– Ах-хрр, совсем из ума выжил! Я же видел его сегодня! Помню, ещё подумал, какой вкусн... э-ээ, какой симпатичный малыш...

– Вы видели моего сына? – вскинула хобот мамонтиха.– Где?

– Ага,– подтвердил медведь.– Знаете старую свиную тропу, что идёт по обрыву вверх по Амгау?

Мамонтиха нетерпеливо кивнула.

– Вот по ней он и убежал. Я хотел было вернуть его, потому что дальше-то места очень уж нехорошие...

– Что такое? Почему? – закричала мамонтиха не своим голосом.

Медведь казался совсем убитым.

– Старый я дурак! – причитал он и даже ухитрился всплакнуть.– Как же я не догадался-то: ведь там живёт этот негодяй пещерный лев, разбойник, каких свет не видел. Съесть малыша ему ничего не стоит!

Мамонтиха повернулась и бросилась к реке. Забыв об осторожности, она бежала по узенькой подмытой тропе, которая выдержала бы разве что свинью, но никак не огромную мамонтиху. И тропа не выдержала. Вместе с грудами земли мамонтиха рухнула с огромной высоты прямо в отороченные пеной водовороты. Через короткое время оглушённая Фуфина мать показалась уже на середине реки, и широкое течение неторопливо понесло её дальше.

Харри видел всё. Он провожал мамонтиху глазами, пока мог различить её среди волн, потом довольно ухмыльнулся и пошёл прочь от обрыва.

Всю остальную часть дня медведь потратил на розыски мамонтёнка. И если бы он его нашёл, то наш рассказ о бедном Фуфе можно было бы тут же и окончить. Харри обрыскал несколько рощ, где обычно любила кормиться мамонтиха. Под вечер, усталый и голодный, он отправился за более лёгкой добычей, рассудив, что мамонтёнок от него всё равно не уйдёт и съесть его ещё успеется.

А Фуф так никогда и не узнал, почему столь неожиданно и навсегда исчезла его мама. Не найдя её там, где они расстались, мамонтёнок совершенно потерял голову. Всё вокруг – и раскидистые дубы, и тонкие берёзы, и ивы с бугристой серой корой, и даже весёлые ручейки, затерянные в траве,—всё вдруг помрачнело, насупилось. Везде, куда ни глянь, мерещилось что-то злое и пугающее. Только тут до Фуфа дошло, что он уже с самого утра ходит совсем-совсем один. Мамонтёнок заверещал и кинулся куда глаза глядят. Встревожив стайку темноглазых косуль, пришедших на водопой, он миновал мелкую речонку, с жалобным хныканьем заметался по каким-то полянам в россыпях красных и белых цветов и, наконец, мохнатым скулящим клубком выкатился на край равнины.

Здесь было просторно и тихо. Вечерело. Вдали, над неоглядными зарослями синеватой бизоньей травы, неторопливо плыли бурые спины быков, появлялись и исчезали сухие головки пугливых винторогих антилоп, проносились всхрапывающие кони с короткими растрёпанными гривами.

Стояла вторая половина лета. Самый жар уже миновал, но впереди ещё были долгие дни дозревания диких злаков, короткие грозы с дрожащими в глубине сизых туч ветвями молний. И уж совсем далека была ясная затяжная осень в бескрайнем разливе жёлтого и голубого.

Трудно сказать, как сложилась бы дальше судьба Фуфа, если бы он не встретил в это время оленёнка, весёлого бродягу Гая.

Гай вырос сиротой, потому что олени не воспитывают своих детей. Сразу после рождения маленький Гай был оставлен своей матерью и целыми днями скрывался в траве. Пока он не мог заботиться о себе сам, его кормили все проходившие мимо оленихи. Потом он подрос, научился есть траву, бегать и прятаться от врагов.

Гаю был год, и на голове у него уже ветвились небольшие рога. За время одиноких скитаний он многому научился. Он знал, что на равнинах надо остерегаться волков, особенно зимой, а в Лесу – росомахи или рыси, которые подкарауливают обычно у водопоя, затаившись где-нибудь на дереве. Знал он также и то, что ни бизоны, ни лошади, ни даже свиньи не причинят ему вреда. Как-то зимой за ним гнались волки. Спасся Гай тем, что успел забежать в самую середину бизоньего стада. Когда над окрестными сугробами появились нюхающие воздух острые волчьи носы, могучие быки окружили кольцом коров и телят и выставили наружу свои грозные рога. Огромный, как носорог, вожак с глухим рёвом бросился вперёд. Волки отлично знали, что такое бизон в бою, и сочли за лучшее быстренько убраться. Стадо не прогнало Гая, и с ним он проходил в полной безопасности до самой весны.

Знал Гай и великое множество других уловок, не однажды спасавших ему жизнь. Словом, это был сообразительный и, несмотря на молодость, уже бывалый житель того далёкого, дикого и буйного мира.

Однажды тёплым полднем второй половины лета Гай, решив отдохнуть до вечера где-нибудь в тени, направился к роще. Он уже подходил к крайним деревцам, когда его заставил насторожиться какой-то шум. Гай недоверчиво осмотрел частокол деревьев с густым подлеском, втянул вздрагивающими ноздрями душные лесные запахи и прислушался. Что-то очень нешуточное происходило совсем рядом, однако ни с одной знакомой опасностью Гай этого связать не мог. Несколько мгновений любопытство боролось в нём с осторожностью. Пересилило любопытство. Гай тихо пролез сквозь заросли кустов и замер от удивления.

На небольшой круглой полянке шёл отчаянный бой. Жирный чёрный хомяк с жёлтыми пятнами на боку из последних сил отбивался от хорька. Хорёк был невероятно проворен. Его тонкое гибкое туловище мелькало в траве! так, что за ним трудно было уследить. Казалось, что хорьков несколько. Хомяк еле успевал поворачиваться. Он шипел, колотил перед собой когтистыми лапами и, затравленно вертя головой, щёлкал в воздухе зубами. Юркий хорёк напирал прямо-таки отчаянно. Наверно, для хомяка дело кончилось бы плохо: уж очень он был жирен и неуклюж. Но тут случилось совсем неожиданное. Из кустов напротив, сверкнув на солнце, ударила струя воды. Хомяк тут же ткнулся носом в траву и закрыл глаза – для него это было уже слишком. Получил своё и нахрапистый хорёк – струя угодила ему прямо в оскаленную морду. Он крутнулся волчком, полузадушенно взвизгнул и мгновенно исчез. Ещё быстрее, пожалуй, простыл бы след Гая, но в тот момент, когда его упругие ноги напряглись для прыжка в сторону, он увидел небольшого мохнатого мамонтёнка. Фуф с удовольствием окатил драчунов водой из хобота и теперь с большим сомнением смотрел на Гая. Он тоже только что заметил его. Одного взгляда было достаточно, чтобы искушённый Гай понял: этот лопоухий зверь ему не страшен.

Хомяк так и не открывал глаз. Он протяжно стонал в траве – видимо, прощался с жизнью.

Фуф и Гай одновременно подошли и остановились над ним, глядя с искренней грустью.

Хомяк приоткрыл было один глаз, но, увидев сразу двух больших зверей, затрясся и закричал ещё громче. Мамонтёнок и оленёнок недоуменно посмотрели друг на друга.

– Кто это? – спросил Гай, осторожно трогая хомяка копытом.

– Не знаю,– сказал Фуф.– А почему он так кричит?

Хомяк наконец-то сообразил, что съесть его не собираются. Он открыл глаза, оглядел обоих и на всякий случай спросил:

– Вы ведь травкой питаетесь, а?

Фуф и Гай дружно кивнули.

Хомяк приободрился, сел столбиком, прижал к животу окровавленные передние лапы и опасливо оглянулся.

– Этот маленький негодяй искусал мне лапы. Но всё равно, если бы не вы, я б ему такое показал! Я б его на мелкие клочки! Я это могу, я такой!..– Он, постанывая, облизал лапы и попросил: – Вы бы, ребятки, помогли мне добраться до норы, а? Самому-то мне, пожалуй, не дойти!

По пути, покачиваясь в хоботе Фуфа, он назидательно говорил:

– Старшим надо помогать. Особенно мне. Я это одобряю. Вы правильно поступаете. Я как увидел вас, так сразу же подумал: вот хорошие ребята. Я в долгу не останусь. Вы знаете, кто я? Хомяк! Умней меня никого нет. Все ко мне за советом ходят. Сам медведь Харри не раз приходил!

Оказавшись у входа в свою нору, хомяк совсем повеселел.

– Вот мой дом,—сказал он, с самодовольным видом усаживаясь у входа.– Жаль, ребятки, что не можете зайти и посмотреть, как я живу. Ах, как я живу! Какие у меня кладовые!.. А у вас есть норы?

Фуф с Гаем отрицательно помотали головами.

– Как?! – вскричал хомяк. – А где же вы живёте?

– Мы не живём в одном месте,—объяснил оленёнок.—Ходим везде, ночуем где придётся.

– Ах, бродяжничаете! – по-своему истолковал хомяк.– Ну, а кладовые, кладовые-то у вас есть?

– Зачем они нам? – Гай начал оправдываться, словно его уличили в чём-то нехорошем.– Мы везде находим пищу.

– Это сейчас,– снисходительно согласился хомяк.– А что будете делать, когда придёт Белое Время?

– Я выкапываю траву из-под снега,– сказал Гай.

– А я ем ветки,– добавил Фуф.

– Вы же пропадёте с голоду! – ужаснулся хомяк.– Удивляюсь, что вы до сих пор ещё живы. Вам неслыханно повезло, что вы встретились со мной. Я научу вас жить. Слушайтесь моих советов, и вы забудете, что такое голод и холод.

Хомяк снова облизал свои лапы, зевнул и сказал: – Ну, ступайте, ребятки. Я сейчас пойду к себе, поем да лягу. А вы приходите ко мне почаще. Я вам много полезного расскажу.

Фуф с Гаем успели уже порядочно отойти, когда хомяк высунулся из норы и прокричал им вслед, чтобы они в следующий раз не забыли прихватить для него охапку колосьев или гороховых стручков.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Хомяк даёт советы. Снова медведь Харр,

Фуф и Гай были смышлёными зверёнышами и хорошо знали суровость Белого Времени. Поэтому они не пропустили мимо ушей соблазнительные обещания доброго хомяка и на следующий день пришли к его норе набираться ума-разума. Фуф, как просил хомяк, принёс в хоботе целый ворох колосьев.

Хомяк грелся на солнце, блаженно жмуря свои круглые навыкате глазки.

– А, ребятки мои пришли! – обрадовался он и тотчас придирчиво обнюхал колоски.

– Кажется, чуть недоспелые,– озабоченно сказал он.– Но ничего, я их подсушу.

Вряд ли когда у хомяка были такие внимательные слушатели. Ещё с той зимы кладовые у него так и ломились от вкуснейших вещей – отборных зёрен диких злаков, крупных стручков гороха, сладких головок клевера, очищенных земляных орехов. Да ещё за это лето запасливый хомяк успел уже натаскать столько, что теперь некуда было складывать. Хомяк благодушествовал и был не прочь развлечься беседой.

– Чем лучше живёшь, тем больше всего-всего хочется. Это уж, ребятки, закон природы такой,– откровенничал он, сидя над кучей колосьев, принесённых Фуфом.—А когда ты сыт и всего вдоволь, тогда, ребятки, уж не знаю, чего и хочется. Иногда лежишь-лежишь да и подумаешь: эх, хоть бы съел меня кто-нибудь. Ну, не совсем, конечно, а так... чтобы только немножко страшно стало. И весело... Да-а, жить надо, ребятки, умеючи, вот что я вам скажу. Нынче всё слышу я, что вот, мол, с каждым годом становится холоднее, в горах льды копятся, что по старинке теперь не прожить. Ум нужен, кричат, если хотим выжить. И на людей все ссылаются... Люди! – Хомяк презрительно хрюкнул.– Возьмём саблезубого тигра, мне о нём ещё дед рассказывал. Вот это, говорят, был зверь! Царь природы! Одной лапой мог задавить кабана. А клыки какие у него были! А шуба! Кому и жить бы, как не ему, а где он сейчас? Нету. Вымер. Целиком и полностью. А вы мне про людей, про огонь ихний. Н-е-ет, всё это пустое – и огонь, и клыки, и ум. Защёчные мешки – вот что главное. Глядите!

Тут хомяк стал хватать лежавшие перед ним колосья, подносить ко рту и ловко вылущивать из них зёрна. Очень скоро щёки у хомяка оттопырились так, что и без того круглая его физиономия раздалась в ширину раза в два. И когда хомяк повернулся, чтобы нырнуть в нору с новой порцией припаса, эти его отдувшиеся щёки были видны даже со спины.

– А может, хомяк прав,– задумчиво сказал Гай, провожая взглядом мелькнувший в отверстии норы куцый хомячий хвост.– Зимой сколько намучаешься, пока достанешь из-под снега траву. А если подтает, а потом морозом прихватит, тогда её и вовсе не достать, хоть все копыта разбей. А хомяк лежит себе в тепле, ест да спит, и никаких забот. Вот они, защёчные-то мешки! Интересно, а у меня так получится?

Гай набрал за щеку травы, отчего его мордочка смешно перекосилась на одну сторону, подержал её там и съел.

– Ничего не получается,– вздохнув, сказал он.– Не ходить же так с ней целыми днями, а складывать некуда – нор-то у нас с тобой нет.

Появился озабоченный хомяк.

– Кладовые все забиты,– отдуваясь, пояснил он.– Пришлось в проходе сложить зерно-то. Как бы не попортилось. Ну ничего, я его съем в первую очередь. О чём я говорил-то? Да! Вот слышу иногда: хапуга-де хомяк, жадина, всё под себя гребёт. А кто говорит? Зайцы-голодранцы да мелюзга всякая вроде синиц. Разве это справедливо? Может, я обокрал кого? Вон куница или хорёк, те, верно, таскают яйца из чужих гнёзд. А я ведь не ворую, своим трудом всё нажито, вот этими лапами.

И хомяк показал восемь растопыренных пальцев – по четыре на каждой лапе.

– Это, я считаю, всё от зависти,– сердито продолжал хомяк.– Оттого, что нет у них защёчных мешков. Я давно им говорю: есть защёчные мешки – будешь жить, нет – вымрешь, как саблезубый тигр. К этому всё идёт. И люди со своим умом и огнём тоже долго не протянут, потому что нет у них таких мешков. Нет ведь, а?

– Не знаю,—сказал Фуф,– Я никогда не видел людей.

– Я тоже не видел,– признался оленёнок.

– Наверно, нет у них всё-таки,– с надеждой сказал хомяк.– Иначе зачем бы им огонь понадобился? Нет, разные там рога, клыки, хоботы – всё это пустое. Перед большим защёчным мешком ничто не устоит. Большой защёчный мешок воцарится на земле. Хомяк – вот кто станет царём природы. Обзаводитесь мешками, вот мой совет!

– А как? – в один голос спросили Фуф и Гай.

– Н-ну, не знаю,– задумался хомяк.– Может, вам побольше пихать за щеку? Глядишь, раздуются щёки-то. Конечно, как у меня они не станут,– самодовольно продолжал он,– но жить безбедно наверняка будете.

Наслушавшись хомяка, Фуф с Гаем пробовали обзавестись защёчными мешками, хотя бы маленькими на первый случай, но у них, понятно, ничего не получилось. Хомячьи советы явно не годились ни для мамонтов, ни для оленей.

Хомяк, кстати, не врал, когда говорил, что его навещал медведь. Харри действительно несколько раз наведывался к его норе, но, конечно, вовсе не за советом. Он давно уже облюбовал этого на редкость жирного хомяка и с удовольствием предвкушал, как он его съест.

Как-то раз, приметив, что хомяк, волоча по траве своё брюхо, убежал собирать дикий горох, Харри уселся у норы и стал поджидать хозяина. День был жаркий. Солнце палило немилосердно. Медведя тучей окружила какая-то летучая мелочь и с кровожадным писком набросилась на его уши и нос. Харри кряхтел и терпеливо давил мошкару. Посмотреть со стороны, получалось, что Харри моет голову – так усердно тёр он себя лапами. А солнце меж тем всё набирало силу. Всё живое попряталось в тени, и лишь высоко-высоко в небе лениво чертил круги орёл-стервятник. Он ждал, когда медведь отобедает и уйдёт, оставив объедки. Обед же почему-то возмутительнейшим образом заставлял себя ждать. К середине дня лохматая шуба медведя едва не дымилась. Наконец он не выдержал и сбежал в соседнюю рощу.

А хомяк всё это время пролежал в своей прохладной норе, посмеиваясь над глупым Харром, который так и не сообразил, что хомяк может пробраться к себе по запасным ходам.

Но хихикал хомяк совсем напрасно. Даже в те доисторические времена было известно, что хорошо смеётся тот, кто смеётся последним. Харри всё же пронюхал про запасные ходы, и однажды, вернувшись из очередного похода за горохом, хомяк обнаружил, что все ходы, кроме одного, надёжно завалены огромными камнями, а у оставшегося собственной персоной сидит и ухмыляется Харри. У хомяка от ужаса отнялись лапы.

– Ну иди, иди сюда, мой вкусненький,– ласково проурчал медведь и поманил страшнющей когтистой лапой.– Сейчас я тебя немножко ам-ам...– Медведь облизнулся и довольно захохотал.

– Что ж ты молчишь? – допытывался он у онемевшего хомяка.– Боишься? А ты не бойся, не бойся,– приговаривал он.– Ты же любишь, я слышал, поговорить. Вот и поговори со мной, повесели меня перед обедом. А то спой что-нибудь. Или спляши.

Медведь удобно лёг на бок, подпер голову лапой и приготовился слушать. Хомяк стоял и трясся так, что Харри временами ясно видел перед собой трёх и даже четырёх хомяков рядышком.

–Говорят, ты очень умный и любишь порассуждать о жизни?

Хомяк издал сдавленный писк, какой впору только мелкой пичужке, но никак не солидному толстому хомяку.

– Вот скажи мне, Умный хомяк, что в жизни есть главное?..– издевательски расспрашивал Харри.– Говор-р-ри! – рявкнул он, не дождавшись ответа.

– Ме-ме-мешки,—пролепетал хомяк.

– Какие ещё мешки?

– За-защёчные,– робко пояснил Умный хомяк.– Те, что за щекой.

– За щекой? – изумлённо переспросил медведь.– А для чего они, позволь узнать?

– П-п-провизию на зиму заготовлять,—заикаясь, отвечал хомяк.

– Ну-у... А зачем? – Медведь удивлялся всё больше.– Р-разве зимой не положено спать, ы?

– Я сплю,– поспешно сказал хомяк.– Сплю... но и это... ем тоже...

– Смешно как-то ты живёшь,– вздохнул медведь.– Зимой не спишь, мешки какие-то за щеками... Хомяк, одним словом. Нужно ли такому жить-то? Пожалуй, что и нет... Запомни,—назидательно сказал Харри.—Главное в жизни – это клыки. И чем они больше, тем лучше, понял?

Харри оскалился и показал свои действительно очень большие клыки. Хомяк трусил и старательно кивал головой.

– Ничего ты не понял,—объявил Харри, разглядывая плотоядно сощуренными глазами застывшего столбиком хомяка. – Да и откуда тебе такое понять. Ну что такое хомячье понятие о жизни? Гы! Понятие может быть только одно – медвежье. Объясню тебе попроще: ты живёшь, чтобы тебя съели, а я – чтобы тебя съесть. Вот так. Всё просто и понятно. А ты лопочешь о каких-то мешках. Тебя хоть кто-нибудь слушает?

– Э-э... слушают,—выдавил из себя хомяк и попытался незаметно сделать шаг назад.

– Постой-постой, куда же ты спешишь? Ведь я тебя ещё должен съесть,– недовольно сказал Харри.– Так кто же тебя слушает?

– Мамонтёнок слушает и этот... как его... оленёнок...

– Мамонтёнок? – насторожился медведь.– Он тут бывает? Хомяк кивнул.

– Ага...– Медведь задумался.—А часто бывает?

– Через день, через два...

– Хорошо,– сказал Харри.—На этот раз я тебя есть, пожалуй, не стану. – Медведь поманил к себе хомяка и, нагнувшись к самому его уху, тихо продолжал: – Давай-ка сделаем мы с тобой вот что...

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

Ола, Аф и– медведь

Тонкий месяц взошёл где-то около полуночи, долго брёл по небу и лишь под утро стал незаметно падать к затерянному во тьме краю земли.

Всю ночь в Лесу шла беспокойная таинственная жизнь. Кто-то вдруг с бешеным топотом проносился под деревьями, в кустах то и дело хрустели и чавкали, откуда-то временами доносились рёв, рычанье, мяуканье, отрывистое уханье, мычанье и пронзительный хохот, ночную жизнь Леса.

Это был обычный шум ночного Леса, и он мало тревожил Олу. Она спокойно спала на дереве, в уютном гнезде из веток и травы. Но спать в Лесу нужно чутко. Поэтому Ола сразу просыпалась, если поблизости возникал какой-нибудь казавшийся подозрительным звук. Она приподнимала голову, прислушивалась, не лезет ли на дерево барс или рысь, и снова засыпала, продолжая в то же время вслушиваться в

В конце ночи, когда всё вокруг немного утихло, она вылезла из своего гнезда, недоверчиво огляделась, сжимая острый каменный нож, потом мягко спрыгнула на землю. Из кустов сейчас же, потягиваясь, вылез Аф и вопросительно посмотрел на Олу.

– Я пойду к броду,– сказала она.—А ты погонишь на меня антилоп. Только смотри, чтобы стадо было маленькое. А то в прошлый раз ты выгнал столько, что они меня чуть не затоптали.

Аф беззвучно исчез в зарослях. Ола длинными и бесшумными прыжками понеслась в другую сторону. Она бежала легко и даже как-то неторопливо, лишь быстрое мельканье кустов свидетельствовало о том, каким стремительным был её бег. Справа низкий серп луны то скрывался в листве деревьев, то снова появлялся.

На краю Леса Ола остановилась, вглядываясь в синевато-серый полумрак равнины, потом побежала дальше, но уже медленнее и осторожнее.