Текст книги "Выстрел на Лахтинской"

Автор книги: Владимир Михайлов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 7 страниц)

Осмотрев больную, Панкратьев быстро приготовил шприц и сделал инъекцию. Через полчаса Елизавета Павловна почувствовала себя гораздо лучше. Профессор выписал несколько рецептов и рекомендовал аккуратно принимать лекарства.

Недели через две Николай Петрович позвонил, справился о здоровье матери и пригласил Марину в театр оперетты. Ставили «Летучую мышь». Марина была в этом театре впервые, и все казалось ей необычным. Замечания профессора относительно игры актеров были очень меткими. Некоторых из них профессор знал лично и после спектакля повел Марину за кулисы. Встреча с артистами надолго ей запомнилась. Вскоре последовало новое приглашение, на этот раз – на богослужение в церковь. Панкратьев оказался знатоком церковной жизни, этого отдельного замкнутого мирка. Как Марина потом узнала, профессор, выросший в семье помещика, был религиозен.

Они стали встречаться все чаще, а однажды Николай Петрович поделился с Мариной своими планами и мечтами. «Если мои исследования приведут к положительным результатам, можно будет вылечить любое инфекционное заболевание, – говорил он. – Но отмывание крови от микробов – это задача будущего. А в ближайшее время мой метод позволит спасти человека, отравившегося угарным газом или страдающего тяжелой болезнью почек, в тех случаях, когда почки уже не в состоянии справиться со своей основной задачей – очищением крови от вредных, балластных веществ. Или вот еще одна захватывающая тема. Вы слышали, конечно, об искусстве древних египтян бальзамирования трупов? Мумии египетских фараонов хранятся уже несколько тысяч лет. Хотя секрет бальзамирования был утерян, сейчас работами ученых он в значительной степени восстановлен. Несколько лет своей жизни я посвятил этой проблеме.

Если можно столь долгое время сохранять клетки и ткани, то, вероятно, возможно и их оживление, ведь жизнь когда-то возникла на Земле из неживой природы. По-видимому, это задача отдаленного будущего. Но все же... Я пробовал оживлять нервы лягушки. Это мне удалось. Проблема исключительной сложности. Потребуются даже не десятки, а сотни тысяч опытов, целые коллективы ученых.

А пока что подойти к решению этой проблемы почти невозможно. Аппаратура у нас самая примитивная. Многое можно было бы изготовить самим, но нет ни опытных техников, ни нужных материалов. Даже простейшие приборы приходится выписывать из-за рубежа. Так, конечно, будет не всегда».

Марине было очень интересно с Панкратьевым. Его беседы на научные темы, рассказы об ученых, которых он хорошо знал, вызывали у нее уважение. Марина все больше привязывалась к Николаю Петровичу, и когда через несколько месяцев он сделал ей предложение, это не было для нее неожиданностью.

2

Ташкент изнывал от зноя. Казалось, все живое спряталось от палящих лучей солнца, однако около киоска с газированной водой у кольца четвертого трамвайного маршрута выстроилась длинная очередь. Чуть дальше шашлычник, укрывшись в тени деревьев, обмахивал мангал фанерной дощечкой. Редкие посетители за неказистыми столиками не обращали внимания на дым и чад.

Пообедав шашлыком и запив его горячим зеленым чаем, Маргонин направился на Лахтинскую. Проехав на трамвае одну остановку, он дошел до улицы Гоголя и через несколько минут был почти у цели. Он шел по Лахтинской, стараясь держаться в тени, но солнце было в зените, «прижимало» тень к домам.

Леонид постучал к соседям Панкратьева и спросил, не видел ли кто рано утром в воскресенье незнакомых людей у дома профессора. Ему указали дом напротив профессорского: «Здесь живет старик пенсионер, он часто сидит на скамеечке у крыльца и смотрит в окно».

Домик под зеленой крышей был небольшой, аккуратный, недавно выкрашенный голубой и белой краской. Вдоль арыка росли вишневые деревья.

Маргонин нажал на кнопку, и звонок надсадно заверещал за дверью. Вскоре послышались шаркающие шаги. Вышел старик в старой пижаме и шлепанцах. Его большая белая борода была расчесана надвое.

– Я из уголовного розыска, – представился Маргонин и показал удостоверение. – Хотел бы с вами поговорить.

– Проходите, – предложил старик.

Большая неуютная комната была заставлена старинной мебелью.

– Николай Николаевич Забелин. – Хозяин дома слегка поклонился. – Когда-то преподавал латынь в женской гимназии, а теперь, увы, на пенсии.

– Николай Николаевич, утром пятого вы были дома?

– В котором часу?

– Часов в восемь утра.

– Да, конечно.

– Вы в это время что-нибудь слышали? Может быть, крики или даже выстрел?

– Конечно же, слышал. Правда, не выстрел. Люди кричали, что сосед застрелился. Вместе со всеми я подбежал к дому Панкратьева, но внутрь не входил. Вскоре приехала скорая помощь, а затем и милиция... Николая Петровича я знал хорошо. Мы часто беседовали с ним. Очень эрудированный был человек.

– На улице или рядом с домом профессора вы незнакомых людей в тот день не видели?

Наморщив лоб и глядя прямо перед собой, старик начал вспоминать.

– В то утро меня разбудил своим криком точильщик. Он поставил станок как раз напротив дома Панкратьева и закричал: «Точить ножи, ножницы!»

«А ведь этот точильщик мог видеть преступников!» – подумал Маргонин и поинтересовался:

– Что за человек этот точильщик?

– Зовут Василием Степановичем, его все на нашей улице знают, – ответил старик.

Дворник одного из домов подсказал Маргонину, что дядя Вася почти ежедневно бывает в Полторацкой больнице. Точит там кухонные ножи. Но в больнице сообщили, что Василий Степанович только вчера уехал к родственникам в деревню. Куда-то в Россию. Где находится эта деревня, так и не удалось узнать. Дядя Вася адреса соседям не оставил.

Так ничего и не выяснив, Маргонин направился в горотдел. Секретарь начальника угро Ниночка сказала, что шеф уже два раза его спрашивал, а сейчас проводит совещание.

Маргонин вошел в кабинет Зинкина. Тот кивком указал на стул. Докладывал Сазонов.

– Так что же мы знаем о самом Панкратьеве? – спросил Зинкин.

– Мне, к сожалению, не удалось пока собрать необходимых сведений о профессоре, только данные, полученные из личного дела, хранящегося в отделе кадров университета. – Сазонов достал из папки два небольших исписанных мелким почерком листка и начал читать.

Из данных следовало: родился Панкратьев в 1877 году в Воронеже. Учился в Воронежской гимназии, которую окончил с золотой медалью. В 1895 году поступил на медицинский факультет Харьковского университета. В 1898 году, еще будучи студентом, публикует сообщение о своей первой экспериментальной работе.

Окончил медицинский факультет в 1900 году. В 1903 году работает в области практического применения некоторых фармакологических соединений. В 1905 году уехал на театр военных действий (русско-японская война). По возвращении с фронта приступает к работе в качестве помощника прозектора физиологической лаборатории при Харьковском университете и продолжает исследование некоторых лекарственных соединений.

В 1911 году успешно защищает докторскую диссертацию. Одновременно проводит ряд солидных экспериментальных работ, в частности, разрабатывает метод мумификации трупов людей и животных.

– Что? Что вы сказали? Каких трупов? – перебил Зинкин.

– Ну, в общем, я еще сам толком не знаю. Но думаю, что-то с мумиями связано.

– А при чем тут мумии? – вмешался Маргонин. – Что за чушь ты говоришь?

– А вот и не чушь! Я слышал, что он занимался бальзамированием.

– Это что же, как в Египте, что ли? – спросил Зинкин.

– Наверное, что-то вроде этого. Вот видите, как в личном деле написано: «му‑ми‑фицировал». – Сазонов оглядел примолкших сотрудников и продолжил чтение: – «Будучи уже прозектором и приват-доцентом Харьковского университета, Панкратьев в 1914 году впервые высказал мысль о возможности прижизненного промывания крови с целью ее освобождения от микробов при различных заболеваниях.

В конце 1919 года Панкратьев переезжает в Ташкент, где принимает участие в организации медицинского факультета САГУ и затем избирается по конкурсу профессором кафедры физиологии.

В 1922 г. опубликовал статью в «Туркестанском медицинском журнале» о консервации сердца кролика в специальном растворе.

А в 1924 году начинает исследования по прижизненному промыванию крови у животных, отравленных смертельными дозами различных ядов, в частности, морфием. Свои наблюдения он обобщил в работе «Прижизненное промывание крови».

– Ну и ну! – воскликнул Зинкин. – Там бальзамирование трупов, тут промывание крови... Одно из двух: или это действительно большой ученый, или... Ну, ладно, читайте дальше.

– Пожалуй, это все, одна строчка осталась: «Является автором 47 научных трудов».

– Да-а... – протянул Зинкин. – Придется нам, видимо, поглубже познакомиться с работами профессора. Ну, а пока изучите все его знакомства.

– Я еще порылся в центральных газетах и вот нашел статью. Опубликована летом прошлого года. – Сазонов вынул из кармана измятую на сгибах газету и прочел: – «Оживление мертвого животного. Опыт профессора Панкратьева. Ташкент, 23 июня. На кафедре физиологии медицинского факультета САГУ профессором Панкратьевым проведен необычный опыт оживления мертвого животного. Из местного зоопарка на кафедру была доставлена обезьяна, у которой под наркозом выпустили всю кровь. Животное лежало бездыханным. После соответствующей обработки кровь была влита в организм. Обезьяна очнулась, снова задышала, ожила, была доставлена вновь в зоопарк. Опыт Панкратьева открывает новые горизонты в медицине. В ближайшее время исследования будут расширены».

Зинкин посмотрел в окно: совсем рядом росла урючина, ее ветви заглядывали в окно, и от этого в комнате казалось прохладнее в такой жаркий летний день.

– Мне сегодня позвонили из САГУ, – в раздумье произнес Зинкин, – сообщили, что в последние годы профессор работал над каким-то важным медицинским открытием. Труд он закончил. Но при обыске в квартире рукопись не нашли. И вообще, может быть, кража вещей – только маскировка?

– Хорошенькая маскировка. Столько ценных вещей исчезло! – воскликнул Сазонов.

– Кто знает, – проговорил Зинкин, – возможно, труд, то есть рукопись профессора куда ценнее.

Дело Панкратьева с каждым днем разбухало, обрастало протоколами допросов, справками, объяснениями. Первая страница дела представляла собой схему розыска. От четырехугольника, внутри которого было выведено – «Панкратьев», отходили прямые линии: линия родственников, линия сослуживцев, линия соседей, линия возможных свидетелей.

Судебный медик Будрайтис, проводивший наружный осмотр трупа, показал, что на кровати и на столе следов крови не обнаружено. Домработница рассказала, что постоянно в доме Панкратьевых она не жила. Была приходящей прислугой: стирала белье, убирала квартиру, готовила обед для семьи профессора и еду для собаки. Револьвер Николай Петрович обычно носил с собой или запирал в ящик стола.

Сосед профессора, учитель Крайнов, показал, что Николай Петрович был душевным человеком и часто рассказывал ему о своих опытах. По словам Крайнова, профессору предлагали за открытие большие деньги, и даже в иностранной валюте. Однако кто именно предлагал, свидетель не знает: об этом ему Николай Петрович не говорил.

Кафедра физиологии медицинского факультета, куда направился Сазонов, находилась на территории больницы имени Полторацкого. Студентка в белом халате указала следователю на небольшое здание из красного кирпича. Занятия еще не начались, и на кафедре оставалась лишь одна лаборантка. Все были в отпуске.

Лаборантка, молодая жгучая брюнетка, сидела в просторной комнате, заставленной различными приборами, и полировала ногти. Увидев постороннего человека, она смутилась и спрятала маникюрные принадлежности в стол.

– Я из милиции, – представился Сазонов, – хотел бы уточнить кое-что. Вы ведь слышали, что профессор застрелился?

– Да, это ужасно.

– Не могли бы вы мне растолковать, что за опыты ставил Николай Петрович?

– Профессор и его сотрудники выпускали кровь у собак и затем вливали ее обратно. Для чего они это делали, я точно не знаю. Вам лучше бы обратиться к доктору Тарасову, но он сейчас отдыхает в Крыму.

– Я хотел бы осмотреть кабинет Панкратьева.

Лаборантка открыла дверь в небольшую скупо обставленную комнату: письменный стол у окна, белый металлический шкаф со стеклянными дверцами. В шкафу – какие-то банки с заспиртованными органами. Обтянутая черной клеенкой кушетка, два венских стула с гнутыми ножками. На письменном столе лежали учебники по физиологии человека и медицинские журналы на немецком языке.

В углу – какой-то непонятный прибор величиной со шкаф.

В одном из ящиков стола Сазонов обнаружил смятый конверт. Письмо было адресовано профессору Панкратьеву и отправлено из Оренбурга на медфак САГУ 15 июля. Конверт был пуст. Но при тщательном осмотре остальных ящиков письменного стола следователь нашел обрывок письма с одной лишь строчкой, написанной тем же почерком, что и адрес: «Если ты до первого августа не...»

– Вы не знаете, чей это почерк? – Он протянул конверт и клочок бумаги лаборантке.

Девушка внимательно вглядывалась в неровные строчки.

– У нас на кафедре так, кажется, никто не пишет. А вообще я припоминаю: где-то в конце июля к шефу зашел мужчина, которого я раньше никогда у него не видела. Посторонние на кафедру к профессору вообще не приходили. Разговор у них, по-моему, был неприятным: шел на высоких тонах. Под конец тот человек выбежал из кабинета, что-то недовольно бормоча. Ну, я не спрашивала, кто это. Считала это нетактичным.

– Как выглядел посетитель?

– Самый обыкновенный. Среднего роста, рубашка с закатанными рукавами. Да, еще мне запомнились небольшие усики. Он был, по-видимому, родственник профессора.

– Почему вы так решили? – удивился следователь.

– Спустя несколько дней я вытирала пыль с полок: уборка кабинета входит в мои обязанности. Одна из книг упала, и на полу оказалась фотография. Это был тот самый мужчина, но совсем еще молодой, без усов и в офицерском кителе.

– Где эта фотография сейчас?

– Наверное, там же. Я положила ее снова в книгу. – И девушка достала из толстого тома фотоснимок молодого человека со скуластым лицом и пристальным взглядом. Он был в форме прапорщика царской армии. На обратной стороне фотокарточки никакой надписи не было.

– Эту фотографию и письмо придется временно изъять для приобщения к делу. – Сазонов взял снимок и вместе с письмом спрятал в портфель.

10 августа Сазонов пригласил на допрос первую жену покойного – Антонину Ивановну. Перед следователем сидела рано состарившаяся женщина с осунувшимся морщинистым лицом и седыми волосами. На ней было выгоревшее на солнце ситцевое платье, на отечных ногах – старые, давно требующие починки туфли.

Она заговорила вначале медленно, а потом – все более оживляясь:

– Вышла я замуж за Николая Петровича в Харькове, он тогда еще студентом был, затем вместе с ним переехала во Владивосток: Панкратьева призвали в армию, и он принимал участие в русско-японской войне. После войны мы снова оказались в Харькове, а в конце 1919 года переехали в Ташкент. Долгое время детей у нас не было, – продолжала рассказ Антонина Ивановна, – и мы взяли на воспитание ребенка... Но через десять лет после этого у меня родился сын, которого мы назвали Петром, в честь деда. А в 1924 году он заболел и умер. Николай Петрович очень любил Петю и тяжело переживал постигшее нас несчастье. Он решил не предавать его тело земле.

– Как, как? – переспросил следователь.

– Профессор ведь был специалистом по мумификации. Он забальзамировал Петеньку и целый год хранил его дома в специальном ящике под стеклом. Сейчас тело нашего сына находится в физиологической лаборатории на медфаке. – Панкратьева вынула из потертого ридикюля платочек и приложила его к глазам.

Сазонов несколько минут молчал, обдумывая то, что ему сказала она. Потом достал из кармана пачку папирос и щелкнул зажигалкой.

– Не было ли у вашего бывшего мужа врагов, которые покушались на его жизнь раньше?

– Мне об этом ничего неизвестно.

– Чья это фотография? – следователь положил перед Панкратьевой снимок, найденный в кабинете профессора.

– Это Анатолий, – спокойно ответила женщина. – Наш приемный сын.

– Почерк, которым сделана надпись на этом конверте, вам известен?

– Почерк тоже Анатолия.

– Расскажите, пожалуйста, о вашем приемном сыне подробнее, – попросил Сазонов.

– Анатолий еще юношей откололся от отца – тот хотел, чтобы сын обязательно стал врачом. В 1915 году сын наш сбежал из дома на фронт, но его вернули, и отец устроил Толю в юнкерское училище. В двадцатом году сын оказался на Дону в белой армии, затем сражался в Крыму и бежал в Константинополь. Гражданской специальности у него не было, он стал чернорабочим и с трудом зарабатывал на жизнь. Поэтому, когда появилась возможность, он вернулся на родину. Отец признавать его не хотел. В период нэпа Анатолий содержал в Оренбурге небольшую чайную, но затем прогорел и связался с темными людьми. Недавно он приезжал в Ташкент и, насколько мне известно, просил у отца денег, но тот ему отказал.

– А где Анатолий сейчас?

– Даже не знаю, вообще-то собирался куда-то в Россию на заработки.

– Есть ли у вас родственники?

– В Ташкенте у меня никого нет. В Кисловодске живет моя родная сестра Галина Ивановна Загоруйко. Вторая сестра жила в Запорожье, но она умерла.

– Простите, Антонина Ивановна, но я хочу задать вам вопрос несколько не деликатный: почему вы разошлись?

Панкратьева с минуту помялась.

– Приемный сын не пошел по стопам отца, и поэтому, наверное, Николай Петрович его не любил, а вот младший, Петр, был его надеждой, но долгое время болел, а тут я еще вынуждена была поехать к сестре на Украину. Она тоже недомогала. Умерла на моих руках. Отсутствовала я почти полтора месяца. Ну, а когда приехала в Ташкент, на меня свалилось новое горе: мой ребенок умер. С тех пор муж возненавидел меня, и нам пришлось разойтись.

Глаза ее наполнились слезами. Она продолжала теребить платок, и Сазонов обратил внимание на то, какие у нее натруженные руки.

– Еще один вопрос, Антонина Ивановна, – сказал он чуть погодя, – Николай Петрович был человеком религиозным?

– Да, он был религиозен, но после смерти Пети перестал верить в бога.

– Приходилось ли вам встречаться с Николаем Петровичем после его второй женитьбы?

– Месяца за два до гибели я встретила его на Курином базаре, он жаловался, что живет плохо. «Но у тебя же молодая жена», – возразила я. Профессор только махнул рукой и ушел. Это и понятно: я слышала, что у его молодой жены есть друг, ну, вы понимаете...

– Друг? Кто же он?

– Говорят, работает на кафедре физиологии. Помогал профессору в опытах. Токарев его фамилия, он, как и Марина, студент-медик.

После допроса Антонины Ивановны следователь долго не мог сосредоточиться. Так, значит, у профессора имеется приемный сын, да еще такой, что угрожал ему. А у Марины как будто есть любовник! Открылась новая сторона дела, которая неизвестно куда могла завести.

Едва Сазонов возвратился в горотдел милиции, как ему сообщили, что недавно звонил Маргонин. Он просил Сазонова приехать вместе с Мариной Панкратьевой в комиссионный магазин, что на улице Карла Маркса. Там обнаружено золотое кольцо, похоже, то самое, что похищено из квартиры профессора.

На широких дубовых дверях магазина висела табличка: «Закрыто на обед». Сидя в кресле комиссионного гарнитура, Маргонин неторопливо беседовал с продавцом. Тут же находились Сазонов и Марина Панкратьева.

Уже немолодой сухощавый мужчина в синем халате почти навытяжку стоял перед Маргониным. На прилавке в изящной коробочке лежало массивное золотое кольцо с бирюзовым камнем.

– Не ваша ли это вещь, Марина Андреевна? – спросил Маргонин.

Марина внимательно осмотрела кольцо, потрогала зачем-то камень и уверенно сказала:

– Кольцо мое. Его подарил мне муж ко дню свадьбы. Вот только камень сейчас чуть поцарапан.

– Спасибо, вы нам очень помогли, – сказал Маргонин, – а сейчас мы побеседуем с вами, гражданин.

– Самоваров, – подсказал продавец.

– Как же это вы золотые вещи принимаете на комиссию, а квитанции не выписываете? Дело, в общем-то, уголовное...

– Ну, какое же уголовное, – перебил его Самоваров, – просто знакомая просила продать кольцо, ей срочно нужны были деньги, и цену я определил небольшую, всего двести пятьдесят рублей, кто же знал, что кольцо не принадлежит ей?

– Как зовут вашу знакомую? – вмешался в разговор Сазонов. – Где она проживает, где работает? При приеме вещей все эти данные вы должны записывать в регистрационную книгу.

Самоваров смутился.

– Сейчас, сейчас найду. – Он начал лихорадочно перелистывать толстый замусоленный гроссбух. Ничего так и не обнаружив, продавец дрожащим голосом произнес: – Знаю я ее, да и зайти она должна за деньгами. Нина Петровна ее зовут, а фамилия... ну, а фамилию я запамятовал.

– И адрес тоже не помните?

– Да как-то из головы все вылетело! Просто пожалел ее: документов при ней не было, не тащиться же ей в магазин во второй раз.

– Себя бы лучше пожалели: кольцо не просто ворованное – кража с убийством произошла...

Продавец побледнел и схватился за сердце.

– Да что вы, дорогие товарищи... я ведь не хотел, я только... ей богу, я не знал...

– Ну уж, так и не знали! Вот что происходит, когда нарушают закон, – сказал Маргонин. – Так и в соучастники можно попасть. Придется оформить протокол.

– Распишитесь в том, что вам известно об уголовной ответственности за дачу ложных показаний, – предложил Сазонов, записывая паспортные данные Самоварова.

Вскоре продавец «вспомнил», что кольцо сдала на комиссию некая Боликова и уплатил он ей сто пятьдесят рублей. Она и раньше приносила ценные вещи, которые Самоваров потом продавал из-под прилавка.

Боликова была хорошо известна милиции как матерая спекулянтка и скупщица краденого. Через полтора часа к Сазонову доставили крупную женщину, одетую в широкое платье с давно поблекшими узорами. В своей среде Боликова имела прозвище Кобыла и репутацию скандальной и наглой бабы. Спекулянтки утверждали, что она в любую минуту может и оскорбить, и обругать, и даже руки в ход пустить.

Первый раз Боликова попала на скамью подсудимых три года назад за продажу украденного на базе сукна и получила условный срок. Затем устроилась в промтоварный магазин, спекулировала дефицитными товарами и присвоила 450 рублей из выручки. Ее осудили. Два раза была замужем, но мужья уходили из-за ее сварливого характера, дети тоже знать ее не хотели.

– Как к вам попало это кольцо?

– Мать подарила...

Следователь пригласил Марину.

– Вот, слышите: потерпевшая утверждает, что кольцо принадлежит ей. Хватит лгать, Нина Петровна! Откуда оно у вас?

– Ладно уж, скажу. Купила у незнакомого человека на базаре.

– На базаре? И когда вы его купили?

– Месяца два тому будет.

– Опять неправду говорите. Еще две недели назад кольцо было у потерпевшей. А ведь здесь, Нина Петровна, не просто продажа краденого: убийство произошло. Лучше уж говорите, от кого получили кольцо.

И Боликова призналась, что в субботу, 4 августа, к ней пришел некий Ванька-Крест и предложил купить серьги и это кольцо. Она уплатила ему 300 рублей, а так как ей самой срочно понадобились деньги, отнесла кольцо к своему давнему знакомому Самоварову.

Под кличкой Ванька-Крест в уголовном мире был известен Яков Никандрович Стецюк. Сазонов запросил его досье. В 1925 году Стецюка арестовали за кражу. Открыв отмычкой дверь, он проник в квартиру, а когда неожиданно вернулся хозяин, ударил его кастетом и пытался бежать. Не так давно Стецюк вышел из тюрьмы.

Арестовать его поручили Маргонину как человеку опытному в таких делах. Оказалось, что, вернувшись из заключения, Стецюк поселился у матери в маленьком флигеле густонаселенного дома.

Маргонин постучал. Дверь открыла пожилая женщина.

– Вам кого? – неприветливо спросила она.

– Яков Никандрович дома?

– Нет его. А кто вы будете?

– Из уголовного розыска.

Оттеснив хозяйку от двери, Маргонин прошел в полутемную комнату. Обстановка ее была более чем скромной: две железные кровати, застланные серыми солдатскими одеялами, высокий комод с небольшим облезлым зеркалом, покосившийся столик, два старых стула.

– Где же Яков Никандрович?

– Уехал.

– Давно уехал? Куда?

– Недели три назад. Куда – не сказал.

– Как же так? Еще неделю назад он был в Ташкенте. Я вас предупреждаю, что мы можем привлечь вас к ответственности за ложные показания.

Обыск ничего не дал. От старушек, сидевших на скамейке у палисадника, Маргонин узнал, что Стецюка давно не видно. Где он, никому не известно.

Между тем Сазонов допрашивал еще одного соседа Панкратьевых, толстого старика, похожего на нэпмана, удалившегося от дел. К таким типам у Сазонова не было веры, но старик вовсю старался быть искренним.

– Значит, когда вы четвертого августа, примерно в одиннадцать часов, пошли гулять с собакой, то обратили внимание, что дверь в квартиру профессора приоткрыта?

– Да, я еще удивился – почему?

– Расскажите подробней о вашей прогулке. Вы дошли до самого пустыря?

– Я всегда так прогуливаю собаку. У пустыря я отпустил собаку, подождал, пока она набегается, и пошел обратно домой.

– Попытайтесь вспомнить, что вы увидели по пути. Какие люди вам встретились?

– Ну, встретил женщину с ребенком на руках. Ребенок плакал, и мать пыталась его успокоить. На перекрестке под деревом стоял молодой человек и курил. Похоже, он ждал кого-то. И действительно, к нему подошел высокий мужчина в светлой безрукавке и темных брюках. Они начали спорить. Слышно было – ругались!

– А почему они спорили, вы не поняли?

– Я вообще слышу плохо, тем более, что они вскоре ушли. Однако мне показалось, что молодой человек говорил раздраженно. Когда я возвращался, дверь в доме профессора была уже закрыта.

Сазонов разложил перед стариком несколько фотографий.

– Вы никого не узнаете на этих снимках?

Старик надел очки, чуть привстал со стула и с любопытством наклонился над фотокарточками.

– Вот, по-моему, один из них. Тот, что постарше, – указал он на фотографию Стецюка.

– Описать наружность молодого человека сможете? – спросил следователь.

Старик немного подумал.

– Он коренастый, не очень высокий, одежду я не запомнил, но хорошо помню, что лицо у него скуластое и на верхней губе – небольшие усики.

– Одну минуточку, – перебил свидетеля Сазонов и вышел из комнаты. Когда он вернулся, у него в руках было еще несколько фотографий.

– Может быть, на этих фотоснимках вы узнаете его?

Внимательно посмотрев на фотокарточки, старик произнес:

– Вообще-то вот этот похож, но утверждать, что я видел именно его, не могу. Тот был с усами, а этот бритый...

...Поздно вечером Зинкин докладывал начальнику милиции о ходе расследования.

– Что же представляется вам наиболее важным? – спросил начальник, откинувшись на спинку кресла. Широкоплечий, атлетического телосложения, с сединой в волосах, он относился к тому типу людей, которые любят дотошно разбираться в каждом деле. Никогда не рубил сплеча, но если принимал какое-нибудь решение, то никогда не отступал от него.

– Считаю, что кражу совершил вор-рецидивист Стецюк, дружок Анатолия – приемного сына профессора.

– Об этом Анатолии справки навели? Что известно?

– Неудачник в жизни. Превратился в перекати-поле. Куда ветер подует, туда и его понесет. Сейчас – в сторону грабежа.

– И это все?

– Нет, не все. По свидетельству первой жены профессора, – продолжал Зинкин, – Анатолий не так давно приехал из Оренбурга. Сазонову удалось установить, что в середине июля Анатолий, оказывается, приходил на кафедру к Панкратьеву. И, похоже, угрожал ему. Мало того, в ящике письменного стола в кабинете профессора найден обрывок письма. Сохранившееся начало фразы тоже можно квалифицировать как угрозу.

– Откуда письмо?

– На конверте – штамп оренбургского почтового отделения, а почерк похож на почерк Анатолия.

– Что значит похож? Заключение экспертизы есть?

– К сожалению, текста мало. Окончательное заключение сделать не удалось. Мы телеграфно запросили из Московского управления милиции справку на Анатолия Панкратьева, на днях должны получить ответ.

– Вы допускаете, что Анатолий принимал участие в убийстве своего приемного отца?

– Скорее всего, он только «навел» Стецюка на квартиру профессора, – ответил Зинкин, – но даже и Стецюк шел только на кражу и, возможно, застрелил Панкратьева случайно, после того, как Николай Петрович вытащил из-под подушки оружие и попытался выстрелить. На счастье Стецюка, револьвер профессора дал осечку.

– Я вижу – у вас уже есть законченная версия, – начальник милиции испытующе взглянул на Зинкина. – Но в ней есть одно явное несовпадение. Пенсионер видел злоумышленников четвертого августа, а убийство произошло пятого. Может быть, это была только «разведка»? – в раздумье произнес начальник.

– Думаю, что нет. Старик, наверно, перепутал даты, скорее всего, он видел Стецюка и Анатолия не четвертого, а пятого августа. На работу он не ходит и, как говорится, часов не наблюдает, – размышлял вслух Зинкин.

– Но и спекулянтка Боликова утверждает, что купила у Стецюка кольцо и серьги не пятого, а четвертого августа.

– М‑да... здесь какое-то несоответствие, – согласился Зинкин.

– Еще свидетели есть?

– Мы вышли на человека, который пятого августа рано утром мог быть свидетелем происшествия. Это точильщик. По утверждению соседей, он в день гибели Панкратьева стоял со своим станком как раз напротив его дома. Но точильщик, к сожалению, уехал, вернется только недели через две. Где он сейчас, установить не удалось.

– Мало, очень мало известно о Панкратьевых, о мотивах преступления. Может быть, вам помощь нужна, товарищ Зинкин?

– Справимся сами, Иван Семенович.

– Мне уже несколько раз звонили из Наркомата здравоохранения и спрашивали, как идет расследование. Объявите всесоюзный розыск на Стецюка. Соберите также все сведения об Анатолии Панкратьеве. Но проводите расследование и по другим направлениям, – подвел итоги начальник.

...Несколько дней спустя Зинкин вызвал к себе Маргонина. Начальник угро был в кабинете один, просматривал несколько пухлых дел.

– Познакомься с этим документом. – Зинкин протянул телеграмму, и Маргонин прочел: «Панкратьев Анатолий Николаевич, 1900 года рождения, известный по кличке Интеллигент, дважды судимый за мошенничество, отбывал наказание в харьковской тюрьме, но за примерное поведение досрочно освобожден».

– Давно не дышал ты курортным воздухом? – спросил улыбаясь Зинкин.

– Вообще-то два года без отпуска.

– Тогда поезжай на неделю в Кисловодск. У Панкратьева в Кисловодске родственница живет, тетя. Тебе придется установить, что это за тетя, не скрывается ли там Анатолий, ведь после кражи ему в самый раз ехать на курорт развлекаться и спустить награбленное.