Текст книги "Марсианин. Третья часть (СИ)"

Автор книги: Владимир Карман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 4 страниц)

Карман Владимир Георгиевич
Марсианин. Третья часть

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

Глава первая

Ооста Тариастн Барку мерным, тяжелым шагом пересек мощенный прессованным песчаником дворик. Камень под шаркающими ступнями был тепл и шершав, словно язык гомакота. Уже вступив на крыльцо башенной лестницы, краем глаза увидел, как проскользнула в тени навеса служанка с тускло блеснувшим кувшином в руках, и не разобрал, кто – Тарту или Каритана. Это раздосадовало его: Ооста гордился тем, что его женщины не походили одна на другую ни статью, ни походкой. Оказывается, ошибался. Со смущенной душой он поднимался вверх, не испытывая обычного томного наслаждения. Наверное, оттого, что не мог сосредоточиться на высоком, а, ступая по этим ступеням, надлежало думать о высоком, ибо они вели к небу. Почти автоматически, что не подобало гранду, пусть и развенчанному, он совершал обряд созерцания в окна, не в силах заставить себя испытать наслаждение от ощущения высоты и прибавления простора. На площадку башни Ооста вышел без радостного волнения, которое обычно наполняло его по мере возвышения по лестнице, и которое он неизменно испытывал ежеутрене. И только здесь, наедине с небом, наконец отвлекся от смущавшего его чувства недовольства.

Восток уже заливала яркая зелень. Ооста встал за вырезанный из звенящего металла столик и вознес руки, наложив ладони на теплую гладь небосвода и обратив взгляд на восход. Он знал, что сейчас в этот момент на каждой из нескольких сотен башен в этой же позе и с этими же чувствами стоят в ожидании светила все старейшины древнего народа Капуратоков. Одинаково знатные, одинаково древние и одинаково высокомерные, связанные меж собой лишь этим древним ритуалом...

Хрустальный звон пронесся в небесах. Ооста ощутил его отзвуки и принял в себя священное колебание небес. Откликаясь небу, прорезонировали сотни башенных алтарей, запел свою песню и их родовой Кируоб. Ооста спустился с лесенки, приставленной к ограждению верхней площадки башенки и, возложил на него ладони и тот час ощутил биение, которое вызвало в теле, ощущение пьянящей радости, ликования и счастья жизни. Такое чувство он испытывал теперь лишь здесь. Сегодня его не смущало даже то, что для выполнения ритуала приходилось пользоваться лесенкой. То ли башня за долгое время существования осела, то ли небо поднялось выше, но теперь достать его, стоя на площадке, уже невозможно.

Ослепительно желтый диск солнца выполз из-за горизонта и словно вспыхнула, засверкала красноватым отливом пустыня, сгустилась зелень оазисов и садов, раскинувшихся вокруг фамильных башен. Заиграли желтыми отблесками полоски поспевающего маиса. Он добросовестно произнес все сакральные формулы, смысла которых уже давно никто не понимал, ударил в металлическую мембрану алтаря мягким молоточком на резной длинной рукояти и медленно начал спускаться, осторожно ставя на стертый камень босые ноги. Длинный балахон с потертой полой волочился за ним, подметая ступени.

Перед тем, как выйти во двор, Ооста на мгновенье остановился, еще более выпрямившись и натянувшись. Левая рука привычно легла на грудь, правая на рукоять кинжала, прячущего свое остро отточенное каменное жало в украшенном самоцветами кожаном свитке. Он сделал маленький шажок-нажание, скрипнул рычаг под ногой, нехитрый механизм отпустил дверь, и она отворилась. Домочадцы в смиренных позах приветствовали его возгласами: "Да будет славен господин, подаривший нам еще один день!" Жена, отделившись от группы людей, подошла к нему и, опустившись на колено, надела на растоптанные ступни шитые песчаным жемчугом туфли.

Он, как делал это уже тысячи раз, помог ей встать на ноги и поставил справа от себя. Следом подковылял, приволакивая поврежденную в бою у Источников ногу, брат. Они обнялись, почти не скрывая взаимной неприязни, и он встал слева от Ооста. Жилистый коренастый Коут-Я тотчас соступил со своего места и двинулся к Ооста, как полагается соратнику-побратиму, припал на колено и склонил голову, но тот, нарушая ритуал, поднял его и обнял за плечи, чуть придержав в объятиях. Больше в роду у Ооста никого не осталось, и церемония благодарения потому не была обременительной. И это радовало его, потому что, в отличие от других грандов, у него были дела и поважней церемоний. Он оглядел толпу домочадцев: немного было среди них настоящих. Зато "иных" было больше, чем у кого бы то ни было. Стайка томных красавиц-служанок, десяток атлетов-воинов с оловянными глазами, несколько работяг. Все они появились на свет благодаря ему. Предвечные, много поколений тому назад удалившись в жемчужные гроты, оставили избранным свой урок – воплощение. Ооста овладел им в совершенстве. Сколько их, созданных из ничего, служит в женском облике утехой и поддержкой грандам других домов?! Сколько их в облике воинов несет бессонную караульную службу и бесстрашно участвует в стычках, защищая честь и имущество господина? Сейчас могущество любого клана зависело от Ооста, от его таланта. Потеряв благородную приставку "Ю", он приобрел власть и могущество, несопоставимые с властью и могуществом гранда. Созданные им воины были самые упорные и искусные в бою, а женщины самые соблазнительные и изобретательные в ласках.

Но, развив свой данный богами талант и переняв навыки у одного из искуснейших мастеров, он утратил знатность. А вместе с этим утратил право родового старшинства, а также право родниться с благородными Барку. Благородные родственники, не живущие с ним в одном гнезде, прервали с ним связи.

У Голубого оазиса одиноко жил старший сын, чьи сыновья погибли в сражении за замок старого Толоок-Ю, не оставив наследников. Впрочем, внуков Ооста не помнил, а верней всего, никогда и не видел. Где-то в предгорьях жил второй сын, о нем Ооста тоже ничего не знал. Возможно, у него были дети, и, может быть, они успели обзавестись детьми, если им хватило женщин. Но сколько лет в пустыне уже почти не рождалось девочек!

Ооста проделал все установленные обычаем движения, сказал все надлежащие слова и двинулся к сверкающему блестящими прожилками столу, вырезанному из глыбы драгоценного камня хала. Несколько каменных блюд, наполненных плодами, были расставлены равномерно, а возле его места – высокого деревянного кресла, покрытого причудливой резьбой, состоящей из стилизованного изображения ветвей дерева и мифических существ, посверкивал в стелящихся лучах низкого солнца желтоватыми бликами металлический кубок. Символ былого грандства, грандства "Ю", означающего принадлежность к узкому кругу первых родов пустыни.

После завтрака грандство Ооста прерывалось до вечерней зари, и если бы не знающий этого благородный гость остановил своего гомакота у стены и ударил бубном о колено, привлекая слуг, ему бы ответили, что гранд уехал по неотложным делам и будет лишь к концу дня, и предложили бы путнику на выбор то ли подождать его в комнате для гостей, то ли вновь приехать к ритуалу проводов солнца. Но во время завтрака Ооста был еще аристократом и восседал среди домочадцев в трезубой короне и лиловой мантии.

Завтрак был изыскан. Несколько дней назад слуги вернулись с благодатного рынка и привезли много продуктов и вещей. Служанки под присмотром супруги разобрали продукты, определив для питания в первую очередь те, что не могут храниться долго. На блюдах против каждого лежал большой красный истекающий соком ломоть сладкого плода, на твердой полукруглой основе-корке темно зеленого цвета с черными разводами. Этот плод был большой редкостью. Из того, что послали духи благодатного рынка, на столе чернели еще и грозди нежных ягод, которые часто попадали в дом Ооста. Из своих запасов были лепешки, приготовленные из муки маиса, листьев и плодов вечного дерева, и приготовлены они были отменно. Ооста посмотрел на жену благосклонно, и она засмущалась этого взгляда, опустила глаза. И было за что благодарить: никто больше не умел так вкусно и правильно готовить эти лепешки. Секрет приготовления заключался не только в правильной сушке, растирании и выдерживании в нужных соотношениях мер коры, плодов и листьев. Главное было в настаивании закваски, которую она готовила сама и никого, кроме неуклюжей Келлы, к священодействию не допускала. Уж ее-то господин никогда не продаст другим грандам, а, стало быть, и тайна приготовления лепешек из дома вынесена не будет.

  Глава вторая

Но вот завтрак завершен, и после ритуального омовения рук и передачи короны и мантии брату Ооста прошел в маленькую дверь и, спустившись по ступеням в подвал, очутился в полумраке мастерской. Его уже ждали здесь Маоти, Ауллин и молчаливая Келла. Увидев господина, Маоти и Ауллин встрепенулись и ожили. Маоти опустила голову и, явно волнуясь, но не открыто, а, как бы борясь с собой, бросала из под густых ресниц короткие влажные взгляды, Ауллин наоборот смотрела откровенно зовуще, прямо в глаза и улыбалась особой смелой, сводящей с ума улыбкой, которая заставляла учащенно биться сердце. И даже Келла попыталась изобразить на своем лице радость и очарование, правда, ничего кроме пошловатой гримасы разбитной девицы у нее не вышло. Но от нее многого и не требовалось... Она никогда не покинет пределов дома. А вот затейницей Ауллин Моорот-Ю будет доволен... Он-то обрадуется, обрадуется ли Ауллин, – усмехнулся Ооста. Знать бы, что у них там в голове... Неужели совсем ничего?

Нет, сегодня он не собирался тратить время на утоление потребностей тела. Жестом отослав их прочь, подошел к бассейну. В глубине его среди мелких моросящих брызг, скрывалась, она.

– Лиудау,– позвал он негромко. – Вчера он научил ее откликаться на имя. И тот час же она вышла из голубоватого полумрака. Капельки воды светились на ее необычайно светлой коже, влажные волосы прилипли к шее и щекам. Он подал ей руку, чтобы помочь выбраться из фонтана. Она взглянула испуганно, и взгляд этот пронзил Ооста сердце. Это был взгляд той Лиудау, которая повторилась в этом его творении. Кажется, самом лучшем.

Хороша она была или нет, Ооста не знал. Тело ее было непривычно округло, волосы светлы, пропорции необычны, однако он старался передать все, как помнил: именно такая она и волновала его, именно эти отклонения старался припомнить и воспроизвести он наиболее точно. И вот теперь обнаженная, вялая, словно только что проснувшаяся, стояла она посреди мастерской, а он придирчиво осматривал ее. Какую по счету? Сколько было их, неудачных попыток повторить образец. И вот, кажется, получилось. Тому доказательством его волнение. Ведь именно так играла его кровь, когда он увидел ту, Лиудау – приведенную им из мира туннелей. Он кликнул Келлу и велел коротко:

– Поводи ее.

Келла взяла Лиудау за руку и повела во двор. Выводить новую женщину было ее делом. Она выводила их всех, потому что была первой. Воинов выводил Коут-Я. Воинов должны были выводить человек. Он смотрел им вслед. Было что сравнивать.

Например походки. Келла шла неуклюже, перевалисто, крепко и основательно прижимаясь ступнями к земле, Лиудау – совсем другое дело. Конечно же, движения ее были неточны, она ступала неуверенно, но то была неуверенность живой женщины, ослабевшей после болезни. В ее движениях было столько тонкостей, за которыми угадывалась и слабость мышц, и головокружение, и усталость. Просто она еще не проснулось. В ней было все, что впоследствии само, без обучения и тренировок найдет свое место. Ее не надо будет учить: умение придет из глубин тела, когда оно окончательно проснется. И тот час же произошло одно из таких маленьких пробуждений. На пороге Лиудау вдруг замерла и отшатнулась от проема двери, инстинктивно прикрывая руками пах. Вот оно! Такого еще не было. Келла коряво, в два приема, повернулась и схватила ее за руку. Но та вырвалась и отпрянула от двери. Растерянно оглянулась и посмотрела на Ооста, словно ища у него поддержки. Их взгляды встретились: он не мог ошибиться. Она не просто смотрела на него, не просто фиксировала его взглядом – она его видела. Это был взгляд по-человечески содержательный, взгляд не имитирующий осмысленность, а действительно осмысленный. Он был таким же, как у настоящей Лиудау, когда она очнулась у него в мастерской.

– Оставь ее, Келла, – крикнул он, значительно громче, чем позволяло грандское достоинство. Впрочем, перед кем было скрывать волнение: творения – не люди. Что их стесняться? И снова ему пришлось удивиться: Лиудау вздрогнула от его крика. Неужели он создал живое!? Неужели он достиг того, к чему призвали стремиться Ушедшие, что было смыслом творчества? Сгустить мысль в плоть – это еще далеко не все, что требовалось от мастера. Воплощенный образ должен обладать притягательностью для снисхождения сущности. Он должен быть притягателен и удобен для ее вселения. Откуда должна явиться эта сущность никто из живущих не мог знать. Это высшее таинство, как и таинство сотворения мира и введения в него людей Хаки. Как гласит предание давным давно Ушедшие привели из подлунного мира в мир, покоящийся под хрустальными небесами терпящих бедствие их далеких предков. Жестокие враги подвергли их истреблению и почти истребили, но блестящая колесница вышла из моря, источая ясный свет, и Великий Ушедший оградил сгрудившихся на побережье стеной света, повергнув врагов в ужас. А потом случилось так, что чудесным образом они оказались здесь, в этом дальнем краю, огражденные от врагов могучими смыкающимися с небесной твердью горами. И никто, кроме самих Хаки, уже не чинил над народом насилия, никто не угрожал им, потому что не было рядом других племен. И сказали Уходящие перед тем как уйти – вы избранный нами народ. И есть у вас

Он велел одеть ее и, оставив у струй фонтана, чтобы брызги орошали тело, вошел в дом, потому что не мог оставаться в этот миг один. Его не ждали. Брат и Коут-Я, прервали разговор и удивленно подняли головы. Он были в затруднении: обычай требовал, чтобы они встали и приветствовали его, как господина, однако другой обычай, согласно которому Ооста в дневное время терял свое грандство и благородную приставку "Ю", предписывал относиться к нему, как к простолюдину. Коут-Я поступил, согласно первому обычаю, брат же остался сидеть. Только заметно напрягся. Это задело Ооста. Не тем, что тот выбрал вариант – он и сам был спесив, – а то, что он воспользовался предлогом продемонстрировать свою неприязнь.

Но обижаться было не на что – формально брат был прав: при свете дня Ооста был ремесленником, брат же его в любое время суток оставался благородным.

– Достойный Коут-Я, не затруднит ли вас последовать за мной? – Обратился он к побратиму в тоне распоряжения. Тот покорно склонил голову. Пускай же этот спесивец посидит в одиночестве, поломает голову, о предмете их беседы, а заодно и поразмыслит о себе.

Глава третья

Ооста славился своим выездом. Его гомакоты, хотя и уступали в резвости настоящим, были неутомимы и не нуждались в пище. Они достигли предгорья к вечеру, когда зелень заката уже залила горизонт. Ооста, не спешиваясь, наблюдал, как умело и слаженно воины принялись разбивать лагерь. И подумалось ему, что, когда умрет последний человек, в стране останутся только иные, образом и подобием напоминающие их. Что они будут делать? По-прежнему выполнять то, для чего были предназначены? Или же, оставшись без хозяев, заживут какой-то своей жизнью? А, может быть, разбредутся по стране или рассядутся на берегу, поближе к воде и застынут, словно изваяния.

Коут-Я молчал рядом. Он умел молчать, не обременяя этим молчанием других и не тяготясь им сам. Подошел десятник и, поклонившись, доложил, что постели приготовлены. Усталость вязла свое, потому не стали затевать ужин, тем более, что перекусили в седлах, а сразу легли. Небесный купол угасал. Голубизна его меркла, на землю спустились сумерки.

– Коут-Я, – спросил Ооста, – как ты полагаешь, что будут делать бессмертные, когда нас не станет?

Тот не удивился вопросу. Впрочем, он никогда ничему не удивлялся.

– Я думаю, господин, они займут наше место и будут делать то, что сейчас делаем мы.

– Зачем им нужно это, достойный Коут? Им нет необходимости заботиться о пропитании для себя и одежде, у них нет желаний. Им ничего не требуется... Разве они способны на что-то без нас?

– Я думаю – да... Сейчас им это ни к чему. А вот когда надо будет самим решать, как жить, придется об этом задуматься. Среди них появятся вожди и ведомые. Одни будут думать и руководить, другие – подчиняться. Лиудау может стать великой правительницей.

– Она одна такая.

– Было бы хорошо, если бы так. Равные всегда в распре, когда речь заходит о власти. Но скоро вы создадите других. Не менее совершенных. Во многих имениях есть очень хорошие бессмертные, созданные старыми мастерами. Они смогут стать грандами их народа.

– Что говорить об этом, мой друг, нас это никоем образом не коснется. Пусть живут, как смогут. Мы же обратимся к делам насущным. Завтра, когда я уйду к озерам, тебе следует отправиться с визитом к владельцам окрестных земель. Сделать это надлежит как можно раньше, до того, как у них придет охота пожаловать сюда. Ибо в первом случае мы будем гостями, во втором – вторженцами.

– Побережье по закону никому не принадлежит.

– По закону силы все принадлежит сильному.

Они еще некоторое время обсуждали дела. Наконец усталость сморила их. Ооста снилась надежная твердая в зыбких песках дорога, кремовая гладь пустыни, прерывающаяся зелеными пятнами оазисов, торчащие в них аккуратные башенки. Даже во сне он знал, что из них внимательно наблюдают за караваном стражники, что за высокими стенами строятся воины, а сам гранд-хозяин в нетерпении окликает наблюдателя снизу, вопрошая, не сменил ли караван направления, не направляется ли к замку, а если направляется, то воинственно ли подняты пики или же повернуты они остриями вниз, что означает миролюбие и просьбу о гостеприимстве. И спрашивает он, есть ли среди воинов бессмертные. Ибо с бессмертными сражаться непросто. Но и добыча они желанная! А плененный хозяин вынужден будет сказать им секретное слово, чтобы выкупить свою жизнь.

Утром начали готовиться к восхождению. На месте ночевки оставались шатер с припасами и гомакоты, которых должен был охранять небольшой отряд бессмертных во главе с десятником-человеком. Можно было отправляться, но прежде чем распорядиться о начале движения, Ооста оглядел пустыню. Резкие складки легли у губ: вдалеке маячила группа всадников. Она явно направлялись в их сторону. Ну, вот и дождались.

– Поезжай им навстречу Коут-Я. Купи мир, если они хотят войны, чего бы он ни стоил. Хотя бы на день.

Коут-Я вскочил в высокое седло и развернул гомакота. Он был прекрасным наездником, пожалуй, лучшим на восточном побережье. От воинов, растянувшихся в линию, отделился всадник и стремительно помчался в их сторону. Если судить по цвету одежды и манере держаться в седле – это был не вестовой, а властительный гранд. Молодой, стремительный, дерзкий. Мгновенье и всадников стало двое. Второй, словно брат-близнец, повторял первого. Стремительно обогнав гранда, он промчался вперед, и друг исчез, и тот час же еще двое отделились от скачущего и понеслись с ним бок о бок. Потом их стало пятеро, семеро, после чего Ооста перестал считать. На смену исчезающим появлялись новые и общее число их не уменьшалось. Уже трудно было различить, кто из них был самим грандом, а кто фантомами.

Фантомы были хороши: плотные, выпуклые, яркие. Четко видны были детали снаряжения и оружия, и даже будто бы песок летел из-под их копыт, и жили они достаточно долго – десять-двадцать шагов. Да это был выдающийся воин. Но из него бы вышел и очень хороший мастер. Впрочем, не каждый, подобно Ооста, способен променять родовые привилегии на бесправие ремесленника, праздную аристократическую жизнь на ежедневный напряженный труд.

Ооста прищурил глаза и, выпятив губы, коротко и нежно стал дуть, словно сдувал с камня, тронутого резцом, мелкую крошку. Он всегда так делал, когда начинал работать. В этом не было необходимости. Просто привычка. И вот рядом с Коутом появился еще один Коут, причем он не замер, копируя позу оригинала, а вел себя, как положено всаднику. Затем еще несколько фантомов отделились от Коут-Я, но, в отличие от фантомов незнакомца, не распадались и скакали сплоченным отрядом, в котором ясно чувствовалась согласованность. Незнакомый гранд натянул поводья и пустил своего гомакота шагом. Его свита растаяла, и он остался один среди песков. Коут-Я поднял руку, его близнецы замедлили шаг своих гомакотов, а потом и вовсе их остановили. Держать такую большую группу на таком расстоянии было нелегко, но Ооста вдохновляло тщеславие: такого больше не умел никто. Если понадобиться, он мог бы и руководить отрядом. Но, юный гранд, кажется, не был настроен враждебно. Всадники съехались. Незнакомец был "Ю", потому Коут-Я спешился и приветствовал его, как положено младшему по стати. Некоторое время они беседовали, затем Коут коленоприклонил гомакота, влез в седло, и они поехали к лагерю. Ооста ожидал другого: он полагал, что, если не будет драки, то они отправятся в замок. Но что могло привлечь достойного гранда в лагере, где остались лишь слуги и простолюдины?

Теперь перед ним стояла проблема выбора, которая задевала его самолюбие. При свете дня он должен был вести себя, как подобает простолюдину, то есть поклониться гранду, обнажив голову.

Но это было невозможно. Что ж, силой его к этому никто не принудит: у него достаточно воинов. Хотя настроить против себя все благородное сословие, более всего чтущее традиции старины, было бы неблагоразумно.

Глава четвертая

Однако произошло непредвиденное: не доезжая до Ооста 15 шагов – расстояния, предусмотренного для приветствия – гранд спешился и, сплетя пальцы, поднял над головой руки, приветствуя его первым, как и следует вести себя по отношению к равному по стати, но превосходящему возрастом. Ооста ответил с достоинством, ничем не выдавая своего удивления. Однако в сердце закралась тревога. Что бы это значило?

– Достойный Ооста-Ю, я гранд-Ю Даруэт Кариак Лари рад принимать вас в моих владениях и сожалею, что не был осведомлен о вашем приезде заблаговременно, по причине чего не смог оказать подобающую вашему достоинству и заслугам встречу.

Предгорья стали частными владениями? – удивился Ооста, ответив на приветствие установленным ритуалом образом.

– Я взял их под свою опеку, – с вызовом пояснил Даруэт-Ю, – ибо у всякой вещи должен быть хозяин.

Они сидели втроем на ковре, расстеленном слугами на песке, – Коут-Я несколько в стороне – и ели по-походному, беря еду прямо руками. Даруэт-Ю не кичился, помногу откусывал и с аппетитом жевал. Ооста не спеша присматривался к нему и пытался понять, что кроется за этой встречей. То, что молодой гранд спесив и горд, видно было даже по его вызывающе роскошному одеянию. Вычурная прическа, напомаженная синей благоухающей мастикой, уже сама по себе выражала желание выделиться, обратить на себя излишнее внимание и на этой почве завязать ссору. Все это не вязалось его почтительность по отношению к "ночному" аристократу. Конвой гостя, в ответ на призыв искусно выделанного рога, спешился поодаль, демонстративно разоружился, составив копья в пирамиды. При этом воины расположились не рядом с оружием, а на таком расстоянии, которое наглядно демонстрировало, что они не собираются напасть внезапно. И это еще более вызывало недоумение. Если не грабеж, то какой интерес мог руководить этим молодцом? Кажется, сегодня поход отменяется. Нежданный визит смешал планы.

– О достойный Ооста-Ю,– говорил меж тем Даруэт, – вы, несомненно, озадачены тем, что неизвестный вам гранд, пусть и равный по происхождению, но принадлежащий к более позднему колену, столь бесцеремонно вторгся в ваши дела? Должен сказать, что нарушить планы, ради которых вы пересекли страну, оторвавшись от дел, прославивших вас среди всех кланов и среди простых жителей пустыни, у меня были серьезные основания. Я молю Ушедших, чтобы эти основания показались вам убедительными настолько, чтобы вы великодушно простили мою дерзость.

Ооста молчал. Похоже было, что гранд напрашивается к нему в ученики. Это объясняет его выходку с фантомами. Но нет. Такой не сможет отказаться от грандства даже на минуту, не то чтобы на целый день. Скорей всего он мечтает получить от него женскую куклу. Действительно, их поколению досталось мало женщин. Гаремы у грандов теперь очень немногочисленны.

– Что руководит мною? Прежде всего, чувство попранной справедливости. Вы – величайший гранд и гордость аристократии лишены родовых привилегий. И только потому, что выжившие из ума старцы посчитали себя блюстителями старинных традиций. Их не заботит то, что народ, врученный им Ушедшими, вымирает, что целое поколения мужчин не знают женской ласки. И вот человек, который возвращает молодежи радость обладания женщиной, не возносится как благодетель народа, а унижается несправедливым решением. Что ж это и понятно, сами они уже не нуждаются в том, что дает людям ваше искусство.

Да, видно по всему, он желает получить куклу. Интересно, что он предложит взамен?

– Достопочтимый Ю, ни для кого не секрет,– продолжил, отхлебнув пьянящего напитка, Даруэт, – что каждые сто дней вы совершаете нелегкое путешествие в занебесные края. Никто не знает их цели, но всем известно, что с собой вы везете свои творения и, проведя с ними в занебесных краях несколько дней, спускаетесь вниз, чтобы возвратиться в родовой замок. Еще будучи мальчиком, я научился отсчитывать по вашим приездам большие отрезки времени. Наверняка так же поступают все гранды, живущие вдоль кортунской дороги. Все они знают, что вы везете с собой ваши творения и догадываются, что в путь вас вынуждает пуститься необходимость, связанная с вашим чудодейственным ремеслом. Для того, чтобы обезопасить самый трудный участок вашего пути – предгорье, где караван больше всего подвержен опасности нападения, я захватил его, изгнав бродяг и разный сброд, взявший обыкновение селиться в прибрежных пещерах и нападать на путников. Я готов предоставлять вам отныне приют и охрану, чтобы вы могли заниматься своим делом, не отвлекаясь на разного рода разбойников – и благородных, и безродных. Если вам будет угодно, то мы не станем придавать наше соглашение гласности, но слух о нашей дружбе заставит задуматься тех, кто приглядывается к вашим караванам. Поверьте, достопочтимый Ю, такие есть.

Что такие есть, Ооста знал. И только конвой, состоящий из лучших в стране бессмертных, в отличие от живых воинов, не знающих промаха, сдерживал пока злоумышленников. Но ведь можно и не сражаться с бессмертными, можно, используя хитрость, убить людей и таким образом завладеть воинами и женщинами. Слово, за хорошую мзду или под страхом пыток может сказать и другой мастер. Что ж, в этом союзе есть смысл. Имя Даруэта-Ю Кариака Лари произносится в пустыне с уважением. О нем говорят, как о прекрасном воине, жестоком, но честном. Сколько же он потребует за него? Впрочем, любые условия выгодны. Даже если отдать надо будет все. За восстановление грандства и безопасность творчества не жалко никого, кроме Лиудау. Итак?

– Вы, достопочтимый Ю, вправе задать вопрос, – продолжал меж тем молодой гранд, – каким же интересом руководствуюсь я, Даруэт-Ю? Я мог бы ответить, что мой интерес – это интерес моего народа, а мог бы, сказать, что мной руководит личный интерес. И тот и другой ответ будут честными. Да, я хочу спасти от вымирания мой народ, влив в него струю свежей крови, и в награду за это получить право завершать свой титул не одним "Ю", а тремя. Разве спаситель нации не заслуживает королевского достоинства?

– Чем могу я помочь тебе, достопочтимый Ю, в этом? Если ты думаешь, что я в состоянии создать куклу, способную к деторождению, то должен разочаровать тебя: это невозможно.

В глазах Даруэт-Ю сверкнул гнев, и Ооста от этого взгляда стало не по себе. Однако он не подал виду, что встревожился, и в ответ лишь удивленно приподнял бровь. Впрочем, собеседник его тот час же взял себя в руки и, опустив веки, чтобы дать гневу перегореть в глубине души, проговорил спокойно.

– Досточтимый Ю, я хорошо осведомлен о возможностях вашего чудесного ремесла и знаю пределы его возможностей. Я говорю о другом. Эта прекрасная девушка, которую вы привезли на этот раз с собой, – он кивнул в сторону завешанной тканями повозки, в которой сидела Лиудау,– не очень похожа на жительницу пустыни. У нее слишком светлая кожа, необычного света глаза, она высока и округла в формах... Но, несмотря на это, прекрасна. Скажите, достопочтимый Ю, она ведь не выдумана вами? Рассказывают, что когда-то в вашем замке жила женщина, не принадлежащая ни к одному роду пустыни – светлая и крупная... А потом исчезла. И будто бы в те же самые дни вы совершали два путешествия в предгорья.

–Благородный Ю, ваши вопросы ставят меня в трудное положение. Не отвечать – означает нанести оскорбление вам, отвечать – уронить свое достоинство.

– Досточтимый Ю, – пылко воскликнул молодой гранд, и эта пылкость тронула Ооста до глубины души, – тайны каждого гранда святы и неприкосновенны, но сейчас мы говорим о судьбе нашего народа, обреченного умереть. В древних книгах рассказывается о многочисленности заселенных миров. Но нигде не указывается путей к ним. А, может быть, в моей библиотеке не все книги? Может быть, есть книга, которая указывает путь к другим мирам... За такую книгу я бы отдал не только всю библиотеку, я бы отдал все! Кроме достоинства. За книгу или хотя бы ее пересказ.

Ооста долго молчал, потом поднял глаза, оглядывая близкий горизонт. Солнце достигло уже зенита, мягко освещая и сглаживая очертания горного кряжа, на который опиралось небо. Оно здесь спускалось очень низко – на высоту двух десятков человеческих ростов.

Ему не хотелось попадать в зависимость от кого-то, но разговор такой должен был когда-то состояться. Он может сейчас ответить "нет", но тогда ему будет отрезан путь к небесным озерам, и он потеряет возможность заниматься тем, ради чего живет. Его не убьют, это слишком трудно, но здесь ему больше не бывать. И не только потому, что въезд в предгорье будет закрыт – не зря юный гранд, нарушая древний закон, прибрал к рукам эти, в общем-то, никчемные скалы. Это бы еще ничего. Все гранды, селящиеся вдоль дороги – и те, что являются вассалами Даруэта, и те, которые просто получат негласное разрешение на разбой по отношению к Ооста – сделают путь к предгорьям непреодолимым. А выигрыш... Возможно, его и не будет, но разве речь идет о выгоде? Ооста посмотрел на солнце. Кто сказал, что восхождение обязательно надо начинать на рассвете?