Текст книги "Куда улетает Ангел"

Автор книги: Владимир Гаврилович

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)

Владимир Гаврилович
Куда улетает Ангел

Повести

© Гаврилович В. Н., 2022

© Оформление. ОДО «Издательство "Четыре четверти"», 2022

Святая Параскева

Матерям

В этом мире за все нужно платить. Ничто не приходит нам даром, кроме милости Божией…

Из услышанного

1

В мыслях она укоряла себя: «Впервые – это же надо такому случиться! – за несколько десятков лет проспала рассвет». И вот теперь, не застав восход солнца и не прочувствовав его новую энергию, разве могла предвидеть, как он, этот весенний день, сложится и чего от него ожидать? Как на беду, утреннее солнце даже ни на минуту не показалось в широком северном окне, у которого она стояла уже около двадцати минут, вероятно, оно вообще сюда никогда не заглядывало, и его отсутствие еще больше расстраивало пожилую женщину. Находясь в глубокой растерянности, она рассматривала то крутые верхушки недалекого соснового бора, то одноэтажный районный городок, который, правда, за последние годы разросся и теперь стремился ввысь, но все ее мысли были о том же. Блуждая в предположениях – почему это с ней случилось? – и не находя нужного ответа, даже не услышала, что по коридору второго этажа сюда кто-то стремительно приближался.

Со стороны могло показаться, что за светловолосой девушкой в бежевом пальто кто-то гнался: она шагала очень быстро, почти бежала, а в ковровое напольное покрытие мягко и глухо опускались высокие тонкие каблучки черных сапожек. На ходу, не глядя перед собой и ни на что не обращая внимания, она что-то искала в своей такого же цвета, как и пальто, сумочке-клатче. Однако старания, по-видимому, были напрасными, и из-за этого девушка была раздосадована. Остановившись напротив дверей приемной, она снова нервно стала что-то искать в сумочке. Наконец, когда пропажа нашлась за прорвавшейся подкладкой и очутилась в ее руке, девушка с облегчением вздохнула, даже мимолетная улыбка тронула ее тонкие красивые губы. И только собралась поднести найденный ключ к замку, что-то подсказало ей: здесь, на длинном коридоре райисполкома, она уже не одна.

Круглые электронные часы, напоминавшие затаившуюся сову, моргающим ярко-синим цветом высвечивали только семь утра. До начала рабочего дня было полтора часа и, разумеется, девушка никого в райисполкоме в это время не собиралась встретить. Она решительно крутанулась на каблучке и увидела в нескольких шагах от себя стоящую у окна женщину. Все, о чем разочарованная девушка подумала в этот момент, было написано на ее лице: «Это какая-то напасть, все планы рушатся! С самого утра придется выслушивать чьи-то жалобы…»

Но на смену явному неудовольствию вдруг пришло удивление: что-то знакомое ей показалось в фигуре ранней посетительницы. Та так и не обернулась на появление рядом другого человека. Одновременно девушка поняла, что стоявшая к ней спиной женщина уже немолода, и ей, очевидно, очень тяжело: одной рукой она держалась за широкий подоконник, а второй опиралась на металлическую трость.

Девушке стало жаль ее, ведь присесть негде – по какой-то причине в правом крыле неуютного и темного коридора недавно убрали стулья. Скорее всего, ранняя посетительница приехала издалека. По-видимому, ей не было куда деваться, и сюда, на второй этаж, сжалившись, ее провела сердобольная уборщица – судя по тому, как в левом крыле загремело ведро и специфично зашаркала по полу швабра (в пустом здании это напоминало небольшое землетрясение), тетя Лиза была занята своей повседневной работой.

Оторвавшись от своих предположений, девушка негромко спросила:

– Простите, а вы к кому?

Женщина услышала ее. Медленно повернулась на приятный голос, что есть сил двумя руками оперлась на ручку трости. Настроенная еще долго стоять у окна и тоже не ожидавшая в этот ранний час кого-то увидеть из сотрудников райисполкома, с нескрываемым удивлением она посмотрела на девушку, добродушно ей улыбнулась и негромко ответила:

– Доброе утро, милая!

Екатерина, так звали секретаря приемной, до сей поры была уверена: уж что-что, а удивить ее уже ничем невозможно. Практически ежедневно приходилось принимать и выслушивать разных ходоков, которые приходили и приезжали со своими непростыми проблемами и, зачастую, даже бедами к местному руководству. Сердобольная, она жалела каждого, старалась подсказать, помочь, чем могла. Но больше всего переживала за стариков, которых несправедливо обидели. Девушка, конечно, подмечала и то, что не всегда пришедшие в приемную райисполкома за правдой были столь опрятны, как эта высокая, худощавая, седая женщина. И, пожалуй, сейчас это больше всего ее изумило.

На ранней посетительнице был аккуратный шерстяной, светло-синего цвета костюм, поверх белой блузки красовались огромные янтарные бусы. Ноги были обуты в добротные теплые кожаные сапожки, а узкие плечи покрывал серо-голубой пуховый платок. Сбоку, на широком подоконнике, лежала сложенная вдвое сиреневая куртка, а рядом с ней небольшая коричневая сумка – в тон зимним сапогам. Все говорило о том, что посетительница следила за собой.

Мгновения хватило, чтобы девушка поняла еще одну важную вещь: стоящая перед ней женщина в молодости была чрезвычайно красива. Продолговатое, с глубокими морщинками, говорящими о прожитом, но очень светлое лицо даже с годами не утратило многое из своей прежней природной красоты – оставалось привлекательным, миловидным и женственным, чего бы желала для себя в таком почтенном возрасте любая из представительниц прекрасного пола. Седые волосы не потеряли своей густоты, сзади они аккуратно были уложены в гульку (такие, девушка хорошо помнила, в школе носили ее учителя), скрепленную золотистой заколкой с вкраплениями янтаря. А глубоко посаженные глаза, удивительного, схожего на светло-васильковый, цвета, в которых ощущалась какая-то глубокая грусть, но в них не было безразличия, безысходности и отчуждения, с чем в глазах людей девушка практически ежедневно встречается и видит в этой приемной, все время доверительно улыбались ей.

В какое-то мгновение Екатерине показалось, что ранняя посетительница, она бы дала ей не больше семидесяти пяти лет, чем-то была похожа на не так давно ушедшую из жизни ее родную бабушку. «Баб Маня» – так они, внучки, звали ее, – жила в недалекой от городка деревушке и работала фельдшером в сельской амбулатории. Так как заменить ее было некем, до последнего своего дня лечила земляков. И умерла прямо на работе, успев поставить укол односельчанке… А еще эта чужая женщина совсем не пахла старостью, как многие из пожилых посетителей, – от нее, как и от ушедшей навсегда бабушки Мани, исходил приятный аромат трав, особенно мяты и чабреца, а еще ванили и корицы, словно та только что выпекала домашнюю сдобу и вот-вот собиралась подавать к столу вкусный чай.

От неожиданно нахлынувших чувств девушка едва не расплакалась, словно на самом деле столкнулась с родным человеком, которого с годами вспоминала, к сожалению, все реже и реже. И мысленно упрекнула себя, что редко бывает на ее могилке, а бабушка, наверное, заждалась…

– Здравствуйте… Меня зовут Катя, я – секретарь… – отрываясь от своих спрятанных в глубинах души воспоминаний, девушка представилась и растерялась, даже чуть-чуть покраснела, опустив глаза.

Пожилая женщина ощутила происходящие в этот момент какие-то внутренние перемены в настроении девушки и еще больше удивилась. Она внимательно рассматривала эту сосем молоденькую сотрудницу администрации, чем-то напомнившую ей саму себя в молодости.

– Здравствуй, милая… – голос женщины был низкий, но не грубый, мягкий. Она доверительно улыбнулась юной незнакомке и дружелюбно продолжила. – Я вот, деточка, к главному нашему начальству.

– А кто вы, откуда? – уточнила Екатерина и, как внучка бабушке, снова улыбнулась посетительнице.

– Меня звать, милая, Параскева Максимовна Миронова. Я из Веснянки. Это, считай, край нашего района, медвежий угол, как говорят. Знаю, неприемный день, но, может, все-таки примет меня Дмитрий Васильевич? Будет ли он сегодня, доченька, на работе?

– Ах, да… – девушка в эту минуту что-то вспомнила и снова улыбнулась. – Я же видела вас. Да, да… В прошлом году, это был День Победы… Вы с Дмитрием Васильевичем на параде в первой колонне шли. Потом наш шофер Пётр Сергеевич вас домой отвез. Вы же – подпольщица, партизанка, ветеран войны, заслуженная учительница, правда?

– Так, деточка, было и такое… – на мгновение задумалась, вспомнив прошлогодний городской парад, посетительница. Но тут же отбросила эти хорошие воспоминания и уточнила, зачем в общем-то она пожаловала сюда в столь ранний час. – Дело у меня к нему. Личное дело. Хотелось бы именно сегодня решить его, а то, получится, зря выбралась из своей деревни. Ведь к нам рейсовый автобус заезжает среди недели по вторникам да по пятницам, в райцентр прибывает уже после десяти, и как тут угадаешь, будет ли нужный человек на месте? А тут оказия такая возьми да случись! Мой сосед хотел еще до работы дочке свежину отвезти, она у него с той стороны реки живет, так ехал все равно мимо, вот я и напросилась в дорогу к хорошему человеку, не отказал старушке. Так представляешь, деточка, уснула я на заднем сиденье его машины. И рассвет проспала, в городе не заметила, как и оказались, еще мало кто здесь и проснулся…

Видно было, что услышанное озадачило секретаря. Подумав несколько секунд, девушка предложила:

– Давайте поступим так, Параскева Максимовна. Подождете у меня в приемной. Давайте потихоньку пройдем со мной… Я чаек нам заварю. А Дмитрию Васильевичу попытаемся на мобильный набрать. Он с утра ведь в «Сельхозтехнику» планировал. Здесь еще долго никого не будет… Возможно, сам сможет принять, а, может, распорядится, чтобы вас выслушал и нужный вопрос решил кто-либо из его заместителей.

– Нет, деточка, никто мне не поможет… Я знаю. Только он. Мне в сельсовете отказывала наш председатель Курочкина уже не раз. Потому и решилась, приехала. В его это власти. У меня не совсем обычный вопрос. Дождусь его.

– Тогда я вам помогу, возьму вашу курточку…

Когда Екатерина отворила дверь в просторную приемную, вдруг обе – секретарь и посетительница – опешили от увиденного и некоторое время не решались войти. Все помещение было заполнено золотисто-огненным ярким светом, через широкие окна лились радостно-торжественные, искристые солнечные лучи. Мгновенно они захватили небольшую часть и этого угрюмого, темновато-неуютного коридора и ослепили женщин. Девушка не заметила, как Параскева Миронова искренне им улыбнулась, словно встретилась с кем-то особо долгожданным и родным, тем самым предвестником положительного решения ее мечты, как еле слышно прошептала: «Слава Богу!» А Екатерина подумала в этот момент о своем: «Наконец наступила весна! Судя по всему, этот апрельский день обещает быть по-настоящему солнечным и очень теплым, и он приблизит меня к одной счастливой встрече…»

Опираясь на трость, Параскева Максимовна аккуратно переступила через порог и потихоньку направилась к стульям, которые в рядок стояли сбоку от стены, за ней как раз и находился кабинет руководителя района. Екатерина завороженно наблюдала за седой и такой красивой старушкой, утопающей в солнечном золоте, и снова вспомнила свою бабушку, которая в последние годы своей жизни жаловалась на ноги и тоже передвигалась с ореховой клюкой.

Миронова, поставив трость в угол и устроившись на крайнем стуле, снова тепло, с благодарностью улыбнулась девушке. Екатерина, державшая в руках ее куртку, все еще оставалась мыслями где-то далеко, в деревенском детстве. Ощутив на себе добрый взгляд пожилой посетительницы, она вспомнила, чем сейчас должна заняться, и сдвинулась места. Закрыв глаза, шагнула, словно в прорубь, в ярко-притягивающую солнечную пелену света.

Через пару секунд девушка уже стояла у шкафа. Развернула и повесила на плечики бабушкину куртку. Туда же направилось и ее демисезонное красивое пальто. На верхней полочке оставила свою сумочку. Затем переобулась в офисные белые туфли на длинном каблучке, а сапожки, в которых пришла на работу, быстро спрятала в нишу. Обернулась и увидела, что пожилая женщина внимательно наблюдает за каждым ее движением. Краешки ровных, немного бледно-розовых губ посетительницы, которых все-таки коснулось время, словно говорили: «Да, мы – женщины, и чтобы ни делали, не должны забывать о себе, всегда обязаны стремиться быть красивыми». Юная секретарь – это было видно по доброжелательному и одобрительно-оценивающему взгляду – ей понравилась, и девушке было очень приятно.

– Простите, Параскева Максимовна, мне лишь минуточка еще нужна…

– Конечно, деточка, знай свое… – ласково ответила женщина и медленно перевела взгляд на настоящий рукотворный цветник в вазонах. Поняла, что все это зеленое хозяйство выращено не кем-нибудь, а именно милой хозяйкой приемной. В центре, в нескольких горшках, росли белые и голубые орхидеи – таких ей, долгие годы выращивающей цветы для души, еще не приходилось видеть, и она не могла на них наглядеться.

Секретарь тем временем открыла дверцы второго, рядом стоящего, шкафа, нажала красную кнопку белого электрического чайника. Нагревательное устройство в ту же секунду заработало – из него послышался тихий гул.

Затем, вспомнив о чем-то важном, из своей сумочки взяла яркую помаду и, подойдя к зеркалу, которое висело напротив кабинета шефа, одним движением мастерски подвела губы. Осмотрев нанесенный дома на привлекательное молодое лицо макияж, девушка придирчиво оценила новую кружевную белую кофточку и приталенную черную юбку. И, судя по всему, осталась довольна: все, к рабочему дню полностью готова.

– Ты очень красивая, Катюша. Как эта нежная, едва зацветающая орхидея. Всякие цветы люблю, сама их развожу, но таких, кстати, никогда не видела… За такой красотой, признайся, все парни города, наверное, гоняются, если не передрались? – одобрительно улыбнулась пожилая женщина, уже внимательно наблюдавшая за Екатериной. Та только что подошла к своему рабочему столу и собиралась звонить главе района.

– Что вы, Параскева Максимовна, у меня парень в армии. Мы учились вместе в университете. Правда, из-за болезни мамы, после ее нескольких сложных операций, а он один у нее, взял академический отпуск. А когда она вылечилась, восстановился и закончил вуз, но уже на два года позже меня. Вот, жду, что в конце мая он отслужит и вернется, проведает маму, она живет в деревне под Мозырем, и приедет ко мне… – неожиданно для себя вдруг призналась этой женщине с васильковыми глазами в том, о чем никогда не говорила даже своей матери.

Эти откровенность и простота еще больше понравились Мироновой, она улыбнулась девушке.

– Что ж, у Бога все вовремя, милая. И счастье твое, сердце мое подсказывает, не задержится. Ты вот что, голубка. Держись за этого парня, не упусти. Мужчину ведь характеризуют поступки: учебу вот бросил из-за дорогого человека, мать выходил, но все же затем выучился, от армии не бегал, как многие теперь поступают. Я таких за мужчин не считаю… Значит, настоящий, не подведет тебя и семью в трудную минуту. А жизнь, поверь мне, штука непростая. Этот мужчина умеет брать ответственность на себя.

Слова женщины шли, Екатерина это чувствовала, от самого ее сердца, они очень взволновали девушку.

– Да, Коля такой, милый, добрый, заботливый…

– Но главное, деточка, чтобы вы любили друг друга, – продолжила внезапная посетительница. Чувствовалось, что у женщины в этот момент подступил комок к горлу, сперва голос стал снова низким, затем начал садиться, и слова глухо тонули в просторном кабинете.

– Я вот своего человека, он у меня офицером был, да и старше меня на семь лет, полюбила с первого взгляда. Едва увидала, когда случайно проезжал мимо поля, где работала. В ту пору я первой трактористкой была, не поверишь… Девчонка, соплячка еще, а туда же – любовь. И все у нас было бы хорошо да гладко, если бы не проклятая война. Ничто не приходит даром, за такое большое чувство я заплатила страшную цену, но Господа всю свою жизнь за это благодарю и до последнего вздоха благодарить буду, что послал мне моего Игната и его настоящую любовь…

Она внезапно замолчала, а из уголков ее красивых глаз выкатились слезы. Екатерина, увидев их, опешила и не знала, что сказать, как продолжить разговор, который на нее все больше и больше действовал магнетически.

Чайник, закипев, отключился. Девушка на время отвлеклась, чтобы приготовить напиток. А затем, расставив чашки, призналась, что не успела дома почаевничать, почти на ходу вскочила в первый городской автобус, идущий из нового микрорайона – бывшего военного городка – в центр. Рассказала неожиданной гостье, что там, на территории воинской части, она и родилась, где служил давно бросивший ее с мамой и младшей сестрой отец, создавший новую семью в Мозыре, а затем переехавший в Россию. Теперь это другая страна, и ни разу за последние двадцать лет он не напоминал о себе, словно и не было его вовсе в их жизни. Катя росла без отца, обижалась за это на судьбу, завидовала своим подружкам, у которых были мама и папа, даже как-то поклялась, что замуж никогда не пойдет, потому что мужчинам не сможет доверять. По ее мнению, все они лживы и похотливы, только и умеют обманывать. А мама, ее милая мама, из кожи вон лезла, чтобы вырастить и дать образование своим девочкам, и это ей, как ни сложно было одной, работающей медицинской сестрой в стационаре районной больницы, удалось. Но затем в жизни Екатерины, студентки филологического факультета Гомельского университета, появился Колька, будущий физик и программист, перевернувший в ее душе и мире все: они, мужики, оказывается, разными бывают!

Словно со своей давней подружкой, бабушка и по годам внучка или правнучка, вместе пили чай и разговаривали о жизни. Девушка напрочь забыла, зачем сегодня ни свет ни заря приехала на работу, а ведь хотела разобрать вчерашние документы, оставленные ею же, уходя вечером домой, шефу на подпись. В период старта посевной руководитель района возвращался из хозяйств в свой кабинет только к ночи. Уже с его поручениями эти документы утром нужно было как можно раньше передать исполнителям, которые через час-другой просто задергают ее то просьбами, то новыми обращениями, адресованными главе района. Но она не сожалела, что вместо рутинной работы сегодня познакомилась с таким удивительным человеком.

Со второго раза Екатерина дозвонилась Дмитрию Васильевичу, сообщила о визите известного в районе ветерана. Тот помнил Миронову, как и свое обещание, данное еще 9 Мая прошлого года, обязательно отведать ее, но так и не смог выбраться. Глава района поручил секретарю отложить все дела и заниматься только Параскевой Максимовной, пока он не завершит непростое рабочее совещание в «Сельхозтехнике». А когда он вскоре появился, Миронова и Старосельцев долго один на один беседовали в его кабинете.

Екатерина поняла, что проблема, с которой приехала к председателю райисполкома Параскева Максимовна, была далеко не простой, и всем звонившим в приемную или пришедшим по текущим делам к руководителю района предлагала подождать: шеф занят, но освободится скоро, ждите! Девушка уже пожалела, что не расспросила эту красивую старушку, что же такое могло случиться в ее жизни, чтобы понадобилось добираться в ранний час из своей далекой деревни? Еще больше удивилась, когда Дмитрий Васильевич позвонил ей по прямому телефону и отменил послеобеденное заседание райисполкома, причем сообщил, что самолично отвезет ветерана войны и труда в ее родную Веснянку.

Медленно выйдя из кабинета главы района, который с кем-то громко разговаривал по телефону, Миронова была в хорошем расположении духа. Она поздоровалась с пришедшими на прием руководителями и специалистами отделов, а затем при всех обняла и перекрестила полюбившуюся ей девушку, растрогав секретаря до глубины души. Екатерина снова подумала, что именно так всегда делала «Баб Маня», провожая ее на автобус в город. И на душе у девушки сегодня был праздник.

Старушка, одевая куртку, промолвила на прощание:

– Будь счастлива, дорогая! Не забывай то, что тебе присоветовала старая Параскева. Я ведь жизнь прожила, и немалую. Слышишь, не ошибись, внучка! И приезжай, деточка, пока жива еще, ко мне! Я тебя тоже чайком побалую, да со своими ванильными булочками! Сегодня вот жалею, что из-за спешки не захватила их с собой…

Через минуту высокий, худощавый и симпатичный Старосельцев, уже одетый в черную кожаную куртку, появился в приемной и, поздаровавшись, объявил, что все запланированные деловые встречи переносятся на вечернее время. Взял под руку улыбнувшуюся ему Миронову, и они вместе вышли.

Когда за всеми закрылась дверь, Екатерина долго не могла успокоиться. Слова Параскевы Максимовны слышались ей снова и снова: «Не ошибись, внучка!» Как бы она хотела, чтобы ее Колька побыстрее вернулся! Но ждать нужно было еще пару месяцев. Просто набраться терпения!

Наконец она заставила себя поработать: зарегистрировала подписанные Старосельцевым документы, но перед внутренним взором то и дело возникали такие родные, умные и красивые, глаза старушки.

Закончив начатое и раздав представителям отделов материалы, секретарь взялась за свежую, только что принесенную почтальоном почту. Наверху большой пачки, перевязанной шпагатом, лежала районная газета «Правда Полесья».

Развязав шпагат, Екатерина остолбенела: на первой полосе «районки», где практически всегда была передовица главного редактора, с большого цветного фотоснимка ей улыбалась уже знакомая бабушка, которой, оказывается, в ближайшие выходные исполнится девяносто пять лет. Она не поверила написанному – никогда бы не дала ей столько!

Читая юбилейный очерк о Параскеве Мироновой, для девушки во второй раз за сегодня словно остановилось время. А в приемной, где за несколько часов перевернулись десятки людей, до конца дня ощущался пряный запах мяты, чабреца и ванили – столь необычный аромат оставила после себя сегодняшняя гостья.

2

Летом Параскева просыпалась рано. До рассвета, когда каждая последующая минута растворяла темноту уходящей ночи, приближая всегда первозданный восход солнца. В одной ночной сорочке выходила она во двор и, усевшись на нижней приступке высокого дощатого крыльца, вдыхала на полную грудь прохладный, кристально-звонкий воздух. Она любила эти минуты, когда природа и все живое в ней просыпалось, внося в умиротворенную тишину и благоденствие первые звуки жизни. А еще, в зависимости от того, с какой стороны до Веснянки добегал сырой или тепловатый ветерок, предутренний час наполнялся разными лесными запахами. Параскева, дитя леса, каждый раз старалась их разгадать. И радовалась, словно девчонка, когда ей это удавалось…

Позавчера деревню, спрятавшуюся вдали от больших дорог, наполнил аромат ольхи, дуба и орешника, изрядно приправленный кисловатой примесью торфяного болота. Живя в доме свекра уже шесть лет, – сюда ее совсем юную, еще не исполнилось и восемнадцати, после сыгранной бедной, но очень веселой свадьбы привез старший из двух сыновей Тимофея Миронова Игнат, – знала, откуда пригнал его ветер.

В часе конного хода по лесным тропинкам находилось неглубокое, но вязкое болотное озеро. Параскева уже не раз убеждалась: если его запахи пробирались через густой смешанный лес в Веснянку – это предвестник обильной влаги. Жди дождя!

Когда же за завтраком о своем наблюдении рассказала свекрови и свекру, старики не согласились с ней – ничего им, пережившим и видавшим многое на своем веку, не подсказывало, что хотя бы на какое-то время сегодня изменится погода. Да и с утра совершенно не было жарко и не так невыносимо томительно, как в предыдущие дни. Но невестка оказалась права. Ровно в полдень откуда ни возьмись упал на Веснянку дождь. То спорный и шумный, то ровный и тихий, он за несколько часов насытил долгожданной влагой местами уже словно поджаренную июльской жарой землю. А когда медленно в деревню наползал, плавно переходя в ночь, вечер, случился еще и ливень – порывисто-буреломный, сносящий все на своем пути.

Укладывая ко сну двоих детей, Параскева вдруг отчетливо услышала, как, сопротивляясь сильному напору ветра и дождя, будто обижаясь на что-то, словно больной или раненый человек, застонал их яблоневый сад. Это ее так сильно напугало, что не могла сомкнуть глаз. Непогодь, правда, длилась недолго, не более получаса, потом все резко утихло и вокруг установилась чуткая тишина. Но почему-то в доме в эту ночь и дети, и взрослые спали беспокойно, периодически просыпаясь без причины.

Едва надвигался рассвет, выйдя на улицу, женщина поняла, что происходило с вечера за стенами большой бревенчатой хаты и почему страшно стонал еще молодой сад: ветви яблонь оказались пустыми. Будто по чьему злому умыслу весь будущий урожай был сорван и уничтожен – еще не в полную силу налитые соком зеленые и едва покрасневшие плоды обильно, шагу не ступить, усыпали все пространство под деревьями.

Увидев в первых лучах солнца жуткую картину, Параскеву как от холода затрясло, словно совсем голой выскочила на лютый мороз. Внутри ее все похолодело от мысли, что яблони – те же матери, которые в один несчастный миг потеряли своих детей. В одно мгновенье ее глаза заслезились – вспомнила о своем горе. О потерянном ребенке.

Мишеньку, своего семимесячного сыночка, она тоже не уберегла. И уже который год корила себя за это, даже заболевала от мыслей о нем. Сгорел малыш за одну зимнюю ночь от высокой температуры, с которой, как только не пытались, не смогли справиться вдвоем с добродушной свекровью, матерью Игната. Словно какая-то неведомая сила за страшный грех (только вот какой, кто бы сказал?) решила забрать у молодых Мироновых единственного сына, не дав ему пожить на этом свете. Тогда же, накануне Мишенькиной внезапной смерти, январскую оттепель 1939-го резко сменила жестокая снежная буря, и она отчетливо помнила: также, словно переживая невыносимую боль, стонал от колючего, всепроникающего порывистого ветра их сад, словно предварял жуткую потерю в доме, где до этой страшной трагедии, казалось, навсегда поселилось счастье.

Утром стало ясно, что вчерашняя разбушевавшаяся стихия, причинив непоправимый вред плодовым деревьям в садах веснянцев, никому из односельчан других бед, слава Всевышнему, не принесла. Тимофей Миронов, увидев, что сотворилось в саду, конечно, тоже расстроился. Он даже матерился, чего не было в его добродушном характере, а если и случалось, то очень редко в повседневной жизни. Однако хозяин усадьбы больше был встревожен иным. У него, хоть с вечера очень сильно болела нога, в которой сидел осколок – память о гражданской войне, и он заставлял его чаще всего ночью стонать от тупой боли, – было сейчас более важное дело. Но прежде он должен был сделать обыденное и привычное.

Сняв со стены сарая свою косу, старик в конце огорода выкосил свежей травы и, собрав в полотняный мешок, отнес ее в сарай. Широкий деревянный бочонок, смастеренный им по весне из дубовой клепки, мужчина до краев заполнил водой, натаскав ее из недалекого колодца. Переведя дыхание, немного понаблюдал за уплетавшей зеленку стельной телицей, но, вспомнив, что надумал сейчас сделать, вышел из сарая. Опираясь на толстую ореховую клюку, помогая разболевшейся с ночи правой ноге, он отправился в дорогу. Добраться до засеянного им палетка в другом конце деревни – не близкий путь: километра полтора, а то и все два будут. Но обернулся в обе стороны старик на удивление быстро.

Возвратился Тимофей Миронов на свое селище в хорошем расположении духа. Слава Всевышнему, рожь выстояла. Ненастье, как бывало раньше, не прибило к земле, даже не покрутило ее, высокую и еще зеленую, но уже с наливающимся, с каждым днем тяжелеющим колосом. Это немного успокоило Миронова, пожилого, но еще крепкого коренастого хозяина дома, – виды на хлеб были неплохие. За завтраком об этом он довольно сообщил своим домочадцам.

Агриппина, худощавая, невысокая, часто болеющая и набожная, на слова мужа отреагировала ожидаемо: трижды перекрестилась и лишь произнесла: «Слава тебе, Боже!» А Параскева, выслушав рассказ свекра, которому было уже далеко за семь десятков лет, поддержала разговор: он, отец, как всегда, прав, без яблока прожить можно, а вот без хорошего урожая, без своего хлеба туго им всем придется.

Однако к этому обстоятельству, немаловажному для их жизни, в семье Мироновых относились теперь совсем не так, как раньше. Не было в нем особой радости. И каждому из членов семьи было понятно, почему: никто не знал, что будет завтра.

Война изменила все в полесской деревушке в лесной глуши. Еще прошлогодней весной и в начале лета жизнь здесь кипела, а люди строили планы. А теперь добротные колхозные постройки пустовали, всю живность и единственный трактор эвакуировали на восток в первые дни войны. И поля, привыкшие к рукам людей, дичали, зарастали бурьяном. Правда, некоторые плодородные участки кое-где засеяли те, у кого были силы и после тяжелой зимы остались хоть какие семена.

Больше всего пугало неведенье. Ни от кого из ушедших на фронт с той поры, а от июня 41-го миновало уже больше года, не было никакой весточки: мужики, оставившие своих жен, стариков-родителей да малых детей, словно пропали. Как в воду канули. Об этом в деревенских хатах теперь больше молчали, разве что женщины, думая о сыновьях и мужьях, тяжело вздыхали и часто плакали. На них то и дело ругались старики: что, мол, с баб возьмешь, зачем заранее хороните хлопцев: вот развернут фрица и погонят, как пить дать, дай только время, и домой вернутся, заживем тогда по-прежнему или, того гляди, лучше прежнего. Но быстро не получалось, фашисты, доходили слухи, наступали и наступали. Освоились они крепко на Полесье, нашлись и такие, кто побежал к ним на службу.

К мысли о присутствии немцев на своей земле за прошедший год местные немного привыкли: куда ж тут деваться будешь? Германцы за все это время лишь дважды заезжали в Веснянку, но – Господь миловал – бед никому не причинили. Однажды, уже нынешней весной, собрали всех жителей у построенного перед самой войной сразу за деревней, в молодом сосняке, колхозного гумна. Заявили, кто партизанам будет помогать, того расстреляют. Назначили им начальство – старосту, приказали всем подчиняться. Иначе тоже расстрел. И – уехали. Староста, пожилой Степан Гаврильчик, был человеком добрым, никогда в жизни людей не обижал. Только погодя и сказал озабоченным односельчанам: «Что ж, земляки, никуда не денешься, будем жить как сможем, пока…» Что значило это «пока», понимали все: «пока наши не вернутся». А не вернуться свои не могли. Не имели права.