Текст книги "Златоград"
Автор книги: Владимир Колышкин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 11 страниц)
(*Понятия требуют говорить «благодарю», а не «спасибо»; потому что «спасибо» ассоциируется со словом «соси». За это вас могут побить.)
«Ну и хрен с вами, – подумал Степан и обругал себя – Захотел среди них найти пассионария. Они же мертвые люди. Отстой человечества… Ладно, один пойду. На лодке пойду. Проконопачу её и – вплавь, до самого Ледовитого океана…»
Степан не знал, как должно произойти новое воплощение. В «Памятке-путеводителе» об это говорится вскользь и глухо, сказано, что для нового воплощения душа должна переместится к Северу.
Степан отхлебнул «чай». Все-таки гадость порядочная. Даже сахар не помогает. Да, так вот, о перевоплощении… Прежде, однако, надо развязать так называемые кармические узлы, выучить какой-то трансцендентный урок, чтобы мы научились, тому, чему должны научиться. Каким бы ни был наш следующий шаг, он нужен для того, чтобы достичь того места, куда мы выбрали идти… В «Путеводителе» об этом тоже ничего толком не сказано. Общие слова. Оно и верно. У каждого свои узлы. И метод Александра Македонского здесь не сработает. Но где искать эти чертовы узлы? И сколько их?
От умственного напряжения Степан потер лоб. Под кожей на черепе ощущалось что-то твердое. Какое-то образование вроде шишки. Трогать это место было болезненно. Где это я приложился, машинально подумал он и продолжил размышления.
Для начала надо перестать говорить на тарабарском языке. Это сбивает. Не узел развязать, а дочку свою найти. Потом Амура и Лиру. И когда соберемся вместе, будем решать, как жить дальше. Но сначала – дочка. Иногда ему казалось, что он чувствует её мысленные призывы. Интуитивно чувствует, как ясновидящий. Хорошо бы еще эта интуиция подсказала, где её искать…
– Слушай, Володька, ты что-нибудь слышал о Киндерграде – городе нерожденных детей?
– Какой город?
– Киндерград.
– Без понятия… Ну что, погребем обратно?
Степана так и подмывало ответить в рифму, но он сдержался.
О городе нерожденных детей, или Киндерграде, ему рассказал Амур на последнем свидании перед судом. Именно оттуда, из Киндерграда, малыш направился «на поиски папки», как он сказал своей сестренке. Дожидаясь Степана, бродяжничал в компании с такими же горемыками. Амур обещал сестре, что когда отыщет отца, приведет его к ней. И будут они жить все вместе долго и счастливо.
– Ты погляди, батя, тучи-то разбежались. Того и гляди солнышко выглянет!
Степан огляделся. И вправду, небесное одеяло истончилось, кое-где даже пробивала лазурь. Мгла рассеялась, и вдали стал виден какой-то поселок. И ни какие-нибудь бараки, а настоящие коттеджи из красного кирпича, все больше о двух этажах, а кое-где и трехэтажные.
– Что там за дома? – спросил Степан напарника.
– А-а, это новые русские живут, – с кислой миной ответил кент. – Шакалы. Они в лагере не задерживаются. Осмотрятся и – в тундру. С нами им западло жить.
Степан удивился: значит, и здесь можно устроится по-человечески, а не по-скотски?!
– А кто ж им строит такие дома?
– Без понятия, – привычно ответил кент, но потом всё-таки поднапрягся и вспомнил кое-что: – говорят, какие-то Вольные Каменщики… а кто они такие – хрен его знает. Тоже наверное, какие-нибудь шакалы…
– Все правильно, – заключил Степан. – В Библии так и сказано: «У кого есть что-то, тому и прибавится, а у кого нет, у того и последнее отнимется».
– Нет в жизни правды, – вывел Володька.
– «Но правды нет и выше». «Что на земле, то и на небе. Что на небе, то и на земле».
– Вот ведь гадство. Как же тут не уколешься, – Володька со злостью плюнул.
– Все от нас зависит, Вовка. Надо сделать так, чтобы у нас что-то было. Тогда и нам прибавится.
– Ага. Держи карман ширше.
* * *
Они погрузились в лодку и отчалили. Теперь грести была очередь Степана. Сидя лицом к корме, он мощными взмахами весел погнал лодку против течения. И все смотрел, как удаляется поселок новых русских.
И вот он растаял в тумане, который опять становился все плотнее по мере того, как они приближались к лагерю.
Когда они под вечер уже подходили к лагерной ограде, Володька вдруг споткнулся. Степан не обратил на это внимание, полагая, что кореш быстро его догонит. Но Володька споткнулся еще раз и даже не споткнулся, а увяз одной ногой в какую-то ямку.
– Черт! – выругался кент.
Шагнул и вдруг провалился по колено другой ногой. Причем на таком месте, где не было никакой ямы или болота. Степан остановился, тревожно взглянул на кореша. Тот жалко хохотнул, вытаскивая ногу; пошел осторожно, как по тонкому льду – и вдруг разом ахнул в землю до пояса. Гримаса ужаса исказила лицо Володьки.
– Батяня, помоги! – заорал он, пытаясь зацепиться руками за что-нибудь. Скреб пальцами, ногтями, но земля, как болотная жижа, медленно его засасывала.
– Руку давай! – крикнул Степан, сильно наклоняясь вперед и не подходя близко, как будто вокруг кореша была полынья. Их руки сцепились. Но ничего не помогло. Тогда Степан, поборов страх, подскочил вплотную, обеими руками обхватил товарища за подмышки – и потянул. Тощий Володька оказался на редкость тяжелым. Степан не удержался на ногах, стал падать…
Они повалились на бок, лежали на земле, тяжело дыша. Володькины ноги были свободны.
– Благодарю, – сказал Володька, поднимаясь. – Ты меня спас…
Он еще стоял, сгорбившись, расставив руки, ожидая – вдруг снова земля разверзнется. Но земля вроде бы простила Володьку. На некоторое время.
Степан отряхнулся, и они осторожно пошли к бараку.
– Может, тебя под руку взять? На всякий случай… – предложил Степан и сразу понял, что сморозил глупость.
– Да ты что! – отшатнулся кореш. – Мы же в лагере.
Володька – бледнее бледного – шел по территории осторожно, нес свое тело, как неразорвавшуюся мину. Бескровные его губы шевелились, словно он читал молитву. Интересно, какую молитву он читал, если не знает ни одной.
С некоторым облегчением поднялся он по трем ступенькам и ступил на крыльцо своего барака. И там перевел дух. Все же доски – не земля.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
– Отяжелел ты, Володенька, вот в чем дело, – сказал Степан. – Нравственно отяжелел.
Они сидели в своей «плацкарте», дощатые стены которой поднимались от пола метра на полтора, так что если встать, можно было разглядеть весь барак и его обитателей. Закуток был неказистым, крошечным – только две койки и помещались. По разным сторонам они стояли. Еще висели две самодельные полочки, оставшиеся от предшественников. Где они сейчас, эти люди, Степан не знал. Как он понял: люди приходят сюда и уходят – кто наверх, кто – вниз. Как друг Володьки. Как, наверное, уйдет сам Володька.
– Так что же делать? – жалобно спросил кореш, сиди с ногами на койке, накрытой тряпьем, по большей части рваным и засаленным. В бараке стояла жара от натопленной печки, и кореш был в майке и трусах.
– Я тебе сто раз говорил, – ответил поэт, расстегивая рубашку. – Изменится надо. А чтобы измениться, надо набраться духовной энергии. Без духовности мы становимся тяжелее, и нас влечет в нижние слои – во второй круг, третий… и так, пока не упадем на самое Дно. Не приведи Господь там оказаться. Ничего не поделаешь – такова физика этого мира. Вернее трансфизика…
Степан снял рубашку, повесил её на спинку кровати.
– Кончай долбить терминами, – взмолился Володька, скривившись как от головной боли. – Духовность, хреновность… В той жизни мозги компостировали этими терминами, здесь то же самое… Всё это грёбаные слова, которые ничего не значат!
– Ты знаешь, почему стрелка компаса указывает на север? – спросил Степан.
Володька задумался, потом ответил:
– Ну, там силовые линии её притягивают… Ну, типа магнита…
– А как работает магнит, ты знаешь?
– Откуда, на хрен, мне это знать. Я в школе не очень…
– Ну, тогда просто скажем, что такова физическая природа Того мира. Железо притягивается магнитом. А природа Этого мира – духовный магнетизм, назовем так это явление. Не забывай, что мы теперь находимся не в физическом мире, а в большей степени в духовном. Поэтому здесь происходит поляризация по степени духовности. Наши мысли обладают энергией. «Злые» мысли обладают… ну, скажем, отрицательным знаком, а «хорошие» – положительным. Вот и получается – тот, кто накопил более положительный заряд, того притягивает, скажем, Север. А обладателя отрицательных зарядов притягивает другой полюс.
– А кто определит, что такое добро и что такое зло?
– Тот, кто на Земле определяет, где магнитный материал, а где немагнитный. Тот, кто делает отличным положительный заряд от отрицательного.
Володька хмыкнул.
– Таким образом, – подвел итог Степан, – отказываясь идти со мной в сторону Севера, ты сам устремляешь себя в сторону Южного полюса. А поскольку «Ясная Поляна» расположена вблизи Северного полюса (я так думаю!), то Южный полюс тебя притягивает напрямую, через землю. Сам говорил, что вещество здесь более пластично, более податливо…
– Это не я говорил, – окрысился кент, – Это тот шакал говорил, который облака разгонял.
– Кстати, об этом шакале. Он оказался прав. Ты помнишь короткий момент, когда небо неожиданно прояснилось? Ты еще удивился…
– Ну и чего?
– А то, что это я разогнал облака. Правда, ненадолго. У меня не хватило сноровки. Но если потренироваться…
– Да, – заныл Володька, – вам хорошо, у вас у всех таланты… а у меня ни хрена! За что бы я ни брался, ничего не получается.
– Потому что, Вова, ты охренительный лентяй. Вот так скажем честно между нами, кентами. По-видимому, кент по имени Володька – пропащий человек. Поэтому говорю – тебе надо измениться.
– Говори конкретно: чё делать?
– Хорошо, – сказал Степан, скидывая ботинки и тоже забираясь с ногами на свою койку, потому что, несмотря на поверхностную жару, пол был ледяной. – Самый простой способ изменится – дать себе другое имя.
– Как это? – Володька подался вперед, глаза его загорели надеждой.
– Ну вот тебя зовут Владимиром, так? А теперь мы тебя назовем по-другому. Скажем – Николаем.
– Ну и что изменится?
– Как «что»? Станешь другим человеком. Может даже полярность поменяешь.
– Не понял. Все равно же это буду я. Имя ничего не значит. Пустая формальность.
– О! Здесь ты ошибаешься. Еще как значит. Володька – это один человек, а Николай – совсем другой. Имя, если хочешь знать, несет офигенную энергетику. Её хватит, чтобы изменит что угодно. Недаром древние говорили: «Nomen est omen» – Имя – уже знамение.
Степан сел поудобнее и продолжил:
– Есть в природе такой закон – как лодочку назовешь, так она и поплывет. Возьми «Титаник». А их было несколько. Как минимум два. И все утонули. Потому что титаны восстали против богов, за что олимпийцы их низринули в тартарары. А вот корабли с именем «Атлантик», ни один не потерпел крушения и не утонул. Магия имени.
– Ну ты и фантазер, – хохотнул Володька. – Поэт…
Степан, не моргнув глазом, продолжил излагать свою теорию, но Володька перебил:
– По-моему, кореш, ты херню порешь. Например, говно… Его как не назови, все равно оно будет говном, а не… скажем… яблоком. Как нас учили в школе: от перестановки слагаемых сумма не меняется.
– Это не тот случай. Тут уместна другая аналогия. Берем все то же говно и называем его «удобрением». И тем самым придаем ему совершенно противоположный смысл. Привносим в него положительные качества. Было нечто никому не нужное и даже вредное, а стало кое-что полезное. Удобрение облагораживает землю, на которой вырастает яблоня. А яблоня дает плоды. Вот так, опосредованно, говно становится яблоком. В мире все происходит опосредовано, через превращения. Когда одно становится другим. То есть изменяется. Это вы тоже учили в школе. Называется – круговорот вещества в природе.
– Ну ты даешь… – Володька даже ноги опустил на пол.
Степан поспешил добить кореша аргументами.
– Ну вот смотри: Володька – он кто? Бывший торчок, безвольный человек, тряпка… Извини… Ну вот. А Николай, он, может быть, Герой России, носитель всяческих положительных качеств. Которые к тебе придут с этим именем.
– А что, среди Николаев нет ширяльщиков?
– Есть, конечно. Но базар совсем о другом. Нашего Николая мы наделим всеми добродетелями…
– Херувим получится какой-то, – усмехнулся Володька.
– Ну немножко огрубим его. В разумных пределах. Все в наших руках, Володька!
– Да, это, конечно, все ништяк… Только имя Николай мне не нравится.
– А какое нравится?
– Ну, не знаю… Может быть, Вадим.
– Хм… Вадим? – Степан поскреб подбородок. – Вадим мне рисуется этаким прилизанным чистоплюем… неискренним человеком. Короче, мелким подлецом. А может быть, и крупным. Тут надо не забывать, об энергетики имени. У каждого имени она своя. Вот имя Федор, например, несет хозяйственную энергетику, Федор – хозяйственный мужик. Все у него ладится. Михаил… чаще всего неудачник, видится его ранняя смерть… Зато Виктор – победитель. Александру тоже сопутствует победа.
– Не… – заупрямился кореш, – хочу Вадимом быть.
– Во! – встрепенулся Степан. – Уже в тебе пробивается энергетика нового имени. В тебе рождается упрямство.
Кореш надоверчиво ощупал себя.
– Ладно, – согласился Степан. – Будешь Вадимом. Только учти, что Вадим – человек скрытный, себе на уме. Жестокий подчас. Если помнишь лермонтовского Вадима…
– Это хорошо, – обрадовался бывший Володька, проворно забираясь под одеяло. – Хватит быть размазней. В этом мире надо быть жестоким. Во всех мирах… Заметано, буду Вадиком.
– А вот это зря, – предостерег Степан. – Не позволяй звать себя уменьшительным именем. Уменьшая имя, ты уменьшаешь себя. Умаляешь свою силу, свое влияние. Вадики не приказывают. Приказывают Вадикам. Многие, интуитивно это чувствуя, специально так делают – принижая товарища. «Вадик, сбегай за бутылкой пива». «Вадик, принеси то… принеси сё…» Сделают из тебя шестерку. Так всю жизнь в Вадиках и пробегаешь. С плешью на голове, а все Вадик. Нет! Ты Вадим! И пусть все трепещут.
– Здорово, бля! – заржал кент, кутаясь, как обычно, до затылка. Потом вдруг передумал. Выпрастал руки из-под одеяла, отодвинул край, положил руку сверху, другую сунул под голову.
– Только к корешу будь помягче, – напомнил Степан.
– Хоккей! – великодушно отозвался кореш. – Буду. Я, может, пойду с тобой в тундру… ну, через недельку… Слышь, батя? А ты себе имя-то менять будешь?
– Вообще-то бы не мешало, – Степан почесал затылок, глядя в потолок. Только тут покубатурить как следует надо, то есть я хочу сказать – подумать. Не что-нибудь выбираем – имя! Дело серьезное. Ладно, будем спать. Утро вечера мудренее.
Степан стал стягивать штаны, прыгая на одной ноге. Кто-то из глубины барака крикнул:
– Эй, поэт! Ты там стоишь, наступи на фазу.
Степан посмотрел вокруг. Все уже улеглись. Тогда он «наступил на фазу». То есть выключил свет.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
На следующий день Степану выпала разнарядка работать в цеху очистки – чего он ненавидел. Нужно было брать с конвейера ящики, наполненные пустыми маленькими бутылочками. Эти пузырьки надлежало отмыть от остатков темной маслянистой жидкости. Работа нудная, грязная. От запаха смоченной в керосине ветоши, которой он протирал пузырьки, сразу начинала болеть голова и не переставала до конца смены. Вонь, а пуще всего бессмысленность этой работы, раздражала поэта. Впрочем, смысл, возможно, и был – кому-то ж нужна эта тара, – но Степану от этого было не легче. Сидя на табурете с металлическими ножками, на драном, засаленном дерматиновым сидении, он шурудил во внутренностях очередного пузырька и машинально при этом оглядывал помещение. Цех был небольшой, грязный, и совсем уж плохо освещенный, если бы сквозь дыры в железной крыше не пробивались пыльные лучи дневного света. Работяги-коллеги, не поднимая стриженых голов, вкалывали – ни быстро, и ни медленно – равномерно, тупо, ни о чем существенном, по-видимому, не думая, абы смена прошла. Хорошая черта рабочего – не думать. В прежние времена Степан тоже не думал, когда был рабочим, а, выбившись в интеллигенцию, стал иногда задумываться. Вот и теперь Степан задумался и совсем перестал работать. И тут он поймал на себе взгляд представителя-заказчика.
Это существо сидело в конторке под потолком цеха и сквозь запыленное стекло глядело на грешного поэта. Не было в том взгляде ни злобы, ни любопытства, ни скуки, ни энтузиазма, да и сам взгляд как таковой отсутствовал, потому что эти существа не имели глаз. И все же ошибиться было невозможно, когда его внимание обращено на тебя. А вот теперь он «смотрит» в другую сторону. Теперь снова на Степана.
«Ладно, ладно, – сказал про себя осУжденный поэт Одинокий. Не волнуйся, гражданин начальник, работаю я, работаю» – и опять принялся за пузырьки.
Интересно, размышлял поэт, что это за твари? Откуда они пришли сюда? Или они местные? И почему они, почти всемогущие, во всяком случае, насколько можно было убедиться, превосходящие человека по всем параметрам, тем не менее, нуждаются в человеческом труде? Что они делают с пузырьками, когда получат их чисто вымытыми? Ну это понятно – опять пускают в производства. Но что они в них хранят? Что эта за жидкость, от которой он, Степан, очищает посуду? Лекарство? Еда, алкоголь? Или все эти понятия слишком человеческие, а стало быть, не применимы к запредельным существам. Их называют серыми, или иногда еще – квадратиками. Потому что они серые и квадратные. И, разумеется, плоские. Иначе их бы называли кубиками. Хотя некоторую толщину они, конечно же, имели – примерно на два пальца. Может, они состоят в родственной связи с одеяльниками, являясь их генетическими потомками? Наподобие цепочки обезьяна – человек (каковую цепочку многие в последнее время отвергают из-за псевдоаристократического снобизма). Некоторое внешнее сходство как будто подтверждает эту гипотезу. Воздушные скаты тоже имеют квадратную форму. Опять же летают. Серые тоже умеют летать. Впрочем, это даже не полет… Одеяльник хоть как-то крыльями машет, вернее, своим этим «одеялом», а серые взлетают, не сделав ни одного движения телом. Вообще могут исчезнуть, не сходя с места. И так же внезапно возникнуть, где захотят. Причем, так же произвольно могут менять размеры тела – как в сторону увеличения, так и в сторону уменьшения. Однажды Степан видел, как за территорией лагеря прошли (иногда они ходят, опираясь на углы своего тела, вообще тело у них довольно гибкое) несколько серых, величиною с двухэтажный дом. Что-то Степану подсказывало, может быть, обострившаяся интуиция, что и эти размеры для серых не предел – они, по-видимому, могут раздуваться до невероятных размеров. Может быть, даже до планетарных. Или сжиматься до размеров микроскопических. Впрочем, раздувание и сжатие здесь не при чем. Правильнее сказать – увеличение и уменьшение. Скорее всего, эти существа «МАШТАБИРУЮТ» себя, внедряясь в очередной мир. При контакте с человеком, они позиционируют себя по размерам как относительно небольшое существо. А если им нужно гору сдвинуть, тогда они масштабируют себя подстать горе…
– Ну ты уж загнул, – сказал его кент, тогда еще будучи Володькой, когда они говорили о природе этих существ.
Володька их до ужаса боялся и считал чертями, которые специально поставлены, чтобы мучить грешных людей. Однако никто никогда не видел, чтобы серые кого-то мучили или даже хотя бы прикасались к человеку. Конечно же все эти байки насчет чертей – это просто невежественные выдумки. Правда была более прозаичнее, но одновременно и фантастичной. Когда-то (интересно когда?) состоялся первый контакт человека с серыми, что впоследствии привело к обоюдовыгодному сотрудничеству. Люди выполняли для них грязную работу, взамен получали кое-какие питательные продукты и строительные материалы. А так же серые «крышевали» людей, если употребить местный жаргон. То есть, защищали, покровительствовали. Например, они сделали так, что на территории лагеря одеяльники никогда не нападали на людей. Можешь ходить свободно, не озираясь и не вздрагивая от истошного крика, какие часто раздаются за оградой – «воздух!»
Серые не только сами обладали способностью к левитации, но могли применять эту способность к неодушевленным предметам. Например, ящики с грязной стеклянной тарой сами собой перелетали через ограду и приземлялись – довольно плавно – на площадку рядом с цехом. Очищенные пузырьки, загруженные в те же ящики, аналогичным же макаром улетали к заказчику. Иногда были возвраты, если кто-то из рабочих некачественно, с нарушением технологии, помыл посуду. В этом случае начальник цеха или мастер наказывали провинившегося. На лентяя и халтурщика накладывался штраф – при закрытии наряда ему снижали количество трудодней, сокращали число талонов на питание. За качеством сдаваемой продукции следил представитель заказчика и его помощники – контролеры ОТК, набранные из людей.
Больше всего, конечно, раздражала примитивность технологии процесса. Керосин, ветошь, человеческие руки, а не, скажем, какие-нибудь моечные автоматы. Тут Степан усматривал чей-то злой умысел. Может быть, серые сознательно унижают людей, вынуждая их работать в таких дикарских условиях.
Но потом приходила другая, совсем уж неутешительная мысль: а может, серые дают эту работу людям из чувства сострадания? Чтобы этих жалких двуногих существ хоть чем-то занять. Не кормить же их бесплатно, как паразитов.
Ведь отказался же Христос во дни искушений в пустыне превратить камни в хлеба. Не пожелал он такой легкой победы. Ибо знал, что человечество готово кинуться за всяким, кто что-нибудь для него сделает, готово благоговейно преклониться перед тем, кто удачною машиной облегчит его труд, новым составом удобрит его поле, заглушит хотя бы путем вечной отравы его временную боль.
Степан разозлился. Да что ж такое! Неужто мы без серых не можем здесь создать такие же грандиозные города, какие мы создавали на том свете?!. Ну в смысле, когда были живы… А черт! Все эти понятия так условны. Разве про него можно сказать, что он мертв? Разрушению подвержена лишь физическая оболочка. Его нематериальная суть бессмертна. Впрочем, что такое материя? Физики утверждают, что материя – ни что иное как сгустки, вихри энергии. То есть, в конечном счете, любой уровень вселенной, сколько бы их ни было, – это энергия. На одном уровне – один вид энергии. На другом уровне – другой вид. Значит, смерть есть не уничтожение, а переход энергии в другое качество. Так происходит круговорот энергии во Вселенной. В Большой Вселенной, которую можно назвать Матрешечной Вселенной.
Вечером, раздеваясь, Володька, вернее, Вадим, показал Степану новый партак. Через всю грудь у него было выколота надпись: «Нет в жизни счастья, а есть покой и воля».
– Завтра я ухожу, – сказал Степан, залезая под одеяло. – Прямо с утра.
– А как же я? – Вскинулся Володька, но как-то лениво вскинулся. Не активно. Видно было, что идея похода его не вдохновляет.
– А ты – как хочешь. Если не пойдешь – уйду в одиночку.
Степан придавил правым ухом подушку и закрыл глаза, всем своим видом показывая, что решение принято окончательно и бесповоротно.
Как и следовало ожидать, Вадим тотчас заволновался. Теперь он подсчитывал – не проиграет ли в том, что останется в лагере. Тут, кстати, он припомнил одну неприятную вещь. Он вспомнил про Черную Субмарину. Вернее, Субтеррину. Потому что она ходит под землей, как обычная подлодка ходит под водой.
Следующим утром Вадим высказал свои опасения напарнику насчет подлодки.
– Что это за субтеррина такая? – спросил Степан, прыгая на одной ноге, натягивая брюки.
– Я сам её не видел, – ответил Вадим, – говорят, что она появляется вблизи лагеря каждые четыре условных года. Короче, всплывает из-под земли, черная вся. Местные её до ужаса боятся. Из лодки выходит команда, тоже все в черном, похожие на людей, но не люди. Обычно их встречают серые. О чем-то договариваются. Потом черные начинают отбирать людей из числа поселенцев. Принцип отбора не ясен – и хилых забирают, и здоровяков, и умных, и придурков. В общем, наберут партию и ведут бедолаг на свою подлодку. Чисто как рабов…
Вадим и Степан стали к раздаче, получили кашу и «кофе», отдали талоны учетчице и сели за стол.
– Для чего? – спросил Степан, втыкая ложку в густое месиво каши.
– А хрен его знает. Может для каких-нибудь опытов. Или работать заставляют где-нибудь… Тут, короче, все покрыто плотным мраком.
– Отказаться нельзя?
– Не-а. Никак не возможно. А сопротивляться будешь – крючками электрическими зацепят и силой поволокут…
– Значит, раз в четыре года? – Степан сунул ложку с варевом в рот и, обжегшись, стал дуть.
– Угу, – кивнул Вадим и с усилием глотнул. – Я уже здесь живу как раз четыре года, значит, вот-вот появится… Хочешь-не хочешь, а видно придется отсюда делать ноги. Короче, я с тобой иду… Вовремя ты надумал слинять. Поди, знал про подлодку, только молчал?
– Первый раз от тебя услышал. Чего раньше-то не говорил?
– А ты не спрашивал, – ответил кент, сербая напиток из ведьминого корня, который заменял здесь цикорий, который в свою очередь заменял кофе.
Степан не стал ругать кента за идиотский ответ, доел кашу, морщась, допил «кофе» (потому что, несмотря на отвратный вкус, в энергетическом смысле был очень эффективным), сдал грязную посуду и вышел из столовой. Вадим шел за ним как привязанный.
После завтрака все поселки пошли на молебен, а наши кенты направились в кузню.
Там было жарко, пахло горящим углем и железной окалиной и еще чем-то специфическим, может быть, трудовым кузнечным потом.
Кузнец Богдан был кудрявым черноволосым мужиком – низкорослый, плотной сбитый, силы неимоверной. Богдана не пускали в церковь, потому что при его появлении в храме начинала твориться всякая чертовщина, по разрушительной силе сравнимая со стихийными бедствиями. Под стать кузнецу был и его помощничек. Малый лет пятнадцать, худой, но жилистый. У помощника был один глаз. Во всяком случае, он зачесывал свои волосы так, что второго глаза никогда не было видно. Кстати, во всей «Ясной Поляне» это был единственный подросток.
«Было бы ему чуть меньше лет, – подумал Степан, – то попал бы в Киндерград».
Поздоровавшись с кузнецом, поэт спросил, готов ли его заказ? Богдан (кожаный фартук на голом торсе) молча поднялся с грязного табурета. Лицо кузнеца имело при этом зверское выражение. Казалось, что он сейчас закричит и грубыми тычками выставит вон непрошенных гостей. Но все знали, что на самом деле это он так улыбался. Что-то у него с мимикой не в порядке было. Богдан резко завалился на сторону так, что стоявший рядом Вадим с трудом подавил в себе спонтанный рефлекс – поддержать его. Но жрец огня и металла сам выровнялся столь же неожиданно, впрочем, тут же завалился опять – и заковылял эдак в темный угол кузни, голова моталась вроде маятника. «Настоящий Гефест», – подумал Степан, нескромно глядя на кривую ногу кузнеца.
Стрелы представляли собой металлические прутки тридцати сантиметров длиною, заостренные с одного конца, с другого – имелось оперенье: округленные стабилизаторы из тонкого стального листа. Стрелы были изготовлены настолько аккуратно и хороши были на вид, что наверняка имели отличные боевые качества. Степан проверил стрелу на центровку – положил её поперек на вытянутый указательный палец. Передний конец перетягивал. Значит, стрела полетит прямо, не будет кувыркаться.
Степан выразил искреннее восхищение этому произведению кузнечного искусства. Богдан криво усмехнулся, дескать, побереги эмоции и взгляни-ка вот на это. Кузнец вручил оторопевшему поэту круторогий арбалет. Облегченный стальной каркас, такого же стиля металлический приклад, который складывался, наподобие оружия для десантников. Степан подергал туго натянутую тетиву. Стальная струна откликнулась задорной мелодией смерти.
– Классная вещь! – сказал Вадим, беря арбалет из рук Степана. – Внимательно оглядел смертельную машинку, быстро нашел и испробовал рычаг взвода.
Наложив стрелу, Вадим поднял арбалет и нацелил его в центральный столб, поддерживавший крышу кузни. Между бревном колонны и арбалетом оказался подмастерье. Вадим нажал крючок спуска, подмастерье упал на пол, спружинив руками, стрела со свистом вонзилась в закопченное дерево.
Степан хотел было отвесить затрещину своему кенту, но, видя, что все довольны и веселы, передумал. Вадим был доволен, что попал в цель; подмастерье был рад похвастаться своей реакцией; кузнец преисполнился гордостью своими золотыми руками.
Богдан был столь любезен, что помог Степану приладить ремень, который с помощью хитроумных карабинчиков крепился к арбалету снизу. Таким образом, оружие удобно было носить на плече.
Но и это еще не всё. Сверкая лисьим глазом, подмастерье вручил Степану колчан в виде плоской коробки. Колчан подвешивался на поясной ремень, чтобы стрелы были всегда под рукой. Этих посланцев смерти было тринадцать штук – как раз чертова дюжина. Степан сунул стрелки в коробку, закрыл крышечку и зафиксировал её с помощью удобной застежки.
Когда они, уставшие от любезности и нагруженные приятной тяжестью оружия, наконец, покинули кузню, Вадим поинтересовался у напарника:
– За какие такие заслуги этот черт тебе такие подарочки сделал?
– А я в честь его оду сочинил… – ответил Степан.
– Что ты сочинил?
– Оду. Ну стихи, короче… Вот, сочинил, значит, оду, где сравнил Богдана с Гефестом. Ему это чрезвычайно польстило…
– А кто такой Гефест?
– Ну и темный же ты человек, Володька.
– Я – Вадим.
– Ну да. Так вот, если ты Вадим, то работай над новым имиджем. Возвышайся.
– Возвышаюсь, – проворчал кореш. – Только мне странно: такой классный арсенал за какой-то стишок… Извини, конечно, но…
– За стишок, говоришь? Стих, даже кроткий, – это творчество. А творчество должно высоко оплачиваться. Вот тебе примеры из истории. Во Франции некий поэт Колёте за несколько льстивых стихов получил от кардинала Ришелье 600 франков. Тот же Ришелье только за одну оду заплатил поэту Барле 5000 франков. За один-единственный сонет Мере получил от Анны Австрийской 1000 дукатов. Лафонтен посвятил своего «Адониса» сказочно богатому министру финансов Фуке. Этот Крез распорядился оплатить все бытовые расходы поэта до конца жизни и сверх того назначил пожизненную ренту 1000 франков в год. Вот, что значит, ценить искусство.
– Подхалимаж, – призрительно отрезал кореш.
– Не спорю. Но иногда можно покривить душой… ради пользы дела.
– Чему вы меня учите, шеф? Ай-яй-яй!
– Да ладно, не будь чистоплюем. Всё должно быть в меру… сказал Джевахарнал Неру. Сказал и помер… Короче говоря, надо быть в меру хорошим и в меру плохим. Для равновесия. Но в меру!
– А кто такой Джавакарнал Меру?
– Иди собирай вещи в дорогу, а я пойду к начальству – поставлю их перед фактом. Если не отпустят…
– Тут никто никого не держит… – возразил кореш и зловеще добавил, – пока подлодка не пришла.
