Текст книги "Против ветра! Андреевские флаги над Америкой. Русские против янки"

Автор книги: Владимир Коваленко (Кузнецов)

Место нашлось. И топи вокруг – вполне проходимы. Вот только пока офицеры навели порядок, полки оказались в окружении. Жиденьком… Но вы попробуйте прожить четыреста шагов по пояс в трясине под метким огнем!

Вот и остается стоять. В подсумках по три десятка бумажных патронов. Ружья – не брошены. Стрелять – без толку. Четыреста шагов трясины для старых бельгийских ружей – преграда не хуже каменной стены. Винтовки конфедератов бьют куда дальше. Положение – гаже не выдумаешь, но от моря разносятся глухие раскаты, и полки не спешат складывать знамена к сапогам победителей. Стоят. Ждут. Умирают.

Угрозы со стороны изолированных на болоте частей нет. Так рассудил командующий высадкой. Генерал Вильям Бут Талиаферро, что еще полгода назад форт Вагнер защищал, теперь взял свое обратно, и, будьте покойны, так просто назад не отдаст. Но раз угрозы нет, к чему переводить патроны? Оставленные для наблюдения за забравшимся в ловушку противником роты даже не получили приказ вести огонь. Стоят, перешучиваются. Кто-то нашел время сменить промоченные при высадке носки на сухие. Это башмаков у Конфедерации не хватает. Обувь – забота правительственная, вот с ней и обстоит, как с прочими правительственными делами. Носками занимаются женщины – и уж они для своих мужчин расстарались. У иных солдат по десять пар…

Неленивые найдутся всегда.

Вот солдат в сером надрывает зубами патрон, засыпает заряд в ствол. Туда же отправляется бумага – пыж. Теперь пуля. Теперь прибить шомполом. Надеть капсюли на шпеньки. Вскинуть винтовку к плечу…

– Что вы делаете, сэр?

Окрик заставляет опустить оружие и встать во фрунт. Только после этого глаза докладывают, что перед тобой – русский союзник. А у кого еще в Чарлстоне черные кителя? Моряк. И, раз у него есть время прогуливаться по острову…

– А мониторы что, ушли?

– Ушли.

Кривится, как и до́лжно регулярному офицеру, которому отвечено вопросом на вопрос. По взъерошенным пшеничного цвета усам видно: охотно дал бы в ухо. Но союзнику не имеет право. А потому просто повторяет:

– Так что вы делаете, рядовой?

Давненько в слово private не вкладывали такого сарказма. Да, тут тебе не человеки-автоматы, тут армия добровольцев. Эти, может, и не умеют носки тянуть на парадах, зато вкус победы распробовали. А на английский – бессмысленный – вопрос солдат Конфедерации всегда готов дать английский же – очевидно-бессмысленный – ответ:

– Стреляю, сэр.

– Куда, рядовой?

– В ниггеров, сэр.

На деле – в ту белую сволочь, что гонит их на убой. Но ведь не каждая пуля в цель. А при промахе по офицеру пуля сама выбирает жертву в плотном строю двух полков, которые очень не хотят сдаваться южанам. Потому что полки эти – черные!

Не то чтобы черных солдат не водилось в армии Конфедерации. Но в южных полках не смотрят на происхождение солдата. Богатый плантатор, зажиточный фермер, горожанин-хитрец, белый голодранец, промышляющий охотой на белок, свободный негр и раб, получивший волю в обмен на винтовку, – все стоят в одном строю.

У северян, – которые, провозгласив свободу чернокожих Юга, собственных рабов освободить не удосужились, – подход иной. Зачем ставить людей второго сорта в равные условия с прочими? А значит, создаются отдельные цветные войска – с белыми офицерами. И отправляются туда, где климат похуже. Или нужно копать побольше. В общем, остров Моррис вполне подходит.

– Сдаться предлагали?

– Ради ниггеров Эйби Линкольна снова мочить ноги? Без приказа?

Проще выпросить у товарища по роте еще десяток зарядов и продолжить расстрел беззащитных людей. Впрочем, пока враг не сдался – он враг.

Прапорщик Гришин раздумывал недолго.

– Найдется белая тряпица?

– Для союзника у нас найдется все… Правда, полезете в болото, сэр?

Полковник Эдвард Хэллоуэлл знал, что обречен. Рано или поздно какой-нибудь Джонни все-таки возьмет верный прицел… А что потом?

– Держитесь, парни. Даже если меня убьют, держитесь. Скоро вечер. За нами пришлют лодки… Помните – мы сражаемся за свободу. А дело свободы непобедимо, если не сдаваться.

Говорить в тишине было тяжело. Особенно в тишине, наступившей после радостных воплей победителей. В тишине, нарушаемой только редкими щелчками выстрелов – и постоянными стонами раненых. Знаменосец ругается на чем свет стоит – пуля чиркнула у него по черепу, застряла под кожей. Боль, должно быть, сильная, но стонать при знамени могучий капрал себе не позволяет. Ругаться – другое дело. Все солдаты ругаются, разве нет?

Он припомнил, как во время одной высадки старуха-каролинка в голос пожалела бедных мальчиков-лейтенантов. Мол, молодые еще.

– Чего их жалеть? – поинтересовался тогда полковник. – Я и сам был лейтенантом. Золотые деньки…

– Попадут в плен, повесят их, – объяснила женщина, – за то, что привели ниггеров. За то, что черные солдаты будут убивать, грабить и насиловать…

– Мои – не будут, – отрезал Хэллоуэлл. Он верил в то, что говорил. И тогда, и теперь. Что сказать? Воспитан квакером, квакером и останется. Даже если взялся за оружие. Убийство – грех, который может смыть только служение свободе… А из каких людей составлен полк! Что ни имя, то легенда.

Увы, достойный человек часто не замечает чужих недостатков… Так и достоинства квакера-полковника не помешали одному из его подчиненных отослать домой два жемчужных ожерелья и кое-что из столового серебра, взятых во время высадок во Флориде. Не все южане успели убежать, не все успели припрятать добро. Но сбор трофеев с мятежников – это ведь не грабеж? А насилий и убийств действительно не было…

Но сейчас полк, овцы и козлища, стоит стеной – и это главное! Да, как просто было полгода назад – развернуть знамена, примкнуть штыки, рвануться вперед за вождем на коне.

– Завтра мы будем ночевать в форте Вагнер! Есть ли здесь человек, который в это не верит?!

– Нет!

Потом – атака, должность командира полка в наследство от убитого товарища, два месяца окопного сидения… Но хуже всего – теперь. Когда редкие пули выхватывают людей из рядов, давая оставшимся в живых прочувствовать боль каждой потери, каждой раны.

Когда квакеру плохо, он ждет искушения. Враг рода человеческого не может не проверить человека на прочность. Так и случилось. Змий явился под белым флагом перемирия. Черный мундир, серебряный крестик на черно-рыжей ленте. Говорит с чудовищным акцентом, слова – самые простые. Пруссак? А, русский!

Русские представлялись Хэллоуэллу чем-то далеким и очень экзотическим. Вроде персов. Или японцев. А надо же – человек как человек. Ни рогов, ни копыт. Но главное – он сторонник рабства! Худший, чем тираны из Чарлстона и Ричмонда. Те угнетают негров, которые, хоть и заслуживают свободы, но белым людям не ровня. Но русские крестьяне ведь белые!

Пару лет назад ходили слухи, что с этим позором человечества покончено. В газетах пишут, что русские лишь несколько видоизменили рабство, переименовав его из krepostnichestva в вовсе уж непроизносимое vremennoobiazannoye sostoyanie. Как будто неудобоговоримое имя демона помешает христианину ненавидеть сатанинское ярмо и любить Бога!

И полковник презрительно бросает:

– Мы умрем, но не предадим дело свободы.

Прапорщик Гришин происходит из военнопоселенцев Вологодской губернии, ему этого пафоса не понять. Пожимает плечами: хотите помирать, так помирайте, и бредет по пояс в болотной жиже – к своим. У него еще немало дел на острове. Например, следует непременно навестить позицию Болотного Черта…

– Не сдались? – уточняют у него на сухом песке.

– Не хотят.

– Тогда мы продолжим… Да, не хотите сухие носки, сэр? Для союзников нам ничего не жалко! А что не сдаются, сэр, это даже хорошо. Янки будет занятие – ниггеров вывозить: осторожно, всю ночь. Потом цветных все равно отправят переформировывать, и мы их не увидим с полгода. Вполне достаточно! А возьми вы их в плен, их кормить бы пришлось. Того и гляди нам бы пайки порезали!

Говорливый джонни оглянулся. Полез в подсумок:

– Опять закончились! Парни, ну ссудите еще десяток патронов!

Потери 54-го Массачусетского полка составили около половины личного состава. Полк дождался ночи и ушел на корабли, унеся всех раненых. Убитые остались на поле боя – и содержимое их карманов досталось победителям, которых интересуют не деньги-золото, а бумаги. Может, сыщется что-то важное, даже секретное. Не пренебрегли и проверкой писем из дому. Тут у южан глаза на лоб и полезли.

– Почему он не бросил ЭТО в болото? – недоумевал один. – А если бы попал в плен?

– То Борегару пришлось бы повесить мерзавца! Как жаль, что подонок получил честную пулю… – сокрушался другой.

– Северяне опять запели бы о южных зверствах, – заметил третий, но завершил решительно: – И пусть бы скрежетали!

Наконец письмо, вызвавшее бурю, просмотрел сам командующий. По мере чтения брови Пьера Густава Борегара поднимались все выше – под самый козырек кепи.

«Дорогой, мы каждый час вспоминаем о тебе, с умилением глядя на подарки, которые ты присылал нам в прошлом году! Теперь, когда газеты пишут, что падение Чарлстона неизбежно, стоит, наверное, напомнить, что в серебряном сервизе из Фернандины не хватает некоторых предметов, а жемчужное ожерелье из Сент-Огустина – ты же знаешь, Элиза с ним не расстается – просто требует таких же серег и хотя бы одного кольца! Впрочем, зная твою предупредительность…»

Далекая супруга северного офицера все-таки не до конца доверяла предупредительности мужа. Что именно требуется славной семейке из Бостона, было подробно расписано на трех листах.

– Жаль, что мы не можем повесить мертвеца… Скажут, надругательство над павшим врагом!

Борегар на мгновение задумался. Острый галльский разум, не раз заставлявший менять в ходе боя хорошие планы на лучшие, решение отыскал быстро.

– Джентльмены, стыдитесь. Мы не воюем с мертвыми. Мы не воюем и с женщинами, сколь бы алчны они ни были. Полагаю, мы должны отослать это письмо по адресу. Вместе с должными извинениями по поводу того, что серьги и кольца из ушей и с пальцев наших жен и дочерей по большей части отправились за море, в оплату за оружие и лекарства.

Он быстро набросал несколько строк.

– Доставьте это на почту… Отставить. Доставьте это на почту, но сперва загляните в редакцию «Чарлстонского вестника». Да, слово в слово, и хотя бы на вторую полосу…

Посмотреть места сухопутных боев Алексеев выбрался лишь через три дня – когда телеграф отстучал из окрестностей Порт-Рояла, что большая часть северной эскадры там, принимает уголь и боезапас. А значит, можно дать волю любопытству. Отнюдь не пустому – времени по-прежнему в обрез. Но посмотреть на орудия Блэйкли – оба, что удалось вывезти из Англии до охлаждения отношений, – значит взглянуть в глаза будущему противнику. Если война хоть немного затянется, есть вероятность встретить такие на вражеских броненосцах. Нарезные, высверленные под странный калибр в двенадцать и три четверти дюйма, пушки обжились на возрожденной батарее форта Грегг.

Ну а после, конечно, неизбежное паломничество к поверженному северному титану. Вот батарея с единственным орудием. «Болотный черт» – первая пушка, что разорвалась в августе, имела прозвание «Болотного ангела», так эта куда злей – сбит с лафета подрывными зарядами, лежит на боку. Длинный, вовсе не мортирный ствол. Колумбиада Родмэна, вот что он такое! Разом и пушка, и мортира, и гаубица. Пойманный черт бессильно вытянулся по земле и служит сиденьем полудюжине десантников. Солдаты батальона тяжелой артиллерии в бывшем сером и русские матросы в бывшем белом после боя в болоте почти неразличимы. Разве только последние пока сигары курить не приладились. Вот одного угостили… так крошит ножом себе в трубку. Американцы не возражают – мало ли какие у людей бывают причуды?

Зато против – вновь произведенный прапорщик по адмиралтейству. Собственно, почти подпоручик – представление к ордену заработал. Но в душе остался артиллерийским унтером. Ему вид матроса не при деле – острый нож. Сразу послал человека за краской… зачем, спрашивается? Сам заглядывает в огромное дуло. Матерится внутрь, рассчитывая на эхо. В ответ – тишина.

– Зараза северная… – возмущается и тут же делает противоречивый вывод. – Вот бы такую на наш корабль!

– Нет уж. Для нее «Невский» маловат. И заряды только трофейные… Нет, отдадим на завод.

– Уэртам? – щурится. – Дело, Евгений Иваныч. Пусть переплавят во что-нибудь приличное. Из чего можно убивать не только баб с детишками… Эй, ты зачем черную краску притащил? Не годится! Белую давай или хоть желтую. Ну, господин капитан, скажу вам, не тот матрос пошел, не тот. Только человек море понять успеет – а его назад, в деревню. То ли дело было прежде… Служба была!

– Верю, Пантелеймон Григорьевич. Не было б службы, не держали б Севастополь год… И все же – что вы людей попусту гоняете? Зачем нам краска?

– Да ничего такого, вашбродь, – прапорщик по адмиралтейству ответил на упрек привычно и лишь потом вспомнил, что он теперь тоже офицер. Замялся. Потом повторил: – Ничего такого, господин командир. Просто захотелось трофей чуток украсить. Вот этот оболтус и займется. Что хорошо в нынешнем матросе – грамотные. А кто нет, того учат…

Колумбиада уйдет в переплавку. И лишь стеклянные пластинки дагерротипа сохранят ее – выставленную для обозрения на площади – между портом и заводом Уэрта, как раз на половине дороги. Рядом… а кто только не снимался! Вот самая именитая компания: губернатор с женой, русский посланник – с супругой и без, мистер и миссис Пикенс, генерал Борегар, Алексеев. А к пушке уже прицеплены тали. И в сторонке, вне кадра, рядом с высчитывающим что-то инженером – мисс ла Уэрта. Разобиженная! Чуть-чуть не успела увезти добычу, теперь приходится время терять. А ведь одна такая колумбиада – это пять нарезных семидюймовок. У нее сотни людей и лошадей простаивают…

Уж она и не подумает фотографироваться! Зато проволочет пушку по городу. И горожане последний раз увидят надпись не на снимке, на чугуне. Желтую на черном. Чарлстонцы не знали русского языка. Но приписать пониже русского художества перевод оказалось совсем не сложно. Да и за несколько дней, что пушка позорилась на площади, горожане заучили надпись наизусть: «Она стреляла по Чарлстону. Больше не будет».

Интермедия
Тихий океан

Тихий океан больше Атлантического почти в два раза и куда как злей. Но эскадра вице-адмирала Попова подошла к рейду Сан-Франциско почти день в день с явлением Лесовского у Нью-Йорка. Вот только навстречу попался не грозный монитор, а маленькая брандвахта. Для полного счастья, американцы приняли шедший передовым клипер «Абрек» за прославленный южный капер «Алабаму». Похожи. А потому вместо того чтобы постараться уйти под защиту форта Алькатрас, храбро ринулись на перехват (так было и в нашей истории).

Капитан 2-го ранга Константин Павлович Пилкин о войне ничего не знал. Инструкция требовала считать североамериканцев союзниками. А те – стреляют всем бортом и не холостыми. Что ж… Ветер в сторону берега – и врага. А «Абрек» готовился к роли разрушителя торговли. И готовился всю свою службу именно к этому: поворот на противника, абордажные партии – наверх, летят крюки и сети, гремит «Ура!» Какая разница, если противник вовсе не напоминает разоруженного по Парижскому трактату купца? На русском флоте тех времен отлично понимали, что любое соглашение соблюдается Владычицей морей ровно до тех пор, пока способствует защите ее торговли. А потому захват купца с пушками – которым и был американский корабль – тоже отрабатывали.

Дальнейшее напоминало сцену из лучших пиратских времен. Стук деревянных корпусов, крюки и абордажная сеть. Схватка. Сорванный флаг, разметавший по палубе некогда гордые звезды и полосы. Два капитана, у каждого находится вопрос другому:

– Вы что, не «Алабама»?! – у американца.

– Какого хрена?! – у русского.

Недоумение было недолгим. Захваченные газеты быстро разъяснили, какого.

Потом его действия назовут единственно верными. Мелкие пушки брандвахты не слишком опасны, а вот тяжелые орудия форта… Пилкин успел повоевать в Крымскую – под Петропавловском – и прекрасно понимал, насколько трудно выкурить укрепившегося на берегу противника. Но – день пришел, взошла звезда счастливых и наглых. Чужой флаг над обоими кораблями. Семафор в сторону крепости – «Мною захвачена «Алабама». Русские моряки, врывающиеся на батареи неприступной скалы. Распахнутые казематы. Нет, убийц да воров Пилкин освобождать бы не стал, – но в крепости содержались не преступники, а военнопленные. Русский военно-морской гюйс достаточно напоминал флаг Конфедерации, чтобы поднять его на стенах рядом с Андреевским флагом – и так встретить остальные корабли эскадры.

На следующий день вице-адмирал Попов принял капитуляцию безоружного Сан-Франциско и занял город десантом. Сказка закончилась? О нет, только началась.

Первый подарок: федеральное казначейство. И – золото! Город не успел отправить выкупленную за зеленые бумажки добычу на восток [1]1
  Да, читатель, так оно и было, отчего в Сан-Франциско и боялись «Алабамы». Риск нападения одиноким деревянным кораблем на прикрытый отличным фортом город велик – но и куш был баснословен.


[Закрыть]. Тридцать миллионов долларов золотом… Златолюбивый и авантюристичный народ Калифорнии и без того колебался – иных чересчур ярых сторонников Конфедерации правительству Линкольна пришлось арестовать и поместить… ну, разумеется, в Алькатрас.

Теперь Попов получил карманное правительство, крохотную, но совершенно настоящую армию Конфедерации из освобожденных пленных и местное население, неотрывно глядящее на полные «желтым дьяволом» пригоршни русских.

Адмирал не подвел. Никаких налогов. Большие военные заказы. И – никакой измены: конфедераты ведь законная воюющая сторона, не так ли?

Казалось, после такого везения непременно должна наступить черная полоса. И она пришла – в дыму и пламени, охватившем город. После первых докладов Андрей Александрович Попов почувствовал себя Наполеоном… ничего приятного! Но у Наполеона не было паровых помп, слаженных экипажей – и местного населения, живо помогающего бороться с огнем. Пламя угасло, над городом взошел налитый кровью от дыма глаз полуденного светила… Над городом, что окончательно превратился из враждебного в союзный. Даже история Москвы двенадцатого года – русский моряк не против потрепать языком за дармовой выпивкой – пошла на пользу: сторонники Севера никак не могут отделаться от обвинений в поджоге…

И за темной полосой вновь пошла солнечная, да такая, что любой романист, измысливший подобное везение для героев, будет заклеймен как любитель размещать в кустах рояли. По счастью, история не боится подобных обвинений! (* Нижеизложенная история полностью правдива…) Примерно через две недели после того, как русская эскадра вошла в город, он получил еще один подарок. Североамериканское правительство прислало.

Когда все тот же удачливый Пилкин доложил, что им спасен терпящий бедствие пароход САСШ «Аквила», который отныне является законным призом, вопрос о грузе ему задали исключительно из бумажного интереса. Как добыча хороший океанский пароход гораздо полезней любого груза: из него можно сделать угольщик или даже вспомогательный крейсер.

– Вспомогательный крейсер, господа, это хорошо… – командир «Абрека» сделал театральную паузу и обрушил на офицеров эскадры сногсшибательную новость: – А монитор не хотите? Вот!

И припечатал адмиральский стол грузовой декларацией.

В которой черным по белому значилось, что груз парохода «Аквила» – не что иное, как монитор САСШ «Команч». Разобранный, но полностью комплектный. Инструкция по сборке прилагается [2]2
  Автор опять ничего не придумывает. Все, написанное ниже, – правда, только правда, вся правда. Корабль с монитором в трюме действительно налетел на камни возле Сан-Франциско 14 ноября 1863 года, что не помешало американцам груз вытащить и собрать, несмотря на подмокшие инструкции. В результате получился вполне боеспособный корабль. Последней его боевой кампанией стала аж испано-американская война 1898 года. Ну, на сей раз он достался русскому флоту.


[Закрыть]…

Почему корабль не послали своим ходом, Попов, сам кораблестроитель, догадался, как только глянул на чертежи. Противень, на нем горшок башни. Хорошая волна живо на дно загонит. Вот и пришлось американцам разбирать боеготовый корабль в Нью-Джерси, грузить на мореходное судно… Но если собрать чудище – русских из Сан-Франциско сможет выкурить только сильная броненосная эскадра! Значит, у Тихоокеанской эскадры скоро освободятся связанные беспокойным городом руки. Можно думать о дальнейших операциях. Следует выбрать, какая точка на карте будет удостоена следующего визита: Лос-Анджелес или Сиэтл?

Интермедия
Перемышль

 
Ура живым, и павшим – слава!
За бой победный, страшный бой,
Когда Гурко повел нас лавой
Рвать пополам австрийский строй.
 
 
Враги дугой нас охватили,
Гремели залпы, словно гром.
Сверкнули сабли, зарубили —
И понеслись мы напролом.
 
 
Сражалась стойко венгров сила,
Но не смогла нас удержать.
Стеной нам путь загородила
Вторая линия мадьяр.
 
 
И вновь драгуны не сплошали,
Опять в атаку понеслись,
И снова сабли засверкали,
И снова кровью напились.
 
 
Начальство нас не оценило,
Но упрекать лишь в том могло,
Что не боялись мы могилы
И нас три четверти легло.
 
 
Места те памятны остались,
Где мы второго ноября
Сказать по правде – лихо дрались
За Веру, Родину, Царя.