Текст книги "Против ветра! Андреевские флаги над Америкой. Русские против янки"

Автор книги: Владимир Коваленко (Кузнецов)

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Владимир Коваленко
Против ветра! Андреевские флаги над Америкой. Русские против янки

Коллегам с форума «В вихре времен»

Почти в каждой книге о Южной Америке автор рано или поздно (а в некоторых книгах в каждой главе) сталкивается с анакондой. В этих описаниях анаконда обычно достигает в длину от сорока до ста пятидесяти футов, несмотря на то что крупнейшая анаконда, которая когда-либо была измерена, не превышала тридцати футов. Анаконда обязательно нападает на автора, на протяжении трех-четырех страниц он вырывается из ее мощных объятий, покуда не исхитрится пристрелить ее из своего верного револьвера, либо ее закалывает копьем его верный индеец. Ну а теперь, рискуя заслужить репутацию либо шарлатана, либо чудовищной скромности человека, я должен описать и свою собственную схватку с анакондой.

Джеральд Даррелл

Пролог
Человек, который выздоровел

Колонны усталых людей на пыльных дорогах – без конца, без края, словно серые реки. По ним пробегают волны приказов, местами видны песчаные плесы и отмели – грязно-желтый цвет мундиров означает, что парни прибарахлились на складах противника. Конечно, трофейные мундиры наскоро перекрашены ореховым отваром, единственной на Юге краской, что берет ядовитую синь… Ходить во вражеских цветах неудобно – прежде, чем дивизия покрасила добычу, ее время от времени обстреливали свои. Правда, и враги раз-другой обмишулились, подпустили на хороший залп.

Увы, со времени последних побед молодцам виргинцам пришлось пройти немало миль и вырыть немало траншей. Потому, если рассматривать желтые плесы вблизи, не так уж они и красивы. Разбитые сапоги, перепачканная форма, печать усталости на покрытых пылью лицах. Они идут третий день… но, по крайней мере, они идут на север!

Генералам ничем не проще. Да, они едут верхом, а не топают на своих двоих. Но если богатый путешественник может себе позволить по утренней прохладе доскакать до гостиницы, предоставив слугам тащиться по жаре с вещами, то командир корпуса подобной возможности лишен.

Рыжая лошадь стала от пыли серой, но до вечера далеко. И все это время командующий корпусом будет метаться вдоль растянувшихся порядков, пытаясь стянуть уставшие части, расползающиеся, словно перепревшее сукно.

Навстречу вылетает командир легендарной бригады Джеймс Уокер. Вскидывает руку к кепи:

– Распоряжения, сэр? Люди устали, но, если нужно, я могу их подогнать. Это же ваши виргинцы! Они все понимают.

В том числе и то, что в случае поражения молох войны покатится по их родным местам. Значит, поторопить? Бригада немного отстает от авангарда…

Взгляд скользит по серым фигурам. Всего лишь пыль, всего лишь жажда – и нечто большее, что заставляет людей переставлять ноги. Оно растворено в виргинском воздухе – но, переправляясь через Потомак, парни возьмут это с собой. Янки никак не поймут, что человек не должен и не будет умирать за мизерное жалованье, грошовый мундир и жесткие галеты. И тем более за свободу для черномазых. Даже кусок земли под ферму – так называемый гомстед – подвигнет эмигранта надеть форму, но никак не превратит северного солдата в героя. Потому раз за разом янки получают добрую трепку. Господь видит, Югу не нужно ни акра земли за Потомаком. Лишь мир, за которым приходится идти на чужую землю. Второй раз. Первая попытка была год назад. Тогда до ослов в Ричмонде – за год с лишним – дошло, что войну не решить обороной. Увы, поход окончился кровавой ничьей, которую пришлось вырывать стойкостью и жизнями.

– Так что, подогнать уставших?

– Сэр, мы прибавим шаг, но вам следует отдохнуть. Тут рядом лачуга… не бог весть что, но там есть стулья и стол, чтобы разложить карты. Люди поймут. Не каждый день получаешь в руку пулю!

Люди, конечно, поймут – но скиснут. Скажут, что генерал уж не тот… Может, и был бы не тот, да спасибо Седому Лису Ли и его письму. Строчки были по-виргински изысканны, но за ними стояла добрая выволочка. Техасец сказал бы то же самое примерно так: «Не вздумай окочуриться или дать докторам чего-нибудь отпилить! Если тебе отрежут левую руку, я потеряю правую. Потрудись выздороветь. Это приказ, ясно?!» Так что докторам пришлось руку лечить, а не резать, а заодно выслушать немало слов, которые доброму христианину и вспоминать не следует.

– Заботьтесь о своих людях, сэр. А то я не узнаю прежнюю бригаду – всего третий день марша, а еле ноги волочат, – и чуть тише: – Смотри, чтобы до реки ни курицы не пропало, ни зернышка с поля. Многовато у тебя молодежи…

Командир бригады приглаживает невесело спущенный книзу ус.

– Им объяснили, в какую бригаду они удостоились попасть и что из этого следует. Так нам ускорить движение?

Щелкает крышка часов. Да, времени в обрез. Люди устали? Скоро ветер донесет речную влагу, и летняя сушь станет не такой изматывающей. Река… Зеленые рощи Пенсильвании… Люди заслужили передышку. Объявить дневку? Наверное. Мы только перейдем на другой берег, а потом отдохнем. Там, за рекой, в тени деревьев…

На мгновение генералу показалось, что нет июньского солнца над головой, вместо него пузатая лампа, вместо безжалостного белесого неба – беленый потолок, что он не сидит в седле, а валяется в постели, и все вокруг – серые колонны, бредущие к северу, скрип тележных осей, лошадиное ржание, толстая, красная, лохматящаяся от летнего солнца шея Уокера и даже приказ о наступлении на север – всего лишь горячечный бред.

Пришлось помотать головой.

– Вы дурно себя чувствуете, сэр?

Взволнованный голос адъютанта окончательно отогнал наваждение.

– Задумался, – генерал не соврал, но и не сказал правду. Не хватало, чтобы пошли слухи, будто у командира корпуса видения. Что до дневки… Его солдат не привык к нежностям! Вспомнилось – когда Джеб Стюарт подарил ему новый мундир, корпус заволновался. Дошло до криков: «Сними это, Джек!» Боялись, что с привычной рваниной закончится удача.

– Поторопи людей, Джим. Пора заканчивать войну.

Шпоры аккуратно прикоснулись к бокам маленькой гнедой лошадки. Той же, со спины которой он соскользнул месяц назад, зажимая рану. Маленькая лошадка – Джексон покупал ее для жены, но теперь смирное создание куда лучше подходит самому – осторожно двинулась вперед. Слух, еще не приказ – о том, что Старый Джек велел поднажать, – разошелся, да и налетевший ветерок с Потомака донес прелый запах речной тины. Солдаты зашагали бодрей. Иные провожают взглядами знакомую несуразную фигуру, разве что не чертящую стременами по земле. Вот один солдат – безусый новобранец в неизношенном мышином мундире от интендантства Конфедерации – обернулся к довольному соседу:

– Чему улыбаешься? Что нам больше ноги ломать? Да проклятая дорога нас скоро в порошок сотрет!

Двадцатилетний ветеран объясняет:

– Тому, что генерал не переменился. А значит, мы не только победим, но, может, и живы останемся.

Припомнил, как сжимал в бессильной ярости оружие, когда услышал, что командир тяжело ранен. Как молился, чтобы тот остался жив и корпус не перешел под командование к бездарю, способному только посылать людей на убой. Вспомнил, как от них – всех вместе – раз за разом драпали янки, оставляя раненых, убитых, пленных, мундиры, башмаки и – лично ему – новенький карабин Спенсера. Больше никаких «суй в дуло», «надеть пистоны на шпеньки». Правда, нужно доставать патроны… Но вот человек, означающий для солдат победу, а заодно – и жизнь, свесил нос. Ничего, сейчас хандра пройдет!

Карабин с утра изрядно потяжелел, но солдат вскинул его над головой, как тростинку:

– Ура Старому Джеку! Ура генералу Джексону!

Крик подхватили, и вот герой Юга, приложив руку к козырьку кепи, едет вдоль радостно орущих полков. Стена. И серые (а больше желтые) булыжники, из которых она сложена.

Бой шел третий день. Армия сражалась, как никогда прежде, – но все выходило как-то не до конца. Разве Стюарт смог-таки выиграть фланг, и то лишь благодаря тому, что Мид трижды бросал свою кавалерию против линий Каменной Стены. Они их не порвали… да даже не доскакали. Но задержали достаточно, чтобы вцепиться в Кладбищенский холм. Теперь эта позиция еще важней. Если ее промять, половине синих бежать будет некуда, а второй займется Джеб.

Только бы взять Холм…

Они снова сидели на ящиках из-под галет – возле штабных палаток на западном склоне Семинарского хребта. Янки охотно бросают провиант. У северян-то еды много. Разговор с глазу на глаз, начистоту. Только командующий армией и командир корпуса, который давно заслужил собственную армию… если бы Конфедерация умела выпускать армии так же, как кипы хлопка. Роберт-Эдвард Ли не знает ни одного другого подчиненного, которому можно изложить боевую задачу без экивоков. Называя вещи своими именами.

– Если я вас правильно понял, сэр, вы предлагаете мне ад, – совершенно спокойно говорит Джексон, выслушав план командующего армией Северной Виргинии. – И я полагаю, сэр, что ваш план сработает. Но… при одном условии.

– Рад выслушать ваше мнение, мистер Джексон.

Не только выслушать. Еще и прислушаться.

– Я должен лично возглавить наступление, сэр. – Тон Джексона не оставлял шансов для возражений. Даже легендарному Седому Лису. – Я бы хотел лично встать во главе своей бригады. Если позволите, сэр.

– В другое время, мистер Джексон, я бы приказал запереть вас на гауптвахте, потому что вы, кажется, не осознаёте своей ценности для нашего дела. Но не сегодня, мистер Джексон. Потому что смысл нашей войны – отстоять право свободного человека принимать решения и нести за них ответственность.

Именно поэтому Юг не мог не восстать после избрания Линкольна. Республиканцы у власти, дележ земель на западе, даже налоги – все тлен по сравнению с главным. Тем, что в Союзе стало возможным избрать президента, не получив голоса ни одного южанина. Линкольн даже свою кандидатуру в Южных Штатах не выдвигал!

И Роберт-Э. Ли, сам будучи противником отделения и войны, прекрасно понимал сограждан, которые не стерпели подобного оборота дел, восстали – и назвали борьбу за право решать самим свою судьбу Делом Юга.

– Нам предстоит сойти в пекло, – повторяет Джексон, словно не услышав слов командира. – И я не позволю никому ступить в преисподнюю прежде, чем это сделаю я. Пройти сквозь ад можно лишь с верой в сердце и именем Господа на устах. Никому иному я не доверю эту работу, сэр. Даже вам.

– Поступайте так, как сочтете нужным и правильным в данной ситуации, сэр.

Роберт Ли вспомнил – точно так же они сидели на ящиках весной, под Чанселлорсвиллем. Командир второго корпуса тогда не просился в огонь, но ухитрился схлопотать пулю в левую руку. И черт знает сколько просвистело мимо. Потому, прежде чем его лучший офицер вышел, Ли придержал его:

– И еще, мистер Джексон. У меня к вам также будет просьба. Если позволите.

– Все что могу, сэр.

– Останьтесь в живых.

– Я постараюсь, сэр. Но обещать не могу.

Они ждали. Накануне солдатам бригады Каменной Стены не давали забыть о близком сражении лишь канонада да непрерывно текущий мимо поток раненых. Солдаты отдыхали, догадываясь – берегут. Для чего – все равно не угадать.

После полудня опустившаяся на поле боя тишина взорвалась канонадой, грохот заполнил все пространство вокруг, и даже в милях от полей Геттисберга собеседникам приходилось склоняться друг к другу, чтобы расслышать голоса в реве сотен орудий. Наступившая через два часа тишина показалась глухотой. Сквозь которую громом небесным прозвучала команда на построение – в линию.

– Примкнуть штыки!

По рядам бежит грозный, лязгающий шелест. Минута – и серо-желтый строй двинется вперед.

Из-за гребня пригорка, укрывшего бригаду от вражеского огня, вылетел на рыжем коне кто-то, за ним на рысях несколько офицеров и два-три ординарца. В руках у одного синий флажок с одинокой белой звездой. Бригада зашумела, приветствуя прежнего командира. Иные с удовольствием отмечали, что Джексон в ношеном мундире… не везет ему на обновки! Раз прифрантился – янки смяли бригаду Хилла, другой – получил пулю в левую руку. Но теперь снова здоров и собирается вести бригаду в бой. Как в старые времена. Соседи получили приказ… Нынешний командир бригады, Джеймс Уокер, не удивлен и не обижен. Когда-то, в Виргинском военном институте кадет Уокер искренне ненавидел преподавателя математики и не называл иначе, чем Дурак Том Джексон. Был и пущенный с крыши кирпич – мимо! – и вызов на дуэль. Завтра он будет ворчать, что командир корпуса отобрал у него славу… А сегодня встанет рядом, на шаг позади, и не будет поддержки крепче.

Впереди – миля ада. Чтобы Джексон Каменная Стена бросил в пекло своих парней, не встав рядом с ними? Это не про Старого Джека. Звучат привычные команды. Строй выравнивается. Но даже бестелесные ангелы не смогут пройти лежащее впереди поле и не полечь костьми! Генерал принялся искать в памяти знак. Не может быть, чтобы Господь оставил правое дело и не показал пути к победе. Заныла недавно зажившая рука, напоминая о прошлом сражении. Чанселлорсвилль! Лабиринт лесных дорог, ведущих к внезапной смерти и грозной славе, бригады и дивизии, которые некому и некогда строить в линии после очередной атаки. Тогда артиллерия северян ревела, как адский барабан, но потери оказались не слишком велики…

– Нет, – рука Джексона – здоровая – решительно рубит воздух. – Не линии! Я хочу стрелковые цепи. Густые. Так, чтобы на одного из моих ребят в рукопашной пришлось не больше троих янки. С троими они управятся…

Цепь подвигается вперед – неторопливо. Непривычно – не чувствовать рядом плеча товарища. Идешь, словно в одиночку. Руки крепче стискивают еще холодную винтовку. Пересвист свинца почти не производит впечатления на людей, привыкших слышать влажный треск, с которым пуля рвет тело соседа. Да и ядра чаще поднимают в воздух клочья земли, чем тела, мгновение назад бывшие товарищами. В иных головах свербит: «Какого черта эти умники заставляли нас смыкаться? Наступай мы по-старому, янки перебили бы половину…»

Но большинство думает лишь о том, чтобы удержать место в редком строю – цепь ровная, а сзади смотрят. Вторую цепь ведет Бульдог Уокер, храбрец под стать своей бригаде, а первую сам Джексон Каменная Стена. Спокойно ведет, не оглядываясь. И потому позор – отстать от него на глазах всей бригады и на глазах проклятых янки.

Бригада Каменной Стены идет, по очереди подставляя фланг – бригаде Стеннарда, бригаде Харроу, бригаде Холла… Пуль много, и многие находят своих жертв, но северянам приходится целиться. И кого они предпочитают взять на мушку?

Офицера. Еще лучше – генерала. Офицеры в бою погибают чаще, чем рядовые. А генералы чаще, чем офицеры. Это изменится, но сейчас, на залитом кровью поле Геттисберга, всхлипывающем под ногами, как потерявшийся в толпе ребенок, это так.

Однако статистика – американская наука! – сегодня не просто благосклонна к Джексону, она на него рукой махнула. Либо на истового протестанта опустился свыше покров, сквозь который пули проникать не осмеливаются…

С самого начала атаки генерал шагает в первой цепи бывшей своей бригады, и можно лишь догадываться, сколько стрелков-северян пытаются войти в анналы истории, застрелив легендарного Каменную Стену Джексона. Не преуспел пока ни один.

Вот вражеская бомба превратила в кровавую пыль одного из вестовых, снесла ординарца, подошедшего что-то сказать, – Джексона лишь обдало красными брызгами и обрывками серого мундира. В двух десятках шагов позади, во второй линии, получил пулю в плечо и убыл в тыл нынешний командир бригады Стоунуолла. Знамя бригады дважды перешло из рук в руки, как эстафета славы и смерти, а Джексон остается невредим. Мундир пробит в нескольких местах, в каблуке правого сапога засела пуля – генерал вряд ли вообще это заметил. Был занят, считал – сколько северян придется на каждого из парней первой линии в рукопашной. Пятеро? Семеро? И не станет ли встречный огонь северян тем арифметическим действием, что сломает все расчеты южных командиров…

Но вот – рубеж. До позиций янки осталось примерно триста ярдов. Самых трудных, самых кровавых. Кровавых потому, что триста ярдов – оптимальная дистанция для огня картечью, да и пехота хоть и принуждена тратить время на прицеливание, может садить без поправок; трудных потому, что у людей, что идут сейчас в поредевших цепях, есть запас прочности, безграничный по меркам мирного времени, но медленно истаивающий здесь – с каждым пройденным шагом, с каждым павшим товарищем…

Джексон оглянулся назад. По неуловимым, понятным только ему признакам – как впиваются руки в приклады винтовок, как укорачивают солдаты шаг – он видел, что бойцы достигли предела человеческих сил. Дальше их ведет нечто большее, чем воля или отвага.

Что?

Он и сам не знал…

– Слушай меня! – рявкнул Джексон, перекрывая гром битвы. – Передай по цепи: делай, как я!

И, полуобернувшись к жидким серым шеренгам, генерал процитировал первую строчку из 22-го псалма Давида, именуемого также пастушеским псалмом: «Господь – Пастырь мой; я ни в чем не буду нуждаться: Он покоит меня на злачных пажитях и водит меня к водам тихим, подкрепляет душу мою, направляет меня на стези правды ради имени Своего!»

– «…на злачных пажитях и водит меня к водам тихим…» – нестройно отозвались ближайшие к нему серые ряды.

Там, за невысокой стеной, возникло движение, и огонь северян ослаб. Джексон не знал, что там случилось, но голос его вырос, заполнил собой ту полоску, что осталась от пройденных наискосок равнин преисподней. Опасность словно исчезла, и даже гибель товарищей порождает лишь холодное желание дойти. За всех, кто не пересек поле.

– «…если я пойду и долиною смертной тени, не убоюсь зла, потому что Ты со мной!» – продолжает Джексон.

– «И если я пойду и долиною смертной тени, не убоюсь зла, потому что Ты со мной!..» – эхом отзываются солдаты его бригады, и слова псалма расходятся по шеренгам атакующих, словно круги по воде.

Картечь рвет людей в клочья. Они идут.

– «…ибо Твой жезл и Твой посох – они успокаивают меня! – хрипло рычит Джексон, рука его указывает на позиции северян: – Ты приготовил предо мною трапезу в виду врагов моих?!»

В пехотном сражении, в отличие от батальных картин, редко доходит до штыкового боя. Идти вперед, неся потери, – страшно. Но стоять, видя, как на тебя надвигается бесконечная серая масса, в которой тонут без толку выстрелы, – не легче. Северяне слишком привыкли видеть, как пушечный залп сносит целые ряды – здесь нет ничего похожего. Да и размазанная по всему полю бригада казалась больше. Корпусом. Нет, всей армией Северной Виргинии!

Когда серая пелена подошла достаточно близко, кто-то вздумал крикнуть мятежникам:

– Вспомните Фредериксберг!

Но те даже не сбились с шага, лишь в блеске штыков прибавилось злобы. И верно – что здесь общего? Тогда синие полки катились на позиции Джексона плотными рядами, бригада за бригадой – и так ложились, не дойдя до его позиций кто полмили, кто нескольких шагов… Теперь же стало ясно: серые дойдут.

Вся линия обороны северян извергается огнем и железом, их батареи садят двойными зарядами, на разрыв стволов. Но звучит псалом, и пламя становится откровением, стена из свинца – высшей истиной. Серые цепи идут. Сквозь разлетающиеся во все стороны обрывки плоти. Сквозь всплески крови. Вперед.

– «…умастил елеем голову мою! – Слова Джексона неразличимы в грохоте боя, но солдаты, не слыша, проживают их вместе с командиром. – Чаша моя преисполнена!

– Так, благость и милость да сопровождают меня во все дни жизни моей! – гремит над серыми рядами, и никто не способен сказать – произнес эти слова он сам, генерал Джексон или Господь Бог. Слово стало ритмом и музыкой боя, которой подчинились солдаты армии Северной Виргинии, проходя последние шаги на подступах к Кладбищенскому холму. – И я пребуду в доме Господнем многие дни!»

Далеко в тылу армии Северной Виргинии, возле палатки командира 2-й бригады дивизии Лафайета Маклоуза тоскливо и неприкаянно воет громадный серый пес. Как будто знает, что его хозяин только что получил смертельную рану в грудь.

На высотах, над битвой, иноземец-наблюдатель склонился к генералу Ли:

– Это прекрасно! Я рад, что не пропустил такого зрелища.

– А я, напротив, охотно бы его пропустил, – отозвался Седой Лис.

Псалом закончился. Настала тишина. Словно и верно над обескровленной бригадой опустился покров. До невысокой каменной ограды, за которой оканчивалась преисподняя, оставалось десятка два шагов.

Джексон Каменная Стена взмахнул кепи:

– Задайте им деру! Мы прошли ад – теперь их очередь!

И его ребята, в который раз совершившие невозможное, рванулись вперед. Знаменитый боевой клич мятежников стал громче, когда перескочившие стену солдаты обнаружили брошенные пушки и спины улепетывающих янки.

Битва при Геттисберге выиграна. Теперь Роберт-Э. Ли выкраивает из умывшейся кровью, а главное – вымотавшейся армии части, еще способные на день-другой марша. Каждый день, каждый час преследования увеличивают ценность победы. Он это знает, а потому старается как может.

Измученные люди в сером не разбираются в столь высоких материях. Они верят Седому Лису на слово.

– Это действительно нужно? Значит, так тому и быть.

Из семидесяти тысяч южан, пришедших под Геттисберг, двадцать продолжают наступление через день после окончания битвы.

К собственному изумлению, командующий выяснил, что его работа стала гораздо проще благодаря взятым на поле боя трофеям. Не пушкам или винтовкам – их у армии Северной Виргинии и так хватает. Но башмакам, галетам, скоту и обозным упряжкам. Ли ведет армию вперед, не оставляя гарнизонов. Каждый тяжелый шаг усталых солдат переворачивает историю, ставя ее с ног на голову. Или все-таки наоборот?