Текст книги "Кровавый алмаз (сборник)"

Автор книги: Владимир Дугин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 30 страниц)

Но как, однако, жизнь вносит свои коррективы в самые, казалось бы, тщательно разработанные планы! Мои противники, в начале нашей игры желавшие только отделаться от меня любым способом, постепенно «эволюционировали» до признания моих талантов, причем, не только в умении охранять свою шкуру и скрываться от слежки. Они, точнее, "человек в красном халате", ибо на лице старика-грека (или армянина) читались лишь неумолимая жестокость и безмерная алчность, а щеголь-"клубмен" выглядел довольно недалеким типом, сообразили, какую пользу могут извлечь, не превращая меня в труп, а переманив, «перекупив» на свою сторону.

Действительно, в моем послужном списке, тщательно изученном ими вплоть до псевдонимов, числилось несколько дел, которыми я мог гордиться. Дела эти были успешно завершены сугубо интеллектуальным методом, "на кончике пера", при помощи – скажу без ложной скромности энциклопедических обширных знаний, четкой логики, тонкой интуиции и умелого использования вычислительной техники, а вовсе не физической силой, отвагой и головоломными приемами из арсенала восточных единоборств. Кроме того, благодаря своему положению, я имел доступ ко многим интересующим их секретам…

Словом, чем дольше я над всем этим размышлял, тем больше мне казалось, что десять тысяч долларов – мизерная цена, отчасти даже унизительная, за «аса» моего уровня. И если бы не моя заинтересованность в том, чтобы «продаться», стоило бы с презрением отвергнуть их жалкую подачку. Но, увы, приходилось довольствоваться тем, что дают. Не на базаре!

В настоящей игре я преследовал две ближайшие цели, хотя в перспективе их могло быть гораздо больше. Во-первых, мне хотелось получить вторую часть ключевого параметра, которая была записана на кольце номер два. Во-вторых, уточнить, что имел в виду "человек в красном халате", когда намекнул на некие грандиозные планы, в осуществлении которых я мог бы быть им полезным. Интуиция подсказывала мне, что эта троица замышляет нечто весьма серьезное. Обстановка, складывающаяся в стране, способствовала развитию организованной преступности, мелкие банды и группировки теневых дельцов возникали повсюду, росли, как на дрожжах, и тяготели к слиянию, что давало им возможность осуществлять операции все более и более крупного масштаба. Недаром в одном из перехваченных писем известного в уголовных кругах "вора в законе" была фраза, попавшая на страницы газет: "Наступает наше время!"

Помимо всего, следовало позаботиться о безопасности Вероники. Хотя мой взрыв негодования после того, как главарь цинично заявил о возможности взятия ее в качестве заложницы, был на девяносто процентов игрой и преследовал целью спровоцировать охранников на рукопашный бой, в исходе которого я почти не сомневался и который был нужен мне, чтобы уйти от необходимости дать немедленный ответ на сделанное предложение, я успел привязаться к этой девушке, и мне было жаль ее. Пришлось воспользоваться служебным положением и достать две путевки в закрытый санаторий, где, я надеялся, она и ее тетка на какое-то время будут избавлены не только от угрозы похищения, но и от поисков все время дорожающих и переходящих в разряд дефицита продуктов питания. Вероника сперва не хотела ехать, но я так красочно живописал все прелести свиданий под пальмами и в романтических гротах, орошаемых брызгами водопадов, что она согласилась.

После того, как я отвез Веронику с ее дуэньей в аэропорт, нежно простился и усадил в самолет, мне пришлось во весь опор мчаться в Боярку, где, как было договорено во время предыдущей встречи, я должен был "поговорить кое с кем". Я рассчитывал получить информацию, которая, возможно, позволит приблизиться к одной из упомянутых целей. Времени оставалось мало, я пошел на обгон в неположенном месте, и, как всегда бывает, когда спешишь и опаздываешь, меня остановил флегматик-инспектор, который, казалось, вообще не замечал того обстоятельства, что все в мире существует в координатах минут и секунд. Хотя у него на руке и были часы, он ни разу не взглянул на них в продолжении всей нашей дружеской беседы, тогда как я вертелся будто на иголках. Наконец, сделав необходимое внушение, выполнив все формальности, он оставил меня, чтобы неторопливым шагом направиться к очередной жертве Правил движения, ожидавшей его с обреченным видом на обочине.

Когда я подъехал к условленному месту, было уже почти двенадцать. Я решил, что опоздал, но из-за кустов справа от шоссе, вышел подросток лет пятнадцати и решительно направился к моей машине.

– Вы до дядька Митрофана? – спросил он, засунув голову с совершенно выгоревшими на солнце волосами в окно правой дверцы, где по случаю жаркой погоды было опущено стекло.

Получив утвердительный ответ, он, не спрашивая разрешения, залез в машину, и следуя его указаниям, я свернул на проселок.

Через пять-шесть километров мы добрались до околицы, где среди старых яблонь и груш виднелись редкие соломенные и крытые дранкой крыши низеньких хат, белевших стенами сквозь буйные поросли крапивы и чертополоха. Не хватало только майских жуков, или хрущей, чтобы вспомнить строки Шевченко, но бедняги уже много лет как пали в неравной борьбе с современными инсектицидами.

Покрутившись между плетнями, мы оказались рядом с хатой, построенной по меньшей мере три четверти века назад. Наклонившись, я вошел сквозь потемневшую от времени и дождей дверь в узкий коридорчик, а потом в комнату с низким, несколько просевшим, дощатым потолком, с маленькими окошками, в простенках между которыми висели украшенные вышитыми рушниками рамки с размещенными под стеклом разноформатными – от паспортной до величиной с открытку – фотографиями. Меня встретил мешковато одетый крестьянин лет пятидесяти, плохо выбритый, так что седеющая щетина заметно пробивалась на его подбородке и щеках.

– Митрофан Степанович, – представился он.

Если бы не известные обстоятельства, я мог бы принять его за бригадира захудалого колхоза. Правда, через несколько минут после начала нашей беседы я повысил его до бухгалтера или учителя математики, лет тридцать преподававшего в сельской школе, словом, представителя местной интеллигенции невысокого уровня, ибо по одежде он явно не дотягивал до главного агронома или председателя колхоза. "Хитрый украинский дядько" таково было мое впечатление еще через несколько минут. Но к концу разговора я уже не знал, к какому социальному слою принадлежит сидящий напротив человек в дешевом пиджачке и рубашке с мятым воротником, говорящий по-русски с обычным в этих краях сильным украинским акцентом, то и дело сбиваясь на украинские слова и обороты, почесывающий трехдневную щетину и ерзающий локтями по накрытому вышитой скатертью самодельному столику. Он расспрашивал меня о жизни в городе, о моей квартире, о том, женат ли я, бывал ли за границей и о том, как там живут люди… Казалось бы совсем невинными вопросами он несколько раз едва не заставил меня угодить в логическую ловушку, после чего мне оставалось бы лишь поднять руки или с боем пробиваться к своей машине. Изо всех сил я старался не выдать напряжения, с которым мне приходилось вести беседу. Я был хорошо обучен "защите легенд", знал все подвохи, к которым прибегают на допросах, чтобы расколоть противника, заставить его выдать себя, поймать на противоречиях, на незнании того, что он должен бы знать, как свои пять пальцев, или, напротив, заставить проговориться о том, что ему никак не должно быть известным. Но тут мне пришлось несколько раз столкнуться с новинками, причем, было такое впечатление, что он придумал их экспромтом, по ходу разговора, хотя каждая из них могла стать при надлежащей разработке предметом если не диссертации, то во всяком случае полновесной научной статьи, доклада по спецкурсу. Невольная испарина выступила у меня на лице. И не мудрено – я сражался на пределе своих возможностей с противником, интеллект и воля которого подавляли меня. К счастью в хате стояла духота, так что блеск пота можно было приписать внешним факторам, а не внутреннему напряжению. Я был уже на грани изнеможения, когда он выпустил меня из своих железных тисков, отвел глаза от моего лица и встал.

– Пойдем, Жека, выпьем чайку с медом на холодке, – так перевел он имя Джек, под которым я ему представился, не скрывая, что это псевдоним.

Мы напились чаю с душистым сотовым медом за столиком в саду под вишней. Я держался начеку, так как понимал, что это чаепитие с обсуждением сравнительных достоинств разных сортов меда всего лишь продолжение беседы в комнате, только по другому обставленное. Задача моя была сложной вдвойне: мне приходилось не просто следить за расставляемыми им словесными ловушками, но и делать при этом вид, будто я ни о чем не догадываюсь, не подозреваю ни о каких подвохах, а совершенно искренне, непринужденно, не задумываясь особенно, веду дружеский разговор за чашечкой чая с гостеприимным хозяином. Но даже и здесь нельзя было переигрывать и изображать полного простака. Нужно было найти такую психологически убедительную грань между настороженностью и откровенностью, что самый придирчивый режиссер не смог бы заявить: "Не верю". Это было похоже на фехтование с искусным дуэлянтом, настойчиво нащупывающим слабое место, чтобы, пробив защиту, вонзить туда шпагу, при том условии, что все время приходилось делать вид, будто ты совершенно не умеешь фехтовать, не догадываешься о намерениях противника, а отражаешь удары чисто случайно: "Фи, сударь, какая неосторожность – вы чуть не выкололи мне глаз!"

Но всему плохому, так же, как и хорошему, приходит конец. Закончилось и это мое испытание. Думаю, что я успешно прошел «фильтр», потому что, когда приблизился к своей машине, в ней уже сидел тот самый подросток, что служил мне проводником по дороге сюда. Он держал в руках глиняный горшок довольно солидных размеров, завязанный сверху пергаментной бумагой.

– Це вам вид дядька Митрофана, медку до чаю – сказал он ломающимся голосом. – Бо хиба в городи мед? Один цукор!

"Вкушая, вкусих мало меду…", – вспомнил я. Авось, в этом подарке нет ничего такого, что заставило бы меня произнести окончание известного библейского стиха: "И се, аз умираю…"

Скромный пасечник выполнял, очевидно, роль "детектора лжи", гораздо более эффективного, чем электронный, который, впрочем, тоже наверняка имелся на вооружении у моих противников. "В следующий раз меня будет проверять какой-нибудь экстрасенс, местная баба Ванга", – подумал я. Но такие вещи действуют на тех, кто в них верит, хотя бы подсознательно, а не на такого скептика, как я. Бабы Ванги я не боялся, тогда как хитрый «пасечник», владеющий самыми современными психологическими приемами, был опасен по-настоящему.

Но несмотря на то, что с меня сошло семь потов, и не только от чая, я ни на шаг не продвинулся, как надеялся, направляясь сюда, ни к одной из намеченных целей.

19

Не стая воронов слеталась

На груды тлеющих костей,

За Волгой, ночью, вкруг огней

Удалых шайка собиралась.

А.Пушкин

Вероятно, я все же выдержал испытание, так как через несколько дней меня пригласили в место, разительно отличающееся от скромной хаты Митрофана Степановича. Правда, и проводником у меня на этот раз был не белоголовый подросток, похожий на классического литературного пастушка. Меня опекали серьезные взрослые дяди в элегантных современных костюмах, тщательно начищенных туфлях и при галстуках. Они приняли все меры, чтобы я не смог определить, куда именно меня привезли в «рафике» с зашторенными окнами.

После того, как с моей головы сняли глухой светонепроницаемый капюшон (повязка на глазах, видимо, показалась им недостаточно надежной), после тщательного обыска, исключающего всякую возможность пронести какой-либо «жучок», после прохода сквозь камеру, где, как я предполагаю, меня просветили рентгеном на предмет выяснения, не таится ли в глубинах моего организма что-нибудь опасное – не для моего здоровья, разумеется, – я оказался в помещении, напоминающем конференц-зал крупной фирмы или научной организации. Светильники с люминесцентными лампами, расположенные под высоким потолком, освещали ряды кресел, сцену со столом президиума, трибуну докладчика. Панно на заднике изображало пейзаж с крутыми склонами гор, лесными чащами и водопадами, кресла поблескивали темно-зеленой обивкой из искусственной кожи, тяжелые портьеры закрывали стены так, что я не мог даже определить, были ли вообще окна в помещении. Тихо жужжали кондиционеры, поддерживая приятную прохладу, и, кроме этого, ни один звук не долетал извне. Зал с равной вероятностью мог находиться как на двадцатом этаже высотного здания, так и на глубине нескольких десятков метров под землей, в каком-нибудь секретном комплексе, предназначенном для укрытия элиты в случае атомной тревоги.

Мои спутники указали на кресло в третьем ряду, очевидно, заранее зарезервированное для меня, и вышли в боковую дверь, рядом со сценой. Я не спеша огляделся, стараясь не выказать неуместного любопытства. Кроме меня в зале находились сотни полторы-две людей, в том числе несколько женщин. Присутствовавшие располагались поодиночке и небольшими группами в передней половине зала. Хотя у меня отличная, к тому же специально тренированная зрительная память, я не заметил ни одного знакомого лица, несмотря на то, что за последнее время просмотрел немало альбомов с фотографиями известных и не очень известных преступников, дельцов теневой экономики, взятых на заметку деятелей искусств и тому подобное. Эти же люди почему-то не попали в круг внимания органов, хотя все говорило о том, что они представляют для них немалый интерес. Впрочем, учитывая, что за последние тридцать лет чуть ли не треть взрослого населения страны прошла через места заключения и так или иначе соприкасалась с преступным миром, в этом не было ничего удивительного: просто на всех не хватило бумаги и фотохимикалиев.

По залу прошел тихий гомон – на сцену вышли несколько человек и расселись за столом президиума. В отличие от обычных собраний, он не был накрыт красной скатертью. В зале, насколько я мог заметить, вообще не было ничего красного – ни портьер, ни драпировок, ни обивки мебели, даже в нарядах немногочисленных женщин, даже на галстуках мужчин – ни одного красного пятна. "Красное – западло", – вспомнил я старое воровское правило. Я забыл это табу, но к счастью, хотя и чисто случайно, на мне тоже не было ничего такого, что могло бы вызвать раздражение придирчивого блюстителя уголовных традиций или зоркого племенного быка.

Другим отличием было отсутствие привычного ритуала встречи членов президиума. Не было ни аплодисментов, ни исполняемого стоя гимна, ни снисходительных кивков и сановных рук, поднимаемых в успокаивающем ликование зала жесте. Обращаясь к присутствовавшим, председатель собрания и выступающие употребляли слово «друзья» или «братья», последнее придавало собранию оттенок религиозного сборища какой-то подпольной секты.

В остальном, мероприятие мало разнилось от десятков, если не сотен, собраний, совещаний, конференций и симпозиумов, на которых мне довелось побывать, даже скука, написанная на лицах сидящих в зале и, казалось, витающая в воздухе, была точно такой же, обволакивающей и усыпляющей. Несколько необычным было лишь обилие самой современной демонстрационной аппаратуры и оснащение мест в зале. Я даже не сразу разобрался, для чего предназначены все эти многочисленные кнопки и рычажки на пульте перед креслом, к чему призывают появляющиеся на маленьком экране дисплея надписи и что значат то и дело вспыхивающие разноцветные лампочки. Но постепенно мне стало ясным, что вся эта "малая механизация" позволяет без привычного для наших собраний шума и гама проводить голосование, высказывать с мест свое мнение, получать по ходу доклада дополнительную информацию, повторять заинтересовавшие вас реплики и целые фрагменты уже прозвучавших выступлений и так далее.

Ознакомление с пультом настолько увлекло меня, что я не очень внимательно слушал ораторов, тем более, что начали они, как водится, с обрисовки общего положения в стране и мире, правда, с несколько специфическим уклоном в деятельность, не одобряемую законом. Произносились фамилии и названия организаций, ничего мне не говорящие, обсуждались финансовые мероприятия довольно крупных размеров, что объясняло заинтересованность остальных присутствовавших, поскольку, в отличие от меня, они, вероятно, получали определенные дивиденды.

Объявили перерыв, и все начали выходить из зала в боковые двери. В фойе располагались уютные диванчики, на придвинутых к ним журнальных столиках красовались цветы. В конце фойе размещался буфет с богатым выбором напитков и "шведским столом".

– Что будете пить, Джек? – услыхал я за спиной и обернулся.

Передо мной стоял "человек в красном халате", только на этот раз он был одет в строгий костюм, приличный для мероприятия такого рода. Даже «бароны» преступного мира вынуждены соблюдать определенные условности. Я не видел его ни в зале, ни в президиуме, очевидно, он появился недавно.

– Ничего, кроме минеральной. Что-то печень пошаливает в последнее время, – лицемерно заявил я.

– Хотите сохранить трезвую голову? – понимающе усмехнулся он. Похвальное намерение, она вам сегодня пригодится.

Мы взяли бокалы, я с минеральной «Славянской», он – с коктейлем «Хайболл», приготовленным краснощеким барменом. "Интересно, обслуживающий персонал берет чаевые?" – подумал я. Но, как оказалось, все было бесплатным, точнее, за все было заплачено заранее. И не только деньгами. Во всем, что я ел и пил в этом буфете, мне мерещился солоноватый привкус крови.

– Привет, Антон, – к нам подошел высокий худощавый человек с бокалом в руке. – Я не помешал?

– Салют, Слава! Рад тебя видеть. Как поживают камчатские крабы?

– Крабам худо, Антон. Навалились на побережье все – японцы, китайцы, корейцы, даже австралийцы забредают. Почувствовали слабинку! Пора бы навести порядок в наших водах. Ну, да ничего, скоро все будет в наших руках. Выйдем на свет Божий, появятся настоящие хозяева, не хищники.

– К тому идет, Слава, будь уверен. Познакомься, это Джек. Большой буян, но сегодня пьет одну минеральную и не опасен. Джек, хочу представить вам Славу – король Камчатки и прилегающих островов.

– Ваше здоровье, Джек. А островов скоро не будет. Продадут их японцам за «тойоты», транзисторы и другую дешевку. Такое богатство задаром отдаем! Не научились на примере Аляски – за землю зубами надо держаться. Эх, даром наши морячки за те скалы кровь проливали!

Насколько я знал, южная часть Курильской гряды была оккупирована без единого выстрела, так что о крови он сказал для красного словца.

– Ничего, Слава, не горюй, на твой век хватит, не жадничай, – утешил его Антон.

– На мой-то хватит, за державу обидно!

Я видел, что наш собеседник говорит искренне. Непонятно, за какую державу ему было обидно: за ту, законы которой он нарушал всю свою сознательную жизнь, или за некую идеальную, существующую только в воображении, в невольно сформированном имперскими традициями за много поколений представлении об "историческом жизненном пространстве", где, как пелось в популярной довоенной песне: "Чужой земли мы не хотим ни пяди, но и своей вершка не отдадим". Главным, конечно, было "не отдадим". Он чувствовал себя полноправным наследником, на глазах которого непутевый отец проматывает родовое поместье. И готов был поторопить естественный конец расточителя.

– Говорят, затевается что-то крупное, Антон?

– Да, ходят такие слухи…

– Но насколько это надежно, можно ли вкладывать туда наши кровные? Ты ведь знаешь, как трудно они нам достаются. А с другой стороны – больно уж заманчиво. Если выгорит, многие проблемы решатся сразу. Что посоветуешь?

– Я советов не даю, Слава, ты же знаешь. Решай сам. Я лично участвую не только деньгами.

– О, если так… Надо подумать. Ты парень фартовый, удача за тобой на веревочке ходит, но и ты оступиться, споткнуться можешь. Я одну картину недавно видел, старого художника, забыл, как его зовут. Так там слепые с палками и торбами через всякие колдобины и ямы по дороге бредут цепочкой, друг за друга держатся. А поводырь у них, похоже, сам ничего не видит, но уверенно так ведет всю компанию прямо к обрыву… У тебя с глазами как, все в порядке? Что молчишь, Сусанин?

Лицо "человека в красном" на мгновение стало страшным, как дуло пистолета, глаза превратились в два кусочка льда. Но уже в следующую секунду он снова надел маску спокойной доброжелательности.

– Кто не рискует, Слава, тот не пьет шампанского. Боишься, так сиди на своем мешке, запасись только коловоротом.

– А это еще зачем?

– Будешь дырки японцам в днищах делать, чтобы твоих крабов не ловили. Заминировать проливы тебе ведь слабо!

– Чудак ты, Антон! Все шутишь. Ладно, послушаем, посмотрим. О, вон Череп идет, пойду поговорю с ним.

И он устремился с недопитым бокалом в руке к человеку, чья кличка была вне всякого сомнения вызвана видом его совершенно лысой шишковатой головы, обтянутой коричневой кожей так туго, что явственно выступали все ее кости, выпуклости и впадины, разве что не просвечивали черепные швы. Странно, что с такой приметной внешностью он не попал в нашу картотеку. Впрочем, так выглядят многие, страдающие язвой желудка или серьезным заболеванием печени.

– Зачем меня пригласили, Антон? – спросил я после небольшой паузы. В ваших финансовых делах я не разбираюсь, капитал у меня весь в кармане брюк помещается, островов тоже нет. Я тут на какой роли?

– Не спешите, Джек, приглядывайтесь, привыкайте. Пусть и на вас посмотрят, принюхаются к вашему запаху наши волки. Помните, как в «Маугли» у Скалы Совета стае показывали молодых волчат? Это что-то вроде ежегодного собрания пайщиков-акционеров. Здесь собираются люди, держащие в своих руках "теневую экономику", а точнее – настоящую жизнь страны. Конечно, главные решения выносятся в узком кругу, но обеспечить им поддержку может только такая вот сходка. Поэтому сегодня я хочу выступить с предложением, которое давно уже готовил. После него вы все поймете, вам отводится в моих планах заметная роль.

– Не опасно собирать всех вместе? А если облава, если кто-то узнает, что здесь за собрание?

– На нас нет никаких компрометирующих материалов, Джек, даже анонимок. Ничего предосудительного за нами не числится, нет никаких улик, буквально ничего. Конечно, мы живем не в правовом государстве, и улики можно было бы собрать и потом или даже сфабриковать при желании. Но у нас, как говорится, все схвачено, такие гарантии, так все повязаны, что арестовать нас все равно, что арестовать, например, Политбюро или Совет министров. Себе дороже, они это понимают.

– Но все-таки…

– Да что там далеко ходить: это помещение, например, мы арендуем, и уже не первый год, как общественная организация энтомологов-любителей у одного обкома. Думаете, они ничего не подозревают? Но тут даже «жучков» нет, наши специалисты проверяли. Кое-кто из присутствующих занимает – по совместительству, конечно, – довольно высокие официальные посты, у других наверху близкие родичи. Так что погореть мы можем только на каком-нибудь частном деле, в какой-нибудь конкретной операции. Система же в целом неуязвима и бессмертна, постоянно обновляется, старые клетки отмирают, рождаются новые, организм все время совершенствуется и приспосабливается, постепенно подстраивая под себя, под свои интересы окружающий мир, изменяя его все больше и больше. Разве вы этого не замечаете?

– Ого, да у вас целая философия, Антон!

– Я окончил философский факультет МГУ и защитил диссертацию по синергетике.

– Интересно было бы узнать, как из философов становятся…

– Не можете подобрать вежливый эпитет, Джек? Я вам подскажу: настоящим человеком, не рабом. Мне было тесно, душно в рамках вашей жизни, вашей бывшей жизни, если вы действительно станете одним из нас. Судьба будущего решается здесь, остальное – лишь видимость, ширма для дураков.

Что-то очень уж он разговорился, разогревается перед предстоящим выступлением, что ли?..

– Да, только здесь можно не ханжить, не оглядываться, быть самим собой и испытать настоящую свободу! Вы когда-нибудь чувствовали, что такое настоящая воля, Джек? Когда знаешь, что можешь поступать так, как хочешь, когда никто и ничто тебя не ограничивает? Представьте себе степь, бескрайний простор, и ты можешь идти, куда угодно, делать, что угодно, все, что видят твои глаза, принадлежит одному тебе. Нужно только посметь, только сказать себе: "Это все мое, тут я один властелин и хозяин!"

– И заплатить настоящую цену…

– Да, я помню эту арабскую притчу. Но ведь в конце концов мы все равно отдаем все, что у нас есть, часто ничего не приобретя взамен. Зачем же хранить этот мертвый капитал? Чтобы в конце жизни пожалеть об утраченных возможностях? Поверьте мне, нет ничего ужаснее понимания, что уже поздно и ничего не воротишь, что жизнь прошла впустую, нет горше муки, чем сознание бессилия.

– Как у Гоголя в "Страшной мести"? "Хотеть отомстить и не мочь отомстить"?

– Да, и это тоже. Сталин недаром считал месть наивысшим своим наслаждением, это удовольствие древних богов, которое они приберегали для себя и запрещали смертным. Но это лишь часть того, что я называю настоящей жизнью. Безграничная свобода, воля, возможность полностью реализовать свое «я» – вот главное.

Я чувствовал, как он пытается заставить меня принять его точку зрения, глотнуть, хотя бы мысленно, опьяняющий воздух этой бескрайней "степной свободы". Видно очень уж я был ему нужен, если он занялся моей психологической обработкой. Но неужели он думает, что меня можно сбить с толку такими рассуждениями, как какого-нибудь пятнадцатилетнего мальчишку, глаза которого застилают вызванные половыми гормонами видения? Эту философию «вседозволенности» мы уже проходили. Да и не верил я в его искренность. В конце концов, даже если следовать его принципам, все упирается в обыкновенный эгоизм. Он использует меня для осуществления своих замыслов, своей «воли» и выбросит, как выжатый лимон. Каждый за себя – вот логический венец всех его разглагольствований… Черт, неужели я на секунду поддался его внушению?! Если нет, то чего же я так беспокоюсь, пытаюсь найти возражения?

Трижды мигнувшее освещение и мелодичный звон указали, что перерыв окончен.

20

Есть прелесть в том,

Когда две хитрости столкнутся лбом!

В.Шекспир

Теперь я знал. И так велика была тяжесть этого знания, что я сидел, тупо уставившись в окно, стекло которого заливали потоки дождя. Прошел день, за окном начали сгущаться сумерки, дождь затих. То здесь, то там вспыхивали на темных громадах зданий желтые прямоугольники окон, красными точками мелькали на еще не освещенных улицах тормозные огни автомашин, где-то за деревьями парка, за поблескивающими после дождя скатами крыш старых домов голубым полотнищем мигала электросварка. Ну вот, теперь я знаю… Что-то разладилось во мне, раз полученная важная информация не вызвала немедленную ответную реакцию, не стала сигналом для быстрых решений и решительных действий. Мысли ворочались в голове медленно, как перекатывающиеся серые каменные глыбы, вместо того, чтобы четко и быстро крутиться наподобие часовых шестеренок, цепляясь друг за друга зубчиками ассоциаций и логических связей. Может быть, сказывалась нагрузка последних дней? Но со времени поездки в Норвегию, я успел отдохнуть от смертельных схваток с убийцами, передающими меня друг другу, как эстафетную палочку. Голову я тоже не слишком загружал, отложив на время попытки разгадать шифр и прочесть записку, указывающую место, где был спрятан «Суассон». Я надеялся, без особых, правда, на то оснований, как-нибудь заполучить вторую часть кодового числа, известную моим новым знакомым, раз уже они оказывают мне все больше и больше доверия. Вероника была в относительной безопасности. Вроде бы тишь да гладь на всех направлениях. И к неожиданностям, большинство которых в силу моих занятий бывали неприятными, я привык. Но это…

Я нерешительно взглянул на телефон. Связываться с руководством? Но мой номер наверняка прослушивают. Да и чем мне поможет мой «парашютист» начальник! Я вспомнил его лицо, взгляд зеленоватых глаз, и меня передернуло при мысли, что придется лететь в Москву, долго ему все докладывать и объяснять, "как я докатился до жизни такой", выслушивать его укоры и указания, основанные на банальнейших представлениях о методах нашей работы, почерпнутых, вернее всего, из "книжек про шпионов", которые он читал в детстве, ловить сочувственные взгляды всепонимающих коллег…

Не будем спешить, сперва попробуем оценить, что представляет собой противник, с кем придется "скрестить шпаги".

То, что у нас повсюду существуют региональные кланы мафии известно давно, хотя официально до недавнего времени это было «табу» для наших средств массовой информации. Прежде эти кланы держались особняком, ревниво охраняя свою территорию и специфическую сферу деятельности. Структура такого клана стала почти стандартной. С небольшими вариациями она обычно такова: центр управления или "мозговой центр", возглавляемый «шефом» или «боссом», экономические отделы, питающие весь клан (подпольные предприятия, торговцы, спекулянты, скупщики, распространители и так далее), "налоговые органы" – рэкетиры, мобильная группа боевиков для охраны территории и защиты «своих», для выполнения «деликатных» заданий руководства, вроде устранения соперников или предателей. Кроме того, существуют органы связи, осуществляющие контакты с коррумпированными представителями государственных учреждений, курьеры, разведка, технический отдел. В небольших кланах некоторые подразделения совмещают функции, например, рэкетиры могут одновременно быть боевиками, органы связи выполнять роль курьеров и тому подобное. Некоторые кланы, напротив, весьма мощны и сложны, обладают значительным финансовым и боевым потенциалом и имеют более сложную структуру.

Однако жизнь заставляет все эти кланы – большие и маленькие объединяться в некую общую систему, выделяя орган управления ею. При этом они не сливаются в единое целое, но, сохраняя свою автономию, координируют действия, помогая друг другу экономически или живой силой. Таким образом, возникает Организация – некая надструктурная система, недирективно руководящая, контролирующая, координирующая сила, верховный «авторитет» теневой экономики и уголовного мира, все более набирающая вес по мере присоединения новых кланов и все более политизирующаяся, ибо только в сфере политики может она радикально решать встающие перед ее составными частями, «элементами», задачи. Как ни странно, но следует отметить, что несмотря на жесткие меры, применяемые против нарушителей общих решений и предателей, меры, которые на взгляд мирных обывателей выглядят чудовищными зверствами. Организация весьма демократична в отношении своих лояльных членов. Решения выносятся исключительно на основе, как теперь модно говорить, консенсуса, несогласным обеспечен свободный выход, причем, к ним, в отличие от практики уголовного мира, не применяются никакие репрессии, обычные в случае индивидуального ухода, «завязки».