Текст книги "Добронега"

Автор книги: Владимир Романовский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 34 страниц) [доступный отрывок для чтения: 13 страниц]

ГЛАВА СЕДЬМАЯ. ОХОТА НА ВАРАНГОВ

В следующий раз Хелье проснулся ближе к полудню и обнаружил, что лежит один на мягкой перине и чувствует себя превосходно. Зевнув и потянувшись сладко, он укрылся с головой, вдыхая запах, свой и Евлампии, и сразу возбудился. Может, она скоро придет, подумал он и стал ждать.

Она действительно вскоре зашла с серебряным подносом. Хелье перевернулся на спину и высунул голову из-под покрывала. Не говоря ни слова, она водрузила поднос ему на живот, вернулась к двери, тщательно задвинула все три засова, присела на постель и посмотрела томно. На подносе помещалась кружка с дымящимся бодрящим свиром, горбушка хлеба, щедро намазанная маслом, и комок смолы.

Хелье вдруг сообразил, что действительно очень голоден. Еще ему хотелось ссать, но с этим можно было повременить. Он быстро съел хлеб, отпил половину кружки, и стал жевать смолу, а Евлампия все сидела на постели, иногда поглаживая его по колену через покрывало. Свесившись с кровати, он опустил поднос на пол, выплюнул на него смолу, и сразу приник к Евлампии. Вообще-то ей следовало бы помыться после ночной любви, как, впрочем, и ему тоже. А может и нет. Запах ее пота не раздражал, даже наоборот, притягивал, как только Хелье к нему привык – крепкому, свежему, молодому. Он поволок Евлампию на себя и уложил на спину. Некоторое время он возился с тесемками на лаптях и онучами, стаскивал с нее юбку, спеша снимал с нее рубаху, выдирал из-под нее покрывало, и, лежа поверх нее, укрывал себе спину, ютясь и одновременно зверея от нетерпения. Евлампия принадлежала к категории женщин, которым не нужно много двигаться, чтобы возбудить себя и любовника. Чем меньше движений, тем сильнее возбуждение. Хелье вошел в нее без всяких усилий и сразу остановился, повинуясь желанию и инстинкту, а не опыту, которого не было.

Вдвоем они долго нежились, почти не двигаясь. Полная и красивая грудь Евлампии вздымалась все судорожнее, мягкие большие бедра охватывали торс Хелье все настойчивее, и стонала она все жалобнее, улыбаясь виновато. Пик истомы наступил, и тогда Хелье, больше не сдерживаясь, но помогая Евлампии, стремительно пошел к этому пику сам, судорожными рывками, а Евлампия все таяла, расползалась под ним, становясь все мягче и податливей, и несколько раз вскрикнула, а потом вдруг, успокаиваясь, отвернула лицо, прижала щеку к подушке, и тихо заплакала. Хелье слегка растерялся и все гладил ее по мягким растрепавшимся волосам, приговаривая «что ты, что ты… не плачь…»

Возможно очень давно, в доисторические для северо-восточной Европы времена, какая-то праславянка удержала таким способом легкомысленного любовника, порывавшегося уйти, может быть к другой женщине, или к друзьям у костра, сразу после оргазма. Взяла жалостью. Возможно, ее примеру последовали еще несколько таких же остроумных девушек. Также возможно, что благодаря этому нехитрому способу удерживания мужчины возле себя, эти девушки давали больше потомства, чем другие, от которых мужчины уходили сразу по достижении изначальной природной цели. Этот славянский женский послеоргазменный плач начисто убивает чувство удовлетворения, а нежелание женщины назвать причину своей тихой северной грусти заставляет мужчину предполагать самое худшее – и оставаться, дабы поправить положение. Сегодня, в виду социальных условностей, законов и прогресса, плач в конце акта утратил свой первоначальный смысл и вызывает лишь недоумение, но, как в случае большинства славянских традиций, иррациональная стойкость данной традиции не проявляет тенденции к снижению.

Понемногу Евлампия успокоилась и перестала плакать безутешно, но при этом так жалобно посмотрела на Хелье, что он тут же снова почувствовал себя защитником слабых и благодетелем обделенных и вернулся в сочащуюся жаркой влагой хвиту, и на этот раз ласкал и ублажал Евлампию очень долго, радостно постигая основные принципы обоюдного сдерживания и томительного, щемящего растягивания времени, пока время это не начало расползаться, распадаясь на лоскуты, тончать, и в конце концов просто растаяло, а трение двух тел друг о друга сменилось скольжением. Евлампия всплакнула несколько раз.

Полежав в расслабленном состоянии поверх Евлампии, уткнувшись носом в пухлую влажную шею, Хелье понял, что всему есть пределы и дальше он просто не выдержит. Он сполз вдоль ее тела, касаясь попутно губами мягкого живота, паха, бедра, и колена, встал на пол, качнулся, и шагнул к окну. Отворив ставню, он обнаружил, что окно выходит на короткий крутой склон, ведущий прямо к Волхову. Встав на подоконник, пригнув голову, упершись локтем в раму и придерживая свободной рукой полувозбужденный хвой, Хелье дал волю физиологии. Дугообразная струя заблестела на полуденном солнце. Воздух был все еще по-майски теплый, и Хелье подумалось, что, может быть, в Новгороде другой климат, мягче и ровнее, чем в Скандинавии, и возможно такой же удобный для жизни человека, как климат Италии. Захотелось в Италию.

В этот момент за дверью раздались шаги и кто-то властно и бесцеремонно стукнул кулаком несколько раз. Хелье продолжал безмятежно ссать, а Евлампия посерьезнела и всполошилась. Стук повторился. Визитер явно спешил. Может быть, помимо этого визита, у него было запланировано много других дел в городе.

– Кто там? – крикнула хозяйка крога.

– Открывай, хозяюшка, поговорить надо, приамова хорла! – раздался голос за дверью.

Хелье узнал голос. Когда ссышь, прерываться вредно, и может случиться казус, но как долго держится дуга, не сбавляя силы!

Евлампия выскочила из постели. Стук повторился.

– Дайте же честной женщине одеться, аспиды! – закричала Евлампия, после чего настолько бесшумно, насколько могла, переместилась к окну и несколько раз быстро ткнула пальцем Хелье в ягодицу. Он обернулся, продолжая ссать.

– Это за тобой, – сказала Евлампия одними губами, делая большие глаза.

Хелье закивал и поднял брови, указывая таким образом на невозможность действовать немедленно. У физиологии свои законы.

Евлампия метнулась к кровати, схватила рубаху и растерянно посмотрела по сторонам. Одежду Хелье она давеча снесла в крайнюю гостевую. И что же теперь?

Хелье кончил ссать и слез с подоконника. Евлампия кинула ему рубаху. Он быстро одел ее через голову и стал похож на одного из древнегреческих героев в ранней юности – рубаха едва доходила ему до бедер и смахивала на тунику.

Комод. Кровать. Лавица. Спрятаться было решительно негде. Хелье снова влез на подоконник и, пока Евлампия спешно одевалась и подпоясывалась гашником, выдвинулся наружу спиной вперед, ухватил кромку и поперечную балку, повис на руках, качнулся, закинул ногу на балку, подтянулся, и оказался на соломенной крыше, не слишком пологой, но и не очень крутой. Даже если пришедшие за ним обойдут пристройку, его не заметят. Угол пологого склона более или менее совпадал с углом крыши, и только очень высокой человек смог бы разглядеть Хелье, а новгородцы были по большей части низкорослы. Вот Дир бы его заметил – здоровенный! Но Дир был ростовчанин.

Хелье слышал, затаив дыхание, как Евлампия отпирает дверь, как в спальню входят сразу несколько человек, как один из них подходит к окну. Ну и нравы, подумал он. Так вламываться к женщине имеет право только муж. Хотя, возможно, дурные манеры новгородцев объяснялись экстренностью положения.

– Варангов укрываешь, хозяюшка! – зычно объявил кто-то укоризненным тоном. – Где варанг? Отвечай хорошенько!

– Какие варанги, что ты мелешь! – возмутилась Евлампия. – Аспиды, вламываются в спальню к женщине!

Раздался звук пощечины.

– Вот такие варанги! – произнес голос. – Или такие? – прозвучала еще одна пощечина.

Сверд бы мне, подумал Хелье с ненавистью и страхом. Я б им показал, какие варанги. Ну и скряга же этот торговец, что не одолжил мне сверд! Жалко ему!

– Где швед, говори, хорла!

– Нет здесь никаких шведов! – крикнула Евлампия. – Я вас всех, бесстыдников, запомню! Все в холопьях будете, как только тиуны узнают, что вы тут вытворяете!

Раздалась третья пощечина.

– Перестань ее лупить без толку, – услышал Хелье еще один голос. Женский. Это была не возмущенная просьба, это был приказ. Хелье показалось, что и этот голос ему знаком. – Поищите в гостевых. Кто-то видел варанга, переодетого немецким купцом. Милочка, не останавливался ли у тебя давеча немецкий купец?

– Останавливался, – ответила Евлампия. – Уехал вчера утром.

– Ну вот как все просто, – сказала обладательница командного голоса. – Вам, олухам, только бы рукоприкладством заниматься. Подержите ее за руки, что ли. Вот так, правильно. Теперь разведите ей руки в стороны.

Это не на меня лично облава, подумал Хелье. Это вообще на всех наемников облава. И, скорее всего, только в этом конце. Но под шумок давешняя красотка, если это она, и двое ее подручных, ловят именно меня. Бедная Евлампия! Ей сейчас достанется. Из-за меня. Если, конечно, она не надумает сказать им, где варанг. Может и надумает. Как нужен сверд!

Если доберусь до торга, подумал он, просто возьму все, что нужно, силой. И вернусь сюда. Объяснить этим негодяям, где швед. Смелые они больно – вдесятером на одного предполагаемого варанга.

Голос командной женщины звучал снизу – слишком тихо и вкрадчиво, чтобы можно было разобрать отдельные слова. Затем Евлампия вскрикнула. И еще раз вскрикнула.

– Ну? – спросила командирша, повышая голос.

– Нет! Нет! – закричала Евлампия.

Можно было попробовать убедить себя, что все эти новгородские дела с ловлей варангов его не касаются, что он находится во враждебном городе, и, в конце концов, если несколько новгородцев решили замучить свою землячку, при чем тут житель Хардангер-Фьорда, сигтунец наездами, смоленских кровей? Но Хелье и без того чувствовал себя свиньей. Да и дрожал от страха, к тому же, а от страха дрожат, когда бездействуют. Поэтому он нарочито шумно повернулся и полез по продольной балке вверх. Внизу, под соломенной крышей, этот маневр услышали и оценили. Там все стихло, и через мгновение копье вышло вертикально сквозь крышу в каких-то дюймах от бока Хелье. Перебирая руками и ногами, он добрался до верхнего поперечника и перекатился на другую сторону. Справа был задний двор, слева крог с лоскутно-черепичной, а не соломенной, крышей, а за забором, на улице, стояли трое, и они его заметили.

Снова забравшись на поперечник, Хелье побежал по нему, балансируя, и прыгнул на черепицу, слегка подвернув ногу. Перебежав на противоположную сторону крыши крога, он соскочил в примыкающий к стене соседний двор и кинулся к открытой калитке, за которой сидела на лавице пожилая пара – очевидно, хозяева, соседи Евлампии.

– Швед убегает! – закричали спохватившиеся трое.

– Ловите его, ловите! – закричал пожилой хозяин дома. – Мудрено ли! Видано ли это! Житья от этих шведов нет никакого! Всех девок перепортили! – Он понизил голос, заговорщически обращаясь к супруге: – Молодые ребята, проворные, сейчас они его схватят, клеща этого.

– Поделом, – откликнулась супруга возмущенным контральто. – Нет, ну какой гад, а! Еще убегает!

Бежать босиком было очень неудобно. Хувудваг был неровный, бугристый, да и подвернутая щиколотка давала себя знать. При этом евлампиева рубаха, слишком короткая для Хелье, то и дело вздымалась до пояса, и было неудобно перед преследователями. Ему повезло – ни у одного из троих преследователей не оказалось стрел. Лук был. Один.

Вскоре Хелье сообразил, что вообще бежит не туда, куда надо. Бежать стоило к торгу. Люди, склонные к темным делам – а избиение наемников по одиночке, хоть и поддерживаемое мирным населением, несомненно было делом темным – не любят совершать эти дела открыто, в людных местах. А Хелье бежал в противоположную сторону, прочь от Новгорода.

Преследователи не отставали. Вооружены они были тяжелыми топорами.

Неширокий хувудваг уходил в сторону от реки, поднимаясь по склону. Впереди и слева, внизу, виднелся нестройный ряд рыбацких хибарок. На воде покачивались ладьи. Хелье сжал зубы и прыгнул с хувудвага вниз, на поросший колючей травой и покрытый еловыми иглами склон. Он упал, но тут же поднялся и понесся, скользя, прыгая и балансируя, вниз по склону.

Преследователи оценили маневр и тоже переместились на склон, мешая друг другу. Расстояние между ними и Хелье увеличилось.

Всего хибарок было шесть. Хелье ринулся к пятой, предпоследней, и стукнул в дверь кулаком. Оказалось не заперто. Он ворвался внутрь. Помещение разделялось на две части несерьезной перегородкой. Рыбак жил в правой части. В левой наличествовал сундук в одном углу и копна сена в другом. На сундуке спала, ругаясь во сне последними словами, Светланка. На сене располагались Дир и массивная молодая женщина, возможно это и была его жена. В четвертом углу дремал, присев к стене, какой-то сморчок.

– Сверд! – крикнул Хелье. – Мне нужен сверд! И сапоги, – добавил он, посмотрев на свои расцарапанные грязные ноги. – Быстрее, Дир! За мной погоня.

Дир, несмотря на медлительность в формировании мысли, отлично понял ситуацию. В один миг он был на ногах, со свердом в руке.

– Сколько их? – спросил он сипло, голосом только что проснувшегося человека.

– Трое. Не в них дело!

– А в чем?

– Евлампиев Крог! Там человек десять. Евлампия в опасности.

– Ага, – сообразил Дир. – Эта… Смахни Светланку с сундука. Выбери себе сапоги по размеру, и порты, и сверд по руке, там их четыре. А я пока займусь погоней. Трое, говоришь?

– Да.

– Не церемонься со Светланкой.

Видя Хелье в нерешительности, Дир шагнул к сундуку сам и действительно смел с него мрачно смотрящую на происходящее Светланку. Она выругалась длинно и замысловато. Дир поднял крышку. В этот момент в сенях застучали подошвы сапог.

– Эгей, добры молодцы, – обратился Дир к вбегающим. – В гости ходят, когда зовут.

– Ты нам не нужен, – заверил его один из преследователей. – Нам нужен вот этот, который без портков.

– Я не о нужности говорю, – ответил Дир наставительно, – а о вежливости. Бросайте топоры, люди добрые.

– Нам нужен он! – злобно выкрикнул преследователь.

– Мне тоже, – ответил Дир. – Бросайте топоры, а то ведь, заметь, плохо вам будет.

В сундуке действительно лежали четыре клинка, в специальном отсеке. Хелье взял один, наугад, и вытащил из ножен.

– Оденься сперва, – заметил Дир. – И женскую рубаху сними. Так вы бросите топоры или нет, хорла? – спросил он, слегка повышая голос, и, не давая преследователям времени ответить, пожал плечами и двинулся на них. Один из преследователей замахнулся топором, но тут сморчок, еще минуту назад недвижно сидевший в углу, схватил его сзади за руку и сбил с ног неожиданно сильным ударом в затылок.

– Годрик, не вмешивайся, – велел Дир недовольно. – Холопья обнаглели, – пожаловался он одновременно облачающемуся в порты Хелье и двум оставшимся стоять преследователям. – Суются без спросу, действуют без приказа.

Он махнул свердом над головами преследователей. Те присели, втянули головы в плечи, и выронили топоры.

– Дружка своего с собой заберите, – распорядился Дир. – Быстрее. Я в раздражении, только что проснулся, в пузе пусто.

Один из ополченцев все понял и кинулся к лежачему. Второй замешкался, и Дир пнул его ногой. Ополченец мотнулся в сторону локтей на пять и упал, подвывая. Теперь он тоже все понял и, вскочив, взялся за ноги лежащего. Первый ополченец подхватил поверженного под мышки.

– Правильно, – сказал Дир. – И вот что. Ежели я вас еще раз увижу, все равно где, вы пожалеете, что на свет родились. И родная мать вас назад принять не захочет после того, что я с вами сделаю. Вон отсюда.

Двое поспешно вышли, транспортируя третьего.

– Подожди надевать сапоги, – сказал Дир. – Эй! Хелье! Подожди, тебе говорят. У тебя вон ноги в кровище. Годрик, кувшин и перевязку.

Годрик выскочил из хибарки и тут же вернулся с указанным.

– Сапоги мои тебе не пойдут, – отметил Дир. – Великоваты. – Он оглянулся, критически оглядел ноги большой женщины, а затем ноги Хелье.

– Надень анхвисины сапожки, – резюмировал он.

Хелье затянул гашник, надел чистую рубаху Дира, доходящую ему до пят, развязал гашник, подтянул рубаху, затянул гашник, и сказал:

– Нет.

– Мои тебе велики.

– А годриковы?

– До чего тупой народ – шведы. Или кто ты там. Кто такой Годрик, по-твоему?

– Не знаю.

– Холоп он. Холоп, да к тому же из варваров. В саксонских землях родился. Благородному воину холоповы сапоги носить не след.

– А женские можно?

– А женские можно, если умеешь за себя постоять. Я вот хоть с ног до головы в женское оденусь – кто посмеет надо мной смеяться?

Хелье понял, что Дир прав. Над Диром смеяться никто бы не посмел.

Годрик вымыл ему ноги, наложил на ссадины листья подорожника, и обмотал сверху льняной перевязкой. Несмотря даже на перевязку, сапожки Анхвисы оказались велики. Но не слишком.

– Ничего, – заверил его Дир. – Купим потом новые.

– Спасибо, – Хелье кивнул Диру. – Ну, я пошел.

– Куда?

– Бить этих гадов.

– Каких гадов?

– Я ж тебе сказал! Евлампиев Крог. Они там бесчинствуют, варангов ищут, так с Евлампией могут чего дурное сотворить.

Он не стал объяснять подробнее.

– Ага, – рассудил Дир. – Что ж, пойдем, посмотрим.

– Ты не ходи.

– Нет уж. Я ж сказал, что я твой должник. Куда ты, туда и я. Что ж ты думаешь, я так пошутил, что ли?

– Хорошо, – согласился Хелье. – Только быстро. Бегом. Хорошо?

– Ладно. – Дир обернулся к Годрику, одновременно пристегивая сленгкаппу. – Ежели кто сунется, убивай не жалея. Надоел мне Новгород. Рад, что уезжаем. Тоже мне, нашли где город построить. Холодно, сыро. Еще б на Неве построили. Дураки. И то сказать – печенег кудлатый на печенеге, славяне только по названию. Славян тут почти не осталось.

Хелье не стал оспаривать эту демографическую гипотезу – времени не было.

Вдвоем они побежали по хувудвагу к Новгороду. Дир несколько раз останавливался, чтобы перевести дыхание, и махал рукой – беги мол, я догоню – и действительно догонял Хелье, бегущего не очень быстро из-за боли в поврежденных ступнях.

Над Евлампиевым Крогом поднимался дым.

Две дюжины завсегдатаев толпились на улице, перебрасываясь бессмысленными фразами. Хелье заприметил у забора сгорбленную, содрогающуюся фигуру. Подбежав, он тронул Гречина за плечо. Гречин обернулся. Он не стал ничего говорить, а Хелье не стал спрашивать.

Пожар явно не собирались тушить. Какой-то малый стоял возле калитки, жуя пряник, и тупо смотрел на огонь, охвативший правую часть крога и соломенную крышу пристройки. Рядом с малым помещалось ведро с водой. Возможно, он собирался тушить пожар вместе со всеми. Хелье выхватил из руки малого тряпичный мешок и вывалил пряники на землю.

– Эй, ты! – тупо удивился парень.

Хелье макнул мешок в ведро, прижал мокрую ткань к лицу, и ринулся в дом. Он не ждал, что Дир последует за ним. Дир последовал, макнув в то же ведро край сленгкаппы.

Пробираясь сквозь месиво огня, гари и дыма, со свердом в руке, Хелье не думал ни о чем, не предполагал ничего, и не надеялся ни на что. Было очень жарко, дышать было трудно, и следовало остерегаться, маневрировать, и рисковать. Дверь в пристройку оказалась сорванной с петель. В проходе ничего не было видно из-за дыма. Хелье выскочил обратно в крог, чуть не столкнувшись со следующим за ним Диром, вдохнул, и, сдерживая дыхание, вернулся в проход и, полагаясь на память и подсознание, направился, зажмурившись, к хозяйкиной спальне.

В спальне оказалось неожиданно светло и ясно. Горела пока только кровать – на нее бросили зажженный ховрег – да занялась часть крыши со стороны крога. Посередине спальни, на полу, повернувшись на бок, свернувшись в клубок, отбросив одну пухлую руку в сторону, мирно спала Евлампия.

Женюсь, подумал Хелье, бросая сверд и кидаясь к ней.

Он понимал, что безумен, но не хотел правды. Он сознавал, что вина его велика, но знал, что он не единственный, кто в ответе. Он отдавал себе отчет, что никто на этой грешной земле, будучи знакомым со всеми деталями сложившейся ситуации, не сочтет его виновным – кроме него самого и, наверное, Создателя.

Евлампия не спала. Евлампии здесь больше не было. Было лишь тело, безжизненное и бесполезное, неподатливое, чужое. Кровь сгустилась и запеклась поверх совсем небольшой раны под левой лопаткой, раны, нанесенной одним точным движением, направляющим тонкое лезвие. Лицо трудно было узнать – настолько оно было разбитое, заплывшее, с приподнятой расплющенной верхней губой и выбитыми зубами.

Спальня Евлампии словно ждала прихода Хелье, словно желала ему показать, что именно здесь произошло. Теперь, когда он все это увидел, пламя охватило крышу, поползло по стенам, заискрилось. Хелье не очень сопротивлялся, когда Дир, схватив за шиворот и за руку, вытолкнул его в окно. Хелье упал на склон, покатился вниз, остановился, сел. Дир выбрался за ним, прихватив брошенный Хелье сверд.

Некоторое время они шли вдоль самого берега – шел, в основном, Дир, волоча и подталкивая Хелье и тихо ругаясь, проклиная, почему-то, опять же печенегов кудлатых. Какие печенеги, думал Хелье, что он плетет. В конце концов Хелье взял себя в руки и даже огрызнулся на Дира, когда тот в очередной раз собрался его подтолкнуть. Хелье забрал у него сверд.

– Проклятое место, – определил Дир когда они подходили к рыбацкой халупе. – Все у них не так, всегда у них «свой путь», самомнение на двух телегах не увезти – он у них Великий, их Новгород, видите ли. Куча сараев с кастрюлей вместо вечевого колокола, а туда же – великий! Годрик! Эй, Годрик! Налей нам пива, что ли.