Текст книги "Кольцо Уракары"

Автор книги: Владимир Михайлов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 31 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

– И пахнет от них – просто ужас как, – завершил он свои сетования. – А у вас там – как?

Я слушал его внимательно, в мыслях накладывая его болтовню на все более прояснявшуюся для меня схему его образа.

– Ну, – заверил я его, укладываясь в компенсатор, – Топси – мирок хоть куда.

– Веселая, значит, планетка, – сказал он, завидуя.

– Да, – согласился я. – Всем планетам планета.

Топси и в самом деле была планетой незаурядной. И в этом большую роль играла ее специализация.

Чтобы разобраться в этом, следует, наверное, обратиться к истории. А именно – к весьма бурной, хотя и кратковременной, поре Исхода.

Она началась почти сразу после того, как возможность вневременного (читай – мгновенного) перемещения в пространстве на любое расстояние из области отвлеченной теории перешла в категорию дел, практически разрешимых. Как и большинство открытий и изобретений, вневремянка появилась на свет именно тогда, когда потребность Теллуса – в то время единственной обитаемой планеты, тешенной и перенаселенной – в чем-то подобном дожгла своего пика.

Планета к тому времени была уже высосана и загажена немыслимого предела. Хотя и неравномерно. Но она не могла более прокормить девять миллиардов своего населения. Именно на этом рубеже удалось путем неимоверных усилий и крутых, нередко просто жестоких мер уравновесить число ее жителей. Уменьшить это количество не удалось ни кнутом, ни пряником. Тем более потому, что процесс был противоречивым: жизнь каждого человека становилась все продолжительнее, и гуманистические традиции не позволяли отказаться от этого. Сокращать же рождаемость можно было лишь до определенного предела, иначе Теллус в скором будущем превратился бы в мир пусть и здоровых и жизнерадостных, но все же стариков и старух. Это неизбежно отозвалось бы на качестве развития – всего того, что принято называть прогрессом: даже при завидном здоровье с годами люди начинают думать и действовать все более консервативно. А известно, что остановка в развитии означает начало деградации – и человека, и общества в целом. Но даже не деградацией, а просто гибелью угрожало истощение недр, потепление климата, уменьшение содержания кислорода в атмосфере и пригодной для питья пресной воды в водоемах. Все это было прямым следствием непрекращавшегося развития промышленности, отказаться от которого общество не могло, отлично сознавая все связанные с ним опасности, подобно тому, как наркоман не может отказаться от своего зелья, хотя в минуты просветления прекрасно понимает, какими будут последствия.

Давно уже было понятно: единственный выход следовало искать в массовой эмиграции на планеты, которых в ближайших областях Галактики было к тому времени исследовано (дистанционно, разумеется) немалое количество. Было ясно, однако, что при помощи кораблей – пусть даже суперлайнеров – можно вывезти тысячи человек, ну десятки тысяч, а речь шла о сотнях миллионов. Для строительства такого флота, какой мог хотя бы приблизиться к званным цифрам, у Теллуса не было ни материалов, ни энергии, ни времени: всего этого нужно было на один-два порядка больше, чем можно было мобилизовать даже путем полного отказа от всякого иного производства.

Зная это, понимаешь, каким прекрасным выходом явилось возникновение вневременного транспорта.

История его создания была достаточно тривиальной. Теория вневременных перемещений разрабатывалась хронофизиками нескольких государств. Начало тому было положено примерно в одно и то же время и (как и следовало ожидать) в сверхсекретных лабораториях военных ведомств. Первоначально принцип Гусева-Шмидта (не следует думать, что эти ученые работали совместно, нет, они разрабатывали свои теории независимо друг от друга, и, как ни странно, Гусев – в Арме, Шмидт же – в Рутении) – итак, принцип этот прежде прочего был приспособлен для разработки нового сверхоружия – «Мгновенной бомбы». Преимущество ее перед любым другим средством массового уничтожения было заранее ясно: такая бомба не нуждалась ни в средствах транспортировки, ни во времени, потребном для доставки ее к цели; следовательно, ее невозможно было перехватить в дороге. Разработка шла, разумеется, в глубокой тайне, но лозунг полной невозможности большой войны при наличии такого, в полном смысле слова абсолютного оружия просочился на информационную поверхность еще задолго до того, как в СМИ появились первые смутные сообщения об испытаниях чего-то такого. Испытания проводились обеими державами глубоко в недрах, в тридцатикилометровых шахтах, и привели к относительно небольшим (два-три балла) землетрясениям в ближайших сейсмически неустойчивых районах. Теория превратилась в практику.

После завершения этих работ события развивались по обычному шаблону: военная технология начала не быстро, но уверенно прорастать в гражданскую. Сначала – в приземельский транспорт, потом, по мере совершенствования и удешевления, – в наземный (именно так, а не в обратном порядке). Прошло еще некоторое время – и случилось неизбежное: сразу многие сообразили, что основное достоинство принципа Гусева-Шмидта, а именно возможность обходиться без заранее устанавливаемых приемных устройств создает прекрасные предпосылки для использования новой технологии в глубоком космосе. Чтобы попасть в нужную точку Галактики, следовало лишь точно прицелиться. Перемещение (предположительно) происходило не в Просторе, какой использовался для прыжков космическими кораблями, а в какой-то другой его разновидности, что практически ставило на ноги теорию множественного пространства, до тех пор также принадлежавшую лишь к гипотезам. Еще несколько лет ушло на разработку аппаратуры точной наводки (пора обильной жатвы для гравиастрономии), после чего и начался массовый исход с родины человечества, которая для большинства становилась теперь лишь родиной исторической.

Первоначально немало палок в колеса нового средства передвижения было вставлено – и еще больше готовилось – могучими фирмами – владельцами космических флотов. Возникшая было сумятица улеглась, однако сама собой после того, как выяснилось, что ВВ-транспорт не всемогущ: новый Простор почему-то категорически отвергал некоторые виды грузов, главным образом – крупные объемы горючих жидкостей и взрывчатых веществ. Они просто оставались на месте. Кроме того, нашлось не так уж мало людей, совершенно не признававших новый транспорт и заявлявших, что для передвижения в космосе будут по-прежнему пользоваться только старыми, привычными кораблями. Что удивительного: в свое время то же самое происходило и с железными дорогами, и с автомобилями – да и с этими же кораблями. Убедившись, что угрозы их процветанию нет, космосудовладельцы успокоились и начали активно готовиться к продолжению своего бизнеса в новых условиях.

Несмотря на то что в разработках ВВ-транспорта участвовало немало крупных фирм и банков, эмиграция регулировалась государствами и в еще большей степени межгосударственными организациями, иными словами – Федерацией, объединявшей к тому времени все три с небольшим сотни стран, существовавших на материнской планете после эпохи дробления. Право использовать транспорт для массового переселения предоставлялось поочередно каждому государству в алфавитном порядке – за исключением так называемой Ведущей группы: тех девяти государств, которые не только вложили в дело куда больше прочих и Денег, и мозгов, и энергии, но и продолжали делать это: вневремянка хотя и не требовала обширных строительных работ (даже одиночная «стартовка» пропускала человека за пять секунд, уходивших на то, чтобы растворить-затворить вход в кабину), но энергии на нее уходили громадные количества, и поставляли ее, естественно, страны с наиболее развитой энергетикой, они же, понятно, обладали и самой передовой наукой, техникой и политическим влиянием, и переселение их жителей и переброска всего, что можно было перебросить при помощи ВВ, шли одновременно и параллельно со всеми остальными. Ничего удивительного, что эта группа поделила между собой наиболее удобные для освоения и перспективные для развития планеты. Впрочем, не пригодных для жизни среди заселяемых небесных тел вообще не было: игра велась честно, и планеты не продавались, Федерация как бы дарила их каждому своему члену, вознося хвалу Провидению за то, что никакой другой разумной жизни, не говоря уже о воинственных цивилизациях, в исследованных областях Галактики до сих пор обнаружено не было, и колонизации миров никто не мешал.

Заселение шло по национально-государственному признаку, если численность перемещающейся нации превышала нижний порог – минимальное количество трудоспособных людей, необходимое для того, чтобы колонисты не одичали и не вымерли, но продолжали бы существовать и развиваться. Если же количество граждан этого порога не достигало – на планету переселялось две или несколько малых стран; территории и границы оговаривались заранее, по соглашению на федеральном уровне. Особых недоразумений по этому поводу ни тогда, ни позже, насколько мне было известно, не возникало.

В результате уже через десяток лет планета Теллус изрядно опустела. Но не вовсе обезлюдела, как можно было бы предположить.

Потому что вовсе не все население жаждало ее покинуть.

Дело было, вероятно, в традициях. Если, допустим, в том же Северном Армаге традицией населения была подвижность, то в Рутении жители оказались тяжелыми на подъем. По древней привычке и многовековому опыту они полагали, что и на сей раз все как-то уладится и утрясется – то ли само собой, то ли власть сделает что-нибудь этакое, то ли просто Господь не попустит. И большинство населявших обширные территории названного государства так и не двинулось с места – за исключением той небольшой части, что, как и всегда, плавала поверху и оттого сплыла по течению.

Сыграло свою роль, разумеется, и то, что Рутения оказалась едва ли не единственным государством, ухитрившимся при всем внешнем легкомыслии и бесхозяйственности сохранить в своих недрах и на поверхности куда больше, чем все прочие. Не следует считать это заслугой населения или правительства; просто уж такой сверхбогатой была эта земля.

Рутения была, конечно, не единственной оставшейся, не приняли участия в Исходе несколько государств Центрального Тригона и мелкие островные страны океанских бассейнов. Они, однако, в жизни материнской планеты почти никакой роли не играли – ни политической, ни экономической.

Политическая же роль Теллуса в Федерации оставалась очень важной. Потому что именно на этой планете продолжало находиться Правительство "О", а также большинство федеральных органов и служб. Они, разумеется, оставались интернациональными и состояли, как и прежде, из представителей всех членов Федерации. Конечно, такое положение утвердилось не сразу: очень сильным было движение за перенос власти на Армаг, продолжавший считаться (и действительно быть) самым богатым и сильным из новых планет. Однако большинство миров Федерации этому воспротивилось, справедливо полагая, что в таком случае – завладев и всей политической мощью, – Армаг окончательно утвердится в роли метрополии, диктующей остальным свои условия на совершенно законных основаниях. Таким образом, Теллус так и остался политическим центром Федерации, между всеми мирами которой формально царило равенство и братство.

Правда, полного равноправия, конечно, не было, как его и никогда не существовало. Неравенство, в частности, сказывалось в том, что так называемое право вторичной колонизации было предоставлено лишь странам пресловутой девятки. Вторичная колонизация означала право освоения и использования в своих интересах новых планет. Девятка своим правом пользовалась, в том числе и Теллус, в этом деле в какой-то мере даже преуспевший более остальных – скорее всего опять-таки согласно древней традиции постоянной территориальной экспансии по всей розе ветров. Именно таким образом в Галактике возникли миры, вскоре получившие название профильных, или специальных. Они не являлись самостоятельными мирами, юридически входя в состав своих, так сказать, учредителей. Такие миры использовались главным образом для развития отраслей промышленности, создававших неудобства для жилых миров, но, кроме них, существовали, например, и миры-курорты, миры-полигоны, миры-ярмарки…

Именно к последним принадлежала и Топси, на которую я сейчас направлялся, устроившись в компенсаторе и настраиваясь на предстоящий прыжок.

Глава 4

Осечка на Топси (девятнадцатый-двадцатый конвенционные дни событий)

Обычно, разместившись в компенсаторе и обождав, пока он не приноровится ко всем особенностям моего тела, я засыпаю и все время прыжка провожу в созерцании приятных картин, не имеющих ничего общего ни с кораблем, ни вообще с Простором, но целиком посвященных Теллусу и тем людям на нем, с которыми мне хотелось бы встретиться еще не один раз. Однако на этот раз о сне пришлось забыть. Предчувствие обещало мне гораздо более активное времяпрепровождение.

Прежде всего – теперь можно стало, находясь в относительной безопасности, спокойно и хладнокровно обдумать и ситуацию, в которой я оказался, и дело, которое мне еще предстояло сделать.

Я попытался разобрать на кусочки и трезво проанализировать ту информацию, которую успел набрать. В этой связи сразу же возникло несколько вопросов.

Я мысленно пролистал все, что успел прочесть и услыхать за последние дни. Много, слишком много оставалось белых пятен. Ну что же: с отсутствием нужных данных я сталкивался, пожалуй, в каждом из дел, какими мне приходилось заниматься. Это стало как бы одним из основных правил игры. Но какие-то выводы можно было сделать и сейчас. Я постарался сосредоточиться, чтобы не упустить ничего важного.

Итак, что же мы имеем? Существует некое дерево. С ним связано некоторое количество открытых вопросов. Росло ли это дерево на Синере и до освоения планеты – или пришло туда с людьми? Если пришло – то где его подлинная родина? Или, быть может, оно продукт биологии, генетики, вернее – генной инженерии? Если второе – чей это был замысел, какова была его цель? Если первое – то каким образом удалось выяснить, что уракара оказывает на людей определенное воздействие, если сами синерианские колонисты его влиянию не подвержены? Далее: как попали семена (или, быть может, ростки) уракары на Тернару? Ветром занести не могло. Кто-то завез случайно – или они были привезены намеренно и высажены именно там, где нашлись подходящие условия для их роста? Нашлись условия – или были созданы? Иными словами: случайность или заговор? Если заговор, то – чей? Целиком и полностью синерианский? Точно утверждать я в этот миг не мог, но помнил, что Синера в подобных делах никогда раньше не была замешана. Кстати, и от перенаселенности, помнится, этот мир не страдал. Следовательно: действительно ли иммиграция на Тернару – синерианская? Или этот мир – только вывеска, своего рода маскировочная завеса, за которой орудует кто-то другой? Если так – кто и с какой целью? Просто ли кому-то оказалось тесно в своих пределах или же дело не в жизненном пространстве, а в каких-то более обширных – и, не исключено, гораздо более опасных планах?

Вопросы росли как грибы после дождя. Ответов пока не было.

Тем не менее я ощутил, что у меня наконец проснулся какой-то свой, личный интерес к этому делу – или, возможно, к делам: интуиция подсказывала, что здесь я налетел, может быть, на айсберг, о подводной части которого пока, за скудостью данных, не мог даже догадываться. Вернее – мог, но не позволил себе. Чрезмерное количество версий, пожалуй, ничем не лучше, чем полное их отсутствие: когда версий нет вовсе – их ищешь, а когда их много – можешь ненароком пропустить единственно верную: она часто выглядит достаточно неправдоподобной.

Самой же неправдоподобной была…

Но сейчас я не позволил себе углубиться в разжевывание этой версии. Не ко времени было. Отметил только: если она хотя бы близка к истине – то просто страшно становится представить…

Ну, может быть, я действительно смогу кое-что сделать в сложившихся обстоятельствах.

Но мне нужно куда больше серьезной информации, чем у меня имеется. Верига, лжепокойник, обещал пополнить ее, но теперь этого уже не сделает. Или?..

Если на Топси мне удастся осуществить задуманное, то следующим местом, куда я направлюсь, будет скорее всего Синера.

Но для начала нужно попасть хотя бы на Топси. Есть люди, которым хотелось бы этому помешать. И они, конечно, не ограничатся отвлеченными пожеланиями. Они уже действуют.

Пока что они (благодаря фокусу с личными кодами) меня потеряли. Но, конечно, уже принялись искать. Широким поиском. На всех входах вневремянки. И на бортах, стартующих с Теллуса.

Корнет, успевший сесть в последнюю минуту. Болтливый паренек. Совершенно вроде бы безвредный.

Но просмотр его сознания показал совсем другую картину.

Человек из Службы власти "О".

Другие преследователи пока отстали. Хотя, может быть, и как раз наоборот. Опередили. Не сопровождают, но ждут.

Корнет меня, естественно, в лицо – в сегодняшнее мое лицо – не знает. Значит, будет проверять. Именно меня. Обоих солдатиков он уже обшарил – все их неглубокое сознание. Я отлично чувствовал, как он это делал. Но когда попробовал войти ко мне, наткнулся на крепкую защиту. У меня просто не было времени построить фантомную картину сознания, и пришлось действовать самым простым образом. Парень – к его чести – не стал пытаться взломать блок; решил, видимо, выждать. Но ясно, что я стал для него серьезным подозреваемым.

Так что с его стороны можно ожидать активных действий в самое ближайшее время. Похоже, он неплохой практик.

Ладно – будем ждать…

Какую-то часть неимоверно растянутого прыжкового времени я спокойно лежал, наблюдая за тем, что происходит – или, вернее, не происходит в каюте, – потому что и на самом деле ничего не происходило. Наблюдать было удобно: выгнутая сундуком крышка компенсатора была прозрачной. Так что я хорошо видел, как дверь каюты распахнулась, вошел корабельный ревизор, чьей задачей было проверить, все ли пассажиры угнездились перед прыжком так, как положено по инструкции, посмотрел сквозь крышку на корнета, потом на меня, остался доволен порядком и вышел. Корабль нырнул в прыжок и уравновесился в Просторе; теперь оставалось лишь ждать, пока он, выждав необходимое время, не совершит выхода в нормальное пространство. Именно в это время, по моим прикидкам, и должно было что-то произойти – если, разумеется, мои ощущения были верными.

Они и на сей раз не подвели.

Как только тело привыкло к странному ощущению, всегда возникающему при выходе из Простора (ты чувствуешь себя как бы стремглав падающим в бесконечной пустоте – и вместе с тем совершенно замершим во времени), я увидел, как крышка второго компенсатора медленно, словно с опаской, начала подниматься, на полдороге замерла – было ясно видно, что корнет уже не лежит, а сидит в своей скорлупе, – потом отворилась до упора, и он вылез. Я наблюдал за ним, чуть приподняв веки, при скудном освещении, какое давал маленький дежурный плафон, мой сосед не мог заметить, что глаза мои не совсем закрыты. Плавно, бесшумно передвигаясь, он пересек каюту (для этого достаточно было двух шагов) и склонился над моей дорожной сумкой, что лежала в зажиме, совершенно беззащитная. Корнет обшарил ее со сноровкой, говорившей о немалой практике; извлекал предмет за предметом, неспешно осматривал и клал на стол, потом лез за следующим. Я, в общем, уже догадался, что ему нужно, знал, что в сумке он этого не найдет, но решил его об это не предупреждать, чтобы не облегчать его задачу. Корнет добрался наконец до лежавшего в самом низу моего оружия: дистанта и того сериала с последними накрутками что я позаимствовал у покойной дамы-стрелка, повертел руках, покачал головой, взял на изготовку и сделал вид, что стреляет. Я все еще сохранял спокойствие: стрелять в этих условиях он не станет, это было совершенно ясно, хотя он мог бы, конечно, попытаться инсценировать самоубийство – если его задачей было, кроме обыска, нейтрализовать меня (я все более укреплялся в мысли, что так оно и было, но решил выжидать до пределов возможного). У меня не осталось сомнений в том, что корнет пришел к очень не благоприятному для меня заключению, и если даже не идентифицировал меня, то все равно решил, что я человек нехороший, опасный: нормальный вояка сдал бы оружие при посадке, чтобы получить его в целости и сохранности после окончания полета, я же этого не сделал. Так что если я и не тот, кого он ищет, то, во всяком случае, могу оказаться пиратом или еще кем-нибудь в этом же роде. Поэтому у него есть право поступить со мною крутенько.

Разумеется, поднять стрельбу он и на самом деле не рискнул; наверное, потому, что времени у него оставалось все меньше, и он это чувствовал – судя по тому, что все чаще поглядывал на часы – десантные, те, что шли и в условиях прыжка. Быстро и аккуратно сложил в сумку все вынутое, не забыл застегнуть ее и вновь закрепить в зажиме и, лишь закончив это, подошел и склонился над моей норой.

Я ритмично дышал, руки лежали на груди. Видимо, зрелище его удовлетворило, но на всякий случай корнет перевел взгляд на панель с приборами, контролировавшими мое состояние, и несколько секунд внимательно изучал их. Похоже, результат его тоже удовлетворил: если верить приборам, я сейчас крепко спал и видел сны. Приборы – существа туповатые, обмануть их при наличии даже небольшого опыта совсем нетрудно. Корнета, видимо, об этом не предупредили. Успокоившись, он нащупал клавишу открывания и нажал ее, другой рукой он придерживал крышку, чтобы она не отскочила рывком. Я лежал по-прежнему неподвижно, меня интересовало, что он собирается со мной сделать. Пассажир, конечно, может умереть в компенсаторе с таким же успехом, как и в любом другом месте, и причина смерти необязательно окажется установленной, чаще всего в таких случаях ссылаются на внезапную остановку сердца. Интересно все же, какую последовательность он выберет: сначала нейтрализовать меня и потом искать – или в противоположном порядке? Первый вариант – спокойнее, но если он и тогда не найдет искомого, то будет совершенно неизвестно – где же его искать, а живой я смогу и потом навести на след. Я постарался легким воздействием на его рефлексы склонить его к первому варианту: так мне было удобнее.

Все пошло как по писаному. Корнет уже держал на изготовку шприц без всяких признаков жидкости в нем: воздушная эмболия – вполне приемлемый в такой обстановке способ. Приподнял мою расслабленную руку, сдвинул рукав вверх – умело, почти неощутимо. Я поймал себя на том, что слишком рискую, растягивая удовольствие, и начал свою контратаку, не пошевелив даже пальцем. Только сильным, хорошо сфокусированным психоэнергетическим лучом, проникающим через любую защиту – кроме немногих ее видов, известных лишь продвинутым.

На миг мне стало даже жалко его, когда я представил, какой удар обрушился сейчас на его бедный мозг, какие незримые молоты заколотили в виски. Лицо его искривилось в гримасе, он выронил шприц, поднял руки к вискам, как бы защищая их от внезапной беды или, может быть, стремясь сжать голову ладонями и тем помешать ей расколоться на множество осколков, именно такое ощущение у него сейчас и возникло. Обо мне он больше не думал, да и вообще рассудок его отключился, работали у него только инстинкты. Он бросился в поисках укрытия к своему компенсатору, захлопнул за собой крышку, скорчился, словно младенец в материнской утробе, но покоя не нашел: боль накатывала на него – волна за волной, и всякий раз его подбрасывало и он кричал – страшно, истошно, всем организмом ощущая свою медленную смерть, страшась ее и не умея противостоять ужасу. Поднимаясь и вылезая из своего гнезда, я следил лишь, чтобы процесс не перешел грань необратимости: мне не нужно было убивать его, а чувству мести я поддаюсь лишь в редких случаях, да и тогда оно остается под моим контролем. От корнета мне нужно было другое.

Подойдя к нему, я поднял крышку. Надо было торопиться: вопли корнета были, конечно, услышаны ревизором, чьей задачей сейчас являлось – следить за состоянием пассажиров все время нашего пребывания в Просторе да и после выхода тоже; каждый компенсатор поэтому имел акустическую связь с постом обслуживания пассажиров. Правда, приступы ужаса, приключавшиеся у пассажиров во время прыжка, не были такой уж редкостью: психика, лишенная привычной среды обитания – нормального Пространства, насыщенного множеством и ведомых, и вовсе пока неизвестных нам полей, – бедная наша психика, бывало, закатывала такие вот концерты. Так что ревизор мог и пренебречь сигналом – если был достаточно опытным специалистом, – и не поспешить к терпящему бедствие, на самом деле лишь кажущееся. Однако если он из молодых – прибежит обязательно. Мне сейчас не хотелось тратить силы на поиски – при помощи тонких тел, конечно – этого члена экипажа и на анализ его мыслей и намерений, проще было поторопиться с моим делом. Так я и поступил.

Сосредоточившись на корнете, я начал понемногу убавлять наведенную на него боль, не ослабляя, однако, ощущения предельного страха: психика парня мне нужна была покорной и восприимчивой. И одновременно занялся воздействием на его рассудок, память и подсознание. Теперь в его мозгу проявлялась и закреплялась, как снимок на пленке, новая картина произошедшего, на самом деле не имеющая с реальными событиями ничего общего. Придя в себя, корнет будет совершенно уверен в том, что задание выполнил, нужное нашел и сохранил, меня же навсегда вывел из игры. Искомую бумагу я тут же изготовил при помощи блокнота, аккуратно сложил и засунул во внутренний карман корнетской куртки, только содержание документа было вовсе не тем, на какое рассчитывали пославшие молодца; я был уже совершенно уверен, что знаю, кто стоит за корнетской спиной. Правда, проверить это мне не удалось в памяти и самого исполнителя, и его мика все, что касалось вышестоящих лиц, было тщательно стерто при помощи знакомого мне метода замедленного возврата, когда как бы уничтоженная информация восстановится сама собой через определенное время – или в заданных конкретных условиях. Мне удалось установить, что парень вспомнит, кому и куда он должен доложить о выполнении задания, не раньше чем на третьи сутки, считая от нынешнего дня. Но мы должны были расстаться уже завтра, а тащиться за ним ради выяснения второстепенной, по сути, детали мне было недосуг. Тем более что, как уже сказано, я и так знал, кто послал его, – или полагал, что знаю.

Убедившись в том, что корнет с его измордованной психикой воспринял все именно так, как следовало, я закончил насылать боль и погрузил его (теперь уже блаженно улыбающегося) в глубокий сон, в котором он должен был еще раз пройти через события, придуманные мною. Убедившись, что с ним все в порядке, я закрыл крышку его компенсатора и вернулся в свой. Мне трудно было удержаться от ехидной усмешки, когда я представил, какая каша заварится в его голове после того, как он, проснувшись, увидит меня здоровеньким – в то время как, по его представлениям, я был уже мертвее мертвого. Но стоит ему покинуть корабль, как всякая двойственность в ощущениях и памяти исчезнет, и он готов будет под присягой утверждать, что благополучно угробил меня, как и следовало. Правда, в документе, который он доставит, будет изложена другая точка зрения; ничего, пусть сторонник опасной игры поломает над этим противоречием свою умную голову.

Так я и уснул в компенсаторе: с удовольствием представляя себе эту сценку. И мне снились приятные сны. Снилось, что я снова вошел в медитацию, общаюсь с тем, кого привык встречать там, и он успокаивает меня, обещая, что все будет хорошо и я вернусь к нормальной жизни, потеряв не так уж много в совершенствовании своего духа, а упущенное наверстаю быстро.

К сожалению, я знал, что это лишь сон.

Топси оказалась и в самом деле веселой планетой. В особенности для меня. Такой веселой – уж дальше некуда.

Большую часть своих тридцати семи лет я провел на Теллусе. Но по роду деятельности приходилось бывать и на Других мирах, иногда весьма отдаленных от прародины.

Они были очень разными, и – если верить историкам – это разнообразие было свойственно им с самого начала освоения. Хотя люди, прилетавшие на них, были, в общем одинаковыми: тип энергичных людей без предрассудков с очень туго закрученной внутренней пружиной; людей, готовых принимать крутые решения и незамедлительно выполнять их. Но часто уже следующее поколение, и уж обязательно – третье становилось по своему характеру совершенно другим, нередко даже – противоположным по отношению к своим отцам или дедам. Почему? Для себя я нашел лишь один ответ: миры влияли на них.

У каждой планеты – свой характер, и люди достаточно быстро перенимают его, потому что иначе им не выжить. Характер планеты определяют и диаметр ее, и гравитация на поверхности, и химический состав, и уровень радиоактивности, и количество энергии, получаемое от светила, и его спектр, и наличие (или отсутствие) больших водных массивов и рек, рельеф, господствующие ветры и течения, флора и фауна, геология коры и мантии, количество и масса спутников, космическое излучение и наличие озона в атмосфере, вид звездного неба – одним словом, все на свете и еще кое-что.

Поэтому разбегание цивилизаций началось сразу же при их возникновении и сегодня стало уже совершенно очевидным фактом, с которым приходилось считаться. Перед посещением любого мира очень полезно бывает познакомиться с его характеристиками. Обычно для этого достаточно заглянуть в популярный ежегодник «Где, Что, Кто». Если же вам нужны какие-то конкретные цифры и факты, придется искать доступ к закрытой информации, это куда сложнее. У меня такой доступ – хотя и не на самом высоком уровне – был, так что еще заблаговременно я мог бы получить нужную справку по любому миру. Но если говорить о Топси, то я и так знал все, или почти все о ней давно и наизусть. Хотя и не стал докладывать об этом Королю пентаклей.

Политически Топси не была независимым государством, но принадлежала к системе Армага – как известно, самого богатого и мощного члена Федерации. Фактически же зависимость выражалась разве что в том, что Топси ежегодно вносила в копилку своей метрополии немалую сумму налогов. Зато федеральные налоги ей платить не приходилось. Это устраивало и Топси, и Армаг. Официальный статуc этого мира был: свободно присоединившаяся территория.

Помимо резко консервативного типа цивилизации, Топси выделялась среди прочих населенных миров самым низким коэффициентом соблюдения Федерального законодательства, и одновременно – наиболее высокой суммой собираемых налогов, а также – для неграждан – легкостью получения разрешений на коммерческую деятельность и практической невозможностью раздобыть лицензию на деятельность производственную. Проще говоря, вы могли там за час решить вопрос об открытии, скажем, супермаркета, но вам и за год не удалось бы продвинуться ни на шаг, если хотели построить фабрику. Столь же сурово был ограничен импорт на Топси механизмов, зато широко распахивались двери перед ввозимой электроникой. Вывозить же в силу отсутствия серьезной промышленности с Топси было вроде бы нечего.