Текст книги "Как будут без нас одиноки вершины"

Автор книги: Владимир Кавуненко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 9 страниц)

Пик Коммунизма

На Памир мы уехали в августе, экспедиция на первенство Союза, сборная команда центрального совета «Спартака». Начали работать, делали разведку. На обратном пути Олег Абалаков прыгает через трещину и подворачивает ногу. Да так, что о восхождении и речи не может быть. Один из сильнейших альпинистов отпал. Нас осталось пятеро. Потом ещё один отвалился. Осталось уже четверо: Володя Шатаев, Юра Пискулов, Саша Воронов и я. Команда из четырёх для пика Коммунизма приемлема, хотя без запаса. Первопрохождение мы оставили в покое, и пошли со стороны Гармо. Вышли на плато. Ледник Гармо настолько в подвижке, что, возвращаясь с забросок, мы не могли найти свою маркировку. На второй, третий день маркировка исчезает совсем. Но это детали.

Поднялись мы на плато. В пещере на 6200, что вырыли ребята из Киева, сидит Ася Клокова, украинская альпинистка. Сидит грустная, её не взяли. Если бы не были заявлены на первенство, мы бы взяли её с собой, но, сам понимаешь, состав группы менять нельзя.

Пещера на 6200 шикарная, украинские альпинисты готовили рекордное массовое восхождение на высшую точку Советского Союза. Шли они со стороны Грузинских ночёвок, из Березовой рощи. Мы в этой пещере переночевали, на следующий день вышли на акклиматизацию и на первом этом выходе у нас «сварился» Саша Воронов. Да так, что нам пришлось спускать его ниже пещеры, в базовый лагерь. Думаю, это просто горняшка, судя по его самочувствию на Мраморном ребре. У него с высотой не особенно... Низковат потолок. Остались мы втроём. Втроём так втроём – вперед!

Не выходя на предвершинный гребень, где-то на 6800 сделали пещеру, переночевали. А там уже и Володя «поплыл», и Пискулов тоже. Горняшка. Высота большая.

– Шатаев в своей книге две главы об этом написал, а ты больно краток: этот «поплыл», да этот.

– Чего тут скажешь? Володя свалился в пещере и доходил, пока я ему в руки пилу не сунул. А как стал снежные кирпичи выпиливать, чтоб загородить от ветра вход в пещеру, так ожил. Я его знаю, не первый год в одной связке. Пискулов предлагал его спускать, а я говорю: «Ты его не знаешь». И Шатаев, сперва на колени, потом на ноги встал. Тут Пискулов забрался в мешок, дышит тяжело, с хрипом. Был момент, был, что говорить... Но год подготовки, семь километров уже внизу, под ногами, я тогда Пискулова встряхнул, и ему пилу в руки – давай работай! И он молодец. Выполз из пещеры. Я заставляли себя и их активно двигаться. У Шатаева в книге, помнишь? Он рассказывал об этом нашем восхождении на пик Коммунизма, что была борьба за активный образ жизни, вплоть до применения нецензурных слов.

– Это еще не самое страшное, наверное. Женя Гиппенрейтер в своей книжке о гипоксии писал, что люди на такой высоте теряют способность адекватно оценивать свои силы и опасность ситуации. Меняется поведение и весь психологический облик человека. Да мы и без всякой теории видели это. Я помню, Лёша Страйков подошёл к ледниковой трещине и начал отстегиваться. «Нашёл, – говорит, – наконец место, что давно искал. В ней и хочу остаться навсегда». Мы его силком тянули. Спустили немного, тогда он пришёл в себя.

– Нам пришлось ещё раз заночевать под самой вершиной, и решили оттуда сходить туда-сюда, налегке. Взяли только тёплые вещи, палатку и мешки не взяли. Но план мы не выполнили, до вершины не дошли, заночевали на гребне. Вырыли какую-то конуру, такую, что с трудом в неё влезли. Ночью Пискулов кричит: «Стой! Кто идёт?!» Я спрашиваю: «Юра, что случилось?» – «Кто-то ходит». Я говорю: «Ты что, больной? Мы на 7100, кто тут может ходить?» А он: «Я слышал, я хорошо слышал, кто-то ходил». А Шатаев, всегда со своей трезвой головой: «Это я стучал ногами, у меня ноги замерзли». До вершины от нашей конуры на 7100 всего 400 метров по вертикали. Встали утром и потихоньку пошли вверх. Поднялись на вершину и в этот же день спустились к пещере на плато. Захожу в пещеру и понимаю, что там не только кто-то есть, а что нас встречают: пахнет яблоками. Свежие яблоки на такой высоте настолько неожиданны, да ещё после горы... Да какой горы! А там, оказывается, группа разведки Моногарова – три человека. Я спросил, где остальные. «Остальные сзади, заночуют, наверное, на 6200».

На спуске встретили колонну с красным флагом, человек 50. Сбоку ползут кинооператоры из альпинистов. Во главе сам Моногаров. Обнялись мы с ним и посоветовал я Володе рассортировать бригаду потому, что такому коллективу никогда не подняться на вершину. «Ты посмотри, – говорю, – видно же людей. Не тот вариант,, чтобы все поднялись». Посоветовал ему отобрать человек десять. А он отвечает: «Нет, пойдем все». Я их разведчикам рекомендовал не ждать никого, делать разведку до вершины. Сказал им, если забросите при этом немного продуктов, будет вам хвала, если нет – гору сделаете.

Так оно и случилось, эти трое поднялись на вершину, а из остальной группы Моногарова, из всей этой компании не взошёл ни один человек.

Мы встретили их на 6500—6600. Спустились в пещеру, встречает нас Ася Клокова, почему-то её опять не взяли. Ася прямо со слезой говорит: «Мне бы хоть на пик Правды сходить, на 6400». Ну, конечно, после пика Коммунизма снова подниматься – тоска зелёная. Я с ней поговорил сначала о женском альпинизме, а потом всё-таки сломал себя и говорю: «Одевайся, поехали!». И вчетвером, Володя, Юра, Ася и я, потопали.

Пик Правды всего-то на 300 метров выше плато. Погода хорошая, посидели на вершине. Смотрю – люди! А это бригада Моногарова идёт на пик Правды. На безрыбье и рак рыба. Но даже сюда всей толпой не поднялись. Массовость не для семитысячников.

Вот так закончилась наша эпопея с восхождением на пик Коммунизма, на высшую точку СССР – 7495 метров.

Памир

*******

Вокруг стоят шеститысячники. По тем временам мало кто замахивался на них, очень сложны все маршруты.

Образовалась команда – сборная солянка, ребята из Москвы, Питера, Украины. Начальник экспедиции у нас Кизель. Старший тренер Филимонов. Оба заслуженные мастера спорта из старшего поколения. Кизель предлагает нам сделать на первенство Союза северную стену. Я думал пройти «телевизор», а они с Филимоновым выбрали менее интересный маршрут. Я отказался от этого восхождения, предложил со вспомогательной группой сходить на несколько непокорённых вершин, высотой чуть ниже 6000 метров. В это время в космос полетел Титов, одну из вершин мы решили назвать пиком Титова, он рядом с пиком Маркса. Подниматься на пик Маркса нам не разрешили, но мы с Вербовым и Родимовым сходили на него по новому маршруту. Нам здорово влетело, я даже получил выговор за нарушение дисциплины. Но зато этот маршрут мы подали на Союз.

Каждая экспедиция интересна по-своему. Мы познавали национальные обычаи. Кизель знал их неплохо, он старый, бывалый памирец, а для нас многое было новым. Приехали к председателю поселкового совета в Джаушангосе. Кизель говорит: «Только не говорите о делах». Мы сидим, молчим.

Нам нужны были ишаки. Председатель ответил, что даст ишаков, сколько нам нужно, но при них будут погонщики и им нужно платить по одному рублю за ишака. Это из Джаушангоса до подножья вершины Маркса и обратно!

Вот такие там обычаи. Восточная неторопливость, надо посидеть. Пить чай и никуда не спешить. Наливают по четверть пиалы, и хозяин следит, чтоб в пиалах всегда был чай. Как только выпьешь, тут же подливает. И так будет подливать до тех пор, пока не перевернешь пиалу вверх дном. Мне все это безумно нравилось, и я решил, что в Москве обязательно буду пить чай из пиалы. Но как-то не пошёл у меня в Москве зелёный чай, видимо, не хватает всей памирской обстановки, азиатского колорита.

Никакого национализма, только дружеские, уважительные отношения. Руку к сердцу с поклоном. Низкий поклон не унижение, а дань уважения и почтения. Откуда теперь взялся национализм не понять.

После 1961 года я ещё четыре раза бывал на Юго-Западном Памире с разных сторон. Очень силен и могуч этот наш Марксистско-ленинский узел. Там нет ни одного маршрута ниже 5 б, много маршрутов 6-й категории. Все они крутые, с отвесами и просто так, с налёта их не пройдёшь. В этом благодатном краю мы проложили шесть маршрутов.

Сроднился я с Памиром и тамошними людьми, что с пограничниками, что с местными таджиками. Невозможно представить, что теперь Памир стал вдруг совсем чужой страной. Сколько там осталось друзей, сколько прожито там и пережито, увидено. У меня сейчас жуткая ностальгия по тем местам, ведь с 58-го года я каждое лето, в среднем по 2—3 месяца, проводил в горах Памира. И всё новые места, новые люди.

Мы всегда уважительно относились к их обычаям и традициям, хотя порой для нас они бывали чуждыми и непонятными. Но мы гости и поэтому уважали хозяев. И они отвечали нам добром, никогда не сделали нам никакой пакости. Я когда приезжал в азиатские горы, то сначала обходил кишлаки, знакомился с аборигенами, общался, беседовал и уж потом приходил к ним с делами. Наши отношения, наша советская психология очень здорово отличались от западных. В Гималаях к шерпам относятся иначе, всё строится на деньгах. У нас такого не было и в помине.

Альпинизм – наше счастье. Прежде всего, он дал нам возможность посмотреть мир, увидеть новых людей, понять их образ жизни. Он обогащал нас.

В 1968 году мы опять ходили в районе «вождей». Сделали пик Энгельса по пути 6-й категории трудности, вошли в тройку призёров на первенстве Союза. Хорошее восхождение. Получили удовлетворение.

– Интересно, Володя, что ты чувствовал на вершинах? Может быть я ошибаюсь, но мне кажется, что существует укоренившийся со времён фон Мекка штамп описания чувств человека на вершине. Будто наступает этакая эйфория, восторг, душа парит. Сердце разрывается от радости и на глазах слёзы. В общем, «на вершине стоял хмельной». Про себя могу сказать, если маршрут сложный, то на вершине я был доволен, что остался цел, что всё прошло хорошо. И думал о спуске. Только внизу, а не на вершине, получал я удовлетворение от пройденного маршрута, испытывал чувство гордости собой. Если же вершина простая, то я на ней всегда был с новичками или со значкистами и тогда смотрел на своих ребят, радовался их реакции и опять думал о спуске. Конечно, полюбуешься открывшейся панорамой, не без этого. Что скажешь?

– На вершине можно радоваться, но это еще не финиш, надо спуститься. Спуск, ты знаешь, всегда опаснее подъема. Расслабляться нельзя.

– Да. Как Лена Мухамедова погибла. Её партнер по связке сказал на спуске: «Всё, Лена, здесь уже делать нечего», и полетел.

– Я всегда, Саша, был внимательным до морены, до травы.

Хороша была экспедиция на Памир в 1977 году. Первенство Союза, команда московского «Спартака». Но мы каждый год вывозили и молодых ребят, наше будущее. Старались одною, двух включать затем в группу. Как раз в том году в нашу команду попали Башкиров и Олег Коровкин.

Я, как одессит, помогал одесским молодым альпинистам спортивно расти. В том году мы включили в нашу команду ещё двух альпинистов – Лёшу Ставницера и Вадима Свиреденко. Таким составом и выехали. Нас очень поддерживал Витя Некрасов, лидер армейского альпинизма, мастер высокого класса, многократный участник первенства. Самая же большая его заслуга в том, что он организатор всего армейского альпинизма. Он был образованным, высоко культурным человеком. Знал о горах всё – историю, географию. С ним бывало всегда интересно, и в Москве, и в горах.

В одной из встреч в Москве он рассказал о районе Лукницкого на Юго-Западном Памире. Предложил заявить, если соберётся сильная команда, пик Лукницкого по северо-западной стене. Стена проблемная. Экспедиция на 30—40 дней. Подъезд сложный, подход с караваном ишаков. Организовали базовый лагерь, и началась обычная повседневная работа по разведке, по наблюдению, по обработке маршрута. Первая заброска, вся группа вышла под стену, взяли верёвки, палатки. Дав ребятам команду уходить вниз, я остался один на ночёвку под стеной. Хотел понаблюдать за стеной, пока они готовятся к выходу. Я уже говорил, что люблю ходить один. Взял метров 100-120 веревки и пошёл под стену. Провесил ее в нижней части маршрута. По тем временам такая работа в одиночку считалась криминалом, и я попросил ребят никому об этом не рассказывать.

Когда я шёл обратно из-под стены, то на крутой морене почувствовал вдруг, что кто-то меня ведёт, кто-то на меня смотрит. Оборачиваюсь, и сзади себя, метрах в 30, вижу снежного барса. Красивая такая кошка, стоит на морене и смотрит на меня. Хорошо вижу его морду, глаза, усы. Видимо, он шёл параллельным со мной курсом, немного позади. Тут я вспомнил «Мцыри» и стал думать, что делать, хватит ледоруба или взять еще камень. Никто никогда не говорил и не писал о нападении барса на человека, кроме Лермонтова: «И в горло я успел воткнуть и там два раза повернуть свое оружье». Не знаю, сколько мы так стояли и смотрели друг на друга. Потом я скосил глаза, чтобы оценить, куда мне отступать, и, не разворачиваясь, сделал шаг назад-вниз. После этого отступления барс взглянул на меня (как мне показалось, с превосходством) и невозмутимо пошёл вверх, в горы. Не забыть, как он спокойно, с достоинством смотрел на меня.

Когда я прибежал в лагерь и начал рассказывать о барсе, Юра Визбор скептически улыбнулся, не поверил. Но через несколько дней наш поварёнок тоже встретил барса. Он охотился на уларов и прибежал в лагерь без ружья, глаза квадратные: «Вы сидите, в карты играете, а там барсы ходят»

Потом, когда мы шли в ущелье под пик Лукницкого, мы увидели на снегу следы барсов. Целой семьи, судя по размерам. Тут уж все поверили нашим рассказам. Появились в горах другие живые существа и они наблюдали за нами, что мы делаем, как живём.

Как я говорил, когда космонавт Титов летал в космосе, мы назвали вершину пиком Титова. Во вспомогательной группе, кроме Визбора, Лёша Лупиков и еще два-три человека, и конечно Аркадий Мартыновский.

Значит, стена пика Лукницкого. В средней части гигантские сосульки, надо их пройти траверсом, иначе нет выхода на стену. Лёд нависает на скалы. Траверс метров 25. Планировали пройти его рано утром, когда скалы под сосульками покрыты льдом. Кошки тут не помогут, срубать его, умаешься. А ждать, пока оттает, тоже нельзя, сплошным потоком будет лить холодная вода. Подошли под сосульки, лёд уже начал оттаивать. Прошёл я метров 15 и у меня начало сводить руки и ноги от переохлаждения. Я спросил, кто хочет работать первым. Ринулся вперед Башкиров. Отработал он блестяще, хотя уже шёл сплошной поток. Вышли мы на скалы мокрыми насквозь. Всю одежду пришлось выжимать.

Я пытаюсь ему подсказать, но он решил все делать сам. И запоролся так, что еле спустился. После этого пошёл Володя Башкиров. Впервые я видел его на маршруте первым и это был высший класс, и по тому, как он шёл, и по тому, как надежно обеспечивал страховку, и по тому, как выбирал маршрут. После этого я понял, что появился в альпинизме новый лидер. К этому времени я уже 17 лет работал тренером в «Спартаке» и за всё время ничего подобного у себя в команде не встречал.

Сразу после восхождения возникло желание сделать что-нибудь ещё, и мы пошли с Володей Башкировым вдвоем на красивую гору, через перевал. Решили назвать вершину «Пиком Восьми». Она выше пятой категории трудности, ближе к «шестёрке». Мы постоянно менялись ведущими, и я ещё раз убедился, уже окончательно, что его работа – это высший класс. Раз он застрял при прохождении карниза лазанием. До этого мне не приходилось смотреть за впереди-идущим. Поверь – это для меня хуже, чем самому идти первым. Я гляжу, он висит на этом карнизе. Подсказывать в таких случаях нет смысла. Висел он минуты две и на руках вышел оттуда. После этого восхождения я с большим удовольствием передал капитанский жезл Башкирову, как капитану спартаковской команды. Володя стал командовать на всех наших восхождениях на первенство Союза, а я уже ходил, как играющий тренер.

В 78-м году я впервые попал в Саяны. Всегда мечтал о новых местах, и практически каждый год мне в этом везло. Приехали в Иркутск и 400 километров по тракту. Был май. У иркутских альпинистов плановые восхождения. Успели мы сходить на пик «Динозавр» третьей категории трудности. Предстояло пройти несколько новых маршрутов и классифицировать их. Они меня пригласили как члена комиссии по аттестации. Высоты небольшие, за 2000 с лишним. Перепады стен 300—400 метров, снежники, ледников практически нет.

Я собирался уже на выход, стоял уже с рюкзаком и тут подбегает ко мне парень и сообщает страшное известие – у меня умер отец.

Естественно, сборы были не долги, собрался за 10 минут. Приехал в Иркутск – Москва не принимает, полетел в Харьков, в Одессу попал с сильным опозданием, думал уже похоронили, и ехал из-за матери. Когда же я добрался до Одессы, отец лежал ещё дома. На что я уже и не надеялся. Звонил по дороге изо всех точек, где был телефон, звонил в Одессу, сообщал о своём местонахождении. И тогда мать решила меня ждать. Успел попрощаться с отцом. Так закончился май и вскоре я уже был на Памире.

Когда мы ехали под пик Лукницкого, с дороги, с Памирского тракта, увидели сказочной красоты вершину. Глаз у нас загорелся. В том углу ещё никто не был, хотя от дороги подход небольшой. Мы отсняли вершину и заявили её на первенство Союза 78-го.

Были сложности с подходом под стену. Ледник разорван, много трещин, поворотов, перегибов. Не сразу начали работу на стене. Здесь Башкиров получил первую свою травму. Обработали мы большую часть стены. На плече вершины у нас ночёвка, абсолютно безопасная. И ночью скатился камень, перекатился через Башкирова и травмировал ему голову. Потеря сознания, сотрясение мозга. Кстати, у Башкирова очень интересно организм реагирует на травмы, он моментально отключается, сознание полностью вырубается. Оказали ему доврачебную помощь (довольно много шло крови) и как только начало светать стали спускаться вниз. Доставили в Хорог, положили в больницу и через день вышли на стену. Володя отлежал в госпитале день и убежал без разрешения. Все его искали, в том числе и пограничники.

Стену мы прошли, и я предложил назвать гору «Пик отцов». Никто не возражал.

– Володя, расскажи, с чего ты начинал в «Спартаке»?

– Начало было сложное. Лидер «Спартака», известный альпинист, заслуженный мастер спорта Абалаков В. М. и ещё ряд «китов»: Кизель В. А., Ануфриков М. И., Аркин Я. Г., Боровиков A. M., Филимонов Л. Н., тоже заслуженные мастера спорта, чемпионы страны. И вдруг, какой-то хохол просто мастер спорта свалился им, как снег на голову. С Абалаковым у меня отношения не сложились, хотя он и включал меня в основной состав на пике Коммунизма по Южной стене, правда, это неудачная попытка 1962 года.

Я активно взялся за работу с молодежью. Задела фактически никакого не было. У Олега Абалакова – 2-й разряд, у Балашова Шуры тоже, у Шатаева Володи – 3-й и т. д. Ходили мы много и через три года команда наша созрела до первенства Союза. Потом пошла вторая заявка, а на третьей я понял, что мы не готовим себе смену. Ходили мы жёстко, с короткой командой, заявлялись на Союз. Я подумал, что наша команда может провалиться, как это было уже с другими. Я стал запрашивать маленькие справки из альплагерей, куда мы ежегодно отправляли 200—300 новичков и разрядников, о перспективных ребятах. Кстати, о Башкирове я узнал именно по такой справке-характеристике из Узункола, где он был по обычной путёвке. По таким же характеристикам я узнал и о Коровкине и о Иванове. Стал обращать на них внимание, следить за их ростом. И когда они выполнили второй разряд, я потихоньку начал включать их в основную команду. Если из трёх-четырёх оставался хотя бы один, то это уже здорово. Вот с помощью такой методы, за время моей работы в «Спартаке», мы подготовили порядка 50 мастеров спорта. Эти люди непосредственно с нами проходили сложные маршруты. Даже когда закончился наш советский альпинизм, ребята эти остались и продолжают наше дело.

Если не растить молодежь, любая команда, какой бы сильной она не считалась, через десять лет прекратит своё существование.

Разные ходили со мной ребята, иногда оригинальные, такие, как Саша Балашов. Этот долго тянул, мы с ним и на пик Коммунизма ходили потом. Лез он хорошо, только воли немножко не хватало. Юмор у него весьма своеобразный. Например, он коверкал слова, бергшрунд он называл «раншлифт». Иногда задавал такие загадки, что вся команда ломала головы, чтобы их разгадать.

Пришёл как-то раз, у него большой фингал под глазом. Я его спрашиваю: «Что, подрался?» «Нет, – говорит, – жена. Ну, прихожу домой под банкой, что-то несу домой. Когда она меня встречает утюгом – это ерунда, я уворачиваюсь, тут она догадалась – пустила в меня пачку пластинок. Что я, жонглёр? Уворачивался, но одна пластинка всё ж зацепила».

Когда подходили к Караколу, выпал град размером с яйцо. Мы успели заскочить под ели. Знаешь тянь-шаньские ели, красавицы, фантастической красоты гигантские стройные ели. Таких больше нигде нет. Шура не успел добежать. А тут паслась кобылица с жеребёнком. Он вытолкнул жеребёнка и залез под кобылицу. Она начинает двигаться и он под ней на четвереньках передвигается. Потом к нам в лагерь пришел 6абай и говорит Шуре: «Кито под кабила сидел?» Никто ничего не понимает, все молчат. «Ты под кабила сидел!» – указывает он на Шуру. «Ты почему жеребёнка выгнал?» Стал его стыдить.

Когда мы возвращались с Каракола, спускались вниз – Мартыновские Аркадий и Юля, Шура и я – началась мерзкая тянь-шаньская погода. Ночь, дождь, мы насквозь промокли. Зашли в какую-то палатку, оказалась ветеринарной. Сидим, не видно ни зги, холод. Аркан вслух мечтает: «Эх, сейчас бы по сто грамм водочки!» Шура кивает головой и говорит: «Были бы деньги». Мартыновский отвечает, что деньги есть, да что толку. «Давай», – говорит Шура и уходит в ночь. Минут через 30—40 возвращается с бутылкой водки и говорит, что на пиво не хватило.

Михаил Хергиани

– 1969 год, год жуткой трагедии для меня. Да, наверное, и для всего советского альпинизма. Гибель Миши Хергиани.

– Чтобы понять это, надо знать, кто такой Михаил Виссарионович Хергиани.

– Ты ведь, Саша, хорошо его знал. Даже книгу о нём написал – «Внизу Сванетия».

– Друзьями были. Я много раз жил в его доме в Местии, почти каждый кавказский сезон приходил туда из Приэльбрусья через перевалы. Один раз даже зимой, с Шалико Маргиани и с Юрой Арутюновым.

Однажды я написал Мише письмо, мол, у тебя теперь есть все титулы и звания, какие существуют в нашем альпинизме, тебя признали альпинистом номер один и ты стал героем. А что дальше? Давай сядем на коней и объедем всю Верхнюю Сванетию. Изучим ее и напишем о ней книгу. И тут же получил ответ от Миши, который я храню.

«Здравствуй, дорогой брат Саша! Ты задумал хорошее дело. Правильно. В спорте всё сделано. Мне надо только снять с Победы и похоронить в Сванетии Илико, больше мне ничего не нужно. На этот год планируется совместное франко-советское восхождение на пик Коммунизма и восхождение сванов на Ушбу. Но как только ты скажешь, что нам пора садиться на коней, я брошу всё и прилечу в Местию».

Мы с ним верхом объехали все селения Верхней Сванетии, побывали в их таинственных, за тремя замками, древних церквах, куда никто не мог проникнуть, кроме него, ибо там хранились бесценные исторические реликвии X—XI веков. Он так любил свою малую Родину, свою историю, свои иной раз удивляющие обычаи, сванские песни, что тбилисские грузины считали его, а заодно и меня, сванским националистом. И всё это происходило за год до его гибели.

– А я, Саша, знал его по связке, как гениального скалолаза, как самого лучшего партнёра и друга. Ходить с ним было одно удовольствие. Но в тот год мы с ним оказались в разных связках.

В тот год в Италию выезжала сборная команда Советского Союза, в неё включили Славу Романова, Олега Космачёва, Мишу Хергиани, Славу Онищенко и меня. Возглавлял нашу команду Михаил Иванович Ануфриков. В июне выехали в Италию, приехали в Доломиты, всё нормально. Сделали всем «скопом» тренировочное восхождение «Тур Венеция», что-то около 5-й категории трудности. У нас была идея пройти стену Чеветы, одну из самых сложных и самых длинных стен не только в Доломитах, но и вообще в Альпах. Её протяжённость более 2000 метров. К ней мы и готовились.

Для этого наметили пройти стены слева и справа от Чеветы, чтобы детально её изучить. Справа по стене Суальто (5-й категории трудности) идут Миша Хергиани и Слава Онищенко, мы с Олегом Космачёвым левее делали стену Вольграндо, шестой категории. Михаил Иванович и Слава Романов ходили внизу с биноклем, смотрели, как две двойки работают.

Когда мы подходили под маршрут, встретили итальянских горных стрелков, у них шли маневры. Прекрасные ребята, поговорили, посмеялись, они нам пожелали удачи, и мы с Олегом ушли. Я шёл тяжеловато. Там карнизы, нависания, как положено на «шестёрке». Когда поднялись на вершину, Олег говорит: «Слава Богу, я переживал». Я ему ответил, что мы еще спуститься должны. Но спуск там обработан, проблем нет. Доломиты много народа посещает, и на простых маршрутах набиты крючья, есть лестницы и перила. Я спросил у Олега, чего он переживал, а он говорит, шнурки порвались на ботинках. Так было, когда на Чатыне погиб Мышляев.

Помнишь 1963 год, землетрясение? Мышляев и его команда, кроме Бажукова и Космачёва, погибли. Когда Олег с Бажуковым вышли на карниз, у него порвался шнурок. И потом, когда у него рвались шнурки, случались катастрофы. Я ему сказал, чтобы не «каркал».

Спустились вниз, подошли к альпийским стрелкам и видим, они ведут себя странно, на нас не смотрят. Подходит командир, снимает шапку и говорит: «У вас катастрофа, погиб ваш приятель».

Минут через пятнадцать подошли к Михаилу Ивановичу Ануфрикову и он рассказывает, – выходим мы из хижины, подходим под маршрут, Слава Романов поднимает бинокль и говорит: «Миша сорвался!» Ануфриков отвечает, что не может того быть, Миша не срывается. А Слава весь полет Миши ведёт биноклем, 300—400 метров отвесного падения, потом полка и дальше он уходит до земли. Когда подошли, можешь себе представить, что там осталось от Миши!

– Говорили, он летел со скалой, скала отвалилась.

– Кто знает, что там было?!

– Слава Онищенко так рассказывал: эту стену они выбрали ещё и потому, что первовосходителями оыли французы Леванос и Габриэль. А погибшего в горах дядю Миши звали тоже Габриэль. Хоть имя, не фамилия, но всё равно Миша захотел сделать это восхождение в память дяди

Маршрут этот за всю историю альпинизма прошли всего три раза, они были четвёртыми. Поскольку Миша был в скальных туфлях, а Слава в вибраме, в начале маршрута, на «бараньих лбах» первым шёл Слава. Дальше и до конца, как всегда, первым – Миша. Прошли уже 500 метров, оставалось 200. Место такое: большая нависающая скала откидывает. Слава забил крюк, сделал самостраховку. Миша пошёл траверсом налево. Уходя, что-то напевал. Когда уходил за перегиб, Слава успел «щёлкнуть» его своим фотоаппаратом. Но вышла только половина его тела, другая скрылась уже за скалой. Последняя фотография Миши, уходящего Миши. Слава его не видит, верёвка к Мише идет. Всё медленнее и медленнее. И тут вдруг раздаётся грохот, летят камни и с ними Миша. Он пролетел мимо Славы, сжавшись в комок, сгруппировавшись, ногами вниз. Слава видел только, как он дважды коснулся стены и исчез в пропасти. Пятьсот метров отвесного падения. Московский университет на Ленинских горах столько метров. А здесь четыре таких университета. Слава говорил, что в первый момент ему захотелось отвязаться и броситься вниз. Но это прошло. С обрывком веревки никуда не уйдёшь на стене. Оставалось только ждать. Ребята снизу кричали, он ответил, что жив. Стоять Слава мог только на одной ноге, для другой места не было. То на одной постоит, то на другой. А простоять так ему пришлось 26 часов, пока не сняли его через вершину. При этом шёл снег с ветром и было холодно.

– Слава не почувствовал рывка. У него верёвка была в руках, а рывка он не почувствовал. Поэтому, я думаю, верёвку срезало, перебило острым камнем, и сбило Мишу. Я тоже считаю, что Миша сорваться не мог. Тем более уже предвершинный гребень. На таком несложном участке я не допускаю срыва, поскольку он ходил, как бог. Видимо, солнышко пригрело и пошли камни. Ещё июнь, снега немного, летом в тех местах его вообще нет. И, видно, Мишу сбило камнями.

Я жил с Мишей в одной комнате, мы были в теплых, близких отношениях. Он очень детей любил, любил нашего Игоря. У самого Миши брак был по их обычаю запланирован ещё с пелёнок, и детей у них не получилось по какой-то причине. Я думаю, по женской линии. Он сказал, что будет расторгать брак, очень хочет сына. Знал, в Сванетии его за это осудят, у них не принято разводиться, возникают обиды родовые.

Миша не любил давать интервью. Перед выходом на восхождение в Италии к нам завалились корреспонденты, захотели нас поснимать на скалах. Мы вышли в спортивной форме, в скальных туфлях, они нас поснимали для телепередачи. Последняя его видеозапись. Но где теперь её достать?! После срыва Миши мы сидели всю ночь и пили, вспоминали его. Там были альпинисты Америки, они отказались от своего восхождения и сидели с нами. Я тогда закурил. И потом три года не мог бросить. Пили мы много, и никто не пьянел.

– Куда положили Мишу?

– Сразу привезли цинк, там это быстро. Хотели похоронить его в Тбилиси, у них есть место для захоронения великих людей, но сваны увезли его в Местию.

– Большая потеря.

– Не то слово, Саша!

– На похороны Миши я не попал. Был на Тянь-Шане. Вся Верхняя Сванетия в трауре сидела за одним столом, а стол этот чуть ли не с километр.

Слава Онищенко сопровождал гроб с Мишей. Ночью в доме Хергиани отец – Виссарион и дядя Максим вскрыли цинковый гроб, чтобы убедиться в том, что Миша погиб на восхождении. Сваны такой народ... Пошёл слух, будто Мишу убили, ведь все там уверены, что Миша не может сорваться. Вскрыли и увидели грудную обвязку, кусок веревки, карабин... Стало ясно, погиб на восхождении. Не знаю, так ли (только Слава может подтвердить), но мне говорили, что утром они сказали ему: «Твоё счастье. Если бы узнали, что Мишу убили, тебе бы отсюда живым не уехать».

Ты верно, Володя, говорил, что среди горцев мало бывает альпинистов. Исключение составляют сваны – Иосиф Кахиани, Шалико Маргиани, Джумбер Кахиани... Миша же от всех них отличался не только альпинистским мастерством, но и человеческим талантом, недюжинными способностями. В русскую среду он попал только в 18 лет и очень скоро говорил уже без акцента, а Иосиф, например, так и не научился хорошо говорить по-русски. Миша много читал, всем интересовался, трудолюбиво самообразовывался. В нём был божий дар.