Текст книги "Поход на Царьград"
Автор книги: Владимир Афиногенов
Жанр:
Историческая проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 30 (всего у книги 32 страниц)
– Ничтожное количество по сравнению с русами, ваше святейшество. А если они станут рыскать по всей округе и присоединять к себе монастырских наёмников-славян, сил у русов станет столько, что они Константинополь легко поднимут на копьё[165]165
Это выражение адмирала патриарх использует потом в своей второй проповеди «На нашествие россов», где он говорил, что «город едва… не был поднят на копьё», то есть, взят штурмом.
[Закрыть]… Их лодьи постоянно ходят вдоль городских крепостных стен, и, кажется, архонт Аскольд замышляет новый штурм, видно, как они вяжут лестницы, а его брат Дир рыскает повсюду, как голодный волк…
– Да, Никита, эти варвары свой поход схитрили так, что слух не успел оповестить нас, и мы услышали о них уже тогда, когда увидели их, хотя и разделяли нас столькие страны, судоходные реки и моря, имеющие удобные гавани. Вот так надо воевать, адмирал… А пока нам остаётся уповать на милость Божью и усердно молиться в священном Влахернском храме. И надо посылать гонца за императором.
Рискуя быть схваченным, Михаил III тайно пробрался в свою столицу и, посовещавшись с оставшимися царедворцами, решил вступить с киевскими князьями в переговоры. А тем временем под сводами Влахернского храма беспрерывно звучали молитвы, произносимые патриархом и епископами, постоянно сменявшими на амвоне друг друга.
– Дай, Господи милостивый, и ты, Пресвятая Дева, всех скорбящих утешение.
– Отче с небеси, помилуй нас!…
– Сыне Божий, искупитель, помилуй нас!…
Переговоры закончились подписанием нового «Договора мира и любви» и богатым выкупом, который греки уплатили русам за то, чтобы они сняли осаду Константинополя. Аскольд, Дир и их воеводы всё-таки убедились в невозможности преодоления гигантских стен. В те времена русы ещё не умели штурмовать сильно укреплённые крепости. Они научатся делать это хорошо лишь в двенадцатом веке, с появлением осадных машин.
25 июня на лодьях взметнулись белые паруса с красными солнцами… И русы начали отход от городской стены. Глядя с её высоты, патриарх Фотий произнёс слова как бы для себя, но которые позже узнает весь мир:
– Народ неименитый, но получивший имя со времени похода против нас, достигший блистательной высоты и несметного богатства, – о, какое бедствие, ниспосланное нам от Бога!
Вскоре мореходы Аскольда прибыли благополучно к днепровским вымолам, а вот для пешцев и конных путь к родному Киеву затянулся надолго: Дир решил воевать хазар и двинулся со своим войском к Джурджанийскому морю…
Поход на Царьград
и русско-византийские отношения
ИЗ ПРОПОВЕДЕЙ ПАТРИАРХА ФОТИЯ [166]166
Текст «бесед» Фотия печатается в сокращении по изданию: Е. Л[овягин]. Две беседы святейшего патриарха Константинопольского Фотия по случаю нашествия россов на Константинополь // Христианское чтение. 1882. Сентябрь—октябрь. С.419—443. Перевод Е. Ловягина.
[Закрыть]
Фотий (умер около 891) – один из наиболее выдающихся церковных и политических деятелей Византийской империи. Он занимал патриарший престол в 858—867 и 878—886 годах. Длительный перерыв связан с тем, что в сентябре 867 года, после убийства императора Михаила III его соправителем Василием I Македонянином, Фотий выступил против узурпатора престола. Василий добился отрешения Фотия от сана и ссылки; патриарший престол достался тогда Игнатию, ставленнику римского папы. С именем патриарха Фотия связывают начало разделения Церкви на Западную и Восточную: Фотий последовательно отстаивал независимость Восточной церкви от Рима; на церковном соборе 979—880 годов он добился принятия формулы, осуждавшей заблуждения Западной (Римской) церкви.
Человек исключительной образованности, Фотий оставил после себя много трудов богословского и историко-литературного содержания. К числу последних относятся его проповеди («беседы»), с которыми патриарх обратился к жителям Константинополя по случаю осады города россами в июне 860 года. Первая «беседа» была произнесена в храме Святой Софии во время самой осады, когда падение столицы Империи казалось почти неизбежным; автор рисует апокалипсическую картину гибели Царствующего города («второго Иерусалима», как он называет Константинополь), столицы всего православного мира, под ударами неведомых и страшных «северных варваров». Описывая события, Фотий обильно использует библейские цитаты, готовые штампы. Вполне возможно поэтому, что в его описании осады Константинополя превалируют не столько современные ему реалии, сколько так называемые «общие места», которыми Фотий доказывает свою главную мысль: нашествие варваров есть Божие наказание за совершенные грехи. Возможно, одно из таких «общих мест» – наименование россов «неведомым» народом. Как известно, византийцы столкнулись с русами ещё в первой трети IX века, когда русские рати атаковали их черноморские города Сурож и Амастриду, а посольство от некоего «хакана» (кагана?) россов побывало в Константинополе (838/839 год).
Вторая «беседа» произнесена Фотием тотчас по завершении осады, когда русский флот внезапно отступил от Константинополя. Позднейшие греческие и русские источники (в том числе и «Повесть временных лет») дополняют это свидетельство современника и участника событий, возможно, приукрашивая его: внезапно начавшаяся буря разметала корабли русских, и лишь немногие из них сумели возвратиться домой. Патриарх Фотий ничего не сообщает об этой катастрофе.
Святейшего Фотия, архиепископа
Константинопольского, беседа первая
на нашествие россов
Что это? Что за удар и гнев столь тяжёлый и поразительный? Откуда нашла на нас эта северная и страшная гроза?.. Откуда нахлынуло это варварское, упорное и грозное море, не стебли пшеницы пожинающее и колосья попирающее... – но тела самих людей жалко сокрушающее и весь род наш горестно истребляющее?.. Не предвещает ли страшная кара в настоящем ужасного и неумолимого суда в будущем?.. Посему шум брани и разрушение войны на земле нашей (Иер. 50:22); посему открыл Господь хранилище Своё и взял из него сосуды гнева Своего (Иер. 50:25); посему народ вышел от страны северной, устремляясь как бы на другой Иерусалим[167]167
Здесь и далее Фотий называет «вторым Иерусалимом» Константинополь.
[Закрыть], и племена поднялись от краёв земли, держа лук и копьё; они жестоки и немилосерды; голос их шумит как море; мы услышали весть о них, или лучше, увидели грозный вид их, и руки у нас опустились, скорбь объяла нас и муки, как женщину в родах; не выходите в поле и не ходите по дороге, ибо меч со всех сторон (Иер. 6:22—25)... Город царственный? Кто спасёт тебя и утешит тебя?.. (Плач. 2:13)
И я плачу вместе с вами, если только теперь время плакать и наступившее несчастье не гораздо выше проливания слез; есть, поистине есть выше слез много несчастий, во время которых у страждущего внутренности цепенеют... Не вижу я пользу от слёз; ибо когда пред нашими глазами мечи врагов обагряются кровью наших единоплеменников, а мы, видя это, вместо того, чтобы помочь, бездействуем, не зная, что делать, и проливаем слёзы, какое от этого утешение несчастным?..
Посему излилась на нас ярость Его, и восстал Он на грехи наши, и обратил против нас лицо Своё (Иез. 15:7)... Я вижу, как туча варваров увлажает кровию засохший от грехов город наш. Горе мне, что я дожил до этих несчастий, что мы сделались посмешищем у соседей наших, поруганием и посрамлением у окружающих нас (Пс. 78:4), что неожиданное нашествие варваров не дало молве времени возвестить о нём, дабы можно было бы придумать что-нибудь для безопасности, но в одно и то же время мы и увидели, и услышали, и пострадали, хотя напавшие и отделены были /от нас/ столькими странами и народоначальствами, судоходными реками и беспристаничными морями. Горе мне, что я вижу, как народ грубый и жестокий окружает город и расхищает городские предместия, все истребляет, все губит, нивы, жилища, пастбища, стада, женщин, детей, старцев, юношей, всех поражает мечом, никого не жалея, ничего не щадя; всеобщая гибель! Он как саранча на жатву и как плесень на виноград, или лучше, как зной или тифон или наводнение, или не знаю, что назвать, напал на нашу страну и истребил целые поколения жителей. Ублажаю тех, которые сделались жертвою убийственной и варварской руки, целому что, умерши раньше, они избавились от чувствования несчастий, постигших нас неожиданно; а если бы было чувство у самих этих отшедших, то и они вместе со мною оплакивали бы оставшихся в живых, как эти страдают во всё время, каких преисполнены скорбей и не избавляются от них, как ищут смерти и не находят её. Ибо гораздо лучше однажды умереть, нежели постоянно ожидать смерти и непрестанно скорбеть о страданиях близких и сокрушаться душою.
Где теперь царь христолюбивый[168]168
Император Михаил III (842—867). Росы исключительно удачно выбрали время для нападения на Константинополь: император Михаил вместе с войском покинул столицу, отправившись на войну с арабами. Согласно другим греческим и русским источникам, император успел вернуться в город и, вместе с Фотием, участвовал в отражении неприятеля (см. рассказ «Повести временных лет»). Известие Фотия, современника и участника событий, однако следует признать более достоверным.
[Закрыть]? Где воинства? Где оружия, машины, военные советы и припасы? Не других ли варваров нашествие удалило и привлекло всё это? Царь переносит продолжительные труды за пределами Империи, вместе с ним отправилось переносить труды и войско; а нас изнуряет очевидная гибель и смерть, одних уже постигшая и к другим приближающаяся. Этот скифский и грубый и варварский народ, как бы выползши из самых предместий города, подобно полевому зверю истребляет окрестности его (Пс. 79:14). Кто же будет поборать за нас? Кто противостанет врагам? Всего мы лишены, совсем беспомощны... приди ко мне, плачевнейший из пророков[169]169
«...плачевнейший из пророков...» – Иеремия, которого обильно цитирует патриарх Фотий.
[Закрыть], и оплачь вместе со мною Иерусалим, не тот древний град, матерь одного народа... но /матерь городов/ всей вселенной, какую только озаряет христианская вера, превосходнейший но древности и красоте, по обширности и блистательности, по множеству жителей и великолепию, оплачь со мною этот Иерусалим, ещё не взятый и не низложенный, но уже близкий к тому, чтобы быть взятым и видимо потрясаемый, оплачь со мною этот царственный город, ещё не отведённый в плен, но уже отдавший в плен надежду спасения... О царственный город, какие беды столпились вокруг тебя! И родных детей твоих, и красивые предместия столицы поглощают бездны моря и уста огня и меча, распределяя их между собою по обычаю варваров. О благая надежда многих, какая гроза бедствий и какое множество ужасов, обложив тебя кругом, унизили твою громкую славу! О город, царствующий почти над всею вселенной, какое войско – необученное военному искусству и составленное из рабов, – глумится над тобою, как бы над рабом! О город, украшенный добычами многих народов, какой народ вздумал обратить тебя в свою добычу! О город, воздвигнувший множество памятников победы над врагами Европы и Азии и Ливии[170]170
Ливия – здесь: Африка.
[Закрыть], как теперь простёрла на тебя копьё варварская и низкая рука, поднявшись поставить памятник победы над тобою! Ибо всё идёт у тебя так худо, что непреоборимая сила твоя ниспала до крайнего бессилия, и слабый, уничижённый и бесчеловечный на вид противник пытается на тебе показать силу руки и украситься славным именем...
Того же святейшего Фотия, архиепископа
Константинополя нового Рима, беседа
вторая на нашествие россов
Я уверен, что все сознали... что отяготевшая над нами опасность и грозное нашествие народа постигли нас не от чего иного, как от гнева и негодования Господа Вседержителя... Таким образом и над нами теперь разразилась приключившаяся беда, как явное обличение наших прегрешений. Подлинно, она совершенно не похожа на другие нападения варваров, но и нечаянность нашествия, и необычайная быстрота его, и бесчеловечие варварского племени, и жестокость действий, и свирепость нрава его доказывают, что этот удар, как молния, ниспослан был с неба...
Чем страшнее и ужаснее и неожиданнее нашествие нахлынувшего народа, тем более обличается чрезмерность /наших/ согрешений; и с другой стороны, чем он неименитее, незначительнее и неизвестнее до нашествия на нас, тем большая падает на нас тяжесть посрамления и больший воздвигается памятник бесчестия и тягчайшую боль причиняют удары этого бича. Ибо когда слабейшие и презираемые одолевают по-видимому славных и необоримых по силе, тогда удар бывает нестерпимым, несчаетие становится безотрадным, память о бедствиях становится неизгладимою. Так, мы наказаны нашими беззакониями... те, для которых некогда одна молва о ромеях казалась грозною, подняли оружие против самой державы их и восплескали руками, неистовствуя в надежде взять царственный город, как птичье гнездо. Они разграбили окрестности его и разорили предместия, жестоко поступили с захваченными и дерзновенно расположились вокруг всего этого города, показав такую отвагу и надменность от вашего нерадения, так что жители не смели и смотреть на них прямыми и неробкими глазами, но от чего следовало бы им гораздо мужественнее сражаться с врагами, от того самого ослабевали и падали; убиение единоплеменников их варварами должно было бы произвести справедливый гнев и требовать нанесения такого же возмездия с основательными надеждами на успех, а они, оробевши и струсивши, растерялись, приняв страдание пленённых за собственное пленение, тогда как от них – спасшихся – следовало быть отмщению за подвергшихся несчастию. Ибо как только внезапный страх проник внутрь сердца и эта страсть обратилась в рану, го из сердечной язвы, как из какого источника и начала, поток страха разлился по всему телу и оказались с раслабленными членами все те, которым следовало подумать о войне. Таким образом мы и сделались игрушкой варварского племени и вообразили угрозу его неотвратимою и намерение неосрамляемым и нападение неотразимым...
Народ неименитый, народ несчитаемый /ни за что/, народ, поставляемый наравне с рабами, неизвестный, но получивший имя со времени похода против пас, незначительный, но получивший значение, уничижённый и бедный, но достигший блистательной высоты и несметного богатства, народ, где-то далеко от нас живущий, варварский, кочующий, гордящийся оружием, неожиданный, незамеченный, без военного искусства, так грозно и так быстро нахлынул на наши пределы, как морская волна, и истребил живущих на этой земле, как полевой зверь (Пс. 79:14) траву или тростник или жатву – о какое бедствие ниспослано нам от Бога! – не щадя ни человека, ни скота, не снисходя к немощи женщин, не жалея нежности детей, не уважая седины старцев, не смягчаясь ничем, от чего обыкновенно смягчаются люди, даже дошедшие до свойства зверей, но всякий возраст и пол поражая мечом. Можно было видеть, как младенцы, отторгаемые от сосцов, лишаемы были молока и самой жизни и готовым гробом были для них – увы! – те скалы, об которые они были разбиваемы, а матери жалостно рыдали и были закалаемы вместе с разрываемыми и трепещущими пред смертию младенцами; жалко было слышать, ещё жалостнее было смотреть и гораздо лучше молчать, нежели говорить об этом /варварстве/, заслуженным более совершавшими его, нежели потерпевшими.
Эта свирепость простиралась не только на человеческий род, но жестоко умерщвляла и всех бессловесных животных: волов и лошадей, птиц и прочих, какие только попадались; лежал вол и около него человек, дитя и лошадь получали общую могилу, женщины и птицы обагряли кровию друг друга. Всё было наполнено мёртвыми телами; в реках вода превращалась в кровь; источники и водоёмы одни нельзя было распознать оттого, что вместилища их были завалены мёртвыми телами, от других оставаясь совершенно неясные следы прежнего вида, потому что брошенное в них наполняло остальные их части; мёртвые тела загноили нивы, стеснили дороги; рощи одичали и сделались непроходимыми более от этих трупов, нежели от поростков и запустения; пещеры наполнились ими; горы и холмы, лощины и овраги нисколько не отличались от городских кладбищ. Таких страданий было исполнено это разрушение; так зараза этой войны, несомая на крыльях грехов наших, пролетала всюду, погубляя всё встречавшееся.
Никто не мог бы изобразить словом постигшую нас тогда илиаду бедствий! Кто же, видя это, не признал бы, что на нас излилась до дна та чаша, которую приготовил гнев Господа, воскипевший от наших грехов?.. О как все тогда расстроилось, и город едва, так сказать, не был поднят на копьё! Когда легко бы взять его, а жителям невозможно защищать, то, очевидно, от воли неприятелей зависело – пострадать ему или не пострадать; если же спасение города находилось в руках врагов и сохранение его зависело от их великодушия, то, по моему мнению, ...гораздо хуже было городу не сдаваться, нежели скорее сдаться... Помните ли вы тот трепет и те слёзы и рыдания, которым тогда предавался весь город в крайнем отчаянии? Помните ли ту мрачную и страшную ночь, когда жизнь всех нас готова была закатиться вместе с закатом солнца и свет нашего бытия поглощался глубоким мраком смерти? Помните ли тот час, невыносимо горестный, когда приплыли к нам варварские корабли, дышущие чем-то свирепым, диким и убийственным, – когда морс тихо и безмятежно расстилало хребет свой, доставляя им приятное и вожделенное плавание, а на нас воздымая свирепые волны брани, – когда они проходили пред городом, неся и выставляя пловцов, поднявших мечи и как бы угрожая городу смертию от меча, – когда всякая надежда человеческая оставила здешних людей и город держатся надеждою на единственное прибежище у Бога, – когда трепет и мрак объял умы и слух отверзатся только для одной вести: «варвары уже перелезли чрез стены и город уже взят врагами?» Ибо неожиданность события и нечаянность нашествия как бы заставляла всех воображать и слушать это; обыкновенно эта слабость в особенности бывает у людей и в других таких случаях: чего они слишком боятся, то по необдуманности считают действительным... Поистине тогда был плач и стон и горе (Иезек. 2:10)...
Когда же это совершалось у нас /т.е. раскаяние и т.д./... тогда избавились от несчастия, тогда сподобились отмены окруживших нас бед, тогда мы увидели рассеяние грозы и узрели отступление гнева Господня от нас; ибо мы увидели врагов наших удаляющимися и город, которому угрожало расхищение, избавившимся от разорения, тогда... Когда же? Когда мы, оставшись без всякой защиты и не имея помощи от людей, воодушевлялись на Матерь Слова и Бога нашего, Её просили умолить Сына и умилостивить за грехи наши, Ея дерзновение призывали во спасение, к Ея покрову прибегали как к стене нерушимой, умоляя Её сокрушить дерзость варваров, смирить гордость их, защитить отчаявшийся народ, побороть за собственную Ея паству.
Ея одеяние для отражения осаждающих и ограждения осаждаемых носил со мною весь город, и усердно мы возносили моления и совершали литии[171]171
Лития (по-гречески – усердная молитва) – молебен, совершаемый в притворе храма или (как в данном случае) совсем вне храма с тем, чтобы в нём могли принять участие все верующие.
[Закрыть]; от того по неизреченному человеколюбию, при Матернем дерзновенном ходатайстве, и Бог преклонился, и гнев Его отступил, и помиловал Господь достояние Своё. Поистине эта прелестная риза есть одеяние Матери Божией; она кругом обтекала стены, и неприятели необъяснимым образом показывали тыл; она ограждала город, и ограда неприятелей разрушалась как бы по данному знаку; она облекала его, и неприятели обнажались от той надежды, которою окрылялись. Ибо как только эта девственная риза была обнесена по стене, варвары принялись снимать осаду города, а мы избавились от ожидаемого плена и сподобились неожиданного спасения...
Нечаянно было нашествие врагов, неожиданно совершилось и удаление их; чрезмерно негодование Божие, но неизреченна и милость; невыразим был страх от них, но презренно было и бегство их; в нападении на нас сопутствовал им гнев Божий, но мы сподобились человеколюбия Божия, отвратившего набег их...
ИЗ ЖИТИЯ ПАТРИАРХА ИГНАТИЯ[172]172
Отрывок из Жития печатается в переводе М.В. Левченко (Левченко М.В. Очерки по истории русско-византийских отношений. М., 1956. С. 68).
[Закрыть]
Житие патриарха Игнатия (умер в 877 году) было написано его младшим современником и очевидцем описываемых им событий Никитой Пафлагонским около 880 года. Патриарх Игнатий – ярый противник патриарха Фотия – занимал патриаршью кафедру дважды: в 846—857 и 867—877 годах. В 857 году Игнатий был лишён сана и сослан на остров Теревинф, один из т.н. Принцевых островов в Мраморном море, недалеко от Константинополя; впоследствии Игнатия несколько раз переводили с места на место, но в феврале 860 года вновь вернули на остров Теревинф. где он, в сопровождении своих слуг, поселился в основанном им самим монастыре. Именно здесь опального патриарха и застало нашествие русов, о котором ярко, хотя и кратко, рассказывает Никита Пафлагонский.
* * *
В это время кровопийственный народ скифов, так называемые русские, прибыв по Чёрному морю в Стену[173]173
Стена – пролив Босфор.
[Закрыть] и разграбив все селения и монастыри, опустошил и близко лежащие к Константинополю острова[174]174
Принцевы острова в Мраморном море.
[Закрыть], расхитив все сосуды и имущество, и предавал смерти взятых в плен людей. С варварской жадностью и яростью устремившись на патриаршие монастыри[175]175
Патриархом автор Жития, разумеется, именует Игнатия, лишённого в это время сана.
[Закрыть], они захватили все их достояние; двадцать два верных служителя их были изрублены мечами.
ИЗ «БРЮССЕЛЬСКОЙ ХРОНИКИ»[176]176
Текст печатается по изданию: П. Шрайнер Miscellanea Byzantino-Russica // Византийский временник. Т.52. М., 1991. С.153.
[Закрыть]
«Брюссельская хроника» – условное название, данное историками византийскому компилятивному сочинению, дошедшему до нас в рукописи XIII века. В его состав входит так называемая «Хроника императоров» – перечень императоров, правивших Византией, с некоторыми дополнительными сведениями об их царствовании. «Заметка о Руси», читающаяся в «Хронике императоров», скорее всего составлена вскоре после смерти императора Михаила III, при императоре Василии I.
* * *
Михаил, сын Феофила, со своей матерью Феодорой [царствовал] четыре года, и один – десять лет, и с Василием – один год четыре месяца. В его царствование, 18 июня, в 8-й индикт, в лето 6368, на 5-й год его правления, пришла Русь на 200 кораблях, которая молитвами достославной Богородицы была побеждена христианами и по мере сил поражена и истреблена[177]177
Текст содержит неточность. Вместе со своей матерью, императрицей Феодорой, Михаил III правил не 4 года, а 14 лет (с 842 по 856). Однако год нападения Руси указан достаточно точно: 6368 год от Сотворения мира по принятой в Византии системе счисления соответствует 860 году от Рождества Христова; ото, действительно, 8-й индикт. (Индикт – 15-летний отрезок времени, введённый в Древнем Риме для упорядочения налогообложения: счёт индиктами применялся в Византии). Июнь 6368 (860) года соответствует также 5-му году самостоятельного правления императора Михаила.
[Закрыть].