Текст книги "Аскольдова тризна"

Автор книги: Владимир Афиногенов

4

Присланный из Византии епископ Михаил, всенародно проведший обряд крещения, вывел тем самым киевских первохристиан из пещерных храмов, и те уже не тайно, как прежде, а открыто стали поклоняться своему Богу.

Казалось бы, их стражи с этой поры должны были улетучиться, а страдания исчезнут. Да, покуда в Киеве находился духовный представитель православной церкви. И даже Дир старался отвлечь от себя всякие подозрения и как мог способствовал тому, чтобы язычники и христиане жили хотя бы в видимом мире. Но Кевкамен предупреждал Аскольда:

   – Княже, как только отъедет епископ в Константинополь, язычники, предводимые жрецами, и брат твой поведут себя по отношению к христианам совсем иначе. Они давно запасли на нас остро отточенные ножи. Просто прячут пока под полами одежды...

   – Сам вижу... Но ты читал мне, Христос тоже знал, что он должен претерпеть муки и умереть, и пошёл на это ради спасения людей...

   – Хочешь сказать, княже, что и ты готов надеть на голову терновый венок и также отдать жизнь за новую веру?.. Чтобы христианская вера, и ничья другая, царила во веки веков на земле русов?

   – Да, готов! – не колеблясь отвечал Аскольд.

   – И готов простить всё своим обидчикам?.. И даже пожалеть их?

   – Каких обидчиков ты имеешь в виду?

   – Тех, кто убил твоего сына...

   – Простить?.. Не так просто сие для меня сейчас, Кевкамен... Простить? – переспросил снова князь и, возвысив голос, воскликнул: – Почему они не пожалели Всеслава, сонного зарезав на его ложе?! Не разбудив его и ничего не объяснив ему, закололи, как порося! Нет им пока моего прощения, Кевкамен!

   – Тогда опять прольётся кровь... – не обращаясь к князю, а как бы самому себе раздумчиво сказал грек.

   – Вот что! – начал закипать Аскольд. – Ты не уводи меня своими речами в сторону... Когда разберусь с обидчиками, тогда и будем думать о прощении... А убийство сына я простить не могу! Не могу – и всё...

   – Ну а раз так... Можно лишь утверждать, что причастны к смерти Всеслава брат твой и Сфандра, но докажем Ли мы их вину?.. Ибо это сокрыто пока, как речное дно, от людского глаза, – пытался привести Аскольда к правильному пониманию происходящего Кевкамен.

   – Приходит время, и речное дно обнажается...

   – Сие совершается не скоро, княже, а ты, я вижу, жаждешь быстрого мщения...

   – Поживём – увидим. А ты всё делай так, чтобы епископ пока не мог или не захотел ехать в Константинополь.

   – Княже, можно я тебе как на духу скажу?.. – спросил Аскольда грек.

   – Говори. Чего там?..

   – Вроде бы всем хорош Михаил, но в хмелю блуден... Может, посредством оного отъезд его отдалить?

   – Действуй. Да хитро... Чтоб христиане его в пьяном виде не узрели. На церковную службу пьяным епископа не допускай, сам исполняй её.

   – Хорошо.

   – А тем временем подумаем, как первыми обидчикам удар нанести. Пока же будем обретаться рядом в видимом согласии...

После покушения на жизнь милушки Забавы Аскольд понял, что теперь рындам да и некоторым дружинникам тоже доверять нельзя: их надо сменить. Но кого взять? Не кликнешь же клич по всей Руси Киевской: нужны, мол, старшему князю преданнейшие люди! Приходите – примем! И откликнутся, понаедут, только ведь каждому в душу не заглянешь... За порог потом выйдешь и – прикончат!

И пришла на ум князю хорошая мысль при воспоминании о том, как два года назад с Диром и дружинниками ездили в вотчину Вышатича, что под Киевом: «Во! С Вышатой надо поговорить. У его сына надёжные люди найдутся... И для охраны, и в дружину мою!»

Вспомнил ещё одного человека – Светозара, который всегда служил ему верой и правдой, а теперь их роднило ещё и горе: потеря сыновей. Только воеводу с пограничья это страшное горе вроде бы поменьше гнетёт, утешает его и то, что сын Яромир погиб в битве с врагами за землю свою, а Всеслав непонятно из-за чего. Хотя, если разобраться, виноват в этом и сам отец: не надо было не то что говорить, а даже думать: мол, сына пора в соправители готовить... Вот и сготовил! Вслед за предками.

«Прости меня, сынок... Прости и ты меня, моя первая жена, мать Всеслава, что отправил тебя от себя подале по просьбе Сфандры... Обидел тоже ни за что ни про что!..»

По прошествии нескольких дней Аскольд позвал с вымолов Вышату и, запёршись один на один, долго с ним разговаривал. А поутру велел закладывать возок, в который усадил грека Кевкамена и епископа Михаила. Сам князь верхом в сопровождении Вышаты и части дружинников во главе со старшим Ладомиром выехал за Киев.

Давненько Аскольд никуда не выезжал; приказал двигаться тихо и теперь наслаждался верховой ездой средь полей и лесов.

Утром двадцать второго дня месяца сенозарника[77]77
  Сенозарник – июль.


[Закрыть], когда тронулись, взглянул князь на реку: с детства помнил примету, о которой сказывал не только отец, но и бабушка: если раненько в этот день стелется туман по воде – будет хорошая погода. И точно: словно дымчатой пеленой был окутан Днепр.

Про эту пору месяца ещё говорят, что она страдногрозовая. Загадывают загадки. К примеру, такую: сначала – блеск, за блеском – треск, за треском – плеск. Значит гроза и ливень. Если глухой гром – к тихому дождю; гром гулкий – к ливню. Тоже примета.

И в этот же день во дворах смердов появляются первые спелые огурцы: «Лежат у матки телятки гладки, лежат рядками, зелены сами».

Боже мой, какое сладкое время – детство!

А про сам сенозарник тоже много чего наговорено. И что он месяц прибериха, и что плясала баба, да макушка лета настала. Страда. И будет теперь она продолжаться шесть недель – жнитво и косьба, уборка хлеба и покос. Уже начали траву косить, и ягод на солнечных полянах полным-полно. Любил собирать их маленький князь и бегать босиком по смоченной дождём зелёной траве. А солнца столько, что без огня горит!

На правом берегу Днепра по мере удаления от Киева всё больше и больше попадалось холмов, порой переходящих в небольшие горы. Подножия их густо заросли берёзами, елями, соснами. А над ними возвышались величественные дубы и клёны, где уже обитал хозяин леса медведь. Здесь же на деревьях роились дикие пчёлы. Их бортины находились не только в дуплах, но и на подвязанных бортниками кузовах под могучими ветвями. Аскольд сам когда-то бортничал, ещё до разведения пасеки, и, подвязывая кузова для роя пчёл, приговаривал:

 
Рой, гуди,
В поля иди!
С полей иди,
Медок неси!
 

Вот один из бортников, завидев княжеский поезд, вовремя успел сорвать с головы плоский колпак и упасть лицом в дорожную пыль и таким образом избежать удара по спине плёткой, которую держал в руке едущий впереди старшой дружины.

Поезд спустился с боковушки горы и скоро оказался на равнине. Встретились пастухи, караулившие стада овец. Княжеских всадников бессовестно облаяли сторожевые собаки, они особенно долго бежали за возком и гавкали.

Епископ Михаил, успевший перепить, спал, горлом выводя рулады, и даже громкий собачий лай не разбудил его. Кевкамену захотелось поехать на коне. Ему подали сменную лошадь, оседлали, и он сел на неё. Догнал Аскольда.

   – Не могу там, душно в возке, да ещё отец Михаил храпит. Ужасно!

   – И хорошо, что верхом пожелал ехать... Вольно!

Дорога вывела ещё на одну очень высокую гору, прямо на её вершину, похожую на лысину старца: сверху она оставалась голой до определённой черты, а за этой чертой уже начиналась растительность и шла до самого низа. Для язычников гора была священной, и на её лысой макушке располагались требища – места принесения жертв на горящих кострах и ритуального пира, на котором много пьют, льют и едят.

Когда Кевкамен услышал об этом от князя, он проговорил, указывая на вершину:

   – Бесы там наполняют свои черпала...

Если бы такое сказали на пиру язычникам, то грека сразу бы удавили. Аскольд покосился на рынд, тихо произнёс:

   – Попридержи язык... В охране полно язычников. Ты больше ничего не говори, а я буду объяснять тебе знаки, кои скоро начнут попадаться. Они очень давно тут стоят. На этой горе. Как объяснял мне покойный отец, знаки эти поставлены, когда мои предки поклонялись Сварогу, когда никто из мужей Полянских не мог иметь по нескольку жён, как сейчас, когда «спадеши клещи с небес и начати ковать оружие», когда был сделан первый плуг и когда появились Змиевы валы... Вот как давно это было!

   – Всё, что ты мне называешь, может, я и не понял бы... Но ты мне ранее кое-что об этом говорил. Думаю, мне интересно будет и дальше слушать тебя, княже.

   – Вот и хорошо.

Дорога забиралась всё выше и выше. Лошади, видимо, начали уставать – уже спотыкались на мелких камнях, скатившихся сверху и рассыпанных на пути.

Всадники увидели огороженный зелёным дёрном колодец и решили остановиться возле него, чтобы выпить холодной воды и напоить лошадей.

Грек сходил к возку, подивился тому что ещё не проснулся отец Михаил, а возвращаясь назад, обнаружил в кустах можжевельника два больших валуна, поставленных один на другой. На меньшем верхнем был выбит круг, а в нём – четырёхконечный крест, но похожий на букву X славянского алфавита, придуманного солунскими братьями Константином и Мефодием. На таком же кресте был распят один из двенадцати апостолов Христа – Андрей, посетивший давным-давно, во время своего третьего путешествия, сии места на Днепре. Он водрузил на этих горах крест Господень и предсказал, что здесь «будет самый большой город» и «много церквей будет воздвигнуто здесь по изволению Божьему». И с радостью отметил Кевкамен, что предсказание Андрея начинает сбываться: уже построена первая церковь святого Николая Чудотворца, Божьего Угодника.

«Вот о чём следует сказать Аскольду... Только ладно... Если уж у него появилось желание поведать мне о языческих знаках, пусть рассказывает. Но я в конце беседы, говоря об апостоле Андрее, так всё поверну, что князю совсем станет ясно: крест Господень, а не «поганый крыж» торжествовать будет на днепровских берегах... Во веки веков! Аминь».

И уже сам, как бы заинтересовавшись, спросил:

   – А что означают две перекрещённые черты в круге, которые я только что видел на камне, поставленном на другой? Ответь...

   – Не две перекрещённые черты на камне ты видел, а спицы колеса... Громовой знак. Я уже говорил тебе, что знаки эти относятся ко времени поклонения богу-громовику Сварогу. Вот в его честь и ставились эти камни с высеченными на них крестами в кругах, которые означали круглую молнию. Они в эту пору часто случаются... Мы по дороге, ведущей к самой вершине горы, не поедем, а снова, как в прошлый раз, спустимся по боковой; поднимались же на лысую макушку люди, когда наступало «событие»[78]78
  Слово «со-бытие» ранее обозначало совместное бытие, нахождение людей, общеплеменное сходбище по случаю какого-либо праздника, связанного с яркостью, театральностью языческих представлений; позднее слово «событие» стало употребляться в значении «нечто необычное», «из ряда вон выходящее».


[Закрыть] – праздник бога-громовика... Тогда, идя туда, они видели также вырубленные из камня фигуры медведей и человека, держащего в руках рыбу, на которой тоже был выбит крест в круге... Проходя же мимо медведя, люди бросали в его морду камни, приговаривая: «А вот тебе! Не тревожь нас больше, не пугай скот, не души его... Не то получишь!» Вот поэтому стоят эти фигуры с отбитыми частями. А если бы продолжить восхождение с людьми, то мы увидели бы, что верхняя часть горы опоясана кругом из наваленных валунов шириной в десять локтей, идёт этот круг по той линии, ниже которой не опускаются грозовые тучи, когда они бывают, и как бы отделяет «небесную» часть Священной горы от нижней, «земной». И это то место на горе, где в грозу Сварог соединял небо и землю... И тогда... Не успел Аскольд договорить, как все увидели несущиеся по небу к вершине горы, клубящиеся тёмные тучи, которые гнал возникший сильный ветер. Он раскачивал верхушки столетних дубов и клёнов всё больше и больше, и стало казаться, что стоят не вековечные деревья с могучими кронами, а всего лишь былинки, которые низко пригибались к земле...

Ветер всполошил и животных, обитающих в лесу: с взрослым визжащим выводком пробежала неподалёку дикая свинья, проломился сквозь орешник красивый рогатый олень, оставив позади себя обломанные ветки. Где-то в стороне жутко взревел медведь.

«Господи, страхи-то, страхи!.. Спаси и помилуй! Что там князь говорил, когда камни в морду медведя бросали? «Не тревожь нас больше! Не тревожь...» – перекрестился Кевкамен.

Перекрестился и князь, а в глазах у него появились искорки, словно бесенята запрыгали... Это тоже отметил про себя грек.

Ветер, нагнав на гору тучи, внезапно, как и начался, утих; макушки деревьев перестали раскачиваться и сгибаться. И тёмные тучи остановились, повиснув над горной вершиной: продолжали клубиться, плотно оседать.

   – Глянь, братцы, словно шапку гора на себя надевает! – воскликнул кто-то из воев.

Сравнение было до того метким, что, несмотря на страх, который, кажется, охватил всех, несколько дружинников хихикнули.

Вот гора эту «шапку» из клубящихся облаков надела на себя совсем, да так, что нижние края её пришлись точно по линии каменного вала; теперь вершина горы соединилась с небом и похоже было, что земля и небо стали одним целым...

По поверью тогда сходит на землю бог-громовик, и, чтобы его умилостивить, ему приносят жертвы... Понятно, что к этому времени поспевал урожай, шли проливные дожди и случались сильные грозы, а ливни могли сбить зерно с тугих колосьев.

Кевкамен ждал, что скоро начнётся дождь, но пока лишь на горной вершине молнии начали прочерчивать острыми красными зигзагами тучи, а потом раздались первые раскаты грома, разбудившие наконец-то епископа Михаила. Не на шутку испугавшись громовых ударов и не совсем ещё отойдя от сна, он теперь стоял, подняв скорбное лицо к небу, и часто-часто крестился, повторяя слова молитвы: «Господи, воздвигни силу Твою и прииди во еже спасти ны! Да воскреснет Бог и расточатся врази Его, и да бежит от лица Его ненавидяще Его. Яко исчезает дым, да исчезнут».

Когда громовые раскаты чуть поутихли, отец Михаил стал приходить в себя, повторяя по-гречески:

   – Страна варваров, прости господи! Бесы тут, аки пчёлы, вьются... Уезжать надо!

К епископу подошёл Кевкамен; услышав его слова, усмехнулся: «Ишь, пивной бочонок, в штаны наложил со страху... И подумаешь – всего-то гром! Тебе бы, пузатому пьянице, с моё изведать в этой варварской стране. Да чего уж там! Ради великого дела – Христовой веры – претерпеть всё можно... У меня дух кремнёвый, а у епископа... Ладно... Не все люди одинаковы».

   – Пошли к князю. – Он взял под руку отца Михаила.

Но тут на вершине горы образовалось такое, что привело в крайнее изумление и язычников, и христиан, разом упавших на колени. Одни стали петь гимны Перуну, другие молиться Христу Спасителю.

Молнии, прочертившие клубы тёмных облаков, вдруг как бы собрались в огненный шар размером с человеческую голову, который повисел над вершиной горы какое-то время и... поплыл, заворачивая по пути то в одну сторону, то в другую. Потом начал спускаться. Покружил над деревьями. Снова поднялся и уже с ускорением ринулся вниз. Достиг каменных изваяний медведя и человека с рыбой, встал над ними и двинулся далее. И тут красный шар вдруг остановился над возком, откуда недавно вылез епископ. Как заворожённый, смотрел на сие чудо отец Михаил, а затем, заторопившись, воскликнул:

   – Бог знаменует нас... Господи! Ангел пресветлый!.. – И захлебнулся в молитве. – Похож сошедший с неба ангел на мужа, перепоясанного златом чистым, и тело его аки фарсис, и лице ему аки молнья, и очи ему аки свещи огненные... Слава тебе! Слава и Софье Премудрости Божией, глава у которой молнья тоже...

Шар, поплавав ещё некоторое время над дружинниками, вдруг сорвался с места и улетел куда-то.

   – Вот это есть, отцы, громовой знак с неба, – сказал Аскольд, обращаясь к Кевкамену и епископу Михаилу, – В круге спицы – огненное колесо...

   – Нет, княже, это был огненный ангел, добрый знак от Бога... Тебе, христианину, негоже теперь о поганых знаках думать... – укоряя Аскольда, проговорил Кевкамен. – Ещё апостол Андрей предсказал сошествие Святого Духа на днепровские горы. Так оно и случилось... И церковь первую построили... И ты, князь, помог в этом... Спаси Бог тебя! И землю твою, которую и я полюбил...

Последние слова невольно вырвались из уст грека. Отец Михаил незаметно усмехнулся и полез в возок.

Дождь так и не пошёл. Вершина горы вскоре очистилась от туч и даже облаков, и над ней снова засинело бездонное небо. Солнце опять начало греть огнём.

Лошадей оседлали, дружинники опоясались мечами, а греку подвели коня.

   – Трогай! Трогай! – зычно крикнул Ладомир, так что сойки, тихо летавшие неподалёку, трусливо взметнулись к веткам дубов и клёнов. А полосатые бурундуки резво юркнули в свои норы.

Через некоторое время княжеский поезд спустился на равнину, но это уже было вотчинное поле Яня Вышатича, на котором дней через пять-семь начнётся уборка хлебов.

Вышата, завидев стоящего у дороги смерда, спросил о сыне, дома ли он и как себя чувствует.

   – Хорошо. Меня послал сказать, что давно ждёт вас.

   – А что же ты торчал у дороги как пень и молчал?.. – засмеявшись, спросил Аскольд.

   – Да забоялся я, княже... – узнав Аскольда, вконец растерялся встречающий.

Подъезжая к дому Яня, увидели выстроенные в ряды пиршественные столы, уже заставленные питьём и едою. Здоровенные собаки ходили возле столов и никого пока к ним не подпускали.

У прибывших гостей сразу забрали лошадей выделенные Янем для этого люди, чтобы накормить и вычистить. А пока князь, его рынды и дружинники, а также святой отец умывались и приводили себя в порядок, Вышата, улучив момент, отозвал в сторону сына и спросил:

   – Поможешь Аскольду? Теперь, правда, после крещения имя у него другое.

   – Николай, – улыбнулся Янь.

   – Вижу, разведка твоя работает неплохо... Значит, ты уже знаешь, что на жизнь его жены покушались.

– Не только знаю, но и ведаю кто... Негодяй! И подумать жутко – старший над рындами...

   – Поганое время... Врагов под подолом жены отыскать можно. Когда на свою свадьбу-то позовёшь отца?

   – Пока не присмотрел жену... Погожу...

   – Погожу, погожу... – недовольно пробурчал Вышата. – В твои-то годы и не присмотрел... Зато кумекаю, вон сколько у тебя в услужении теремных девок... Красавицы словно на подбор. Ядрёные, как орехи!

   – Можешь и себе выбрать... На ночь. А понравится – насовсем подарю.

   – Ну и кобёл! На ночь... Это он такое отцу предлагает... Надо же! – понарошку рассердился Вышата. – Ладно... Ты, Янь, сготовь князю очень хороших воев. Боюсь, после гибели сына как бы и с ним что не случилось... Всё к тому идёт.

   – Сделаю. Да, собственно, они готовы! Я могу ему и в войско тоже хороших ратников дать.

   – Если будет в том надобность, я к тебе тогда нарочного отряжу. Пошли, уже пора за столы садиться.

На этот раз пили мало, всё больше закусывали. Не как в прошлый приезд, когда пировали вместе с Диром и его дружиной. Тогда упивались до того, что валились под столы; до самого утра некоторые не могли очухаться, и облизывали им пьяные морды те же собаки, которые гуляли меж столов, заранее никого не подпуская.

Поговорил с сыном Вышаты и сам Аскольд, сидя на пиру с ним рядом, и снова подивился его рассудку: «Вот таких, как Янь, поболе бы ко двору моему, хотя он хорошо служит мне и на своём месте... Счастлив отец, у него сын такой!» Вспомнился свой, убиенный, и светлые глаза князя подёрнулись хмарью, задрожали уголки губ. Понятливый Янь кивнул скоморохам. Те уже, кажется, заскучали без дела и начали вытворять такое – уносите, святые отцы, ноги! Только, пожалуй, способен был на это лишь Кевкамен, ибо отец Михаил сие сделать уже не мог. Отменно захмелев, он держал в руке куриную грудку а потом стал размахивать ею в такт звукам, издаваемым пищалками и сопелками, и подпрыгивать, тряся толстым задом.

«Срамота! – подумал Кевкамен, жуя кусочек постной рыбы. Хотя он и не был пострижен в монахи, но выполнял все их обеты, и больше того – считал, что в своих деяниях он подотчётен только самому Господу Богу. – Как только князь получит верных людей, можно отца Михаила в Константинополь спровадить... А то случится так, что его пребывание в Киеве не токмо в пользу, но и во вред будет... Невоздержан! Ишь снова лакает аки пёс...»

   – Отец Михаил, – грек тронул за плечо епископа, – укорот-то себе дай!.. Не то Фотию пожалуюсь... – Снова подумал: «Так ты же, Кевкамен, Игнагию служил... Аль забыл?! Да ничего не забыл... Игнатию, Фотию... Надо Богу служить! Его Сыну и Святому Духу! Так-то лучше...» – решил про себя, а вслух продолжил укорять: – Думали, что пьёшь немного, а ты эту дрянь хмельную любишь чересчур... Да, чересчур, как говорят язычники.

   – А что сие означает – «чересчур»?

   – Чур – божество здесь такое. Почитают его поганые. А когда чересчур, значит через Бога да к бесу! Вот и ты к бесу всё норовишь!

   – Кто ты такой? – взвизгнул отец Михаил. – Почему мне указуешь?! Да я тебя в пыль разотру, тля!

Аскольд мигнул сидящему рядом с епископом дружиннику, и тот положил свою мощную волосатую руку отцу Михаилу на плечо, слегка надавил:

   – Успокойся, поп. Не лайся!

Епископ уронил на стол руку с куриной грудкой, ткнул в неё свою кудлатую башку и вскоре захрапел. Кевкамен благодарно кивнул князю.

Один из скоморохов захотел подшутить над епископом: приставил к его голове два пустых турьих рога. Но тут уж Аскольд решил, что таким образом не следует издеваться над священнослужителем из Византии (да чего с дурней возьмёшь?! Им бы лишь позубоскалить!), поднялся и дал коленом под зад скомороху. Тот далеко от столов отлетел, и возвратиться сюда до конца пира охальнику больше никто не дал. А то ещё и плетьми отодрали бы!

Пировали до самого вечера; скоморохов попеременно сменяли девичьи хоры. Особенно запомнилась Аскольду одна из исполненных ими песен – величальная.

   – Ай да Янь! – восклицал чуть захмелевший князь, утирая широким рукавом льняной рубахи (одет был по-простому!) выступившие на глаза слёзы. – Угодил ты во всём князю, вовек не забуду!

Помнил Аскольд, как в детстве пела ему бабушка величальную. И как пела! Душу выворачивала наизнанку.

У воеводы тоже сердце от песен заходилось, и очень рад был за сына своего. Всегда чем-нибудь удивить может!

А какие красавицы поют! Нарядные, чистенькие. А голоса-то, голоса! И песня славная!..

Славная от слова «слава», повторяемого в песне постоянно. Поэтому кто-то из скоморохов взял в руки бубен и бил в него после каждого спетого хором этого слова, громким коротким боем как бы вколачивая «славу» в сердце каждого слушающего:

 
Слава нашему богу,
Слава!
Князю нашему на земле Слава!
Чтобы нашему князюшке не стариться,
Слава!
Его золотому платью не изнашиваться,
Слава!
Его добрым коням не изъезживаться,
Слава!
Его верным слугам не измениваться,
Слава!
 

После сих слов песни Аскольд подумал: «В самую цель! Словно стрелы меткого ратника...»

 
Чтобы правда цвела в Руси Киевской,
Слава!
Краше солнца светла,
Слава!
Чтобы князя золота казна,
Слава!
Была ввек полным-полна,
Слава!
Чтобы большому Днепру-батюшке,
Слава!
Слава неслась до моря,
Слава!
Малым речкам до мельницы.
Слава!
А эту песню мы хлебу поем,
Слава!
Хлебу поем, хлебу честь воздаём.
Слава!
Старым людям на потешение,
Слава!
Добрым людям на услащание,
Слава!
 

«Хлебу-то честь воздают, потому как жатва скоро у русов... Говорил же в дороге князь, – промелькнуло в голове у грека. – За душу хватают песней своей молодицы».

Отзвенели слова песни сладкозвучными гусельными струнами, князь Аскольд, растроганный, встал из-за стола, обнял каждую девицу из хора и каждой что-то шептал на ушко. Те, счастливые, зарделись, как маков цвет.

Тут и звёзды на небе высветлились, и кто как мог стал устраиваться на ночлег. Кевкамен приказал постелить ему и отцу Михаилу на стожке сена. Епископа подхватили под руки и, как куль с зерном, плюхнули на стожок; пристроился на сене и грек. Рядом улеглись два дружинника Яня.

Не спалось. Дружинники были почти трезвыми: видать, по приказу князя много не пили. Оружие при себе имели. На всякий случай: ночь впереди.

Звёзды мерцали холодно, глазам становилось больно. И зябко.

За лесом вдруг раздался вой.

   – Это волк... Вот уж вторую ночь жутко воет. Что надо ему?! – сказал один из дружинников.

   – Может статься, потерял волчицу?.. – предположил другой.

   – Должно быть, так.

   – А воет-то как раз за могильными курганами.

   – Верно. Слышь, собираюсь тебе о двух молодых рассказать.

   – Рассказывай.

   – Ну слушай... Давным-давно жили-были в одном селении два друга, вроде нас с тобой... Жили дружно, друг друга за родного брата почитали. Сделали они между собой такой уговор: кто из них станет первый жениться, тому звать своего товарища на свадьбу; жив ли он будет, помрёт ли – всё равно... Через год после того заболел один молодец и помер, а спустя несколько месяцев задумал его друг жениться. Собрался со всем сродством своим и поехал за невестою. Случилось им ехать мимо могильных курганов; вспомнил жених своего друга, вспомнил старый уговор и велел остановить лошадей. «Я, – говорит, – пойду к своему товарищу па курган, попрошу его к себе на свадьбу погулять; он был мне верный друг!»

Пошёл на курган и стал звать: «Друг любезный! Прошу тебя на свадьбу ко мне». Вдруг курган раздался, встал покойник и вымолвил: «Спасибо тебе, брат, что исполнил своё обещание! На радостях взойди ко мне: выпьем с тобой по чаше крепкого мёду». – «Зашёл бы, да поезд стоит, народ дожидается». Покойник отвечает: «Эх, брат, чашу ведь недолго выпить».

Жених спустился вниз; покойник налил ему чашу вина, тот выпил – и прошло целых сто лет. «Пей, дружок, ещё чашу!» Выпил другую – прошло двести лет. «Ну, дружище, выпей и третью да ступай играй свою свадьбу!» Выпил третью чашу – прошло триста лет.

Покойник простился со своим товарищем; яма заровнялась. Жених смотрит: где был могильный курган, там стала пустошь; нет ни дороги, ни сродников, ни лошадей, везде поросла крапива да высокая трава. Побежал в селение – и оно уже не то: избы иные, люди все незнакомые. Пошёл к волхву – и кудесник не тот. Рассказал ему, что и как было. Кудесник по книге стал справляться... Есть такая у жрецов книга – Велесова... И нашёл волхв в книге, что шестьсот лет тому назад был такой случай: в день свадьбы отправился жених на могильный курган к другу и пропал, а невеста его вышла потом замуж за другого...

«Интересно бы поглядеть, что через триста лет будет?.. – подумал грек, тоже выслушав рассказ дружинника. – Знаю, что православная вера, как река без берегов, разольётся по всей земле... Эка, через триста лет! Токмо не знаю, что завтра будет! Что будет?..»