Текст книги "Песни драконов. Любовь и приключения в мире крокодилов и прочих динозавровых родственников"

Автор книги: Владимир Динец

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 7 страниц) [доступный отрывок для чтения: 2 страниц]

Глава 2
Alligator mississippiensis: ночной танец

Флорида, пожалуй, лучшее место в мире для изучения крокодиловых. После почти полного истребления охотниками они были взяты под охрану и быстро восстанавливают численность. В штате с населением около двадцати миллионов человек сейчас живет также свыше миллиона миссисипских аллигаторов, несколько тысяч американских крокодилов и небольшое количество завезенных из Южной Америки очковых кайманов.

Хотя аллигаторы нередко живут в городских прудах и каналах, а крокодилы заплывают на людные пляжи, нападения на людей со смертельным исходом на удивление редки: за последние сто лет от зубов аллигаторов погибло меньше двадцати человек, а от крокодилов – ни одного (хотя тот же вид крокодилов иногда убивает людей в Центральной Америке, где достигает большей длины). Ожидалось, что статистика будет постепенно ухудшаться, потому что с восстановлением численности появляется все больше старых, очень крупных самцов, а они наиболее опасны. Но пока этого не произошло.

Люди нападают на аллигаторов намного чаще: с каждым годом все больше штатов разрешают охоту и сбор яиц из гнезд для аллигаторовых ферм, а “проблемных” животных удаляют из населенных людьми мест. Но в то время, когда я начинал свои исследования, легальной охоты на аллигаторов во Флориде еще не было, а крокодилы тщательно охранялись как вид, находящийся под угрозой исчезновения. Поэтому и те и другие не особо боялись человека, и наблюдать за ними было одно удовольствие.

Ободренный статистикой, я купил надувной каяк и занялся поиском уединенных мест, где можно было бы без помех наблюдать за аллигаторами. Вскоре я нашел два маленьких озерца, скрытых в густых хэммоках в разных частях Эверглейдс. Хэммоками в Южной Флориде называют островки тропического дождевого леса. Среди заболоченных травяных саванн Эверглейдс разбросаны десятки таких островков; самые маленькие состоят всего из нескольких деревьев, а самые большие и за несколько часов насквозь не пройдешь.

Оба озерца были битком набиты аллигаторами. Сухой сезон в Эверглейдс обычно с октября до середины мая, так что к апрелю уровень воды падает, и аллигаторы, у которых как раз начинается брачная пора, собираются в немногих постоянных озерах десятками, а то и сотнями. Там, где почва помягче, они выкапывают пруды сами. Такие прудики называют “аллигаторовыми дырками”. Поколение за поколением рептилии углубляют и расширяют свои пруды, постепенно превращая их в озера. Эти “дырки” очень важны для всех прочих обитателей Эверглейдс, и не только потому, что становятся постоянными источниками воды, но и потому, что в сезон дождей кучи выброшенной земли по их берегам образуют островки, на которых легче укорениться деревьям. Многие хэммоки возникли вокруг “аллигаторовых дырок”, а затем постепенно разрослись.

Километрах в восьмидесяти к северу от Майами я обнаружил красивейший заповедник под названием Локсахатчи. Там был проложен десятикилометровый маршрут для каноэ, представлявший собой узкий, заросший белыми кувшинками канал среди покрытых густыми зарослями меч-травы болот. Аллигаторов там было немного, но мне хотелось, чтобы точки наблюдений различались по растительности и прочим природным условиям.

Южнее Майами я выбрал четвертое место – пожалуй, самое удобное в мире для изучения аллигаторов. Оно называлось Тропа Змеешеек. Деревянные мостки змеей вились через пересохшие болота и заходили в самую середину большого озера, которое к концу сухого сезона оставалось последним водоемом на многие мили вокруг. Мягкой земли в той части болот почти нет, только твердый известняк, поэтому выкапывать “дырки” аллигаторы не могут. На озере, через которое шла Тропа Змеешеек, обычно собиралось больше живности, чем где-либо еще в Эверглейдс, в том числе и сами змеешейки – похожие на бакланов птицы с головой и шеей как у цапли, гнездившиеся на торчащих из воды деревьях под названием “болотные яблони”. В апреле их покрытые белым пухом птенцы как раз начинали пробовать свои короткие крылышки, так что плававшие под деревьями аллигаторы выглядели полными надежд. Днем на тропе было множество туристов, но ночью люди появлялись редко: покажут детям красные угольки аллигаторовых глаз в луче фонарика и уводят их обратно в кемпинг бояться.

На Тропе Змеешеек я сделал свое первое открытие. К тому времени я наблюдал за аллигаторами всего неделю и не ожидал увидеть ничего особенного. Прошло два часа после захода солнца, последние туристы ушли, я переключил налобный фонарик на красный свет и присел на деревянную лавочку в конце мостков, глядя, как кружатся внизу глаза плавающих аллигаторов. Вскоре я заметил, что они собираются в одной части озера и становятся все более подвижными. Постепенно около тридцати аллигаторов столпились на небольшом пятачке и принялись быстро плавать кругами, плескаясь, хлопая по воде головами и хвостами, шипя друг на друга и изредка сцепляясь в коротких, но яростных драках. Иногда они образовывали пары, потом снова разделялись. Новые аллигаторы продолжали прибывать, поодиночке или уже парами, самец впереди, меньшая по размеру самка следом. Некоторые, наоборот, уплывали, но большинство осталось на пятачке до рассвета, когда плаванье, плеск и стычки разом прекратились и на озере установилась тишина. После восхода солнца аллигаторы “спели” хором, выползли на берега греться и пролежали там неподвижно весь день.

Такие сборища я наблюдал на всех четырех “точках” почти каждую ночь на протяжении нескольких недель. Каждый раз аллигаторы выбирали новое место, но примерно в той же части озера или канала.

Что же там происходило? Мне эти ночные собрания напоминали вечера танцев в деревне, куда народ приходит вдвоем или поодиночке пообщаться, поразвлечься, а то и приударить за противоположным полом. В научной литературе, однако, об аллигаторовых “танцах” не нашлось ни единого упоминания, и местные натуралисты, которых я пытался расспросить, понятия не имели, о чем я говорю.

У меня это просто в голове не укладывалось. Миссисипский аллигатор, пожалуй, самая изученная рептилия в мире. Подробные тексты о его биологии писали многие знаменитые ученые начиная с восемнадцатого века. Его анатомии, физиологии, демографии популяций и, разумеется, поведению посвящено свыше тысячи научных статей. “Танцы” очень легко увидеть: любой житель Майами может добраться до Тропы Змеешеек меньше чем за два часа. Но никто никогда не замечал, что аллигаторы “танцуют” по ночам. Как такое возможно?

В конце концов я понял, почему мне так повезло. “Танцы” практически невозможно наблюдать в неволе. Аллигаторы, живущие в зоопарках и на фермах, содержатся вместе весь год и отлично друг друга знают, так что им нет необходимости знакомиться и выяснять отношения. А если кто-то все-таки видел, как они плавают кругами и плещутся, то вряд ли понял, что происходит. Наверняка рыбаки, охотники, да и просто туристы иногда видели “танцы”, но не обращали внимания или не понимали, что перед ними что-то необычное. Что же касается зоологов… Всем известно, что аллигаторы – животные в основном ночные, но почему-то те несколько человек, которые изучали их поведение в природе, интересовались в основном заботой о потомстве и наблюдения проводили исключительно днем.

Люди – существа дневные. Даже опытные биологи часто чувствуют себя неуютно в лесу или на болоте ночью. Я знаю нескольких, проработавших в джунглях много лет и ни разу не выходивших из дома или палатки после захода солнца.

Мне повезло: я родился без врожденной боязни темноты. Для меня ночь – самое волшебное время суток. Мне всегда плохо спится в полнолуние; мне не надоедает час за часом бродить по ночным лесам и пустыням или плавать над спящими коралловыми рифами. И я давно понял, что по ночам там можно увидеть намного больше интересного, чем днем.

Я родился и вырос в центре Москвы. К четырем годам я уже вовсю интересовался дикой природой, но вокруг ее почти не было. Летом я жил за городом, но в остальное время единственной живностью были голуби, воробьи, а после схода снега – немногочисленные насекомые на газонах и в парках. Моя мама – нормальный человек, а не натуралист. Она сочувствовала моему увлечению, но мало чем могла помочь. Ее больше заботило мое общее образование, поэтому, когда мне исполнилось пять, она повела меня в Большой театр на “Лебединое озеро”.

Балет должен был закончиться намного позже, чем меня обычно отправляли спать. На всем его протяжении я постоянно говорил: “хорошо бы он продлился подольше”, “только бы он не кончался”, а мама радовалась, что такой маленький ребенок уже наслаждается классической музыкой. Но я все продолжал повторять то же самое, и в конце концов она спросила меня:

– А почему ты так хочешь, чтобы балет длился подольше?

– Потому что если он закончится поздно ночью, то по дороге домой мы сможем увидеть летучих мышей, – ответил я.

В семь лет я уже настолько часто вытаскивал маму на ночные прогулки по пригородным лесам, что они начали ей нравиться. В советские времена это было относительно безопасно. Заразить ее моей страстью к биологии я так и не сумел, но путешествовать по дальним странам она полюбила и красоту природы вполне чувствует.

Благодаря тому, что я так много ночей провожу в диких местах, мне довелось увидеть животных, которых не видел в природе никто или почти никто из биологов, вроде буланой кошки на Борнео и рогатой сипухи в Конго. Своим везением с аллигаторами я тоже был обязан привычке к ночному образу жизни.

Сами аллигаторы явно серьезно относились к своим ночным сборищам. Я понял, насколько серьезно, наблюдая за крупной самкой, жившей в небольшой заводи в заповеднике Локсахатчи. У нее был выводок из двенадцати детенышей. Маленькие аллигаторы очень шустрые и смышленые, но практически беззащитны и нуждаются в охране матери. Однако у самки были другие приоритеты. Каждую ночь она бросала детишек и плыла к большому каналу в трех километрах от своей заводи, где происходили “танцы”. Возвращалась она только поздним утром. За три недели половина малышей исчезла. Одного при мне поймала цапля, других, может быть, сожрали еноты или орланы.

Подробно разобраться, что именно происходит во время “танцев”, было очень трудно. В куче-мала мне почти никогда не удавалось узнавать отдельных аллигаторов. Я даже не мог отличить самцов от самок, если они были меньше двух с половиной метров в длину (крупнее вырастают только самцы), не спаривались при мне или не ревели утром. Во время утреннего хора определить пол легко: самки не перемежают рев ультразвуком.

Еще одна сложность заключалась в том, что о личной жизни аллигаторов в природе практически ничего не было известно. Раньше считалось, что они совершенно аморальные создания и занимаются любовью с кем попало. За несколько лет до моего открытия были опубликованы результаты генетического исследования, показавшего, что, несмотря на полигамию, аллигаторы имеют любимых партнеров, с которыми предпочитают встречаться из года в год. Но это только еще больше все запутало.

Никто даже не знал, есть ли у самцов индивидуальные территории. Часто крупный самец позволяет мелким “танцевать”, реветь и ухаживать за самками на расстоянии вытянутого хвоста. Тем не менее почти каждую ночь я наблюдал жестокие поединки, начинавшиеся без видимой причины. Один молодой самец в драке потерял половину нижней челюсти и спустя неделю погиб. У многих не хватало передней лапы, хотя задние лапы были целыми у всех. Видимо, те, кто терял заднюю лапу, не выживали, потому что во время плавания аллигаторы задними лапами рулят (тягу при этом создает могучий хвост, в котором сосредоточено больше половины мышечной массы).

Ухаживание и спаривание могли происходить не только во время “танцев”, но и просто ночью, а иногда утром. Когда я наконец-то начал узнавать некоторых аллигаторов “в лицо”, то выяснил, что начать ухаживание могли и самец, и самка. Часто один, два или три самца подолгу следовали за самкой. В большинстве случаев она рано или поздно отгоняла их шипением, рычанием или щелчком челюстей. Но иногда один из самцов проявлял настойчивость, плавая с ней бок о бок или следом, пока они не начинали описывать круги, и прикасаясь к ней носом или подбородком. У аллигаторов есть мускусные железы, расположенные под нижней челюстью, и существует теория, что, прикасаясь друг к другу подбородком, они позволяют партнеру лучше почувствовать запах мускуса. Но мне кажется, что в этих легких касаниях есть и другой смысл – возможно, подбородок является эрогенной зоной. Недавние исследования показали, что массивные челюсти аллигаторов более чувствительны к прикосновению, чем человеческие пальцы (это, кстати, объясняет, как огромные мамаши ухитряются относить в зубах крошечных свежевылупившихся детенышей из гнезда в воду, не повреждая их).

Если ухаживание начинали самки, они вели себя намного более прямолинейно. Когда особенно крупный, сильный самец ревел, его рев иногда оказывал магическое воздействие на окружающих самок: они устремлялись к нему и клали подбородки ему на спину В таких случаях до секса дело доходило после всего лишь пары минут касаний носами, хотя иногда самец-мачо попросту игнорировал приставания самок.

Как-то утром я наблюдал за аллигаторами в двух прудах. В пруду по правую сторону от тропинки собрались восемь больших аллигаторов, а в пруду на левой стороне – шесть “подростков” от полутора до двух метров длиной. Через час после восхода солнца восемь “взрослых” проревели хором. Как только они замолчали, молодежь во втором пруду изобразила свой хор, слабый и несколько жалкий, но полный энтузиазма. А потом маленькая самочка подплыла к молодому самцу и робко дотронулась до него подбородком. Они ласкали друг друга носами и лапами не меньше часа; я никогда не видел более нежной прелюдии. Потом они занялись любовью, и по их неуклюжести было совершенно ясно, что для них это первый раз. А еще было совершенно ясно, что какой бы трогательной мне ни казалась их юная любовь, я обязан держать эмоции при себе, чтобы они ни в коем случае не просочились в научные статьи.

Ученый, изучающий поведение диких животных, не должен позволять себе никаких эмоций. Как только вы начинаете воспринимать объекты изучения как личных знакомых, вы неизбежно начинаете приписывать им человеческие чувства, а это, в свою очередь, ведет к грубейшим ошибкам в интерпретации увиденного. Нельзя ни на миг забывать, что каждый вид устроен по-своему, даже наши ближайшие родственники – обезьяны, не говоря уже о таких далеких от нас существах, как аллигаторы. Но сохранять абсолютную объективность бывает очень трудно, почти невозможно.

Я никак не ожидал, что поведение аллигаторов окажется настолько сложным. Было известно, что крокодиловые относятся к весьма “продвинутой” группе животных; они ближе к птицам, чем к прочим ныне живущим рептилиям. Окаменелости и некоторые детали физиологии (например, четырехкамерное сердце) позволяют предполагать, что крокодиловые произошли от двуногих теплокровных предков. Люди, державшие крокодилят дома с момента вылупления, ухитрялись обучать их всевозможным трюкам, а некоторых приручали настолько, что крокодилы потом десятилетиями жили бок о бок с детьми, а потом и внуками хозяев и никогда никому не причиняли вреда. И все же я ни разу не слышал, чтобы крокодиловых называли умными. Книга за книгой описывали их как безмозглых убийц. Разве это не так?

Исследования – это то, что я делаю, когда сам не знаю, что делаю.

Антони ван Левенгук

Молодой миссисипский аллигатор

Глава 3
Alligator mississippiensis: постижение основ

Прошел месяц. Я совершенно вымотался, наблюдая за аллигаторами от заката до позднего утра (они “танцевали” по ночам и “пели” в разное время от рассвета до полудня), накручивая сотни миль в переездах от одной точки наблюдений к другой и просеивая груды старых научных журналов в тщетных попытках понять, что же происходит во время “танцев”. К тому же мне приходилось преподавать биологию студентам-первокурсникам и самому по два дня в неделю ходить на лекции.

Я понял, что серьезное исследование “танцев” провести не смогу. Для этого понадобилось бы пометить красками всех или почти всех аллигаторов на довольно большой территории и наблюдать за развитием их взаимоотношений из года в год. Предполагалось, что я должен защититься в течение пяти-шести лет. Между тем брачный сезон аллигаторов длится всего месяц-полтора, так что в одиночку я просто не успел бы собрать нужное количество данных, а денег на наем ассистентов у меня не было. Можно было бы попробовать получить грант, но доступные аспирантам гранты обычно невелики, и конкуренция за них жесточайшая.

Пока, по крайней мере, я прекрасно проводил время. После стольких лет я наконец-то мог заниматься собственными серьезными исследованиями в практически нетронутой области, открывая тайны, скрытые со времен динозавров. В жаркое время дня аллигаторы обычно грелись на солнышке в полукоматозном состоянии, и я мог, не боясь пропустить что-то важное, поспать немного или сбегать в город за мороженым. К тому же, проводя столько времени в лесах и болотах Южной Флориды, я каждый день видел много интересного.

На одном из “моих” озер жили выдры. Поначалу их было четыре, но уровень воды продолжал падать, водоемов оставалось все меньше, и однажды по руслу пересохшего ручья пришли еще две. “Беженцев” встретили вполне дружелюбно – видимо, это были родственники или старые друзья. (Нет, я не впадаю в “грех” очеловечивания звериных эмоций. Случаи многолетней дружбы между дикими животными хорошо задокументированы в научной литературе.) Наблюдать за выдрами было сплошным развлечением. Всего за три дня они настолько ко мне привыкли, что иногда играли с пальцами моих ног или катались со мной в каяке. Они ловили больше рыбы, чем могли съесть, так что я частенько получал возможность поджарить себе сома на ужин. Выдры особенно любили играть с аллигаторами: дразнили их, почти соприкасаясь носами, покусывали за хвосты или плескали водой в глаза. Аллигаторы таких шуток не понимали и просто погружались под воду, чтобы избежать приставаний. Только один молодой аллигатор, всего метра полтора длиной, то и дело бросался на выдр, щелкая челюстями им вслед. Выдры были намного шустрее и совершенно его не боялись, а наоборот, стали заигрывать с ним постоянно. Они легко уворачивались от его зубов… но как-то раз одна выдра поскользнулась на крутом берегу и мгновенно оказалась схваченной поперек туловища.

Я ожидал увидеть гибель прекрасного зверя, который успел стать для меня практически другом. Аллигатор попятился от берега, крепко держа извивающуюся выдру, и ушел под воду, словно собираясь утопить добычу (аллигаторы часто убивают таким способом пойманных млекопитающих). Но пару секунд спустя он неожиданно всплыл, поднял голову и разжал челюсти, выпустив выдру, насколько я мог разглядеть, без единой царапины. Удалось ли ей сильно укусить его? А может быть, он тоже играл? В то время я еще не знал, что аллигаторы намного умнее, чем кто-либо мог предположить, и думал, что играющий аллигатор – чушь, которую у меня никогда в жизни не примут ни в один научный журнал.

К середине мая стало чувствоваться приближение сезона дождей. Каналы в заповеднике Локсахатчи настолько заросли кувшинками, что проталкивать по ним каяк удавалось с большим трудом. Между дыхательными корнями болотных кипарисов, словно черные сталагмиты тут и там торчавшими из воды, распустились огромные, призрачнобелые звезды болотных лилий. К вечеру над саванной клубились высоченные башни кучевых облаков, но дождя пока не пролилось ни капли. В северной части Эверглейдс, где из-за загрязненных удобрениями стоков с полей сахарного тростника вместо меч-травы росли непролазные камыши, начались пожары. Дым полз на восток и часто затягивал Майами; закаты стали необыкновенно яркими, но рассветы оставались чистыми, тихими и нежными, с туманами цвета розового перламутра.

Весна в том году выдалась чуть ли не самая сухая за всю недолгую историю Флориды. “Выдровое озеро” обмелело и исчезло совсем. Мои выдры слопали всех оставшихся раков и лягушек, раскурочили огромный пень на дне самого глубокого омута, чтобы добраться до прячущихся внутри водяных змей, и убежали в лес. Аллигаторам тоже пришлось уползти, оставив глубокие следы в липкой грязи. В тех озерах, где вода еще оставалась, аллигаторы скапливались, как сельди в бочке, и явно испытывали сильный стресс. Всего за две недели они убили в Южной Флориде трех человек. Два нападения особенно напугали местных жителей, потому что произошли довольно далеко от воды: одна жертва, молодая девушка, была схвачена аллигатором, когда бегала трусцой по гребню дамбы, а другая, пожилая женщина – когда поливала собственный сад. В то время считалось, что аллигаторы никогда не охотятся на суше; позже мне понадобилось два года исследований, чтобы доказать, что это опасное заблуждение.

Наконец начались дожди. Короткие, неистовые грозы прокатывались по равнинам, заливая пожары, оживляя растения, спасая изнывающих от жажды животных. Влажность воздуха подскочила, и полуденная жара стала совершенно невыносимой. Черные клубы гнуса – комаров, слепней, мошки и крошечных, почти невидимых мокрецов – окутали Эверглейдс и пожирали меня заживо. Только во время ливней становилось прохладнее, иногда настолько, что мне приходилось пережидать их по шею в теплой воде, укрывшись под перевернутым каяком.

Надувной каяк оказался одной из самых удачных в моей жизни покупок. Его можно было носить в рюкзаке, он проходил даже в самые узкие протоки, в нем было очень удобно спать, и он позволял бесшумно скользить через заросли, подбираясь к занятым сердечными делами аллигаторам на расстояние вытянутой руки.

Эверглейдс – не обычное болото. Это, по сути, очень медленная, совсем мелкая река шириной почти сто километров, заросшая меч-травой и постепенно несущая воду от озер Центральной Флориды к Мексиканскому заливу. В сухой сезон она в основном пересыхает, а когда начинаются дожди, далеко не сразу заполняется водой. Несмотря на ежедневные грозы, некоторые озера продолжали высыхать. Несколько раз я видел, как в почти высохших прудах, где рыбы было примерно столько же, сколько воды, аллигаторы охотились сообща: соберутся по нескольку десятков и всю ночь глотают одного сома за другим, пока не выловят всех.

Они перестали “танцевать” ночами и почти перестали реветь по утрам. Я часто видел их парами и изредка наблюдал ухаживание, но в основном смотреть больше было не на что. Пора было сделать перерыв и подумать, что предпринять дальше.

До следующего брачного сезона аллигаторов оставалось больше десяти месяцев. Начались летние каникулы, так что преподавать и ходить на лекции было не нужно. В Эверглейдс делать тоже стало нечего, хотя я все-таки проверял свои четыре “точки” раз в неделю, просто чтобы быть в курсе, что там происходит.

К концу мая самцы в основном бездельничали, отдыхая после двух месяцев бурных ночей, а некоторые самки уже строили гнезда – большие кучи сухих листьев и веток. Аллигаторы не высиживают яйца, а откладывают их в “инкубаторы” – гнездовые кучи, в которых источниками тепла служат солнце и гниющая растительность. Многие динозавры, возможно, делали то же самое. Иногда самка подолгу стоит над гнездом, то ли закрывая его от солнца, то ли увлажняя стекающей с боков водой, но никто пока не доказал, что аллигаторы специально регулируют температуру в гнезде. Обычно температура в разных гнездах несколько различается, и это очень важно. Дело в том, что пол развивающихся в яйцах зародышей определяется температурой инкубации: чем жарче в гнезде, тем больше вылупится самцов. У крокодилов все еще сложнее, потому что при совсем сильной жаре опять начинают получаться девочки. Но аллигаторы, в отличие от крокодилов, животные субтропические, а не тропические и очень сильную жару попросту не переносят. Эверглейдс – почти самое южное место, где водятся аллигаторы, поэтому и взрослые, и детеныши очень страдают от летнего зноя и медленнее растут. Каким образом у крокодиловых возникла такая странная система определения пола и как на ней скажется глобальное потепление климата, пока неизвестно.

Все это было очень интересно, но я не хотел изучать гнездование, вылупление и заботу о потомстве – этими сторонами биологии аллигаторов уже занималось много зоологов. С другой стороны, я понимал, что не могу целиком сконцентрироваться на “песнях” и “танцах” миссисипских аллигаторов, если хочу защититься через шесть лет, а не через шестьдесят, потому что наблюдать их можно всего полтора месяца в году.

Пока что у меня была практически полная свобода действий. Проект диссертации я должен был предоставить только через год. И я решил, что надо попробовать выяснить, как ведут себя в брачный сезон другие виды крокодиловых. Может быть, сравнивая их поведение, я смогу лучше разобраться в происхождении и значении “песен” и “танцев”. Мне тогда и в голову не приходило, что из этого скромного проекта получится шестилетнее путешествие по трем десяткам стран.

В то время считалось, что крокодиловых 23 вида. Впоследствии применение новых методов генетического анализа показало, что их несколько больше; сейчас цифра подбирается к 30. Вскоре я выяснил, что было много известно об анатомии, генетике и гнездовом поведении большинства из них, но почти ничего – об их брачных играх. Помню, глава о размножении человека в советском школьном учебнике анатомии и физиологии начиналась словами “Когда сперматозоид соединяется с яйцеклеткой… а обо всех предшествующих событиях скромно умалчивалось. В научной литературе о крокодиловых была такая же “дырка”. Я нашел опубликованные сведения только о шести видах, издававших какие-либо звуки, причем сведения отрывочные и основанные на наблюдениях в неволе. Люди, изучавшие этих животных, больше интересовались тем, что происходит через месяц-два после спаривания: строительством гнезд, заботой родителей о детенышах, темпами роста, то есть тем, что легко наблюдать в зоопарке.

Хотя из современных животных крокодиловые ближе всего к птицам, их традиционно относят к рептилиям вместе со змеями, ящерицами и черепахами. Изучением рептилий и амфибий (лягушек, жаб, тритонов и саламандр) занимается часть зоологии под названием герпетология. Поскольку в основном саламандры, ящерицы и змеи – животные скрытные, герпетологи редко пытаются наблюдать за их поведением в природе; подобные исследования обычно проводят на птицах и крупных млекопитающих. Еще реже изучают социальное поведение рептилий: старая и совершенно неверная догма гласит, что в основном они животные одиночные и необщительные.

Поскольку опубликованных данных о “песнях” крокодиловых почти не нашлось, я попытался разузнать побольше у биологов, которые с ними работали. В целом толку от этого было мало: на мои письма почти никто не отвечал. Даже кураторы зоопарков часто ничего не знали о поведении своих подопечных, потому что личная жизнь крокодиловых в основном происходит по ночам, вне рабочего времени сотрудников. А некоторые зоологи и заводчики просто не хотели делиться информацией.

Но несколько человек мне здорово помогли. Лиз фон Муггенталер, первооткрывательница инфразвукового общения жирафов и страусов-казуаров, рассказала, что специальное оборудование для записи инфразвука стоит сумасшедших денег, но есть одна старая модель магнитофона Sony у которая может записывать инфразвук – причем не по замыслу разработчиков, а совершенно случайно. Я купил подержанный магнитофон этой модели через интернет за пару сотен долларов. Правда, кассеты к нему давно не выпускались, но мне удалось связаться с главным офисом Sony в Японии и упросить их одолжить мне пару кассет из музея истории компании.

Стив Ирвин, знаменитый зоолог и ведущий многочисленных телепрограмм, с ходу предложил приехать к нему в Австралию изучать тамошних крокодилов. К сожалению, встретиться нам так и не довелось: в том же году он трагически погиб от случайного попадания шипа ската-хвостокола в сердце.

Еще один ответ на мое письмо пришел от Джона Торбьярнарсона, герпетолога из Университета Флориды. Джон считался чем-то вроде ангела-хранителя исчезающих видов крокодилов и аллигаторов. В XX веке многие из них оказались на грани вымирания из-за охоты и потери мест обитания. Сейчас все виды разводят в неволе, и большинство снова стали обычными хотя бы в части прежней области распространения, но некоторые по-прежнему под угрозой исчезновения в природе. Джон работал с самыми редкими: оринокским и кубинским крокодилами и китайским аллигатором. Если бы не его блестящие организаторские способности и поразительное упорство, этих трех видов, возможно, сейчас бы уже не было.

Джон пригласил меня в гости. Жил он в небольшом городке на севере штата, всего в нескольких часах езды от Майами. Он был исключительно обаятельным человеком: скромным, веселым и открытым. Вскоре я понял, что он также являлся ходячей энциклопедией всего, что связано с крокодиловыми. Услышав о моих наблюдениях и планах, он тут же предложил столько разных исследовательских проектов, что на их осуществление ушло бы несколько жизней. Но пока мне надо было выбрать что-то одно, и я решил заняться ближайшим родственником миссисипского аллигатора.

У мудрого путешественника нет твердого расписания и намерения куда-то обязательно прибыть.

Лао Цзы

Китайские аллигаторы