Текст книги "Летописание от Андрея (СИ)"

Автор книги: Владимир Быстров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)

Быстров Владимир Иванович
Летописание от Андрея

ПРЕДИСЛОВИЕ

–

О дедушкиных записках я узнал давно, еще в конце 60-х, почти сразу, как он их окончил и отцу моему отправил. А в начале 70-х, приехав домой из института на каникулы, прочел их. Даже сейчас помню эти простые ученические тетрадки в линейку, заполненные карандашом, твердым, крупным дедовым почерком (любил, понимаешь, во всем обстоятельность и законченность!). Одна проблема – писал он, не соблюдая никаких знаков препинания, даже точки не всегда ставил, и некоторые слова просто пропускал – как в обычном разговоре. Естественно, читать было не слишком удобно. Да и тогда они на меня – молодого человека, только вступавшего в самостоятельную жизнь – особого впечатления не произвели. Впрочем, могло ли быть иначе, когда вокруг происходило столько интересных новых событий! И только почти пятнадцать лет спустя, получив на БАМе, где работал в то время, телеграмму с известием о кончине деда Андрея, сидя холодной январской ночью в промерзшем переговорном пункте, располагавшемся в небольшом деревянном бараке, в ожидании связи с «материком», понял, что вместе с дедом уходит целая эпоха, рвется последняя нить, связывавшая меня с тем полузабытым временем, которое мы привыкли называть «дореволюционным». А в памяти почти ничего не сохранилось! О дедовых записках почему-то тогда и не вспомнил, только урывками всплывало что-то из его рассказов... Это «что-то» я стал торопливо записывать на пустых телеграфных бланках. Так появилась «Баллада о казаках» . А еще много лет спустя уже мой отец незадолго до своей смерти прислал мне толстый «фолиант» формата А4 – те самые записки, которые он перепечатал на обычной пишущей машинке и вручную переплел. Были в них вклеены и несколько старых выцветших фотографий.

Фолиант этот занял своё место в одном из книжных шкафов, но нельзя сказать, что пользовался каким-то повышенным вниманием. Так, вероятно, и простоял бы еще лет 15-20, покрываясь пылью и постепенно сдвигаясь вглубь, за другие, более интересные книги, если бы несколько лет назад моя супруга не увлеклась составлением нашей родословной. Начала, разумеется, со своей родни, но постепенно добралась и до моей. И тут вспомнила, что, оказывается, у нас где-то среди книг лежит дедова рукопись. Отыскала её, вновь – уже гораздо внимательнее! – прочла и решила продолжить и расширить свои поиски в Интернете, поскольку я, практически, ничего о своих родных – и живых, и уже умерших – не знал.

Не стану описывать все её «находки», скажу лишь, что именно по просьбе наших вновь обретенных родичей я и решил опубликовать эти «мемуары» деда Андрея. В основном, конечно, для них. Хотя вполне допускаю, что они могут показаться интересными и другим неравнодушным к истории нашей Родины читателям.

С уважением, Быстров Владимир Иванов, казачий сын и внук.

================================================

ЛЕТОПИСАНИЕ ОТ АНДРЕЯ

========================

"Ты не бей,

черный ворон, землю крылом!

Расскажи,

расскажи ты мне о былом..."

(«Баллада о казаках», январь 1983г.)

–

Глава первая.

Фото. Быстров Андрей Иринархович. Весна 1914 г. Город Томашов, Польша

"1969 г.

Выполняю твою, Ваня, просьбу рассказать детям и внукам о прожитом.

Род наш не княжеский, не боярский, а простой казачий, хлеборобством занимались. Прадед мой Иван Данилович жил в станице Арчадинской [1] Усть-Медведицкого округа Войска Донского [2]. Поскольку станичные земли были от станицы далеко, за 40 верст, то прадед мой своих сынов – 5 семей – отделил на хутора, ближе к земле. Дед мой, Матвей Иванович, поселился на хуторе Черемуховском, что в 40 верстах от Арчады [3]. Хутор отстроили вдоль Черемуховой балки. А селились там казаки разных вер. Точнее, вера была одна – христианская, но разных сект.

Первая – беспоповцы. Эти никакого попа вовсе не имели, а управлял всеми один избранный старец. Зимой в пруду крещение принимали, некоторые простужались и даже помирали. Эти чужому даже воды напиться не дадут. А ежели кто сам напьется, то и посуду, из которой пил, разобьют. Считали, опоганил.

Вторая – беглопоповцы. Они нашего попа-расстригу или пьяницу к себе зазовут и по-своему его окрестят. Такой поп на хутор являлся редко. Оттого и детей крестили не вовремя, и другие службы не всегда проводили. Такой вот случай был: поп приехал, шумит – «Давай дитё крестить!», а ему отвечают, что «дитё» лошадь распряжет и сам к нему придёт.

Третья – белокриницкая. Эта секта не может без пресвитера, дьякона и архиерея. Вот эта секта и купила себе архиерея Амвросия у румын за деньги. Эта секта послабей будет.

А четвертая – наша, православная, никониане мы.

Только все это было чистым обманом, чтобы за чужой счет получше пожить. Потому между сектами всегда вражда была, а часто, особенно в праздники, случались и драки. Православные, 12 дворов, жили по одну сторону балки, а староверы (все остальные) – по другую. И когда случалась драка, наши хватались за колья и с криком «Бей кулугуров!» бежали к мосту через балку. Доходило и до увечий, и до смертного боя.

Деда своего Матвея Ивановича я помню хорошо. Был он кривой – левый глаз потерял на Крымской войне (1853-56 гг). Там крест Георгиевский получил. А семья его была из шести сынов и одной дочери. Это Еринарх – мой отец, Платон, Афанасий, Павел, Малафей и Владимир. А дочка – Александра, моя крестная. Все были женатые. А нас детей – внучат деда Матвея – 22 человека разного возраста. Изо всех сегодня живой только я один.

Бабушка Прасковья Петровна была хорошая. У деда Матвея была привычка на нас детей шуметь: «Вам, грец вас вылупил, только бы лопать!». А у нас у каждого своя чашка была, и некоторые внуки поднесут свои чашки деду и говорят: «На, дедушка, лопай!». Бабушка тогда говорила: «Пожни свои слова!».

Отец мой, Еринарх Матвеевич, женился рано. Участвовал в русско-турецкой войне (1877-78 гг), имел звание старшего урядника. В боях был ранен, перебито три ребра и задето легкое. За храбрость наградили Георгием 4-й степени и медалью.

В 1885-м году отец мой от деда Матвея отделился. Дедушка поставил ему на краю села хату с плетневым чуланом, а крыша крыта колючкой перекати-поле и чернобылом. Один из моих дядьев – Платон – был отдан в зятья и имел хорошее состояние. Предложил моему отцу совместно построить ветряк небольшой, на один камень. Отец дал согласие и залез в долг. Было у него четверо детей, а пятый – Петр – утонул еще в ребячестве. А другие дети были: старший Ермолай, потом Федосья, я (Андрей) и Анна. Из-за долга пришлось старшего брата Ермолая нанять в работники на один год к Барышникову Ивану, но проработал он там три года. А сестру – в няньки к Быкадорову Якову.

Я себя помню с того времени, как на сонного рябого кобеля упал и кобель меня укусил. Росли мы без призора. У дедушки был фруктовый сад, который своим концом выходил к Черемуховой балке. В саду была большая муравьиная куча, и мы вели с муравьями войну. Не знали, что дедушка держал муравьев нарочно, от парши и тлей. Вверху балки был пруд, из которого бежал ручей. Он впадал в яму, которую вырыли мои дядья, чтобы поливать сад и огород. В той яме утонуло трое детей, и мой брат Петр тоже.

Когда мне стало 7 лет (в 1896 году), у нас на хуторе еще не было школы. Православные, которых было 12 дворов, нанимали себе старика, чтобы учил – одного на всех детей. А староверы – каждая секта себе отдельно – тоже нанимали себе старика из православных, чтобы учил псалтырь и часослов. Мне пришлось учиться дома. Отец на воинской службе научился читать, писать и правилам арифметики. Он и меня учил этому, а еще краткой географии и истории России. Но, как было положено, еще учил закону божьему по псалтырю. У меня с учебой дело шло хорошо.

Один старик, Богачев Федор, которого Курносым звали, попросил моего отца принять его сына Петьку совместно учиться. Отец разрешил. Я спорил с Петькой, кто быстрее прочтет кафизму и не пропустит псалмы, а после расскажет наизусть. А ежели кто отстанет – тому пять трепков за ухо. Я всегда прочитывал вперёд и его трепал. Один раз стал я его трепать, а он взялся трепать меня, и пошла у нас драка. Друг другу носы поразбивали. После этого отец мой проводил его домой насовсем. К 1897 г. я выучился читать, писать, считать на четыре правила арифметики, знал закон божий и псалтырь. Правилам писания русского языка меня никто не учил, и я их не знаю.

В 1888-90 годах меня отдавали в погонычи к Давыдову Поликарпу за 7 сажен. То есть, 6 десятин спахать хозяину, а одну – себе. А еще плугарём к Фетисову Евсею за 5 сажен (4 десятины ему, а одну – себе). Когда меня оставили одного ночью на стане первый раз, было так страшно, что я бросил стан и сбежал. А после уже привык.

Был у меня и еще один побег, но по другой причине. Я говорил, что хорошо научился читать псалтырь. И вот, у кого кто умрет, идут к отцу, просят: «Отпусти Андрюшку по упокойнику почитать!». Отец отпускал. Однажды помер Макаров Семен Федорыч. Он держал кабак и опился водки. Вот приходят к отцу: «Отпусти сына почитать по усопшему!». Отец говорит: «Иди, сынок!». Я пришел, разложил псалтырь, стал читать: «Блажен муж иже не иде на совет нечестивых...» и так дальше. Старухи рядом молились, а на дворе гроб делали. А как стемнело, старухи домой ушли, а какие остались – поснули. И я слышу, или так показалось – чем был упокойник накрыт, зашуршало, и воздух пошел нехороший. Я отворил окно, а сам подумал: или он как скоропостижно помер, воздух из него выходит, или мертвый хочет ожить. А в это время еще коленкор [4] на голове покойника зашатался, и я схватил псалтырь и в окно удрал домой.

Чтение псалтыря в меня сильно вросло. А когда сдавал испытания для поступления в учебную комиссию, тоже начал читать псалтырь, а начальник засмеялся: «Быстров! У нас упокойников нет!»

К 1900 году мы уже стали жить получше. А до 1910 года отец вторую долю ветряка у брата выкупил, купил корову, кобылу. От них пошел приплод. А тут и мой брат Ермолай вернулся со службы, мы перестали ходить по работникам, стало складней пахать.

–

Примечания:

–

1. Станица Арчадинская расположена в 20 км от станции Серебряково, при впадении реки Арчадинки в реку Медведицу – приток Дона.

2. Станица Усть-Медведицкая – сейчас гор. Серафимович Волгоградской области.

3. В 7 км от станции Раковка Приволжской ж/д

4. Коленкор – х/б ткань, которой покрывали голову покойника

=========================================================================

Глава вторая.

Фото: 1912 г. В учебной команде после экзаменов с друзьями-станичниками. Быстров Андрей в центре с призовыми серебряными часами Павел Буре (держит в левой руке) полученными за отличную джигитовку.

"В 1910 году меня женили на Надежде Семеновне Фетисовой. Её родители жили на хуторе Сухов-2. Отец, Семен Пименович, на воинской службе не был. Он долго служил в станичном Арчединском управлении казначеем и за хорошую работу произведен в урядники. Потом держал две тройки почтовых лошадей с бубенцами. А потом умерла его жена. У нас есть такая пословица: «Лучше семь раз сгореть, чем кому-то из супругов помереть» – мол, очень тяжело переносить. У него осталось четыре дитя. А он, нет, чтобы поскорее жениться, начал пить, чтобы горе своё убить. Пропил одну тройку лошадей, а другую у пьяного цыгане украли и угнали. Потом опомнился, взял себе жену с четырьмя детьми. Да еще после и сами народили пятерых, в том числе и Надежду Семеновну. Стал бедным. А тут трех сыновей на службу справил – совсем влез в долги. Был такой порядок: если справлять казака не на что, справляет станичное управление – покупает коня, всё снаряжение и обмундирование, а пай земли отбирает и продает. Так поступили и с Семеном Пименовичем. Те, у кого было три сына, справит их на службу и разорится, сделается нищим. Была такая пословица: «Слава казачья, а жизнь собачья». Семен нанялся два табуна стеречь. И наша Надежда Семеновна до замужества пять лет стерегла отару овец.

А в 1911 году меня взяли на службу. Когда стали справлять, не обошлось без расходов. Казак должен был сам за свой счет справить коня с седлом и сумами, 2 пики, 2 шинели, 2 мундира с шароварами – парадный и повседневный, 2 папахи, 2 фуражки, 2 пары сапог, 2 пары белья, 2 полотенца, 2 пары портянок.

Отец думал обойтись конём моего брата Ермолая, который уже отслужил, но станичное правление коня забраковало – старый. Тогда продали пару быков и купили нового коня. Но его тоже забраковали – оказался на два вершка [1] ниже положенного. Продавать коня было уже некогда, пришлось влезть в долг и взять пособие на коня.

Вопервах (поначалу) на службе было скучно. Ведь дома остались отец, мать, молодая жена – в положении к тому же. На службе первое время хлеба не хватало. Казак получал на довольствие в день по 3 фунта [1] ржаного хлеба, 78 золотников [2] вареного мяса, 6 золотников сахара, 28 золотников крупы и деньгами 2.5 коп. на разную приправу – соль, перец, лавровый лист. Еще давали жалованье 50 коп. в месяц. Приказной [4] получал 60 коп., младший урядник [5] – 2 руб., старший урядник – 4 руб. На коня давали 2 руб. 78 коп. – купить торбу, починить и почистить сбрую. Дома за этим были отец да мать, а тут все самому: то сапоги порвались, то рубашку надо помыть да починить.

Нас молодых казаков обучали 3 месяца отдельно. В одно время пришел посмотреть и проверить молодых казаков бригадный командир – генерал-майор Болдырев. Начал спрашивать, что такое присяга, знамя, дисциплина, часовой. Когда может часовой употреблять оружие в дело, какие у него права и обязанности. А еще обязанности дежурного, дневального по казарме, по конюшне. Что такое винтовка, какого образца, из каких частей состоит, из каких частей затвор и другое такое же. Потом спрашивал, кто государь, сколько у него детей, братьев, дядьев, их всех звание и титул. После про начальство своё: генералов, штаб-офицеров, обер-офицеров – их правильные звания, отличия, титул, права и другое. Кто-то отвечал хорошо, другие плохо. Меня спросил: «Где ты служишь?» Я ответил: «Служу в 3-й сотне 15-го Донского казачьего генерала Краснова полка, во 2-й бригаде 1-й Донской казачьей дивизии 14 армейского корпуса военно-Варшавского округа, Ваше превосходительство!». Да так смело, что ему понравилось, как я громко и четко ответил. Он меня похвалил и командиру нашей сотни есаулу [6] Бурыкину говорит: «Этого молодца осенью отправь в учебную команду!»

А на другой день выходим на уборку коней, а в мусорном ящике собака роется. Я в неё камушком запустил. А она оказалась командира 6-й сотни Воинова. Меня за неё командир поругал. Говорит: «Вот ты, Быстров, учишься хорошо, но собак офицерских не бей – это тебе не дома!»

Обучали нас урядник Дьяконов и приказной Брехов. В одну ночь произошла у вахмистра [7] пьянка. Приказной Брехов начал нас, молодых казаков подымать – давай на полбутылку! Кто дал – ложись и спи, а кто не дал – иди на конюшню работать. В том числе и меня проводил на конюшню. Через час приходит и давай нас по щекам щелкать, что вроде мы спали. Но мы не спали, а чистили навоз из-под коней.

А другой раз командир полка полковник Родионов сделал полку тревогу. Мы в то время вели коней на водопой в недоуздках, то есть, без уздечек. Нам урядник командует – быстро садись на коней и скачи в конюшню седлать их. Я сел на коня. Он у меня был быстрый, но умный. Вопервах меня за него ругали, что не успеваю рубить лозу и рубить лежачее чучело. Но потом мы с ним свыклись. Я его даже выучил на стрелковом карьере ложиться. Я стреляю, а он лежит, только ушами переводит. И во время джигитовки тоже получал несколько раз призы. Но в этот раз поскакали прямо на конюшню. А на дороге была большая куча конского навоза, и за кучей поляк насыпал навоз для удобрения в поле. У него были две лошади, запряженные в повозку. У поляков лошади небольшого росту, и мой конь не стал обходить кучу, а сиганул прямо через неё на поляка. Помял и хозяина, и его лошадей. Я сразу вскочил, а поляк лежит, вытянулся, но живой, только спугался. И лошади его тоже лежат. А мой конь убежал в конюшню и стал в своем станке. А вечером командир опять мне мораль читает. Во время тревоги, говорит, все должны давать военному дорогу, но не давить! Давить людей нельзя.

Осенью меня послали в учебную команду. С каждой сотни брали по 10 человек. Вопервах мне тяжеловато было. Попреж всего, как сказал, был я самоучка. И отец у меня небогатый и из дома ничего не присылал. А требовали, чтобы казак всегда был чистым, и сапоги чтобы блестели, а они одни. А сырые сапоги блеск не дают. С вечеру и до 12 ночи тоже занятия. А после кто побогаче, кушает булку с сахаром, а кто победнее – хлеб ржаной с солью.

Начальник учебной команды был есаул Фомин. Помощник его был сотник Лавлинсков. – человек умный, тихий, спокойный. От него всё сразу шло в голову. А начальник был или очень нервный, или просто дурак. Сами судите – конём нас давил. Это во – первых. Во – вторых, во время конного ученья станем на сёдла, и давай намётом! А то – с места в карьер марш! А потом – стой, сигай через голову коня! Иной раз попадёт грунт-песок – это мягко. А то – твердая, сухая глина! И при всём обмундировании, да еще винтовка бьёт в голову и спину.

Иной раз и жена есаула с нами прядает [8]. Только у неё – один хлыст и больше ничего! А то сядет у ног казака и шумит: «Не попадешь в мишень – удушу!». И точно – хватает за горло и снова шумит: «Пулечку загубил, австрийцу пустил!». Но если все пули уложил в мишень, выдаёт по 5 копеек на булку.

Когда проводили учения на воде на конях, узнали, что некоторые казаки плавать не умеют. А полагается хвататься за коня – за хвост или седельные торокА. Лошадь плывёт – одни уши да ноздри торчат. Кто умеет плавать, одной рукой держится за коня, а другой плывёт махом («саженками»), вроде бы коню помогает. А кто не умеет плавать, хватается за гривы, за уши. Таких казаков начальник приказал обучать плавать. Бечевой поперёк перевяжет, из лодки среди реки Вислы поспихает и шумит: «Плыви, а то утонешь!». Некоторых за бечеву и вытаскивали. Но я плавал хорошо, еще в 10 лет имел медаль за спасение погибавшего на воде. Ваньку Шведова, соседа нашего на хуторе, из воды вынул, когда в пруду купались.

В учебной команде был 9 месяцев. Потом экзамен. Пришел сам командир полка, командиры сотен, врачи – ветеринарный и медицинский, священник и один пехотный офицер – преподавал по стрелковой части. Можно прямо сказать, кто преподавал построжей и сам поумней был, у того и переняли более. А кто преподавал «абы два» – чтобы отбыть и домой – у того ничего не поняли. На его занятиях спали казаки. К такому преподавателю – врачу по ветеринарной части – билет я и вынул. У него сидит командир полка и казаков десяток – засыпались в вопросе, сколько у коня зубов. Командир полка их спрашивает: «Ты! Ты! Ты!...». Никто не отвечает. А я давно дома книжку читал про устройство человека. Помнил – у человека 32 зуба. Командир на меня: «Ты!». У меня сразу мысли бросились: скажу 32 – может, пройдёт? Отвечаю: « 32 зуба!». Командир говорит: «Вот один изо всех знает!» Потом задает еще вопрос: «Как у коня называется нога ниже колена, но выше щеток?» А в хуторе набирали кобылиц для плодового (племенного) табуна и производили опись каждой кобылы, и ногу называли «подберца белая» – значит, белоногая кобыла. И я тоже ответил: «Подберца!» А полковник засмеялся и сказал: «Ты хохол! Так хохлы говорят. Правильно – скакательный сустав!».

Сдавали экзамен по стрельбе. Был начальник дивизии генерал-лейтенант Вершинин. Нас пехотный офицер, бывший на японской войне и имевший офицерский крест, учил: «На войне при наступлении никаких интервалов 2-х шагов не соблюдать! Впереди тебя кургашек – ложись под него хоть сразу пять человек! Впереди ямка – ложись в неё. Твоя задача такая, чтобы ты неприятеля более побил, а сам целый был!». Мы рассыпались в цепь и – «Перебежками слева, справа, по звеньям, по движущейся цели...» – побегли по Сивой долине – так звался наш стрелковый плац. Глядим, скачет с кургана к нам генерал на сером коне. Спрашивает: «Кто учил будущих младших командиров?» Наш офицер выходит: «Я, Ваше превосходительство!». А тот: «Вы их неправильно учите!» «Никак нет, я учу их правильно! Потому как сам был на войне с японцами!» И повернулся к генералу, чтобы видно было георгиевский крестик. Тогда генерал повернул коня и поскакал назад.

1912 год. Экзамен я сдал в первом десятке. Был пожалован на погоны [9]. Пришил к погонам тесемки от кальсон – две поперёк и одну вдоль – вот и пришёл в сотню младший урядник. А командир назначил меня каптенармусом [10], да еще два года я обучал молодых казаков, которые приходили в полк.

Коек в то время у нас не было. На каждый взвод были нары. У каждого взвода были дневальные – мыли полы, пыль со всего имущества стирали. У каждого казака был свой сундучок – лежал под нарами. Каждый должен был соблюдать чистоту, стирать пыль с сундучка и так далее. Но и с дежурного эта обязанность не снималась. Один раз был я дежурным по казарме. Приходит перед обедом помощник командира полка, войсковой старшина Александров. Я сдаю ему рапорт: «В казарме всё в порядке!» Говорит: «Посмотрю... Дневальный, вынь из-под нар сундучок!» Провёл пальцем в белой перчатке и говорит: «Это что на пальце? Пыль? Вот за эту пыль под арест на 8 суток!». И приказ по полку: «3-й сотни урядник Быстров, будучи дежурным по казарме, не заставлял дневальных наблюдать чистоту. За что наказан под арест на 8 суток». Я взял шинель и пошел на гауптвахту. Но, спасибо, на 4-й день подошла Пасха, и нас к празднику выпустили.

Примечания:

1. Вершок ~ 4.5 см

2. Фунт ~ 450 г

3. Золотник ~ 4.3 г

4. Приказной – ефрейтор

5. Младший урядник – младший сержант

6. Есаул – капитан, командир казачьей сотни

7. Вахмистр – в царское время в казачьих войсках помощник командира сотни, из рядовых

8. Прядает – прыгает

9. "Пожалован на погоны" – выдана денежная премия за присвоение звания

10. Каптенармус – в казачьем полку младший офицер, заведующий полковым имуществом, провиантским и фуражным довольствием.

====================================================

Глава третья.

Фото: 1916 г. Андрей Быстров. Под Херсоном на отдыхе после Брусиловского прорыва.

"1914 год.

У нас с наступлением последнего года службы введен обычай у всех казаков. За три с половиною года служба надоедает, да каждый уже по дому соскучился. И каждое утро казаки, которым домой уходить, встают и шумят: «День прошел, его не повторять! Домой, домой!»

А еще каждый знал, какую станицу как дразнят и из-за чего. Нашу, Арчединскую – гусаки, Кененскую – сомы, Раздорскую – сурки, Етерскую – козлы, Сергеевскую – индюки, Островскую – собаки. И много других прозвищ. Почему так прозвали тогда знали, а сейчас я уже и не помню. Одну только помню, но название забыл. А прозвали их бугаями. Было у них: ждали в станицу архиерея. Станичный атаман приказал звонарю: «С колокольни не слазь и гляди! А как увидишь едет, так сразу звони благовест!» А звонарь увидел на дороге пыль столбом и ударил во все колокола. Атаман и все станичники двинулись к дороге на встречу с архиереем. А как подошли, оказалось это не архиерей в коляске, а простой казак гнал рысью сбежавшего из табуна бугая, которого недавно купили. Как узнали об этом в соседних станицах, так и стали этих звать бугаями. Звонарь за ошибку плетей заработал, но прозвище осталось.

Вот как зашумят – домой, домой – так и начнут станицу за станицей дразнить. Кто забрешет по-собачьи, кто закогочет [1] по-гусиному, засвистят, и по-другому зашумят, сделаются, как малые дети. И ни вахмистр, ни взводный урядник их не остановят, пока не накричатся вволю.

Но в 1914 году никто домой не пошел. 1-го июня пошел наш полк на учения, на кавалерийский сбор из города Томашов в город Замостье. Это в Польше. В нашей дивизии были 9-й, 10-й, 13-й и 15-й донские казачьи полки, 4-я и 6-я казачьи конноартиллерийские бригады и пулеметная команда.

20-го июня начались учения всей дивизии. Трубач начальника дает сигнал: «Поворот и заход левым флангом!». За ним – трубачи каждого полка, как будто приговаривают: «Левый шенкель приложи и направо поверни!» По этому сигналу левый фланг всей дивизии сразу с места в карьер идёт. Пушки колесами загремели, пыль поднялась, ничего не видно. Тут не распускай повод коня, а то может конь споткнуться и упасть. А сзади орудия гремят – ну, и задавят!

А в это время сигнал: «Стой!» Сразу подумали: «Наверное, кого-то задавили». Но санитарные линейки [2] стояли спокойно. Потом сигнал: «Всем, всем – сбор!» И поскакали все офицеры к начальнику дивизии генерал-лейтенанту Вершинину. Адъютант читает приказ: «Германия и Австро-Венгрия объявили нам войну. Срочно по зимним квартирам!»

Наш полк был в 6 верстах от границы. Приехали в город Томашов. Командир сотни есаул Гринёв, как я был каптенармус, даёт мне распоряжение выдать казакам по 50 шт. патронов, по медному котелку, шанцевый инструмент. Потом собрать по парадному мундиру с шароварами и папаху. Зашить их в наволочку и отправить по адресу казака на Дон. Мы, казаки уходящего года кое-чего уже справили к дому: одежду, обувь и большие сундучки с горбатыми крышками. И я справил тоже не хуже людей. В посылку упаковал новые сапоги, костюм-пальто, папаху и другое, что сказал есаул. Занес к знакомому еврею, заплатил за посылку и еще дал денег. Но после узнал, что еврей удрал, испугавшись за шкуру. Все казачьи сундучки и другое имущество приказали снести в одну казарму.

Вскоре наша дивизия в полном составе выступила к границе. Наши пограничники все поуехали, оставили границу открытой. Наш полк шел в авангарде. Разведчики донесли, что в лесу полк пехоты противника. В то время у нас пехоты не было. Наш полк спешился. Один казак берет двух коней и в укрытое место, а пешие после артиллерийской подготовки идут в бой. Вскоре стали появляться у нас убитые и раненые. Потом с флангов показались еще два наши полка в конном строю. Австрийцы начали в порядке отступать. Нам коноводы подали коней. И сразу команда: «Пики к бою, шашки вон! С богом, в атаку ма-а-арш! Ура!» И мы тоже закричали «ура!» и поскакали на австрийцев. Противник не выдержал атаки и побежал. В то время в июне месяце были уже на полях из снопов ржи крестцы [3]. Австрийцы начали кое-кто в них прятаться. Но если кто в плен не сдавался, пика и шашка доставала всюду. Взято было в плен 500 человек, и на поле тоже оставили много убитых. Раненых подобрали на повозки. У нас потери были малые. Взяли военные трофеи и назад в город Томашов с песней : «Веселись, храбры казаки, честью-славою своей!». Было приказано варить не по 3/4 фунта на каждого казака, а по целому фунту, из взятых у австрийцев быков.

Но нам недолго было веселиться. Разъезды на другой день донесли, что противник – около корпуса – идет на нас. Мы с ним вступили в бой, но тут стал приказ – отходить. Сами пожгли склады и цейхгаузы [4] с нашими казачьими сундучками с горбатыми крышками. Отошли до Замостья, на 20 верст к главным нашим силам, где пехота уже рыла окопы. Здесь все войска были регулярные. Приняли двадцатисуточный бой. А нас, казаков, определили в летучий отряд – от города Щебрешень до города Гребешов, на стоверстное расстояние. А коней кормить некогда и нечем. От быстрой езды и частых боёв стали они худеть и становиться. Тогда приказали всё из сум[5] выбросить, кроме патронов. А еще через две-три недели, без смены белья завелась вошь. Мы как от вшей избавлялись? Снимешь с себя кальсоны и рубаху, и под седло их. Вши конского поту боятся и осыпаются, как горох. А то на ночь, как привал, зарываешь одежу в землю. Тоже помогало, но всё равно не надолго. Появился тиф. В боях у реки Вислы и при переправе были у нас большие потери. Много было вырыто глубоких ям, куда складывали убитых прямо без гробов. Попы каждую яму кадили кадилом. За всю войну я не видал столько убитых солдат и казаков.

Немец через реку Вислу мосты пожег. Нашей дивизии приказали идти вплавь на конях. Вода в октябре стала холодная. Под снарядами [6] переплыли и стали преследовать неприятеля к городу Краков. Здесь нам пришлось хватить голода. Трое суток ничего не ели, обозы отстали. В одном месте нашли еврейский сад и поели яблок. После заболели брюшным тифом. И я тоже заболел. Тогда нас, тяжело раненых и больных отгрузили в город Минск. Там я болел, пока не вылечился. Врачи, спасибо им, когда было тяжело, ободряли: «Казак, не поддавайся! До 13 дней осталось немного!» И я выдержал. Но пришлось снова учиться ходить. После, в 1915 году, в марте месяце меня отправили в слабосильную команду [7]. А через месяц – на фронт. Но в городе Холмск [8] воинский начальник не знал, где наша часть. И я тоже за 5 месяцев не знал. И меня отправили в распоряжение окружного атамана в запасную сотню, которая стояла в слободе Михайловка, что в 15 верстах от хутора Черемуховского. Я попросил отпуск и на 5 дней домой приехал.

Дома в своей семье через пять лет было хорошо снова оказаться. Только коровы у нас уже не было – упала [9] корова. А другую отец не покупает, бережет деньги. Жена брата Ермолая, который с турками воевал, и моя жена тоже ругаются – хлеб, сено продаем, а он деньги в сундук складает. А мы с дитём без молока. Я пошел к отцу в горницу. Сидит, библию читает. Я ему пересказал слова женщин. Отвечает: «Деньги есть – 1500 рублей. Но не хочу расходовать. Нету на ваших баб надежи. Вы на войне, всё может быть, а то случится и побьют вас!» А я ему говорю, что хлеба у вас много, а молока нет. Наконец я отца убедил – купил корову с телком за 16 пудов пшеницы. А деньги после в революцию пропали, отменили их.

Хоть дома было хорошо, но война идёт, и наши хотят наступление делать. Всех казаков собирают – и больных, и раненых. Кто оправился, отправляют по частям. Меня отправили в свой 15-й полк, который стоял у р. Прут в селе Новоселице. Штаб полка был в лесу. Меня вызывает командир полка полковник Фарафонов и от имени Государя награждает за боевое отличие Георгиевским крестом IV степени и медалью «За храбрость», как отличившегося в боях 1914-го года. Пожелал и в дальнейшем быть героем, и присвоил звание старшего урядника.

Медаль мне дали за бои на Висле. Там ходили в разведку и забрали в плен немецкий разъезд. Они зазевались, а мы их разоружили и в полк пригнали. А крест получил за спасение нашей сотни. Тогда стояли на берегу какой-то маленькой речки – воробью по колено – немцы на той стороне, а мы на этой. Было затишье. Я ночью вышел из палатки «по-малому» и слышу что-то хлюпнуло у речки. Я сунулся в камыши, там шорох слышен. Я назад в лагерь – ни дежурного, ни дневального не видать. Спустился на берег. Там в окопе два казака при пулемете спят. А немцы уже к воде спускаются. Я их пулеметом и стренул (встретил). А потом, как услыхали стрельбу, поднялась вся сотня. Немцев много побили.