Текст книги "Таков ад. Новые расследования старца Аверьяна"

Автор книги: Владимир Микушевич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 9 страниц)

Дох

Денис Еремеев поднялся из-за стола в своём офисе навстречу Аверьяну с широким вальяжным жестом. Он явно намеревался подойти к нему под благословение, но не решился: Аверьян был, так сказать, в штатском, в партикулярном, потёртом, тёмно-синем пиджаке. Тем не менее Денис Еремеев сразу же протянул ему заранее заготовленный конверт, надеясь, что Аверьян зашёл к нему всё-таки за этим. Денис был известен своими щедрыми даяниями на церковь. Но Аверьян оставил конверт без внимания, сосредоточенно копаясь в своей дорожной сумке. Он извлёк оттуда свёрток. Сквозь целлофан темнела плотная бумага, обмотанная тугой изолентой. Аверьян положил свёрток на стол перед Денисом.

– Это вам, – сказал он.

– Что это? – недоуменно спросил Денис.

– А вы посмотрите.

Пришлось прибегнуть к ножницам, чтобы разрезать упаковку, и тогда на стол выпала трубка; можно было подумать, что трубка прокурена до такой сумеречно тусклой желтизны, но более пристальный взгляд убеждал: древняя изысканная желтизна с темноватым оттенком предшествовала раскуриванию трубки, и в ней, казалось, всё ещё мерцает огонёк.

– Интересно, из чего эта трубка сделана? – полюбопытствовал Денис.

– Из мамонтовой кости, насколько мне известно, – ответил Аверьян.

– Должно быть, ценная вещь. Но я не курю и не коллекционирую трубок.

– Моё дело передать вам её. Эту трубку завещал вам Юрий Савельев.

Денис Еремеев слегка изменился в лице, но всё-таки парировал с подчёркнутой иронией:

– Завещал? А что, нашлось его завещание?

– Не беспокойтесь. Завещания он, действительно, не оставил. А трубку он завещал вам при смерти.

– Неужели вы присутствовали при его смерти? Он же умер в тайге.

– Нет, я не присутствовал при его смерти, но трубку передал мне тот, кто присутствовал, и я выполняю последнюю волю усопшего.

Денис Еремеев предложил кресло Аверьяну и сел сам.

– Послушайте, отец Аверьян, – заговорил он, – вы пришли ко мне как духовое лицо или как следователь? Или вы всё ещё и то и другое, как говорят о вас?

– Успокойтесь. Я священник, и только священник. Но пастырский долг сложнее, чем вам, быть может, представляется. А на ваш вопрос отвечу вам так: по вере вашей будет вам.

– Понимаю, вы настаивали на встрече со мной по каким-то особым соображениям. Я знаю, вы только что были в тех местах, где Юрий умер, при обстоятельствах, до конца не выясненных. Но дело о его смерти расследовано и закрыто. Смерть моего ближайшего друга – утрата для меня самого, уверяю вас. Неужели вы в чём-то подозреваете меня только потому, что наш капитал не был поделён на доли и теперь автоматически весь перешёл ко мне?

– Заметьте, что вы, а не я заговорили об этом, – отозвался Аверьян. – Конечно, немаловажно, что после смерти вашего друга ваш личный капитал превысил миллиард долларов.

– Но вы же знаете, я распоряжаюсь моим капиталом не только в моих личных интересах. Как только вы вошли, я предложил вам…

Денис Еремеев снова протянул Аверьяну увесистый конверт, и Аверьян снова не обратил на конверт внимания.

– Полагаю, что нет нужды напоминать вам, – сказал он, – до Юрия Савельева в той же самой тайге уже погибли люди, до сих пор точно неизвестно, сколько их было, может быть, человек до пятнадцати, но пять инженеров точно погибли, обнаружено то, что от них, извините, осталось, и, по всей вероятности, ваш компаньон ездил заминать это дело.

– А что ж тут заминать? То была, собственно говоря, не наша бригада, а научная экспедиция; они отправились в тайгу на свой страх и риск…

– И ваша компания «Yes-Нефть» не имела к этой экспедиции отношения?

– Разумеется, не имела, мы только частично финансировали эту экспедицию, но, так сказать, больше для поддержания отечественной науки. Они обратились к нам, мы пошли им навстречу. Так что это была скорее благотворительность, а вы знаете, как бывает вознаграждён благотворитель в нашей стране. Смерть Юры Савельева – ещё один пример в этом ряду.

– Значит, связь между его смертью и гибелью экспедиции всё-таки была.

– Конечно, Юра хотел убедиться собственными глазами, что же там произошло.

– И как вы думаете, убедился?

– Не знаю. Я не получал никаких известий от него после его отъезда… то есть после отлёта в тайгу.

– По-видимому, Юрий Савельев и вы были всё-таки заинтересованы в результатах этой экспедиции.

– Да, результаты были. Они предлагали нам приобрести результаты своей экспедиции. Но мы ещё ничего не решили.

– Как ничего не решили? Неужели вы хотите этим сказать, что инженеры, не знакомые друг с другом, немолодые, правда, очень опытные, живущие в разных городах, не имеющие зачастую средств, чтобы поехать в другой город (кстати, почтовые расходы им тоже не по средствам, а об Интернете или электронной почте и говорить нечего), так неужели же эти инженеры сговорились предпринять экспедицию в тайгу, куда «только самолётом можно долететь», как пелось в песне, которую вы, надеюсь, не забыли? Скажете, на свои средства они приобрели необходимое снаряжение, оплатили этот самый самолёт, чтобы лететь в глубь тайги, подготовили там посадочную площадку?

– Я же говорю, «Yes-Нефть» частично профинансировала экспедицию.

– Частично! А кто внёс остальную часть?

– Я не знаю. Может быть, у них и не было других источников финансирования. Они перед нами не отчитывались.

– Так-таки не отчитывались? И они ничего не сообщали вам о результатах своих изысканий?

– Кое-что сообщали, насколько это было возможно при ограниченной связи с ними. Возможно, сообщили бы больше, если бы вернулись. Но они не вернулись…

– А то, что они сообщили, никак не заинтересовало вас? – Аверьян задавал свои вопросы как ни в чём не бывало, и его собеседник заметно начал нервничать:

– Заинтересовало, почему же не заинтересовало. Но мы отложили решение этого вопроса на будущее.

– Отложили решение вопроса на будущее и с этого момента утратили к экспедиции интерес?

Денис Еремеев ничего не ответил. Аверьян продолжал:

– Позвольте напомнить вам некоторые обстоятельства. В августе прошлого года по телевидению был показан захватывающий репортаж «Сокровище тайги». Репортаж был посвящён как раз работе экспедиции, вашей, с позволения сказать. Зрителю были представлены пять инженеров, разрабатывающих проект. Вы помните хотя бы их фамилии?

– Да, помнится, Че… Че… Чернецов, Смирнов и другие.

– Я вам напомню: действительно, Николай Семёнович Чернецов, Валерий Степанович Легостаев, Сергей Николаевич Нефёдов, Михаил Дмитриевич Смирнов, Геннадий Александрович Комлев. Очень опытные инженеры, самому молодому из них за пятьдесят. И что примечательно, все пятеро одинокие, ни у одного из них не было семьи, так что искать их некому. Согласитесь, таких специалистов тоже надо было подобрать.

– Чувствуется, что вы поминаете их за упокой души.

– Конечно, поминаю, а вы их даже не помните.

– Я не могу помнить всех наших сотрудников. Мы даём работу тысячам людей…

– Это были ваши сотрудники, нельзя отрицать. В том репортаже они ярко обрисовывали работу своей экспедиции. Было открыто и в основном исследовано одно из богатейших месторождений нефти в тайге. Инженеры разработали и проект нефтепровода через тайгу. И всё это было заявлено по всероссийскому каналу телевидения на фоне суровой северной природы. Не спрашиваю вас, но могу себе представить, сколько стоил этот репортаж и кто оплатил его. Бесспорно, это был великолепный рекламный ролик «Yes-Нефти». Примерно представляю себе, как подорожали после него ваши акции.

– Допустим, подорожали, но ведь это обычная деловая жизнь. Как же иначе, мы тоже несём расходы.

– Как же иначе… А потом об экспедиции не было больше никаких упоминаний. Вы заморозили разработанный ими проект и заморозили в тайге тех, кто его подготавливал.

– Кто же знал, что холода в том году наступят так рано?

– Неужели вы не знали, что в декабре в Сибири бывают холода?

– Самолёт прилетал за ними. Но они сами просили продлить срок экспедиции.

– Они, правда, не просили оставлять их в тайге без продовольствия, без тёплой одежды, без всякого снабжения. Да и странное заявление одного из них поступило к вам через несколько месяцев после того, как всё было кончено.

– Как через несколько месяцев?

– Вам лучше знать. Ваши самолёты перестали туда летать и не летали бы в обозримом будущем, если бы у одного из них не объявилась бывшая жена или, лучше сказать, старая любовь. Она видела репортаж по телевизору, что-то вспомнила, ждала-ждала и в конце концов подняла тревогу. На её тревогу имели полное право не обращать внимания, она же ему никто, но в дело вмешались ваши конкуренты, и вам пришлось реагировать. Поэтому и Юрий Савельев туда вылетел… А уж на смерть Юрия Савельева нельзя было не обратить внимания. Кстати, он тоже просил продлить срок его пребывания в тайге, не знаете почему?

– Я не имел от него оттуда известий. Думаю, что он хотел лучше разобраться в этом деле, найти их останки, доставить их… по месту жительства, чтобы похоронить их… по-христиански.

– А доставили в Москву только его останки.

– Может быть, он… не мог их всех найти?

– Нет, он нашёл. Останки этих пяти инженеров. А к последнему прошлогоднему рейсу самолёта там было человек пятнадцать, может быть, больше, точно неизвестно. Останки других, действительно, не найдены. Вероятно, они пытались выйти к жилью через тайгу… на свой страх и риск, как вы изволили выразиться. До ближайшего населённого пункта километров триста. А они шли по снегу без лыж, без тёплой одежды, не говоря уже о продовольствии. Ружей у них тоже не было… К тому же у них кончились даже спички.

– Какие подробности… Можно подумать, что вы были среди них. Неужели вы полагаете, что мы с Юрием хотели их гибели, рассчитывали на неё?

– Нет, я так не думаю. Не хочу вас демонизировать. Вы просто забыли о них, когда извлекли из проекта всё, что можно. Свои разработки они отправили вам последним самолётом. Вы решили отложить дальнейшие работы до лучших времён, а им предоставили выбираться из тайги наудачу. Допускаю, что вы и вправду не представляли себе, что это значит. Но главное, вы их просто забыли… забыли.

– Но мы же вспомнили… Юрий вылетел туда сам… и не вернулся…

– Не вы вспомнили, вам напомнили… И вылетел господин Савельев, а не вы. И вы не прогадали от того, что он не вернулся. Миллиард долларов есть миллиард долларов. Ради такой суммы жертвуют и большим, чем жизнь пяти человек, вернее, шести, включая жизнь господина Савельева, ещё вернее, пятнадцати или Бог знает скольких.

Денис Еремеев с негодованием встал с кресла.

– Послушайте, я до сих пор слушал вас лишь потому, что вы духовное лицо. Следователю у меня больше делать нечего, да вы и не следователь, Дело о смерти Юрия Савельева расследовано и закрыто. Смерть признана естественной, хотя и остаются некоторые неясности.

– Вот об этих неясностях я и хочу поговорить с вами. Да вы садитесь, хотя и неудобно предлагать вам садиться в вашем собственном офисе. Успокойтесь, я не собираюсь вас допрашивать, напротив, я намереваюсь рассказать вам то, что, по-моему, вам следовало бы рассказать мне.

Денис Еремеев сел в кресло, как будто неуверенный, садиться ли ему или всё-таки указать Аверьяну на дверь.

– Повторяю, против вас невозможно выдвинуть никаких обвинений. Вы не принуждали Юрия Савельева лететь в тайгу, вы были за тысячи километров от места его смерти. Что касается участников экспедиции, и у них не было ничего похожего на договор с «Yes-Нефтью», и вы вовсе не были обязаны снабжать их продовольствием или зимней одеждой, тем более вы не были обязаны посылать за ними самолёт. Другое дело, что они не представляли себе этого, не представляли, что их просто бросили в тайге на верную смерть. Ведь у них даже средств связи не было; они были предупреждены о конфиденциальности их исследований. По телевизору ведь не увидишь, где они находятся. И вот у них кончилось продовольствие, они варили похлёбку из лишайников, из мхов, из коры, потом у них кончились спички. О том, что у них не было тёплой одежды, я вам уже говорил.

– Вы рассказываете, как будто вы сами там были.

– Я только что оттуда. Самолёт доставил в Москву только тело господина Савельева, их останки там и остались (не сочтите это каламбуром, иначе не скажешь). Я похоронил их в тайге, я отпел их. У Геннадия Комлева в кармане оказался блокнот, а в блокноте что-то вроде записей, возможно, для той, которая всё-таки вспомнила о нём и даже попыталась поднять шум. Впрочем, записи никому не адресованы, и я имею полное право показать их вам.

Денис Еремеев, щурясь, вглядывался в скомканные, кое-как разглаженные листки:

– Ничего не могу разобрать. Каракули какие-то.

– Неудивительно, он писал коченеющими руками. Ничего особенного, и всё-таки нечто очень странное: «Сегодня два костра, красный и оранжевый». Через несколько дней: «Сегодня три костра: жёлтый, фиолетовый и зелёный».

На четвёртый день: «Сегодня один только зелёный… когда же будут все семь? Надо начинать сначала…»

– Значит, у него всё-таки были спички, если он зажигал костры?

– То-то и оно, что никаких спичек уже не было. Да и что это за спички, от которых загорается зелёный огонь? Всё дело в том, что к тому времени в лагере уже появился он.

– Кто? – насторожился Денис Еремеев.

– Они уже давно слышали вдалеке бубен шамана, искали в тайге стойбище, но ничего не нашли. И вот он пришёл к ним сам, в рваной, но всё-таки в белой оленьей дохе, приземистый, глаза азиатские, но не такие раскосые, как у монголоидов.

– Шаман?

– Шаман, но без бубна, а с трубкой, которую он предлагал всем курить. Эта трубка перед вами.

– И они курили?

– Курящие попробовали затягиваться, но оказалось, что это не табак. Он пришёл и ушёл, потом приходил ещё и всегда предлагал эту раскуренную трубку, так что кое-кто уже с нетерпением ждал, когда он придёт. Когда ударили морозы, а спичек не было, они сообразили: трубку без огня не закуришь, значит, у него есть спички, но спичек у него не было, были две палочки, одна потолще, просверленная, он вставлял в неё другую на жгуте из сухожилий, вращал и поджигал мох. Они пробовали вращать палочку, но у них ничего не выходило. Известная история: никому не удаётся добыть огонь трением, кроме тех, кто уже умеет, А когда ударили настоящие холода, он говорил, что не разведёт огня, пока все они не покурят, и они курили по очереди, как курят трубку мира, кстати, говорят, что предки американских индейцев происходят из этих мест. Потом он предлагал курить уже каждому порознь и каждого порознь уводил в тайгу, а куривший в тайге уже не возвращался. И всё равно приходилось курить, так как без этого он не разводил огня, и к тому же, кто курил, у того проходил голод, как будто он поел, и куривший видел разноцветные костры, о которых писал Геннадий Александрович. А ещё он писал: «Я докурюсь, докурюсь…» Видите, это, кажется, последнее, что он написал.

– Вероятно, они курили какой-то смертельный наркотик, – сказал Денис Еремеев.

– Я давал на исследование пепел из тру бки, – ответил Аверьян, – порошок из высушенного мухомора там должен быть, но и ещё что-то, что определить не удалось. Примечательно другое; последним эту трубку курил Юрий Савельев, которого не мучил ни голод, ни холод, и он продлил срок своего пребывания в тайге, отложил свой отлёт, как и те остальные, которым это стоило жизни, как и ему. Думаю, что и он докурился.

– Всё-то вы знаете.

– Я решил сам расследовать это дело. Никто не предоставил бы мне самолёта, чтобы лететь в тайгу. По Енисею я добрался до населённого пункта Еськово, ближайшего к тем местам, и стал искать проводника, но идти в те места никто не хотел. Все слышали, что оттуда не возвращаются. И тогда ко мне подошёл он, старичок-абориген в белой рваной дохе. Оказывается, все в посёлке его знают, кто называл его «Дошка», кто «Доходяга», а кто «Дохляк». Посмеиваясь, он всем предлагал покурить свою дымящуюся трубку, от него только отмахивались, но видно было, что затянуться пробовали многие. Он-то и вызвался проводить меня в те места.

– Как вы прошли триста километров по тайге? Сколько же продуктов надо было унести на себе.

– Унёс, сколько мог. Но мой проводник знал, как мне туда дойти. В тайге попадаются тайные старообрядческие поселения. Там-то и подкармливали меня крупой и вяленой рыбой. Моего проводника они тоже знали и не подпускали его к себе, у него же трубка. Правда, на этот счёт у них были разные мнения. Иные говорили, что в трубке у него не табак, а стало быть, и греха в этой трубке нет. От него я по дороге немало узнал. Вот вы назвали вашу компанию «Yes-Нефть». Проще простого: да-нефть. Некоторые говорили даже «Есть нефть». А вы знаете, кто такой Есь?

– Какой-то бог, – пробормотал Денис Еремеев. – Юрий что-то слышал об этом или читал.

– Есь – небо, верховный бог кетов, живущих на Енисее. Они как будто родичи, с одной стороны, индейцев, а с другой – тибетцев. Отсюда и название Еськово. Есь рассорился со своей супругой Хоседэм, после того как замёрз их старший сын, которому Хоседэм не дала тёплой одежды. Его звали Биссымдесь («западное небо»), так мой проводник называл всех погибших и меня тоже. У человека семь душ, а у Еся семь добрых мыслей, и зажигает он семь костров семи цветов радуги. Кто увидит все семь костров в радужном ореоле, то есть радугу в радуге, которая тоже в радуге и так далее, тот больше не умрёт, тот докурился. А трубку курить предлагает старичок в белой дохе, Дох, первый в мире шаман и первый в мире человек.

– Видно, вы тоже курили эту трубку, – усмехнулся Денис Еремеев. – Может быть, ещё докурите… (он определённо хотел сказать «докуритесь»).

– Все беды в мире, – сказал мне Дох, – от того, что люди делятся на мёртвых и живых. Живые противны мёртвым, как мёртвые противны живым. Мёртвые друг с другом не враждуют и друг друга не убивают. Хорошо, если останутся одни мёртвые.

Денис Еремеев прикоснулся было к трубке и отдёрнул руку, как будто обжёгся.

– На обратном пути, – продолжал Аверьян, – в старообрядческих поселениях очень удивлялись, что я возвращаюсь живой, «Стало быть, ты наш, раз не куришь», – говорили мне. И одна старушка нашептала мне там такую историю. Когда на Енисее установилась коммунистическая власть, всех шаманов собрали якобы на перепись или на инструктаж, заперли в балагане, а балаган сожгли. С тех пор в тайге и является Дошка, один из сожжённых шаманов.

Денис Еремеев не спускал с Аверьяна глаз.

– Дох сказал мне, что докуриться должны семь человек подряд. Тогда останутся одни мёртвые и будет хорошо. Пятеро докурились, шестой Юрий Савельев, который, по словам Доха, завещал трубку вам. Потому я и говорю, что рассказываю вам то, что вам следовало рассказать своему духовнику. Считайте, что я исповедался вместо вас.

Аверьян, не прощаясь, вышел из офиса. А через два месяца стало известно; удачливейший предприниматель, миллиардер Денис Еремеев найден мёртвым в тайге, где проводила исследования пропавшая экспедиция. Рядом с Денисом Еремеевым дымилась во мху трубка из мамонтовой кости.

Сукина дочь

Целый день Павел ходил по посёлку. Он искал на отлёте домишки поплоше и пытался снять комнату на зиму. У Павла были деньги, за комнату он предлагал плату более высокую, чем здесь принято, и всё-таки ему везде отказывали. Штормовка Павла отяжелела от осеннего дождя, шерсть Бички вся намокла, но Бичка не отставала от Павла ни на шаг. Не было никаких сомнений в том, что Павлу не сдают квартиру из-за неё. Хозяйки негодующе махали руками, узнав, что в комнате вместе с бородатым странным жильцом будет жить эта большая лохматая собака, у которой с шерсти капает. К тому же Павел заранее предупреждал, что собака будет жить именно с ним, а не где-нибудь во дворе. Каждой хозяйке Павел непременно сообщал, что собаку зовут Бичка. Сердитые отказы хозяек разбередили в голове у Павла давно засевший там шип: «Собака, Собака… Сука проклятая…» Это свистящее шипенье, как от испорченных стенных часов с бывшим боем, продолжалось и тогда, когда Павел к ночи снял угол у полусумасшедшей старухи. Старуха не устояла перед щепоткой денег, едва увидев их. Павел сидел у горячей печки, Бичка жалась к его ногам, и не старуха ли хозяйка уже шипела: «Собака… Собака… Сука проклятая…».

Это скрипучее бормотание он когда-то день за днём слушал, уходя на работу и возвращаясь домой. Павел привёл юную жену из общежития в коммуналку, где он жил с парализованной матерью, и та сразу завела свое: «Собака… Собака… Сука проклятая…»

Елена ещё училась на четвёртом курсе библиотечного института. Её собственная мать работала зоотехником на Алтае. Елена во что бы то ни стало хотела зацепиться за Москву. Замужество избавляло её и от распределения. Павел к тому времени уже закончил автодорожный институт. Он устроился на работу в Москве, но должен был ездить в длительные командировки. А главное, ещё в институте он познакомился с бригадиром шабашников, строивших дороги в глуши Нечерноземья, и вскоре сам стал бри гадиром их артели, убедившись, что с весны до осени в такой артели он может заработать больше, чем инженер зарабатывает в Москве за год. Елена очень хотела поехать на курорт к морю, которого никогда не видела. Павел дал ей денег на поездку к морю, а сам отправился в очередную глубинку строить шоссейную дорогу. За матерью согласилась присматривать соседка, которой тоже нужно было платить.

Когда Павел вернулся, матери в комнате не было. Её увезла «скорая помощь», вызванная Еленой, а обратно её так и не привезли. Павел время от времени навещал её в больнице, но не слышал от неё ничего, кроме всё той же «литании»: «Собака… Собака… Сука проклятая…» Между тем дела у Павла шли не так плохо, и Елена даже нашла возможность вступить в жилищный кооператив и выплатить взнос за однокомнатную квартиру (при условии, что деньги, заработанные Павлом, будут оформлены как её взнос, этого требовали её таинственные знакомые, к тому же давшие ей некую сумму взаймы). Павел успел убедиться, насколько Елена практична. Она закончила курсы иностранных языков, заговорила по-английски, водила туристические группы по Москве и Подмосковью, брала на комиссию иконы и старинные книги и, как подозревал Павел, слегка фарцевала. Павел самого себя чувствовал на подозрении. К этому времени он ушёл с работы и с весны до осени занимался только своим шабашничеством, возглавлял артель разношерстных строителей. Так что Павла не удивило когда к ночи на их лесную стоянку за ним приехал следователь. Павел только пал духом и заметно приуныл, что не ускользнуло от внимания следователя. «Старший следователь Игнатий Бирюков», – представился он, приглашая Павла сесть в машину. Следователь вёл машину сам. Машина еле тащилась, увязая в заболоченных колеях заброшенного лесного просёлка. «Надеюсь, когда-нибудь вы построите нам дорогу получше», – обратился следователь к Павлу, чуть улыбнувшись. Павел вздохнул с облегчением. Значит, его привлекают не за тунеядство. Павел отважился наконец спросить следователя, в чём дело. «Не беспокойтесь, это не арест и даже не задержание, – сказал следователь серьёзнее, чем, казалось бы, требовал смысл этих слов. – Просто нам нужна ваша помощь».

Примерно через час машина подъехала к полуразрушенному сараю, очень похожему на тот, где ночевала артель Павла. Скорее это был навес для просушки сена. На досках иод навесом лежало что-то, накрытое брезентом. «Вам придётся взять себя в руки, – сказал следователь, – предупреждаю, процедура не из приятных». Он откинул брезент. Перед Павлом лежала женщина, чьё лицо было испачкано болотной тиной и к тому же до неузнаваемости попорчено каким-то лесным зверем, лисицей или хорьком.

– Не узнаёте?.. – спросил следователь, – Не узнаёте её? Неловко назвать её покойницей…

Павел покачал головой.

– А может быть, опознаете? Конечно, опознать её нелегко. Очевидно, пролежала в болотной жиже не один день… Пьяная, что ли, в дождь заблудилась, завязла… Да и лицо попорчено. Присмотритесь! Никого она не напоминает вам?

– Нет, никого… – с трудом ответил Павел.

– Понимаю. Не стал бы беспокоить вас, да вот в чём загвоздка. У неё в непромокаемой сумке, где, правда, не было ни денег, ни документов, оказался ваш адрес. В целлофановом футлярчике. Извольте взглянуть.

Следователь показал Павлу клочок бумаги, не выпуская, впрочем, его из рук. То был старый адрес, адрес коммуналки, где Павел когда-то жил. Корявый детский почерк отчётливо проступал сквозь целлофан. Павел поёжился. Значит, и здесь, «далеко от Москвы», о нём известно всё, даже его старый адрес.

– Это ваш адрес? – настаивал следователь.

– Да, это мой бывший адрес, – подтвердил Павел, – мой старый адрес… Теперь я живу по другому адресу.

– В чём легко убедиться, заглянув к вам в паспорт, паспортный режим у нас пока не отменён, У нашей утопленницы, правда, и паспорта не оказалось. Скажите, а её почерк, если это её почерк, вам тоже незнаком?

– Вижу этот почерк в первый раз.

– У меня нет оснований вам не верить. Считайте наш разговор простой формальностью. Садитесь в машину, я отвезу вас обратно… на ваш ночлег. Не тащиться же вам пешком через лес. Чего доброго, и вы в болоте завязнете.

В машине следователь продолжал:

– Есть ещё одно обстоятельство, которое, может быть, заинтересует вас или что-нибудь напомнит. Дней пять назад на перроне станции ходила маленькая девочка трёх или даже двух лет. Ходила, плакала и звала маму. Оказывается, мать оставила её там, просила кассиршу присмотреть за ней, обещала, что скоро вернётся, да так и не вернулась. Я привозил кассиршу туда, откуда везу вас, и она тоже не опознала её… то есть тело.

– А что же девочка? – спросил Павел.

– Девочку, естественно, отправили в наш детский приёмник, потом, вероятно, в детский дом. Когда я спросил её, как звали её маму, она ответила как-то странно: «Ларка…»

Павел с облегчением вышел из машины. Ему действительно было что вспомнить в этой связи. Были и причины скрывать произошедшее, в особенности от Елены да и от других тоже. Три года назад он также работал с артелью в лесу над починкой дороги. И тогда у них на таком же бивуаке появилась девчонка. В проливной дождь она попросилась переночевать. Ей освободили угол в сарае, завесили его брезентом. Девчонка так и осталась с артелью, взялась для них стряпать, без чего они до сих пор кое-как обходились. Между собой шабашники говорили, что на бивуаке девчонке вроде бы делать нечего. Но никто из них на гнал её, и все понимали почему. Каждому из них девчонка говорила, опуская при этом глаза, что шестнадцать лет ей уже исполнилось, и это было приглашением к дальнейшему. Не отказался от дальнейшего и Павел в душную августовскую ночь среди мшистых болотистых кочек. В отличие от других Павел попытался расспрашивать девчонку о её жизни. Как и все, он уже знал, что зовут её Ларка. Её выпустили из детского дома, никакой другой жилплощади не предоставили, а в общежитии жить она не захотела. Ларка отправилась искать где придётся неизвестно чего. Она знала одно: предложить она может Лишь одно и это единственный способ завязывать отношения с людьми. Без этого одного она никому не нужна. Но после ночи с Павлом Ларка стала отказывать другим. У других это вызвало раздражение против Ларки. Возобновились разговоры о том, что пора её гнать, а то легавых навлечёт. Когда заметили, что с Павлом у ней продолжается, раздражение оборотилось против Павла. С некоторым удивлением Павел открыл, что может постоять за себя и за Ларку, что кулаки у него крепкие. К тому же он был бригадир. Без него вся артель ничего не заработала бы, и, ворча вполголоса, шабашники признали право бригадира.

Счастье Ларки при этом длилось недолго, меньше трёх недель. Приближалась осень, отсырели кочки, ночи делались прохладнее, а, главное, работа была закончена. Бригада получила расчёт, и Павел распростился с Ларкой. Он знал, что прощается навсегда, хотя бывали минуты, когда ему не хотелось так думать. Наверное, в одну из таких минут он и шепнул ей свой московский адрес.

И собаку, приблудившуюся к такой же стоянке шабашников года через три (а может быть, через четыре, Павел точно не помнил), он называл сперва «Ларка», правда, ни разу не выговорив такого имени вслух. Сучка была молоденькая, едва ли годовалая, но довольно большая, лохматая. С ней обращались так же, как с Ларкой. Кто бросал ей куски, кто гнал её, кое-кто даже ласкал. Твёрдо под своё покровительство взял её один Павел, против чего никто и не возражал. В бригаде не было никого из прежних, Ларку никто не помнил, вернее, никто не знал. Никто не придал бы никакого значения тому, что бригадир называет свою собаку «Ларка», но Павел предпочёл называть её «Бичка», от слова «Бич» (бывший интеллигентный человек). Бичом Павел тогда уже начинал чувствовать себя. Павел обратил внимание на то, что, услышав кличку собаки, всякий раз улыбается один замухрышка-бригадник, варивший обычно хлёбово и мывший котелки. Он был аспирант-гуманитарий. Павел взял его в бригаду из жалости, чтобы не сказать «по ошибке». Когда Павел невзначай спросил замухрышку, почему он улыбается, тот смущённо сказал бригадиру, что «Биче» – уменьшительное от Беатриче. Павел ещё и сам не забыл, что так звалась возлюбленная Данте.

Он даже не думал, что ему делать с Бичкой, когда настанет осень. А осень пришла, работа была закончена. Павел получил в конторе расчёт за всю бригаду. Он шёл с деньгами через лес, когда на него набросился какой-то тип с ножом. Тип настроен был решительно, и Павел вряд ли остался бы жив, если бы в руку, державшую нож, не вцепилась Бичка, От неожиданности грабитель выронил нож, Павел подхватил его, и грабитель кинулся бежать, С тех пор Павел не расставался с Бичкой.

Он и в Москву вернулся вместе с ней и выдержал с непривычной стойкостью взрыв ярости, которым его встретила Елена. Не первый год она встречала его с плохо скрытым раздражением. Появление в квартире лохматой, грязной, беспородной собаки было для Елены подходящим поводом высказаться откровеннее. Откровенность это подтвердила то, что Павел давно подозревал, но он настоял на своём. Бичка осталась в квартире, и в ушах Павла опять зашипело нараспев старое: «Собака… Собака… Сука проклятая…», причём Павел затруднялся определить, шипит ли это покойная мать или молодая жена. Павел не сомневался, что Елена немедленно воспользовалась бы его даже недолгим отсутствием и выгнала бы собаку на улицу, но, к счастью, на работу ходила она, а Павлу зимой ходить было некуда. Как между другими пробегает чёрная кошка, так между ним и Еленой возникла эта серая с рыжиной собака.

Павел раньше обычного подрядился на очередную работу, а вернулся всё с той же Бичкой позже обычного. Ключ почему-то больше не подходил к дверному замку, а когда Павел позвонил, дверь ему открыла незнакомая женщина, Она представилась как хозяйка квартиры и даже не пригласила Павла войти, не говоря уже о том, чтобы войти с собакой. Павлу с трудом удалось навести справки. Елена недаром оформила кооперативную квартиру на себя. Она приватизировала её и просто продала, объявив мужа пропавшим без вести. Говорили, что она вышла замуж за иностранца и уехала с ним за границу. Слово «бич», обернувшееся собачьей кличкой, оказалось пророческим. Только теперь говорили не «бич», а «бомж». Павел был именно бомж с недействительным паспортом. За полгода он заработал деньги, но его социальный статус от этого не менялся. Из года в год он снимал на зиму дешёвое жильё. Как правило, оно было наихудшим, так как лишь хозяйка наихудшего жилья соглашалась впустить в дом собаку. Так Павел провёл ещё одну зиму, нашёл очередную работу и поспешил увести Бичку из опостылевшей развалюхи.