Текст книги "Три горсти земли"

Автор книги: Владимир Марченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 7 страниц)

Владимир Марченко
Три горсти земли

ДРУГ

Давно это было. Тогда еще зарплату выдавали не пыльными мешками, а настоящими тенежками, вырезанными из дерева, а поэтому называли их – деревянными. У всех была такая бестолковая работа, что и придумать невозможно. Героя нашего назовем просто – Он. Так уж его назвали. А его жену звали – Она. Детей у них было четверо: Малыш, Малышка, а остальные еще Малышня. Он на работу ходил постоянно. Она тоже работала, но только около дома своего; то чертополоху насеет на обед, то одуванчиков наловит к ужину. На завтрак они ели теплый туман с горячими зарницами.

Однажды Малышка принесла домой крохотного зверька с пушистым хвостиком и белой мордочкой. Она предложила унести этого беломордого туда, где он был. Дети захотели ухаживать за этим животным, которого назвали Другом. Решили оставить у себя одинокого и слабого найденыша. Взрослые любили смотреть на Друга, а дети гладили его по спине и смеялись так громко и весело, что соседи злились и жаловались в Бюро по тишине. Находились и другие. Они просили разрешения погладить зверька и получали от этого совершенное веселье.

Как-то погладил зверька мальчик, у него перестали болеть ноги. Приходили и гладили Друга больные дети, а уходили здоровые и радостные. «Вам нужно брать за исцеление деревянные»,– советовали отдельные люди, но Он запретил брать с больных детей теньки. «Вы могли бы поправить свои финансовые проблемы»,– говорили этим странным, которые не хотят жить хорошо за счет своего питомца.

Друг исчез. Дети искали его долго. Им помогали соседи, но пушистого нигде не было.

На работе у нашего героя начались проблемы. Его вызвали в Бюро по доходам и предъявили счет, дескать, незаконно получаете прибыль. Он пытался доказать, что ни одной монеты не взяли, пока Друг жил у них. А теперь исчез. Это могут подтвердить соседи по кварталу. Но глухими оказались работники бюро. Взыскать незаконную прибыль решили они с тех, чьи дети получили здоровье, подаренное зверьком. Те заплатили, а куда деваться, посчитали, что лучше отдать деревянные, лишь бы дети могли смеяться и прыгать от радости в парке с мачты на резиновой верёвке.

Дети нашли своего питомца. Он сидел у забора кирпичного дома. Лапка у него была ободранной. Дети принесли его домой, но родители выставили Друга на улицу под град и снег.

«Нам опять придется доказывать, что мы не получаем доходов от зверька». «Ну и что,– говорили дети, – мы станем работать, заплатим все налоги, ведь его нужно лечить. Неужели, вы его оставите без помощи?» «Несите куда хотите»,– сказал Он, хотя понимал, что делает неправильно. В глазах детей становился плохим человеком, но как быть? Она была мудрой и стала думать, как поступить, чтобы остаться хорошими родителями для детей и спасти зверька, приносившего много радости. «Его нужно отнести в лечебную часть для больных зверят, – сказала Она утром детям. – Там поправится, а вы будете навещать пушистого». Дети согласились. В лечебнице сказали, что зверёк неизвестной породы, а потому его не могут принять, чтобы избежать неприятностей от Контрольной комиссии.

Дети принесли Друга домой, стали лечить теплой росой и жареной морковкой. Отец рассердился, не зная, что ему делать и как поступить, ведь на этот раз никто не поможет ему оплатить налоги и штраф. Тенег в доме очень мало. «Как-нибудь выкручусь,– подумал,– пусть остаётся, пусть меня отправят на принудительный труд…»

А ночью, когда все смотрели сны, Друг снял повязку, открыл окно. Он всё понял. Если бы умел говорить, рассказал кто он и откуда, почему ободрал лапу.

Его украли, хотели получать теньки, если бы исцелял больных, но он потерял дар.

Как жить, если ты не можешь приносить добро? Но его любили не за чудесный дар, а за то, что он был просто пушистым зверёнышком с хвостиком.

КОЧЕРГА

Кочерга была худа и трудолюбива. Всю зиму работала, а летом стояла в углу и отдыхала. Все нормальные любят отдыхать после жарких трудов, когда зелень олохматит деревья и кусты, а небо заголубеет, и никаких буранов и вьюг.

Она могла бы давно пойти на заслуженный покой, её стаж в горячем цеху был велик. Чувствовала себя нормально, хотя товарищи – ухват и сковородник взялись отдыхать изо всех сил. Хозяйкина внучка покрасила их и отнесла в музей. Они окружены заботой и постоянно на людях.

Ближе к осени хозяин её выставил вместе с плитой и совком. Поместил в сарае. Для чего? Чтобы нахальные куры их пачкали? Хозяин выбросил и печь. Разобрал по кирпичикам. Установил газовую задаваку. Она дурно пахла, почти, как куры. Такие степенные дверки вывез на свалку утиля. А ведь мог кому-нибудь подарить на свадьбу или именины. Кочерга вполне могла поработать еще, хотя бы экспонатом. Не глупей этого чапельника, который стал рассеянным. Из-за его склероза хозяйка роняла на пол то чугун с пареной тыквой, то сковородку с котлетами или запеканкой. Она могла бы много чего порассказать, ведь её отковали еще в допотопные времена. В Сибирь привезли, когда переселенцы отправились на земли не мереные. Называли нежно – клюка.

Много воды утекло из чугунков на плиты, которые при этом лопались от гордости, но верили, что они так умело заставляли нервничать и пузыриться кашу и выплескиваться щи. Она трудилась бессменно. Лезла в самое пекло. Любила порядок. Березовые головни подчинялись безо всякого ропота. Эти вахлаки, рожденные навозными кучами, прозываемые кизяками, даже и не думали противиться. Потом стали возить его – черного, пыльного, смрадного. Любил он повторять: «Я породистый, всех зажарю, запарю…» Жалким становился к утру, когда она его сгребала в совок. Чем он нравился людям? Березовые поленья отдавали себя почти без остатка. У этого комкастого и смердящего репутация была подмоченная. Даже после того, как его высыпали в печь, в ведре было мокро. Ей было неприятно находиться в мокром вонючем ведре, после того как её бросали в него и она фыркала и шипела. Колосники любили кочергу. Она их старательно чистила от шлака. Работы не боялась. Куда же они делись? – вздыхала кочерга, чувствуя, как начинает ржаветь. Плита ворчала на кур, дребезжа своими кружками, обещая поджарить, как это она умела делать в далекое время. Что она может без огня? Он рождался от крохотной палочки, стремительно пожирал лучинки и разный сор. Покушать любил. Не привередничал, хрустел дровами, кизяками, а, разбушевавшись, плясал и даже играл на трубе. Настоящий был трубач. Душа у него была музыкальная. Даже стрелять научился водой и паром в трубах отопления. Бывало такую пальбу устроит на ночь. Салютовал сам себе. Трудилась кочерга до белого каления, а какая благодарность?

Помнит, как не пришел тот, что по проводам скачет и воду в котле греет. Буря была. Оборвало все снасти со столбов. Померзли хозяева. Её вспоминали добрыми словами. Зла не помнит она. Пригласили бы – пошла. А вдруг и понадоблюсь. Обиды прощаю, но гнуться не умею. Провели газ в дом. Не боятся, что ребенок маленький, а старушка бестолковая, суетливая забудут выключить крантик. Вчера хозяин отнес стальную клюку в кузню. Изуродовали там её, отковав три скобы.

Теперь кочерга на высоте, крышу сарая держит. Должность не велика, но ответственная. А то, что её клонировали, разделив на три части, так это ничего не значит. Жизнь еще и не такие повороты закручивает.

КОНЧИНЫ ЛАСТИКА

Он работал в конструкторском бюро с первого трудового дня. В процесс особо не вникал, но прогулов не делал. Работал честно, резину, как говорится, не тянул. Если требовал технический процесс, мог придти в выходные. Грамот почетных не заслужил, а званий таким не давали. Не выпячивался, не заискивал, но всегда был на работе, что называется, под рукой. Без него дело бы не встало. Незаменимых давно нет. Коллектив был стабильным. Притираются друг к дружке за время труда. Привыкают. И вот незаметно Ластик кончился. Был нужен, на него надеялись, хотя особой любви к нему не испытывали. Он никогда не подводил, не умел жить иначе. Был обыкновенным, ничем не выделялся, в споры не вступал, политические события не обсуждал, а к переменам относился спокойно. Не высказывался по поводу нововведений руководства, не сокрушался, если забывали пригласить на вечеринку. Рассерженным его не видели, на собраниях никого не критиковал. Немного до пенсии не доработал. Кончился. Судьба такая, планида. От судьбы не уйдешь. Ластик тоже не ушел. Естественный процесс. Стерся. Даже хоронить оказалось почти что нечего. В урне праха не видно. Кинулись коллеги что-нибудь из его имущества на память взять, а брать-то и нечего. Не нажил ничего такого, чтобы можно раздать знакомым. Чего наживешь? Зарплата чудошная. Только на предметы первейшей необходимости и хватало… Он и жениться не стал, чтобы не влезать в долги, не расстраивая будущую половину по поводу отсутствия шуб, квартиры, ковров, хрусталя и прочей бижутерии житейской. Обходился без семьи. Одному проще. Вполне заметное явление среди населения.

Коллеги по цеху, глядя в урну, громких и слезливых речей не произносили, а говорили разное и в основном о себе. Об ушедших чего говорить? Его не поднимешь, а жить надо как-то дальше. «Такая уж наша участь,– сказал Карандаш, глядя на жену-Точилку, которая каждый день строгала его, укорачивая и без того короткую жизнь,– скоро за Ластиком в урну отправлюсь. Жены всегда дольше живут. Тёр он Ватмана, старался, исправляя чужие ошибки и огрехи, а почестей никаких не заработал. Даже похоронить не могут торжественно. Бросили в урну и руки отряхнули. Нынешний преемник Ластика– молодой жесткий, суровый. Нынешние все почти такие. Кожу снимает с Ватмана безо всякого стеснения. Он понимает, что на этой должности карьерного роста не увидит никогда, вот и старается, а жизнь таким подарков не дарит. Не жалел себя Ластик. За всё отвечает Ватман, он крайний, ему и достаётся больше всех». «Согласен с тобой»,– прошелестел, побелевший Ватман. «Всё оттого, что молчим,– горячо заговорила Точилка,– Безотказные. Не бастуем. Вон Лампочка, чуть что– головка заболела, светить перестала. Служите всем без разбора. Кто в руки возьмет». «Обязанность у нас такая,– проговорила Линейка шершавым надтреснутым голосом.

В молодости ударилась о голову. Она кривит, что называется, гнёт свою линию, но этого никто старается не замечать. Зачем? Не те времена. Всем на всё наплевать. Ответственность для Линейки не свирепая необходимость. «Мы не такие,– сказал Карандаш, имевший привычку ломаться,– как Ластик, работаем не по призванию, если честно сказать, а под нажимом». «Если на вас не давить, так и проку не будет никакого»,– сказала Точилка, скрипя тупыми лезвиями.

Наступила тишина. Все думали над своей жизнью. «Возможно, вы правы, но если по большому счету,– начал Циркуль, складывая ногу на ногу.– Если посмотреть глобально…». «Не крути, братец,– сказал Карандаш,– говори прямо, а не вокруг да около». «Если бы он не был таким мягким и податливым, кто знает, как бы началась или закончилась его жизнь».

В конструкторском бюро наступила тишина, все смотрели в сторону компьютера, а он, по слухам, умел делать всё, но о сокращении штатов никто не думал всерьез. Надеялись, веря, что всегда смогут устроиться по специальности.

ЛЕГКОМЫСЛЕННАЯ ГАЕЧКА

Не так давно поженились Гаечка и Болтик. Ничто не омрачало семейную жизнь. Повстречалась Гаечка с Ключом. Иностранец. Швед. К тому же разводной – блестящий, модный, на другие ключи не похож. Принялся в танцах Гаечку кружить. Болтик понимал к чему всё идет. Подобное с ним как-то было. Один ключ его держал, а второй– с большой силой скрутил Гайку, да так быстро они расстались, что и глазом не успел моргнуть, как стал холостяком в компании таких же старых и молодых Болтиков и Болтов. Просит жену держаться, не поддаваясь на уловки Разводного, а той и горя мало – веселится, обласканная вниманием иностранца. Какая же Гайка слушает своего мужа на балу, когда ей весело. Мазутного Болтика не может Гаечка сравнивать с иностранным франтом в сверкающем наряде, который жил отдельно от остальных ключей в специальной коробке. Болтик родился на станке в колхозной мастерской. Никакой особой закалки, никакой цементации. Получил резьбу наспех. Сразу послали трудиться в какую-то дыру. Ночью его встретил Кронштейн. Тогда и окрутили его с незнакомкой, которая постоянно повторяла:

– Я фабричная. Я на ответственном посту долго находилась. Меня уважали. Мама моя тоже была на сложном механизме до пенсии. Никто из нашей семьи с самодельными не водился. В твой комбайн я попала случайно – на прорыв бросили из города за высокие заслуги. О чем говорить с тобой, деревенщина? Ты дальше своего поля ничего не видел, а мне доводилось покататься по белому свету, посмотреть на других и себя показать.

Болтик молчал, не вступая в подобные беседы. Она была по-своему права, что он мог увидеть? Стерню и черную землю. Когда шел дождь, мок со всеми деталями и узлами, когда была зима, мёрз на машинном дворе, куда определяли комбайны, приподняв на специальные подставки, чтобы резиновые колеса не портились от веса машин. Весной какая-то птица свила гнездо около него. Пищали птенцы, требуя корма у своих родителей. Шуму было много. С утра до вечера свист, драки за мух и гусениц. Улетели. Иногда всё же показывались, но не надолго. Летом начинается ремонт. Комбайн готовят к трудной работе. Что-то меняют, что-то срезают сваркой. Болтик с Гаечкой тоже попали под плановую замену…

Старая Гайка говорила Гаечке, чтобы она держалась своего Болтика. Он, хотя не очень образован, не блестит, как некоторые заводские, зато каков хозяин – крепок и верен. «У меня все грани сорваны,– говорила Старая Гайка,– а не поддаюсь ни Торцовым, ни Накидным, ни Рожковым, а этот Разводной – тьфу на него. Форсу много, а толку ни на виток, хотя он многих раскрутил и разъединил». Не слушала её Гаечка. Ей было лестно, что с ней танцует иностранец, рассказывает забавные истории с некоторым акцентом. Не заметила, как и что получилось. Остался Болтик один, а Гаечка покатилась по наклонной. Свалилась с верстака и затерялась в обществе брошенок. Ржаветь стала напрополую. Никакой пользы никому. А у Болтика новая супруга– Корончатая. Принцесса да и только. Она раньше любила покрутиться с ключиками, пока не «закодировалась» шплинтиком. Остепенилась. Такая домовитая стала, что все Гайки её в пример ставят Гаечкам. Можно поставить точку, но спросите, вероятно, о Гаечке. Отыскался её след. Нашли в мусоре под верстаком. Лежит в банке, в керосине вся, возможно куда-нибудь и сгодится.

МОЛОТОК И ГВОЗДИ

Гвоздиков много, а молоток один. Трудился без выходных. Привычки бастовать у него с детства не было. Как возьмётся за работу, залюбоваться можно. Колотит и колотит. Скромняга. Но с некоторых пор наметилась у него тенденция к высокомерию. Откуда и что? Мать Кувалда, всю сознательную жизнь в кузнице по наковальне стукала, а если попадала по чему-нибудь железному, то уж достигала поставленной цели.

Ленивым молоток не был, а вот зазнайство и чванство появились. Шушукается с Гвоздодером, а отвес обозвал «свиным цепнем». Что это за инструмент плотники не знали, но догадывались – ругательство.

Гвозди презирать стал. Вгонит какого-нибудь бедолагу по самую шляпку и скажет: «Сиди, дурашка, не высовывайся. О твоем благе пекусь. Никуда не попадешь, не потеряешься. Знай, своё место» Со Скобами стал панибратствовать. Они хотя не особо интеллигентны, шляп не носят, вогнать их с одного удара – не получится. Сразу на место не поставишь, трудиться надо до желтых искр…

С мелкими Гвоздиками вообще по хамски обращался. Со всего маха обрушивался на голову какого-нибудь бедолаги, старавшегося показать гонор и железный норов. Как бы Гвозди ни сопротивлялись, а с Молотком у них разговоры были короткими. Укорот давал всем и еще бахвалился, дескать, каков я – ударник .

Шли годы. Многих Гвоздей Молоток поставил на место, но стал терять прежнюю резвость. Часто промахивался. Сгибаясь, гвозди хохотали и говорили:

– Достукался, стукач,– а что тут можно говорить? Говорить, в самом деле, нечего.

КАНАВА

Лежала она у дороги много лет. Никто не знал, откуда взялась. Стали замечать, что в канаве всякий сор копится, сорняки расцветают пышно, а то теленок в грязи застрянет. Всё больше людей стали ругать Канаву, а некоторые сельчане так и говорили, что нужно зарыть Канаву – сравнять, чтобы и памяти не было. Придется за лопаты браться – соглашались отдельные селяне, но находились и другие, которые пытались заступиться за Канаву, дескать, нельзя без неё.

Сторонников уничтожения канавы оказалось намного больше. Они кричали громче и принялись резво орудовать лопатами и совками. Живущие рядом с канавой, под шумок принялись таскать из сараев мусор и разный хлам, накопившийся в процессе деятельности хозяйственной. Валят в Канаву старые калоши, рваные фуфайки, ломаные корзины и даже навоз повезли на телегах. Завалили Канаву дружно. Ведь ничто так не сближает, как горячая напряженная работа. Отдельные граждане, не видевшие друг друга несколько лет, обрадованы встречам, произошедшим благодаря решению канавного вопроса.

Прошло несколько лет. Проезжая часть улицы стала далеко не проезжей. Образовались ямы и колдобины. После дождя в них скапливалась вода, превращаясь в грязь. Автомобили застревали по самые рамы. Тракторы, и те с трудом преодолевали образовавшееся болото. В погребах карасей стали ловить. Бельё в сундуках плесневело. Мальчишки на плотах в школу плавают. По утрам хор лягушек пробовал голоса, а уж вечерами пели они самозабвенно и артистично. Улицу стали называть разными словами, не совсем праздничными. Нашлись те, кто помнил то время, когда с Канавой расправились, забросав мусором до верха. Отыскались и те, кто защищал канаву, не давая её заравнивать. Стояли у края болота селяне и чесали затылки. Что получилось? Хотели навести порядок. Многие гордились своей идей и детям рассказывали, как трудно было воевать с канавами. По всему селу были уничтожены. Кто-то, говорили, премии получил, а может быть, и медали.

Мужички принялись, чтоб не утонуло село в грязи, откапывать Канаву. Трудно оказалось это делать. Заваливать было легче.

ПОВЕСТЬ О ЧАЙНИКЕ,

который не умел менять свои принципы

В старом серванте был прописан один Чайник. В предновогоднюю ночь с ним и его друзьями произошла эта история. Мне её рассказала Старая Фронтовая Кружка во время совместного путешествия на природу. Странным был этот Чайник. Сиреневого цвета, на боку носил часы, но он только назывался Чайником, а на самом деле, никто не знал его биографию. Чаем никого не угощал, потому что не умел. Носик у него бутылочный. Чайник был Новогодним, а угощал самым настоящим шампанским. Я поверил Кружке. Она была в боях, и врать не умела. Имела ранение осколком мины. Её хозяин ремонтировал, выправляя бок гранатой. Конечно, она была ручной, но молотка у солдата не было в то время. Лопата была, котелок был, винтовка а, вот молотка не оказалось в ту минуту ни у кого из его отделения. Чего там, не было молотка во всей роте.

Хрустальная Рюмочка осталась одна на белом свете. Фужеров скопилось в серванте великое множество, а Рюмочки убывали с каждым праздником. Чайник встретил Хрустальную и полюбил. Она тоже выказывала Чайнику свои знаки хрустального внимания. Она с детства любила всё необычное, а Чайник как раз был таким.

– Как я сверкаю?– спросила Рюмочка, крутнувшись на тоненькой ножке.– Правда, я самая оригинальная?

– Вы – чудесны…

– Вы какой-то тихий. Чайники обычно бурливы и горячи. От тебя несет холодом. Мне всегда устраивают теплый приём.

– Я – такой. Бурлить меня еще не научили.

– Что ты вообще умеешь делать? …Хотя бы свистни. Разок.

– Извините. Мне свистеть нечем. Я же не свирель, а чайник.

Рюмочка удивилась. Она очень любила удивляться и звенеть. Если вы услышите, как звенят рюмочки, – это значит, они говорят: «Люблю я тебя…» Чайник не знал об этом и не придавал значения словам Рюмочки, которая к тому же умела красиво петь.

– Отвязалась бы ты от парня. Он степенный. Когда надо стреляет своей пробкой и наливает пенное шампанское. У меня от него изжога, но немного не повредит, – говорила Кружка.

– Тогда стрельни. Для меня. Хотя мне нравится марочный коньяк, от шампанского не откажусь сегодня… Это о тебе написал поэт Николай Тряпкин: «Выпьем с горя, где же чайник»?

– О ком же еще, – сказала Фронтовая.– Обо мне писал Александр Сергеевич Пушкин. Он всегда спрашивал у няни, куда я подевалась, чтобы сердцу стало веселей.

Чайник посмотрел на свои часы и задумался. Он бы мог стрельнуть, но у него был принцип– стрелять только в одно и тоже время. Он не умел изменять ему…

– Понимаете, я стреляю только тогда, когда приходит он…

– Ты кого-то ждешь?

– Мы все его ждем, – заговорили граненые стаканы, и даже фужеры посмотрели в сторону Хрустальной.

– Раньше времени он не станет стрелять, – сказала Фронтовая, – Даже в окопах мы ждали его вместе со всеми солдатами и командирами.

– Ради меня! Ради нашей встречи! Можешь хоть раз нарушить свой глупый режим?

– Не могу, – сказал тихо Чайник.

– Хороший ты, но не Тефаль. Жди своего, Сиреневый. Ты меня раздражаешь мелочностью и занудством. Я не прошу невозможного. Раз стрельни и всё. Делов-то куча и маленькая тачка. Прощай! Голубой.

– Сиреневый – я, – застенчиво проговорил Чайник.

Новый год пришел незаметно и всегда в одно и тоже время. Чайник произвёл свой салют, наполнил стаканы и фужеры шампанским. Не забыл о Фронтовой. Настроение у него было неважным. Но постепенно Чайник развеселился. О Хрустальной позабыли. Она выпала из поля зрения. Лишь утром хозяйка обнаружила её под столом. У неё была сломана ножка. Хозяин мог бы её восстановить. У него было несколько разных молотков и молоточков, но он не умел ремонтировать Хрустальные рюмочки.