Текст книги "Колыбельная"

Автор книги: Владимир Данихнов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 17 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Глава восьмая

Танич рос веселым мальчиком. Он пел, танцевал, рассказывал стишки. Бывало, заберется на табуретку и давай рассказывать. Взрослые восхищались позитивным настроем ребенка и дарили ему конфеты, а Танич отдавал конфеты маме, потому что знал, что мама любит сладкое. Мама воспитывала Танича одна, им вечно не хватало денег. Приходилось на всем экономить. Мама часто удивлялась, почему маленький Танич такой веселый, когда им нечего есть. Танич отвечал, что всегда будет веселый, потому что когда он веселый, мама тоже становится веселее. Мама смотрела на сына с восхищением. Вскоре она умерла от рака двенадцатиперстной кишки. На похоронах маленький Танич пел, танцевал, рассказывал стишки. Родственники смотрели на него с ужасом и стыдом. Когда гроб с мамой опустили в могилу, маленький Танич вырвался из рук двоюродной тети и побежал в глубь кладбища. Он бежал быстро, аж пятки сверкали, а памятники и оградки летели ему навстречу. Маленький Танич думал, что сможет бежать долго и вскоре оббежит всю Землю, вернется на это самое место, и мама будет жива – не зря же он отважно преодолевал огромные расстояния. Но он споткнулся о выступающий из земли корень и упал. Земля забилась ему в рот, нога распухла. Где-то рядом шумела река. Танич сидел на земле и глядел перед собой. Взрослые звали его громкими голосами, но он почему-то не мог ответить. Солнце зашло. Прозрачный воздух напитался чернилами ночи. Кроны деревьев шумели в недоступной вышине. Танич шептал «мама-мама-мама», но мама не отзывалась. Тогда маленький Танич стал петь, рассказывать стишки, только танцевать не мог, потому что нога сильно болела. Рано утром его нашел кладбищенский сторож. Мальчик смеялся и шутил, а глаза у него были белые, как молоко. Сторож от страха чуть не пристукнул Танича лопатой. Со временем Танич вырос. Он решил, что дети не должны испытывать кошмары взрослой жизни, подобно ему, и принялся их убивать. Он старался убивать безболезненно, но иногда непослушные дети вырывались и приходилось догонять их и бить камнем по голове. Танич убивал бездомных детей и детей из неблагополучных семей, потому что трезво рассудил, что именно им предстоит больше всего мучений. Однажды у Танича кончились деньги на еду, и он решил попробовать детское мясо и нашел его приятным на вкус; особенно полюбил печенку. Танич не испытывал угрызений совести, когда ел человечину, потому что дети всё равно мертвы: зачем зря пропадать мясу. Он даже купил поваренную книгу, чтоб готовить строго по рецептам. Вскоре Танич научился неплохо готовить и поступил в кулинарный колледж, чтоб научиться готовить еще лучше. В кулинарном колледже Танича за веселый нрав полюбила веснушчатая девушка по имени Настя. Танич ради шутки как-то угостил ее тушеным человеческим мясом; сказал, что это свинина, приготовленная по особому рецепту. Насте не понравилась человечина. Она долго плакала в объятиях Танича, сама не понимая, отчего плачет. Ей казалось, что где-то в мире произошло что-то плохое. Танич устыдился своего поведения и в тот же вечер сделал Насте предложение. Настя обрадовалась. Танич стал подыскивать им жилье. Но время шло, и Танич понимал, что не сумеет найти простое человеческое счастье рядом с Настей. Однажды у них появятся дети, которых в будущем ждут те же кошмары, что и других маленьких озорников. Танич сомневался, что сумеет убить собственного ребенка, и был уверен, что, проявив слабость, обречет малыша на беспросветное существование. Видя, как Настя радуется предстоящей свадьбе, он не решался порвать с ней и мучился от этого. Он даже задумался, не убить ли ее, чтоб она умерла в счастливом неведении, но не решился: могут возникнуть ненужные подозрения. В августе Таничу пришло письмо: умерла двоюродная тетка. Детей и других близких родственников у нее не было, и она оставила свою трехкомнатную квартиру Таничу. Двоюродная тетка жила в южной столице, там же, где Меньшов, Чуркин и другие. Танич не стал долго думать: объявил Насте о разрыве отношений и принялся собирать вещи. Настя погоревала день-другой и нашла утешение в объятьях загорелого электрика, который налаживал проводку в домах горожан. Танича неприятно поразила скорость, с которой Настя о нем забыла. Он позвонил Насте на мобильный и потребовал объяснений. Настя отвечала, что не понимает претензий Танича: он ведь сам ее бросил. Танич утверждал, что подозревал в Насте склонность к измене и хотел проверить ее чувства. Настя ответила, что он выбрал для этого странный способ. Танич поинтересовался, где сейчас Настя: ему надо кое-что сообщить ей с глазу на глаз. Настя не пожелала отвечать на этот провокационный вопрос.

– Я знаю, – закричал Танич, – ты у этого сукиного сына!

– И что?! – завопила Настя. – Ты всё равно не знаешь, где он живет!

Однако Танич знал, где живет электрик, потому что в их небольшом городке почти все всех знали. Он поехал туда, чтоб потребовать объяснений. Электрик встретил его на пороге в майке и семейных трусах. Вышел разговор на повышенных тонах, который со временем перерос в драку. Танич сломал электрику нос, а электрик вывихнул Таничу мизинец. Соседи с интересом наблюдали за сценой. Приехала полиция, бузотеров арестовали. Освободившись, Танич не стал более задерживаться в постылом городишке: побросал нехитрые пожитки в чемодан и отбыл в направлении новой жизни.

Новый город ему не понравился: душный, пыльный, люди злые. Впрочем, его старый город после происшествия с Настей нравился Таничу еще меньше. Первые дни Танич бесцельно шатался по улицам. В новой квартире было слишком много старых вещей, спальня пропахла кошачьим кормом. Танич собирался вынести старье и переклеить обои, но никак не мог начать ремонт. Проходили дни, недели; Танич ничего не делал. Он оправдывал себя тем, что у него полно забот, но на самом деле большую часть времени он проводил в парке, посасывая пивко, или валялся на диване перед включенным телевизором, слушая успокаивающий звук телевизионных помех. Старая мебель зарастала пылью. Танич от скуки теребил стрелку часов на поломанном будильнике или собирал пальцем грязь на полу. Но вот настал день, когда Танич скинул оковы лени и засучил рукава. Через полчаса он закопался в тетиных пластинках: у тети была огромная коллекция. До самого вечера Танич бережно перебирал винилы. На следующий день так и не смог вспомнить, почему не занялся уборкой. С горя пошел в кабак, чтоб напиться, но на полпути передумал, вернулся и уснул на диване, подложив руки под голову.

Деньги, скопленные за годы безмятежной жизни в провинции, заканчивались. Пришла пора искать работу. Танич отправился в бюро занятости, но там была большая очередь, и Танич не стал ее занимать. Увидел на стене объявление: требуются рабочие на завод. Душа стремилась к искусству, и Танич пошел в театр. Через десять минут после начала представления он крепко спал. Храп Танича вызвал негодование почтенной публики. Танича вывели из зала со скандалом. Пожилая женщина из первых рядов всё норовила ткнуть Танича пальцем в глаз. Танич задумался, почему его в последнее время тянет в сон; неужели он чем-то болен? Он записался на прием к терапевту в местную поликлинику. Бабушки в очереди смотрели на Танича с неодобрением. Наконец Танич вошел в кабинет. Медсестра куда-то отлучилась, а врач положил голову на бумаги и задремал; это был пожилой мужчина с кожей, похожей на древний пергамент. Полночи внуки не давали ему спать, гремя чем-то в детской, а тут выдалась свободная минутка. Танич сделал вывод, что раз даже доктор спит в рабочее время, то Танич ничем не болен, просто в этом городе все любят поспать. Он вышел из кабинета, аккуратно прикрыв за собой дверь.

У тети был старый компьютер, и Танич на оставшиеся деньги провел Интернет. Выяснилось, что Танич знаменит. В Интернете его знали, как Солнечного Зайца, потому что Танич оставлял ножом рисунок зайца на остаточных кусках жертв. Танич приятно удивился своему значению для общества. На форуме сайта о серийных убийцах он нашел тему, посвященную его преступлениям. Полный приятных надежд, взялся за чтение. Его ждало разочарование: Танича обвиняли в подражательстве, в отсутствии собственного почерка и вкуса. К тому же последнее убийство он совершил больше года назад, и тема была заброшена. Танич зарегистрировался на форуме, чтоб представиться фанатом Солнечного Зайца и оживить тему, ответив на выпады критиков. Однако ему пришло в голову, что никто не поверит человеку, у которого на форуме всего одно сообщение. Следовало заработать репутацию, оставляя сообщения во всех темах подряд. К сожалению, Таничу не хотелось писать во всех темах подряд, ему хотелось писать только в теме о Солнечном Зайце. Так ничего и не написав, он выключил компьютер. Надо было что-то делать с жизнью, которая катилась под откос. Танич пораскинул мозгами и вышел на улицу. По скверу гуляло много нарядных детей, но убивать не хотелось. Хотелось пить пиво и плевать в потолок. Пошел дождь. Танич купил газету и спрятался на автобусной остановке под навес. В газете он впервые прочел о маньяке, который похищает и убивает девочек не старше десяти лет. Поначалу Танич не мог вникнуть в смысл статьи. Ему казалось, что он единственный серийный убийца если не в стране, то хотя бы в городе. Наличие другого маньяка не укладывалось в голове. Поразмыслив, Танич зло усмехнулся: если анонимные обитатели Интернета с легкостью разделались с Солнечным Зайцем, то что же они напишут об этом банальном убийце. Он поспешил домой, чтоб проверить свою догадку. Включил компьютер и быстро нашел тему о маньяке, которого в Интернете прозвали Молнией, потому что он похищал детей внезапно, как удар молнии. Танич читал тему и не верил глазам: Молнию хвалили. Ею восхищались. Утверждалось, что Молния прославит южную столицу своей не имеющей аналогов жестокостью. Танич попытался внести немного здоровой критики в тему, но его забанили на форуме как тролля. Модератор так и написал: «Троллей с одним сообщением и сегодняшней датой регистрации баню беспощадно». Танич не знал, кто такие «тролли» и что значит «забанили», но писать на форуме он больше не мог. Он выключил компьютер и тихо сидел в темноте. За окном шептал дождь. В туче водяных брызг проносились автомобили. Ревели гудки. Свет фар время от времени заливал комнату, и длинные тени метались в агонии по стенам и потолку. Затем снова наступала темнота; Танич слушал ее тихое дыхание. Ему хотелось умереть или хотя бы уснуть навсегда. Впрочем, умирать не хотелось, потому что это, наверное, больно. Танич твердо решил пойти на завод; серийных убийц много, а рабочих не хватает. Сложная, но нужная стране работа среди станков внесет в его жизнь ясность.

На следующее утро Танич оделся поприличнее, тщательно почистил ботинки, навел прочего лоску. Явился на завод щеголем. На проходной ему вежливо объяснили, где находится отдел кадров. Сердце колотилось в груди от предчувствия новой жизни. Танич тихонько постучал в тяжелую деревянную дверь с потертой табличкой «Отдел кадров». Никто не ответил. Он приоткрыл дверь и заглянул внутрь: пусто. На письменном столе работал вентилятор, вкрадчиво шуршали бумаги, жужжал ноутбук. Из-за угла выглянула уборщица с тряпкой, сочащейся грязной водой, и пояснила, что начальник отдела кадров вышел на пять минут и скоро вернется. Танич обливался потом от страха. Его подташнивало от запаха канцелярских принадлежностей. Он присел на скамейку в коридоре, встал, снова присел. Бухтел старенький кондиционер. Воздух был сырой, плотный, дышать тяжело. Прошло ровно пять минут; на лестнице послышались голоса. Танич решил, что прождал достаточно долго и пошел в противоположную от голосов сторону. Уборщица позвала его: молодой человек, а вот и Станислав Петро… Танич побежал. Голоса затихли вдали. Более на завод Танич не возвращался.

Глава девятая

Гордеев собирался провести вечер за изучением улик, но вместо этого сел у окна и уставился на крышу соседнего дома. Крыша ощетинилась антеннами. Вода стекала в водосточные трубы. Человек в серой куртке возился с кабелем у самого края крыши. Он был без головного убора, мокрые волосы облепили похожую на тыкву голову. Гордеев ждал, что человек вот-вот сорвется, но человек не срывался. К нему на крышу забрался другой человек, худой и бугристый, и они замерли в миллиметре от пустоты. Дождь лил им на согнутые спины, хлестал бока водяными розгами. Гордеев хотел бы оказаться рядом с отважными работниками. Он даже привстал немного, собираясь к ним пойти, но тут же уселся поудобнее. Ему наскучило смотреть в окно, и он задернул штору. Вызвал по телефону проститутку Зину. Зина явилась тотчас же: пышущая здоровьем, счастливая, в строгом черном платье до колен. Гордеев с печалью глядел в ее улыбающееся лицо. Он знал, что дни ее счастья сочтены, как, впрочем, и любого другого счастья на этой богом забытой планете. Зина разместилась в кресле напротив него, достала тонкую сигарету и закурила. На ее розовом лице проступили красные пятна. Вымазанные сиреневой помадой губы двигались как черви. Гордеев хотел спросить, чем, собственно, вызвано ее счастье, но промолчал. Зина сама рассказала: оказывается, она выходит замуж.

– За кого? – спросил Гордеев, сильно тоскуя.

– За Мишеньку.

Гордеев не знал, кто такой Мишенька. Зина объяснила. Оказывается, это тот самый молодой человек в бейсболке и кожаном плаще, который ударил Зину возле аптеки и затолкал ее в свой джип.

– Он же вас бьет, Зина, – тихо произнес Гордеев.

Зина стряхнула пепел с кончика сигареты.

– Ничего страшного, – сказала она. – Я не отличаюсь умом; иногда меня стоит бить. Честно говоря, я совсем глупая. – Она затянулась. – А у Мишеньки два высших образования: ему лучше знать, когда и кого бить, вам не кажется? Иногда он рассказывает мне всякие умные вещи: прям заслушаешься. Знаете, меня заводят образованные мужчины. Вы меня тоже заводите; но вы на мне жениться не собираетесь, верно? А Мишенька собирается.

Гордеев не знал, что ответить. Я мертвая собака, хотел сказать он, собака с простреленной головой; ты выйдешь замуж за пса? В последнее время ему надоело сравнивать себя с мертвой собакой, но он всё равно сравнивал, как будто назло кому-то.

– У меня появился напарник, – сказал Гордеев, обращаясь больше к себе, чем к Зине. – Туповат, исполнителен, силен. У него есть одна забавная черта: он умеет понимать чужое горе. Скажите, Зина, а ваш Мишенька сумеет постигнуть ваше горе?

Зина не понимала, что он имеет в виду. На самом деле она ничего в жизни не понимала и не хотела. Когда-то она страстно желала выйти замуж, но это желание давно кануло в Лету; а ее теперешняя радость от скорой свадьбы – лишь рефлекс. Внутри Зина была как грецкий орех с усохшим ядром. Она что-то говорила, сама не понимая, что говорит, и что-то видела, сама не понимая, что видит. Она курила, не чувствуя вкус табака, и пила коньяк, который был топливом для ее усталых мышц. Гордеев вскоре понял, что говорит не с человеком, а с пустой скорлупой, наделенной обрывками воспоминаний. Он подумал, что Кошевой, вероятно, такой же, а его умение жалеть других – лишь внешнее проявление пустоты, которая в нем содержится. Может, все люди со временем становятся пустыми; одни раньше, другие позже. Возможно, размышлял Гордеев, скоро настанет и мое время. С грустью представил он будущее, в котором его прекрасный мозг усохнет, и он будет ходить в толпе таких же, как он, безмозглых теней, думая о повышении цен на картошку. Вскоре ему наскучило думать о будущем, и он стал выпроваживать Зину. Зина не хотела уходить. Она желала сидеть в кресле, потому что у нее устали ноги; к тому же ей нравилось пить коньяк в номере у Гордеева. Гордеев не любил делиться коньяком, и всякий раз, когда Зина выпивала третью рюмку, немедленно гнал ее прочь. Зина давно заметила, что Гордеев прогоняет ее после третьей выпитой рюмки, и старалась наливать себе до краев, а содержимое третьей рюмки растягивала, как могла. Когда Гордеев приказывал ей покинуть номер, она начинала скандалить и утверждать, что выпила только две рюмки. Однако Гордеев не знал жалости. Зина же ради коньяка была готова на всё. Сегодня она пообещала Гордееву, что порвет с Мишенькой, если ей нальют еще рюмочку. Гордеев не наливал. Зина прыгнула в направлении бутылки, но задела ногой стол и уронила бокал. Бокал упал и разбился. Гордеев спрятал бутылку за спину. Зина опустилась на колени. Ее истерический смех заметался по комнате. Гордеев взял пьяную женщину за руку и потащил к двери. Зина упиралась коленями в пол, цеплялась ногтями за стену. Гордеев отпустил ее и позвонил охране. Явилась охрана. Зина повисла у охраны на шее, хвастаясь скорым замужеством. Ишь разгулялась, добродушно сказала охрана, схватила Зину за волосы и потащила к лифту. Гордеев с печалью наблюдал, как пьяную женщину волокут по коридору. Зина видела, что Гордеев на нее смотрит, и пыталась заплакать, чтоб разжалобить специального человека; к несчастью, заплакать не получалось, потому что она не чувствовала ничего, кроме удовлетворения за хорошо проделанную истерику. В лифте она успокоилась, вытащила из сумочки зеркальце и стала приводить себя в порядок. Гордеев весь осунулся от абсурдности происходящего. Он собирался убрать осколки с пола, но поленился, а горничную вызывать не пожелал. Не зная, куда применить свой недюжинный ум, он нажрался коньяку и позвонил Кошевому, чтоб узнать, как у того получается искренне сочувствовать человеческому горю. Кошевой не мог ответить на звонок, потому что мучился от запора, сидя на унитазе. Гордеев же решил, что Кошевой не берет трубку, потому что презирает его за черствость и неумение сострадать. Шмыгая носом, Гордеев забился в угол. Ему хотелось стать маленьким, незаметным. Тоска разъедала душу, как кислота. Будет смешно, если кто-нибудь увидит меня, знаменитого сыщика, в таком плачевном состоянии, с грустью подумал он.

Эта мысль навела его на идею. Гордеев приоткрыл дверь, вызвал по телефону горничную, а сам снова забрался в угол. С замиранием сердца он ждал результата. Горничная заглянула в номер: простите, вы меня звали? Гордеев не отвечал. Горничная вошла внутрь. Ее тихие шаги звучали совсем рядом. Щеки Гордеева порозовели. Горничная остановилась перед ним: Гордеев увидел ее ноги в мягких тапочках и поднял голову, опять ничего не чувствуя, кроме скуки. Горничная смотрела на Гордеева без всякого интереса. Она повидала множество богатых клиентов на своем веку: все они сходили с ума по-разному. Ей был скучен очередной зажравшийся урод, скрючившийся на полу. Она повела носом: к тому же пьяный. Гордеев почувствовал себя глупо и встал.

– Чем могу быть полезна? – спросила горничная.

– Ничем, – ответил Гордеев.

– Очень хорошо, – сказала горничная. – Тогда я пойду.

– Совершенно верно. – Гордеев кивнул. – Спасибо, что откликнулись.

Он позвал ее, когда она готовилась перешагнуть порог:

– Простите…

Она обернулась:

– Да?

– Вы знаете, кто я такой?

Горничная покачала головой:

– Нет.

– Отлично, – сказал Гордеев. – Вы мне очень помогли.

Она кивнула:

– Рада была помочь.

Гордеев холодно улыбнулся.

Она вышла, сразу забыв о Гордееве. Ее больше занимал вопрос, получит ли в этой четверти сын трояк по математике или вытянет на четверку. Этот вопрос был скучен, как и вся ее жизнь, но горничная надеялась, что к концу жизни скука пройдет, и она поселится в собственном загородном доме с верандой. Сидя в кресле-качалке, она прочтет все или почти все книги в мире, а потом спокойно умрет, зная, что в мире не написано ни одной хорошей книги. Сына горничной звали Лёша. У Лёши в классе училась девочка по имени Женя Ермолова. У Жени недавно родился братик. Он постоянно кричал: Женя с ужасом и отвращением глядела на это сморщенное орущее существо. Мама таскала братика на руках, пытаясь укачать его, а папа вопил из кабинета, что ему мешают работать. О Жене, кажется, позабыли. Девочка тосковала. Когда братик засыпал в кроватке, она пыталась обратить на себя внимание, чтоб папа и мама вспомнили, что она тоже есть, ее зовут Женя, и она их дочь, но на нее шикали и требовали, чтоб несносная девчонка убралась подальше. Женя ложилась на кровать и тихо плакала. Приходила мать и злым голосом требовала, чтоб она ревела потише; иначе она ее, мерзавку такую, прибьет. Раньше мама никогда не звала ее мерзавкой, и Женя ревела громче. Приходил отец. Он что-то кричал, братик просыпался, и квартира взрывалась от воплей. Женя затыкала уши, мама неслась к братику и брала его на руки, а отец наклонялся к Жене и шептал: ты нарочно, маленькая дрянь, нарочно выводишь меня из себя, да? Его красные глаза и кривящиеся губы пугали Женю. Она отворачивалась. Отец брал ее за подбородок и поворачивал лицом к себе: ты понимаешь, что мне надо работать? Понимаешь, что если я не буду работать, то нам нечего будет есть? Ты любишь конфеты? Конечно, любишь, вон как отъела мордашку на сладеньком; а если конфет не будет, а? Что если конфет не будет? Женя не знала, что случится, если не будет конфет; однако она боялась, что у нее больше не будет любящих родителей. По ночам она вспоминала времена, когда была маленькой: мама приходила к ней в комнату, зажигала ночник и шепотом рассказывала смешную сказку. Женя хихикала. Мама щекотала ей пятки, а потом целовала в щеку и уходила, оставляя дверь приоткрытой, чтоб Женя не боялась темноты запертого пространства. Эти дни ушли безвозвратно. В последнее время Женя почти не спала; ее сердце зажало в тиски вечной боли.

Женин папа, которого звали Степан, по вечерам запирался в своем кабинете и сидел, обхватив руками голову. Он притворялся, что вопли маленького ребенка мешают ему работать, но на самом деле ему ничего не мешало работать, потому что с работы его уволили три месяца назад. Он боялся признаться жене, что у него больше нет работы. Каждый день он уходил из дому в восемь часов утра и возвращался в половине седьмого вечера. Он хотел найти новую работу и для этого шел в кафе с бесплатным вай-фаем. Садился у окна с чашкой кофе и ноутбуком; искал через Интернет новое место. Вернее, собирался искать. Каждый раз вместо сайта с объявлениями о работе он заходил на сайт виртуального покера и проигрывал крупную сумму денег. Сбережения подходили к концу. Степан поначалу нервничал, когда проигрывал, а потом ему стало неважно. Вместо покера он сидел на «Одноклассниках», каждую минуту обновляя страничку, потому что надеялся, что кто-нибудь ему напишет или поставит его фотографии пятерку. Но никто ему не писал и пятерок не ставил. Вечером Степан собирал ноутбук и шел домой. Дома его всё бесило: особенно Женя, которая, по его мнению, лезла куда не следует. Супруга Степана, которую звали Катерина, относилась к мужу с уважением, потому что считала, что Степан работает в поте лица, чтоб обеспечить будущее их детей. В восемь вечера Степан садился за пустой письменный стол, включал настольную лампу и больше ничего не делал. Ближе к одиннадцати, когда младенец, мучающийся газиками, засыпал, Степан выключал свет и шел в спальню к Катерине; ложился на спину и думал о том, какое беспросветное будущее их ждет. Он обещал себе, что завтра обязательно найдет работу, но вместо этого опять играл в покер или сидел на «одноклассниках». Со временем он стал заходить к своей престарелой матери и забирать у нее половину пенсии. Мать не возражала, потому что считала, что жизнь ее всё равно окончена, а деньги в могилу не заберешь. Однажды она попросила Степана, чтоб он привел с собой невестку и внуков: хочется посмотреть на них перед смертью. Степан что-то пробурчал в ответ и в тот же вечер проиграл половину маминой пенсии в футбольный тотализатор. Он пошел в кабак и напился. Напившись, он ходил по улице и кричал, что он отличный менеджер и его не имели права увольнять. Кроме того, он утверждал, что он замечательный человек, а они все быдло, которое не в состоянии понять, какой он прекрасный работник: инициативный и трудолюбивый. На детской площадке Степан разогнал компанию подростков, глотавших «ягуар» из алюминиевых банок, и крикнул на весь двор, что он ни в чем не виноват, что так сложились обстоятельства и, конечно, не обошлось без происков недоброжелателей. Кто-то вызвал полицию, чтоб предотвратить пьяный беспредел: Степан еле унес ноги. Домой он вернулся в час ночи весь в синяках и царапинах; ноутбук где-то потерял. Ребенок вопил в кроватке, сжимая кулачки и поджимая ножки. Катерина помогла Степану снять ботинки: она утешала, хлопотала, целовала мужа в небритую щеку; ее худые плечи тряслись, а губы дрожали. Из комнаты выглянула Женя, вся в слезах, одетая. Подошла к отцу, закричала:

– Папа, мама так переживала, где ты был?!

Катерина развернулась и влепила дочери пощечину:

– Не кричи на отца! Он работает не покладая рук; подумаешь, один раз напился!

Потрясенная дочь схватилась за щеку; слезы брызнули из темнеющих глаз. Степан заворочался на стуле:

– Правильно, не хрен… – Он сглотнул, пытаясь сдержать рвоту. – Дрянь маленькая, ишь какую морду отъела на папиных харчах…

Женя выбежала на улицу. Ночь накинула ей на плечи холодный плед. Фонари поливали асфальт электрической кислотой. Тонкий лед сковал края луж. Пелена черных туч надвинулась на сырую землю, как брошенное кем-то вскользь проклятье. Женя обняла себя за плечи; ее колотило. Она ждала, что за ней погонятся и вернут домой, но за ней не гнались. Облезлая кошка перешла ей дорогу и скрылась в кустах сирени. Сейчас я дойду до конца квартала и вернусь обратно, подумала Женя. Ей стало всё равно: пусть папа и мама не любят ее, плевать. Она проживет жизнь в одиночестве. Многие так живут; и она сумеет. Холод забирался под джинсы и тонкий свитерок. Теперь в моем сердце поселится вечная мерзлота, подумала Женя. Иногда она любила думать красиво; вообще же думать она не любила, предпочитая чувствовать, как все девочки ее возраста. Вот и конец квартала. Женя решила пройти еще один квартал, чтоб замерзнуть посильнее. Может, тогда ее, озябшую, шмыгающую носом, наконец, пожалеют. Она перешагнула трамвайные рельсы, блеснувшие отраженным электрическим светом, и свернула в темный переулок. Весной здесь было красиво, цвела вишня, а у обочины росли одуванчики. Октябрь превратил переулок в мрачное место. Под ногами хлюпала грязь. Фонари не горели. В окнах отражался слабый небесный свет.

За низким забором детского садика в кустах кто-то шуршал. Девочка подумала, что это бездомная собака, и подошла посмотреть. В душе Женя надеялась, что собака укусит ее за ногу, и она вернется домой бледная, истекающая кровью. Родители поймут, как были не правы, что обижали бедную девочку, обнимут ее крепко-крепко и напоят горячим чаем. Фигура в кустах выглядела побольше собаки. Женя позвала: эй! Фигура поднялась. Женя спросила: что вы тут делаете? Она уже жалела, что позвала фигуру. Фигура молчала. Женя сказала: извините, что помешала. Фигура подступила к ней. Женя пошла прочь. Она услышала за спиной шаги и побежала. Сначала ей было страшно; потом она споткнулась, упала, и страх ушел. Она лежала на холодной земле и думала, что нет большой разницы, умрет она здесь или медленно угаснет в одиночестве среди родных. Кто-то потрогал ее за плечо. Женя ничего не сказала, только съежилась и приготовилась. Сначала ей было больно. А потом – нет.

Когда к Ермоловым пришли из полиции, Степан как раз блевал в туалете, размышляя о сосущей пустоте, которая образовалась на месте его сердца. Катерина стояла молчаливая, с притихшим младенцем на руках. Степан взял себя в руки и больше не блевал. Когда полицейские ушли, он обнял Катерину и рассказал ей правду. Что у него давно нет работы. Что он ей врал. Что он пропил почти все сбережения. Что ему жаль. Он ждал, что жена заплачет и скажет, что, конечно, прощает его; они пройдут через это жизненное испытание вместе. Но она ничего не сказала. Он опустился перед молчащей женой на колени и исступленно гладил ей ноги. Его маленький сын смотрел на него сверху и сосал пальчик. Я найду новую работу, обещал Степан. Поставлю на ноги сына. Сберегу вас. Катерина ушла в спальню – собираться. Младенец молчал. После исчезновения сестры он больше не кричал; ни разу.

– Я сделаю так, что мы снова будем счастливы, – сказал Степан. – Верь мне!

В тот же вечер Степан проиграл остатки сбережений в очко. У него было предчувствие, что он выиграет по-крупному, но он проиграл всё до копейки. Обессилев от неудач, Степан поехал к маме. Мама помогла сыну раздеться, накормила и уложила в постель. Степан жаловался, что в семье его не понимают, жена злая и именно из-за нее пропала дочка. Всё плохо. Он старается изо всех сил, чтоб увидеть лучик света, но никто его не поддерживает. Мама гладила Степана по голове. Ее старые глаза плохо видели, а думать она почти разучилась; знала только, что к ней вернулся сын, которого она воспитывала в одиночестве, и он нуждается в ее помощи. Утром позвонила Катерина. Она попросила Степана вернуться домой: слишком много дел им предстоит, и она не в состоянии разобраться с ними сама. Степан завопил: я никогда не вернусь туда, где меня не любят, слышишь? Он швырнул трубку на пол, прыгнул в постель и залез под одеяло с головой. Он лежал, спрятавшись под одеялом, и тихонько спал. Из-за туч выглянуло солнце. Полоса света упала на постель и нагрела ее. Было тепло и уютно лежать, зная, что мама приготовит тебе поесть и сварит кофе, принесет тапочки, погладит по голове и не скажет ничего против: можно просто лежать и спать, лежать и спать, и ничего не делать. И вот он лежит и спит, лежит и спит, лежит и спит и больше ничего не делает. К стеклу прилип желтый тополиный лист, края листа трепещут на ветру как крылышки моли, а Степан храпит во сне, и такое чувство, что этот человек никогда уже не проснется.