Текст книги "Психадж"
Автор книги: Владимир Благов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 9 страниц)
Глава 7. Приговор
Известие о гибели матери застало Лерочку Лебедянскую врасплох. Это юное курносое создание, выросшее в тепличных условиях, было совсем не готово к подобным жизненным катастрофам. Мама была для нее всем, и с ее смертью, казалось, оборвались все мыслимые связи с этим миром. Ужасную потерю нужно было как-то пережить, и Лера ревела в подушку, часами лежала на тахте без движения, глядя в одну точку – на мамину фотографию на столе.
То, что отец остался жив, мало утешало Леру: с ним она практически не общалась. Дома у папы был рабочий кабинет с книжными стеллажами вдоль стен, откуда он выходил разве что к обеду. Всегда деловитый, погруженный в свои тайные мысли, отец не замечал дочери, оставляя вопросы воспитания прерогативой жены-педагога.
Еще дошкольницей Лерочка рисовала себя – счастливую акварельную девочку – под руку с мамой – самой красивой мамой на свете. На этих рисунках над маминой головой обычно сияло веселое солнце, а вдали, на краю бумажного листа, стояла маленькая закорючка – это папа, далеко-далеко от их с мамой чудесной жизни, сидел за своим столом и писал скучные книжки.
Привыкшая к семейному благополучию, Лера впервые задумалась о взаимоотношениях матери и отца. Любили ли они друг друга, Львица и Козерог? Насколько были близки духовно?.. Добытчиком в семье был, безусловно, отец. Но сам он, не обладая достаточно твердым характером, уступил привилегии главы семьи более уверенной в себе маме. И Львица, будучи прирожденным администратором, с легкостью подчинила себе законопослушного Козерога. Так они и жили долгие годы размеренной и довольно однообразной жизнью, не зная даже, счастливы ли в браке. Показная идиллия могла длиться вечность, но беспощадная смерть в одночасье ввела коррективы.
Мамы нет, и нет рядом отца, чтобы спрятаться у него за спиной. А спрятаться очень хотелось: Лера холодела от одной мысли о предстоящих похоронах. Но, оказалось, переживала она напрасно.
Первым позвонил Данилевич, – школьный товарищ отца, теперь – глава районной администрации, – которого мама за глаза частенько обзывала кретином.
– Валерия Вениаминовна?! – Лера не сразу поняла, что обращаются к ней. – Здравствуйте. Данилевич… Да-да, мне сообщили… Очень, очень скорблю! Примите мои самые искренние соболезнования! Да, я знаю, что отец в больнице. Наведаюсь к нему нынче же вечером… Главное, вы ни о чем не беспокойтесь! Я все возьму на себя. Через полчаса пришлю вам компетентного человека, он займется оформлением документов. Что неясно – к нему. К вам только одна просьба: найдите хорошую мамину фотографию, а памятник закажу я сам… Не плачьте, я все устрою.
Почти сразу после звонка Данилевича приехала Зоя Абрамовна – мамина «седьмая вода на киселе».
– Лерочка! Мы не оставим тебя одну! Перенести такой удар и зрелому человеку тяжело, а ты еще дитя… Тебе ничего не придется делать самой… Если понадобятся деньги, можешь рассчитывать на меня…
…Маму привезли из морга утром следующего дня. Лера со смесью страха и благоговения издали смотрела на маму, кусала губы. Странно и страшно было видеть ее неживой – восковой куклой с наспех припудренными синяками и ссадинами на вмиг постаревшем лице.
Вокруг сновали люди, порой незнакомые, – для всех находилась работа, – но им вместе взятым было намного легче, чем ей, Лере, одинокой и безутешной в этот солнечный день. Съежившись и обхватив колени руками, она сидела на диване, похожая на маленькую обиженную принцессу, устремив свой взгляд в одной ей ведомую бесконечность. Подходила Зоя Абрамовна, еще какие-то женщины, обнимали за плечи, ворковали в самое ушко непонятные и ненужные слова. Леру звали к столу, но она только печально качала головой. Наконец, ближе к вечеру, Зоя Абрамовна принесла стакан воды и пару таблеток, приказала: «Выпей!» Лера послушалась, и вскоре голова стала клониться набок, глаза сами собой закрылись. Она позволила довести себя до кровати, легла и мгновенно уснула…
И приснился Лере темный лабиринт, по которому она не шла, а, скорее, летела, гонимая мощным воздушным потоком, похожая на невесомый парашютик одуванчика. Впереди брезжил свет, и было вовсе не страшно лететь одной в бесконечную даль. И вдруг Лера услышала позади мамин голос и оглянулась. Да, именно так звала мама домой заигравшуюся во дворе дотемна первоклашку. Да, конечно, это была мама – цветущая беспечная красавица.
– Лерка! Ты почему здесь? – удивилась и испугалась она.
– Я искала тебя, – жалко улыбнувшись, ответила Лера. – Мне без тебя плохо.
– А ну, перестань сейчас же! Глаза уже на мокром месте! – пожурила мать дочку. – Давай руку, летим вместе.
Лера – счастливая – ощутила в ладони тонкие мамины пальцы.
– Ты хоть знаешь, куда летим?
Лера с беззаботной улыбкой покачала головой. Ей было все равно, куда лететь, лишь бы с мамой. А мама недовольно вздохнула:
– Бесшабашная ты, Лерка! Ну, ладно. Я вижу, ты спишь. Значит, сумеешь вернуться.
– Ага, сплю, – Лера в шутку на секунду зажмурилась.
– Слушай меня, – продолжала мать. – Следом за мной летят еще люди, и среди них твой отец. Ты уже знаешь, ЧТО с нами стряслось? – личико Леры сразу осунулось, погрустнело. Мать кивнула – поняла. – Все умирают, рано или поздно. Ты уже не школьница. Взрослая девица. Опека тебе ни к чему: у самой голова на плечах. Конечно, жалко оставлять тебя на произвол судьбы, и все же я более-менее за тебя спокойна: ты – МОЯ дочь! Не забывай меня, а я буду всегда незримо рядом. Будет сложно – позови, приду… Отца хочу забрать с собой, да и он, чувствую, не против. Но все решит Суд Божий.
– Я увижу Господа?! – глаза Леры расширились от восторга и удивления.
– Увидишь, – улыбнулась Ляля. – Если не проснешься раньше времени.
– Но, мама! – спохватилась Лера. – Как это ты хочешь папу забрать с собой?! Ты хочешь оставить меня совсем одну?
– На что тебе отец? У вас с ним никогда не было ничего общего.
– А кто будет деньги зарабатывать?! – искренне удивилась Лера.
– Я думала, ты взрослая…
– Нет, мамочка, папу я тебе не отдам!
В это время раструб темного лабиринта расширился, глаза ослепил яркий свет, и движение прекратилось. Мать и дочь очутились в прозрачно-хрустальном дворце, своды которого терялись в молочно-белых облаках. Во все стороны разбегались анфилады комнат. Мать и дочь замешкались, не зная какой путь избрать. И вдруг стены зазвучали. Казалось, говорил сам дворец: «Приветствую вас в Доме Господа! Он ждет вас, ступайте».
– Мы не знаем, куда идти, – за маму ответила Лера.
– Куда бы ни направлялся имеющий Господа в сердце своем, он всюду находит Его! – был ответ.
Мать и дочь переглянулись и пошли наугад. И чем дальше они продвигались, тем заметнее и сочнее анфилада наполнялась светом, и вот, наконец, в одной из комнат – в огромной хрустальной вазе, видимой изнутри, – они увидели Престол Господень. Но Трон был пуст, лишь у его подножия за пюпитрами красного дерева сидели два благообразных старца в белых одеждах. В них Лера узнала ветхозаветных Еноха и Илию, живыми взятых на Небеса. Они заметили вошедших и жестами указали им место, где надлежало дожидаться Судии. Илия углубился в чтение пухлого тома – «Жития рабы Божией Ляли», как было означено на обложке. В течение нескольких минут пророк то сердито хмурил брови, становился мрачен и бросал гневные взгляды на подсудимую, то делался грустен, участливо вздыхал и тогда смотрел уже иначе – сочувственно. Енох бесстрастно вносил в Книгу Записи Приговоров анкетные данные подсудимой. Он ни о чем не спрашивал Лялю – читал ее, как открытую книгу.
Лера нервничала, грызла ногти. Ей не терпелось увидеть Господа, к тому же теперь ее сильно волновала участь отца. Лера по-новому взглянула на свою мать и увидела ее с неожиданно-неприятной стороны. «Ни за что нельзя отдавать ей отца! – думала Лера, следя за выражением лица Илии. – Но помочь мне может только Христос».
В это время в комнате-вазе появились новые персонажи: Сергей, Людмила и Вениамин. Последней, как ведьма на помеле, влетела Вика.
– В зале уже двое живых, Господи. Я протестую! – вдруг воскликнул Енох, и Лера увидела Того, к кому обращался божественный писарь.
Русоволосый и кареглазый, в простой греческой хламиде, с раскрытым кодексом в левой руке, будто сошедший с иконы, что висит в маминой спальне, Иисус – больше Человек, чем Бог – внезапно появился сидящим на Троне и движением руки остановил писаря.
– Уймись, Енох. Это жена и дочь. Они смогли найти дорогу сквозь сон, а это удается только любящим. Ныне решается участь их любимых, так пусть будут всему свидетелями.
– Кто из вас почил первым? – вопросил Христос людей в зале, и Ляля гордо вышла вперед. – Ты, тщеславная женщина?! – Христос не дал Ляле и слова сказать. – Я вижу, и муж твой здесь. Но ему не место рядом с тобой. Вениамин, подойди к дочери! Нынче же вернешься в тело свое и оставишь греховные помыслы о смерти. Тебе отпущена долгая жизнь.
– Не могу, Господи! – возопил Лебедянский. – Сердцем тянусь к погибшей супруге и прошу Тебя, Господи, соединить меня с ней!
– Сердцем, но не душой! – вскричал Илия. – Ты просишь невозможного. Ты противишься воле Божией!
– У нас каждодневно кто-нибудь да просит невозможного… Но компромисс возможен, – улыбнулся Христос. – Ладно, отложим пока это. Послушаем лучше дочь твою.
Лера с нескрываемой робостью приблизилась к подножию Трона, изобразила книксен и сказала:
– Прошу одного: верните мне папу.
– Есть люди, – до седых волос младенцы, – кои не желают, боятся взрослеть. Инфантильность тебя, Лера, не красит. Помысли: сколько младенцев во всем мире ежечасно теряют отца, либо мать, либо обоих родителей сразу… Тебя младенцем не назовешь… А любишь ли ты отца своего?
– Люблю, – промямлила Лера.
– Любишь… Однако, он вторые сутки в больнице, а ты не удосужилась даже справиться о его самочувствии, – Иисус помолчал и добавил. – И все же я признаю твою просьбу законной. Отец твой да вернется к тебе!
– Господи! – воскликнула теперь Ляля. – Ты отдаешь отца дочери, но хочешь оставить жену без мужа?
– Муж твой – живой, или мертвый – твоим и останется. Никто не отнимает его у тебя. По истечении срока земного бытия он явится к тебе, и желание твое исполнится.
– Господи! – вскричал Вениамин. – Но ведь я по своей воле хочу остаться здесь. Я не хочу больше жить!
– Ты сказал сейчас страшные слова, Вениамин! – нахмурился Иисус. – Но, вижу я, что, отвергая попечение Божие, ты действуешь не по своей воле, а по наущению сатаны. Опомнись, ты играешь с огнем!
– Вы отдаете тело дочери, – не унималась Ляля. – Так дайте мне хотя бы его душу. Выбирать не приходится, с меня довольно и души.
– Что значит «довольно»?! Да знаешь ли ты, грешница, ЧТО такое душа?! – возмутился Илия. – Ответь, разве стал бы сатана ловцом душ человеческих, если б не были они величайшей ценностью трех миров?!
А Иисус продекламировал:
Моя душа, – бесценный бриллиант, —
Заключена ты в тело, как в оправу.
Но лишь тому принадлежишь по праву,
Кто воплотил в оправе свой талант.
– Не ты ли автор этих строк, Вениамин? – спросил Иисус. – Был ли ты искренен, когда писал эти стихи? Или они шли не от сердца?! Ты правильно написал: именно мне принадлежат души большинства ныне живущих. Исключением являются лишь пособники сатаны, чьи души неминуемо сгорят в аду. У тебя есть желание присоединиться к последним?
– Господи! Прости меня! – поник головой Вениамин. – Я сам не знаю, чего хочу. До сих пор я мечтал вернуть Лялю, а теперь…
– Мечты смертных, не облеченные божественной необходимостью, как правило, несбыточны.
Воцарилась тишина, и в это время Иисус повернулся к Сергею:
– Ну, а что скажет сам виновник этой трагедии?
– Только то, что прав Ты, Господи. Я – виновник.
– Вот как?! Даже не пытаешься оправдаться? А мне казалось, виноват водитель панелевоза.
– Ну да, он тоже, но я… Я ничего не успел сделать… Хотя должен был успеть… Одним словом – раззява. Жена Вениамина погибла из-за меня.
– Что вину свою признаешь, хорошо… Жалеешь, что рано умер?
– Еще бы! – Сергей поднял на Христа глаза, полные надежды.
– Да, к сожалению, ты умер, и тело должно быть вскоре предано земле… А теперь мы спросим, зачем явилась сюда твоя вдова. Ответствуй, раба Божия Людмила!
– Господи, я до последней минуты надеялась на чудо, – проговорила Люда, обливаясь слезами. – Думала, смогу умолить Тебя… Господи, подари мне его душу!
Иисус добродушно усмехнулся:
– Пусть я грубо утрирую, но зачем тебе муж-привидение?
– А тело отдайте мне! – в нетерпении вскричала Вика Николаенко, перебив Иисуса. – Я тридцать лет жду этого тела, я заслужила его своим долготерпением и теперь вправе насладиться им.
Людмила с ненавистью взглянула на соперницу, потом – с немым вопросом – на мужа. Сергей воспользовался паузой.
– Господи! Тебе ведомы все наши помыслы и деяния с младенчества до самой смерти. Эта девушка до сих пор любит меня, но безответно. Я всецело принадлежу жене своей и с нею хочу остаться до гроба. Я по-прежнему хочу жить и прошу вернуть меня к жизни!
– Неугомонный, – вздохнул Иисус. – Поверь, если б оставалась хоть малейшая надежда на восстановление твоего тела, я с радостью отпустил бы твою душу для продолжения жизни. Но тело уже тронуто тленом…
– Так ли уж это важно, Господи?! Не Ты ли оживил Лазаря на третьи сутки после его смерти?!
– Верно, в своей земной жизни я не раз оживлял усопших, но теперь дело иное: оживить всех желающих мертвецов мне не позволят интересы живых, блюсти которые я обязан.
– Недавно Ты говорил, Господи, что нельзя просить невозможного, но что компромисс возможен…
– Я понял тебя. Но, тем не менее, договаривай. Твоя мысль настолько неординарна, что может разом решить все проблемы. Говори, чтобы слышали все.
– Да, Господи, – продолжал Сергей. – Я хотел бы, чтобы желание каждого из присутствующих было исполнено как можно точнее. Но для этого надо, чтобы мы с Вениамином поменялись местами. Это возможно?
– Я понял тебя так: ты хочешь, чтобы твоя душа жила отныне в теле Вениамина, а душа Вениамина осталась бы здесь?
– Да, Господи, если это возможно.
– Возможно. Но не думаешь ли ты, Сергей, что в этом случае выигрывают все, кроме вас с Людмилой? Только представь: ты перестанешь быть самим собой. Скорее всего, ты забудешь о своей прежней жизни, о жене, о дочери. А ведь ты решился на обмен только ради своих близких, разве не так?
– Господи, но ведь Ты поможешь мне НЕ ЗАБЫТЬ их?
Христос улыбнулся и некоторое время молчал, обдумывая свой ответ. Глядя на Него, Сергей тоже заулыбался.
– А Вениамин не против? – наконец спросил Иисус.
Лебедянский виновато потупился:
– Да будет мне по слову Твоему, Господи!
– Ну что ж, – Иисус окинул взглядом присутствующих. – Кажется, мы никого не забыли… Енох, зачти приговор.
Енох важно кивнул Христу и нараспев прочел:
– Священный и единственно-справедливый Суд Божий постановил: дочь получит тело отца, а жена – душу мужа, и желание мужа будет учтено – душа останется здесь. Вдова обретет душу, а соперница – тело твое, Сергей. Сам же ты займешь освободившееся тело Вениамина. Ты продолжишь свое существование в чужом теле, ничего о прежней судьбе не помня. Возможно, ты никогда не встретишь Людмилу и даже не вспомнишь о ней… Согласен ли ты – на этих условиях – вернуться к жизни?
Сергей пристально посмотрел на Люду, как будто старался запечатлеть в памяти ее образ. Затем перевел взгляд на Иисуса и ответил:
– Я согласен. Даже на этих условиях. Надежда умирает последней.
Христос привстал на Троне и движением руки остановил Еноха, порывавшегося что-то сказать:
– Предлагаю два последних пункта из приговора исключить. Я же обещал помочь человеку…
…Лера проснулась среди ночи, села на кровати и обхватила руками голову. «Сон необычайно реален, – подумалось ей. – Как ярки и правдивы образы Еноха и Илии, они до сих пор стоят перед глазами, как живые. А вот лица шофера, его жены и, тем более, соперницы уже расплывчаты, нечетки, как на плохой фотографии. И это неудивительно, ведь я их никогда не встречала. Я могла их только вообразить, и ни о каком портретном сходстве речи быть не может. Но зачем они приснились, эти неприятные чужие люди, и вообще… должна же быть какая-то причина, почему мне приснился Суд Божий?! Особенно неприятен этот Сергей. Человек, погубивший маму, теперь посягает на тело отца… Конечно, все это глупости, и переселения душ не бывает, но от этого не легче… А мама! Она никогда не была до такой степени эгоистичной. Или я ее плохо знала? И отец тоже… Неужели я для него ничего не значу?»
Лера застонала, закусила до боли губы и вдруг начала бить себя по лицу, повторяя:
– Дура, дура, дура! Это сон! Дура, дура, дура!
Глава 8. В чужом теле
Сквозь бело-молочный туман забытья, сквозь цветные сполохи сновидений, сквозь завесу кромешного мрака просочился розовый утренний свет. Одновременно резко возникли звуки: взволнованное воркование голубей за окном, шелест шагов за дверью, чье-то близкое неровное дыхание. Специфический больничный запах объяснил очнувшемуся, где он находится.
Человек открыл глаза и улыбнулся, разглядывая тень оконного переплета на потолке. Потом скосил глаза влево и вправо – огляделся по сторонам. Слева не было никого, а справа сидел на койке старик в грязной майке и мятых пижамных брюках. Правая рука его – по локоть в гипсе – висела на перевязи, левой старик неустанно поглаживал свои впалые щеки с трехдневной щетиной.
– Ну, что скажешь, мил-человек, очнулся?
– Курить, дед, охота по-страшному.
– Этак сразу-то? Да еще в палате…
– Веришь, дед, тыщу лет будто не курил!
– Ну, гляди… «Беломор» будешь?
– Спрашиваешь! – человек попробовал повернуться набок, и тут его тело пронзила острая боль.
– Дурень! – прикрикнул на него старик. – Поломанный весь, а туда же… Лежи уж. Как звать-то тебя? – спросил он, немного смягчаясь, шаря рукой под подушкой в поисках «Беломора».
– Сергей.
– Серега, значит. А меня Кузьмичом зови. Это и просто, и уважительно… На вот! – дед протянул собеседнику мятую папиросину, щелкнул у лица зажигалкой. И все это быстро, ловко, хотя и одной левой.
Лежащий сделал первую затяжку и зашелся неудержимым кашлем – кашлем никогда не курившего человека. Папироса упала на пол. Старик ругнулся, подобрал ее с пола и метко бросил в открытую форточку.
– Велено было врача позвать, или сестру, как только ты очухаешься, – проворчал он. – А я, дурак, начал с тобой лясы точить! Ну, прокашлялся, что ли?
– Ладно, дед, зови сестру.
Тем временем дверь открылась, и в палату вошел пожилой врач в безукоризненно-белом халате. Он с неприязнью втянул ноздрями воздух и строго посмотрел на Кузьмича. Старик сделал невозмутимое лицо. Врач подошел к кровати Лебедянского.
– Здравствуйте, Вениамин Александрович. Я – заведующий отделением профессор Яковлев, – первым долгом представился он, подсаживаясь к кровати больного. Услышав, что мнимого «Сергея» зовут совсем по-другому, Кузьмич фыркнул и отвернулся к стене. Врач продолжал. – Вы помните, что с вами произошло?
– Помню аварию… Жена моя… она погибла?
– Будьте мужественны. Примите мои соболезнования.
– Ясно, – Лебедянский вздохнул. – А я вас сразу узнал, профессор. Это ведь вы меня оперировали?
– Вас оперировал доктор Долгушин.
– Странно… Врезался в память ваш голос… и глаза.
– Ну, может быть, внешнее сходство с кем-то из ваших знакомых? – Яковлев пожал плечами. – Не обращайте внимания. Скажите лучше, как вы себя чувствуете?
– Сносно. Голова только болит. Скажите, дочь моя не приходила?
– Звонили ваши родственники, справлялись о вас. Оставили телефон: просили сообщить, как только вы придете в себя. Позвонить им?
– Ну что вы! Вы лично…
– Это меня не затруднит.
– В таком случае буду весьма вам признателен. Так, как насчет дочери?
– Приезжал Данилевич, очень о вас беспокоится. Сказал, что обо всем позаботится лично. О дочери тоже.
– Понятно… Ну, а со мной… что-то серьезное?
– Смотря что считать серьезным. Переломы обоих голеностопов и кисти правой руки, сильный ушиб грудной клетки и три сломанных ребра. Ну и естественное в такой ситуации сотрясение мозга. Еще легко отделались.
– Как долго я у вас пробуду?
– Да уж месяц-другой отдыха вам обеспечено.
– И все-таки странно. Будто только вчера вас видел. Именно во время операции.
– Исключено. Я оперировал другого человека – водителя той злополучной машины.
– Правда? Ну и как он?
– Скончался.
– Жаль. Незаурядный был человек: я успел с ним познакомиться.
– Я вижу, вы утомились, – Яковлев встал и направился к двери. – Родственникам вашим сейчас позвоню. Отдыхайте.
– Ишь, конспиратор, – проворчал старик со сломанной рукой, когда врач удалился. – Для одних – Сергей, для других – Вениамин.
– Ты, Кузьмич, на меня не обижайся: в мозгах у меня чуток заклинило. Сразу, понимаешь, не въехал, КТО я. Думал, Сергей, а выходит – Вениамин. Только, чур, уговор, Кузьмич: никому ни гу-гу, а то, не дай Бог, в желтый дом упекут.
– Хохмишь! – с укором бросил старик. – Жену-то не жаль?
– Да как тебе сказать, дед, – сразу посерьезнел Лебедянский. – И да, и нет. Жена-то только наполовину моя… была.
– А-а-а! – протянул Кузьмич. – Изменяла?
– Ну почему так буквально?! Все гораздо сложнее – головоломка какая-то. Разве объяснишь…
– А дочка как к тебе относится?
– А кто ее знает. Не любит, наверно: не за что… Вот выросла дочь, невеста уже, а я, оказывается, ее совсем не знаю. Парадокс?
– Эх, вы, интеллигенты! Кругом у вас парадокс, – проворчал Кузьмич и, взяв с тумбочки пачку «Беломора», заковылял к двери. – Пойду, подымлю.
«Иди, Кузьмич, дыми, – подумал Лебедянский, устало вздыхая. – А мне необходимо собраться с мыслями. Кто я на самом деле? Я не могу с уверенностью сказать, что я – это я. Я то и дело ощущаю в себе самом присутствие постороннего человека. Но этот посторонний неуловимо меняет свой облик: он то Сергей, то Вениамин. Что со мной: раздвоение личности, или продолжение психаджа? Почему, придя в себя, я назвался Сергеем, если для окружающих продолжал оставаться Вениамином? Да, я помню это пригрезившееся мне странствие душ, этот мнимый психадж. Я помню приговор Господа, по которому моя душа должна занять освободившееся тело Лебедянского, или, наоборот – в мое тело должна вселиться неугомонная душа этого шофера. Так, может, ЭТО уже свершилось? А вдруг что-то не заладилось, и в теле, которое я по привычке считаю «своим», сейчас обитают две разные души. Как не сойти с ума, созерцая мир и трактуя его проявления с разных точек зрения одновременно? Если невозможно избавиться от этого гнетущего ощущения, то, как минимум, необходимо тщательно скрывать мое состояние от ближних моих. Странно, но сейчас я не питаю ровно никаких чувств ни к моей покойной жене, ни к моей дочери Лере… Впрочем, о чем это я?! Ведь у меня – ДРУГАЯ семья, МОЯ семья. Которая, кстати, в это время оплакивает меня и не догадывается о моем чудесном перерождении. Как смогу я подать знак того, что я жив, если я сейчас в чужом теле, если для любимых моих я обречен оставаться чужаком?! Нужно ли это им? Не знаю. Но мне, если уж я прошел и рай, и ад, мне это позарез нужно! Как этого добиться – вопрос не из легких, но все же вопрос разрешимый. Древние говорили: возьми себе в помощники время, оно твой единственный лекарь…
Неужели можно признать реальностью мой бред на грани жизни и смерти? А может, я просто сошел с ума?.. Хотя, нет, сумасшедшие обычно не подвергают сомнению свою психическую нормальность. Но что со мной случилось, как это назвать: переселение душ, раздвоение личности, или просто одержимость? Станет ли моя дальнейшая жизнь историей доктора Джекила и мистера Хайда, или же я заговорю по-китайски, начну узнавать незнакомых мне в прошлом людей, как только что в случае с доктором Яковлевым. Ведь не видел его Вениамин никогда в жизни, видел только я, да и то одно мгновение между бредом и явью… Боже мой! Да ведь я рассуждаю то от имени Сергея, то от имени Вениамина! – спохватился Лебедянский. – Неужели я не смогу контролировать самого себя?!»
Эта последняя мысль принесла с собой чувство полного изнеможения. Лебедянский понял, что утомлен, глаза его сами собой закрылись, и он уснул. Ему ничего не снилось. Сознание и подсознание делили сферы влияния в его мозге…
…Спустя два часа Вениамин проснулся как по звонку и увидел слева от себя – на кровати – еще одного больного, парня лет тридцати. Голова его была плотно забинтована. Виднелись только глаза, кончик носа и губы, да сбоку торчало распухшее фиолетовое ухо. По засохшему желто-розовому пятну на бинтах угадывалась рана на затылке. Правая рука и левая нога парня были в гипсе, и за спинкой кровати стоял облезлый костыль.
– Нашего полку прибыло? – глухо пробормотал из-под бинтов парень. – Проснулись? Если вы не против, можно поговорить. Вас как зовут?
– Вениамин.
– А давеча Сергеем назвался, – вдруг хмыкнул справа старик. Лебедянский поленился повернуть голову в его сторону.
– Кузьмич, не перебивай, – беззлобно одернул его парень. – Меня Николаем зовут. Я здесь уже третью неделю.
– А какой сегодня день? – решился спросить Вениамин.
– Суббота, 21 июня, а что?
– Да так, ничего… Собирались сегодня с женой к дочке на годовщину свадьбы, – сказал Вениамин и осекся: мысли спутались. «Ведь это Сергей собирался в гости, а не я!» – запоздало спохватился он.
– Дочка у тебя замужем? – поинтересовался Кузьмич.
– В некотором роде, – пробормотал Вениамин. – Так, значит, я первый день в больнице… А что за больница?
– Первая городская, – ответил Николай. – Как у вас состояние после операции? Я вам еще не надоел вопросами?
– Состояние? – Лебедянский попробовал пожать плечами. – А Бог его знает. Вроде ничего.
– Ну, как надоем, скажите… А про вас по ящику вчера сообщали. В ночных новостях. Кузьмичу телевизор принесли портативный, так мы с ним по ночам втихаря просвещаемся.
– И что… передавали? – заинтересовался Лебедянский.
– Ну, вчера… на таком-то километре… произошло ДТП. Водитель грузовика с места аварии скрылся. Потом, правда, опомнился – вызвал «скорую». Женщина скончалась на месте. Таксиста и пассажира госпитализировали… Вы ведь таксист?
– Нет, я пассажир.
– О-па! В таком случае, извините, ошибся. Примите, как говорится, мои соболезнования… Кузьмич, Долгушин сегодня заходил?
– Сам был, – важно ответил старик. – Яковлев.
– Покурить бы, – со вздохом сказал Лебедянский, косясь на Кузьмича.
– Опять?! – крякнул старик. – Ты ж давеча уже пробовал.
– Кузьмич, организуй! – поддержал Лебедянского Николай. – По-быстрому, а потом проветрим.
– Ты ему лучше сигарету дай, – засопел Кузьмич. – У тебя с фильтром, а то, вишь, они к папиросам непривышные. А я в курилку пойду.
– Зажал свой «Беломор», да? – рассмеялся Николай. – Ну, ладно, без тебя не пропадем, – он взял с подоконника пачку «Явы», достал две сигареты. – Вениамин! Держи!.. Ничего, что я на «ты»?
– Нормально. Нам ли этикеты соблюдать, – Лебедянский прикурил от протянутой зажигалки и вдруг спросил. – Ну а с тобой-то, что за беда приключилась?
– А-а! – махнул здоровой рукой Николай. – Перелом сердца, разрыв ноги.
– Какое-то время они молча курили. Причем Николай нервно кусал губы, сверля взглядом профиль Лебедянского. Ему хотелось открыться этому человеку, поделиться невысказанным, спросить совета. Он так долго оставался наедине со своими мыслями, не имея возможности довериться никому в этой больнице, что теперь был готов кричать от радости, благодаря судьбу, пославшую ему Вениамина. Вениамина, который СНАЧАЛА назвался Сергеем. Уж кто-кто, а Николай-то понимал, ПОЧЕМУ его сосед по палате забыл свое имя.
– Ты знаешь, я ведь тоже в аварию попал, – начал Николай свою исповедь. – И тоже не один. Была у меня девушка, красивая. Нина… И любила меня больше жизни, наверное… А я к ней относился так себе – жениться на ней даже не думал. Встречался ради развлечения… Если бы не я, жила бы еще да жила… На мотоцикле мы с ней разбились. Я сутки провалялся без сознания, а она умерла по дороге в больницу, в «скорой». Вот выйду отсюда, и первым делом – на кладбище. Обязан я ее найти!.. Скажешь, вполне обычное дело – трагедия. Мало ли таких случаев. И нечего в жилетку плакаться. Все так. Но главное, ради чего я все это рассказываю, то, что я, когда очнулся после операции, сначала был уверен, что Я – ЭТО ОНА! И пока мне в зеркале не показали небритого мужика, я был уверен, что Я – НИНА. Мне кажется, у меня были ее воспоминания, ее мысли, чувства. Я был в шоке, думал, с ума сойду, но ничего – прошло. И вот сегодня Кузьмич мне про тебя рассказал. Я подумал, может с тобой что-то похожее творится, в том смысле, что ты не можешь определиться, КТО ТЫ на самом деле…
– Интересно, – сухо обронил Вениамин. – А ты не помнишь, были у тебя какие-нибудь сны, видения, пока ты был без сознания?
– Знаешь, я видел длинный, бесконечный сон. В нем я видел нашу с Ниной ВОЗМОЖНУЮ жизнь. Будто мы поженились, и жили долго и счастливо, как в сказке. Я видел всю нашу жизнь от корки до корки, до седых волос. И теперь ума не приложу, как буду жить без Нины.
– Видно, она тебя так сильно любила, что после смерти на какое-то время ее душа вселилась в твое тело.
– Да, я читал, так бывает. Но одно дело прочесть, а другое – пережить лично. Теперь, конечно, я в норме, но сначала… сам понимаешь. У тебя тоже так было?
– У меня, возможно, было сложнее. Жаль, не смогу тебе сейчас рассказать.
– Думаешь, Кузьмич вернется – услышит? А ты при нем говори, но так, будто пересказываешь прочитанную книгу. Кузьмич и не поймет ничего. А закончишь, – он тебе еще свое мнение выскажет. Бывает полезно послушать.
– Да нет, просто я устал сейчас, не могу. Потом.
– А-а, понятно… Будем ждать…
…Прошло двое суток. Лебедянского никто не навещал. Он обижался и злился до тех пор, пока не понял: он ждет, но не Леру, а единственную на свете ИДЕАЛЬНУЮ женщину – МИЛУ. И конечно Наташку с зятем-неудачником. Но они не придут! Значит, надо побольше спать, обманывая время, и регулярно поглощать манную кашу, чтобы набрать силенок и поскорее выздороветь.
Вениамин внял совету Николая и начал историю о психадже так, будто пересказывал содержание фильма. Кузьмич навострил уши, а потом заявил, что он, мол, этот американский блокбастер уже видел, но там все было намного интереснее. Николай пресек попытки Кузьмича продолжить повествование, сказав, что это, мол, из другой оперы. Они поругались, а Вениамин долго смеялся сквозь слезы.
Потом был обед, за ним тихий час, и вдруг дверь распахнулась, и в палату вошла хрупкая черноволосая красавица. Растерянное лицо, покрасневшие от слез глаза, курносый нос, губки бантиком, пышные вьющиеся волосы. Белый халат наброшен на плечи.
