Текст книги "Маньяк"

Автор книги: Владимир Безымянный

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 11 страниц)

Владимир Безымянный
Маньяк

"Среди восьмисот тысяч заключенных – несколько десятков тысяч тюремных париев. Целая каста неприкасаемых.

Это нарушители неписаных законов неволи, пешки в чьей-то кровавой игре, симпатичные юноши, не сумевшие уберечь себя от изнасилования. Абсолютное большинство так называемых «обиженников» – славяне. Из около семисот воров в законе со славянскими именами, фамилиями, лицами – всего сто восемьдесят. Кто остальные? Много выходцев из Средней Азии. Но подавляющее большинство – кавказцы. Прежде всего, грузины, армяне, азербайджанцы.

Еще два года назад во Владимирской тюрьме отбывала наказание большая группировка грузинских воров в законе.

Но вот одного затребовали по спецнаряду, другого, третьего... И пошел поток. Ну а там, в родных краях кто-то вдруг сбежал, кому-то вдруг сократили срок до отбытого, кого-то вдруг помиловали.

Где же они сейчас, выпущенные с формальным соблюдением буквы закона? Снова там, где им понравилось. В российских городах и поселках. Уже останавливают поезда (совсем как в годы гражданской войны) и грабят пассажиров.

Не нужно быть большим провидцем, чтобы предсказать, что будет дальше. Налеты на банки и склады, на магазины и офисы, террористические акты (по тайному заданию некоторых политиков) против тех, кто опасен или неугоден. Сегодня едва ли не каждый среднеазиатский или закавказский уголовник имеет автоматическое оружие, гранаты. Завтра их бандгруппы почти наверняка завладеют минами, бомбами...

Совершивший преступление в России и успевший скрыться на том же Кавказе почти автоматически избегает уголовной ответственности. Местные милицейские органы не отвечают на запросы, не помогают в розыске, а чаще всего даже препятствуют ему.

«Ну взяли их, а дальше что?» – спрашивал я начальника Владимирской тюрьмы Виктора Горшкова.

"Ума не приложу, – отвечал он. – Если они у нас совершили преступление, значит, у нас должны и наказание отбывать. Но если на них придет спецнаряд от МВД их республики, мы просто обязаны будем их этапировать...

Может быть, поэтому они и ведут себя так нагло?! Это в русском характере – терпеть голод и холод, убивать и умирать за убеждения, какими бы ложными они ни были. А те ребята берегут себя, любят комфорт, достаток. И в общаковой кассе у них куда больше денег. Добавим к этому, что их вытаскивают отсюда, а нашим никто не помогает выбраться. Славянские воры в законе пока что терпят, стараются, как они говорят, не выносить свои противоречия на общую массу заключенных. Но мы-то чувствуем, что рано или поздно терпение лопнет, и тогда..."

Виталий Еремин. «Крытая» (Размышления во Владимирской тюрьме). «Неделя», 1992, N_11

Все смешалось в Белом доме и на площади перед ним. В этом доме, который был исконно советским и исконно российским, да и на всей этой земле, исконно российской и, кажется, уже в прошлом советской. Смешались в кучу люди, техника, выкрики мегафонов, выхлопная гарь, дождевые потоки. Бог миловал, без «рева тысячи орудий» дело обошлось. Хотя «орудий» хватало – ими щетинились «бэтээры» и танки, боевые машины пехоты и моторизованные патрули ОМОН.

Мирные легковушки с трудом пробирались к этому месту. Кто их знает – какие там они «мирные». Из сумрака салона в любую минуту могло полыхнуть огнем очереди. На «жигули» и «волги», припаркованные с еще большим, чем обычно у столичных жителей, пренебрежением к запрещающим знакам, с опаской косились с «бэтээров» крепкие парни в форме. Защитники...

«Что они защищают? Каменные физиономии... Хотя, не такие уж и каменные. Озираются, нервничают. И, конечно, готовы стрелять. Готовы, но боятся – ответить придется. Это хорошо: если совести нет, по крайней мере страх остался. Знают или нет, кто их послал? Что ж, и наручников, и камер, и деревянных бушлатов – этого добра у нас всегда на всех хватало. Без дефицита».

Размышления Сергея Углова, крепкого мужчины в самом начале того возраста, что принято называть «средним», грубо оборвал автомобильный клаксон. Наплодили итальяшки сигналов – теперь чуть ли не у каждого музыкальный! Когда-то у него был один из самых первых. «Король ламбады!» – усмехнулся Углов невесело. Однако улыбка его застыла и вовсе испарилась при взгляде на беспардонно проталкивающуюся в толпе машину. Ничего особенного – белая «девятка». Здесь ведь и иномарок хватало – разный люд поднялся на защиту Белого дома. И не бесцеремонностью водителя ошарашен был Углов – дни не располагали к церемониям. А уж эта «девятка» и вовсе не отличалась почтительностью ни к пешеходам, ни к своим четырехколесным собратьям. Кто-кто, а он это прекрасно знал, потому что еще час назад эта машина принадлежала ему, Сергею Углову. Сейчас за рулем уверенно развалился тощий, с длинными, свалявшимися в жирные сосульки волосами, в компании такого же засаленного ублюдка. Заметив кипящего яростью Сергея, экипаж белой «девятки» среагировал моментально – выпуклость черного пластмассового бампера машины надвинулась прямо на ее хозяина. Сергей, однако, успел отпрыгнуть, щупая в кармане купленный недавно по случаю «макаров». Рядом посматривал с «бэтээра» узкоплечий солдатик, ворочая над толпой стволом крупнокалиберного ДШК. Не хватало только этого! Углову, лицу, так и не обретшему определенных занятий, вовсе не улыбалось поймать свинцовый «гостинец».

Под подозрительными взглядами патруля Сергей улыбнулся, пожал плечами и отошел в сторону. Из-под стволов автоматов, с пути собственной «девятки». Бывшей. Проводил ее взглядом. Что-что, а вернуть ее сейчас не светило. Если и повезет, то позже, когда пойдет другая борьба за одну-единственную человеческую жизнь.

* * *

Дмитрий Юрьевич Шевцов вышел на балкон, чтобы немного размяться после сидения перед ночным телеэкраном, вовсе не по неодолимой потребности, но скорее по привычке. Вопреки врачебным рекомендациям зарядку делал он не только утром, но и поздним вечером. На крепость бицепсов Дмитрий Юрьевич не жаловался. Но не по себе стало и ему, когда возле своих «жигулей» он увидел копошащуюся в едва разжиженной околоподъездным фонарем тьме некую троицу. Близкий к пенсионному возрасту, Шевцов вовсе не отличался легкомыслием, но позднее возвращение домой с еженедельного преферанса, необходимость завтра рано подняться и удаленность гаража сделали свое дело. К политике Дмитрий Юрьевич относился с легким пренебрежением, как к неподходящей для солидных людей теме для разговоров. Политика – дело забавное, пока она не постучалась к тебе в дверь или не вломилась в окошко, что случается чаще. Однако под балконом девятого – последнего – этажа тихо возилась вовсе не политика.

Работа велась профессионально, и подготовительный этап в целом близился к завершению. Красная, надраенная «семерка», словно на поводок, была уже взята на трос. Возившийся с креплением негодяй привычно, будто в свою, нырнул в машину, салон которой был ухожен и вылизан Шевцовым. «Не роскошь, а средство передвижения!» С той поры, когда его рыночная цена (а иной, можно сказать, и не существовало) окончательно стала шестизначной, даже последняя развалюха превратилась в предмет роскоши.

– Вы что, мерзавцы, делаете? Убирайтесь, пока милицию не вызвал!

Возмущенный окрик вызвал некоторое замешательство, однако никого особенно не испугал. Те, что копошились внизу, испытали скорее досаду, чем трусливую дрожь.

– Побойся Бога, дядя! Какая сейчас милиция? Все на площади! – гнусная физиономия показалась из салона «семерки». – Их оттуда сейчас за уши не оттащишь – куски делят! И какого пирога! Сколько ты там отстегнешь за свою тачку, старый пердун? Вот то-то! Так что, давай, звони. А то могу и к тебе подняться. Откроешь? Пошуруем, хотя и работа не по профилю!

Донеслось утробное ржание, хорошо слышное с высоты, и внезапно оборвалось – Шевцов не промахнулся, седин не посрамил. Пришлось угонщикам по достоинству оценить результаты поздней зарядки. И соответствующий инвентарь...

Пудовая гиря со свистом прорезала ночной воздух. Грохот при ее приземлении вполне мог посоперничать с разрывом ядра средней убойности. По счастью, осколков не было. Водитель светлой «девятки» – «зубила», взявшего машину Шевцова на абордаж, оказался везунчиком. Не хватило нескольких сантиметров. Пробив капот, вывалив двигатель и едва не взломав слой асфальта, гиря даже не деформировалась при ударе.

Как заяц, до инфаркта перепуганный ружейным выстрелом, рванулся прочь из салона красной «семерки» зубоскал-угонщик, забыв о напарнике, сидевшем за рулем «зубила». Впрочем, водить тому уже было нечего. Откинув дверцу, он буквально выпал из машины, пошатываясь, добрел до бетонной опоры фонаря и вцепился в нее. Постоял, а затем медленно двинулся вслед за пустившимся наутек дружком...

Милиция, поголовно задействованная в районе площади, тем не менее появилась, хоть и не скоро. Видимо, просто патрульная машина проезжала мимо, а руины «зубила» нельзя было не заметить... Но патруль не прогадал – работы хоть и прибавилось, но началась она неожиданно удачно и в дальнейшем особых проблем не сулила.

* * *

Неспроста не ночевал дома Сергей Александрович Углов. Правда, по имени-отчеству называть его стали совсем недавно, со времени вступления в должность директора. Только что толку от этого? Слишком многое пришлось перетерпеть. Страх, колебания, тоска – то, что было внутри, не было никому доступно и касалось его одного, – теперь становились реальностью.

«Ох, не вовремя это с машиной! Ладно – дорого. Да груз куда дороже! Не деньгами – развеянными жизнями меряется. Да и на это плевать, если бы не развеял он только одну, ту, что всех важнее... собственную, его, Углова. Такую не круглую...»

Сергей криво усмехнулся, вспомнил, как на скорой на выдумки «малолетке» ему, мальчишке, чуть не навесили кличку «Круглый». На жаргоне это означало человека, «опущенного» до самого дна. Педика, голубого, петушка – любовника изобретательных тюремных весельчаков. Но Сергея не удалось «округлить». Умел постоять за себя. А эта способность, если сразу не «обламывают», она только крепнет. Кое-кому не на радость.

Но теперь он испугался сам. Давно этого не было. Но давно не было и полной уверенности в себе. Она ушла вместе со вступлением в «козырную» должность. Казалось бы, все должно быть наоборот – ан нет! Раньше и статьи полегче висели, из тех, по которым к «стенке» не прислоняют! Всегда старался держаться подальше от политики – лошадка темная, случается, насмерть лягает. Теперь куда ни кинь – всюду клин. Не выйти на площадь – придется подыхать. И не в одиночку – всем «стенка» построится. Хватит каменщиков. Эта площадь – она же «золотым» кольцом была опоясана. Не голытьбой, которой терять нечего, которая жизни свои на танковые гусеницы мотала, а людьми солидными, серьезными. И помогали они, хоть и не последним, но крепко, так, как мелюзге не по карману. Иначе откуда бы взяться всему этому – от железобетонных блоков до ящиков с шампанским, оружия и самого дорогого, того, что дороже всего стоит, – людей. Тех, кому отступать некуда, у кого за спиной – смерть. Смерть и впереди, если только не свернуть с пути, на который трясущимися руками взялись выводить страну «путчисты». Но уж верная гибель – бездействие. Одно успокаивало – наши бестолочи даже переворот как следует организовать не могут. Решимости, что ли, им не хватило? Могли бы у блатных призанять, коль самим слабо. Жулики бы поделились – хватило бы на дюжину ГКЧП. Только они всегда подальше от политики держались. Но и это кончилось. Хватит. Так на горло наступили, что и мертвый встрепенется...

* * *

Углов сидел дома и пил горькую. Правда, карабахский коньяк не горчил – темный, маслянистый. Да и дачка в уютном Заречье если и могла назваться домом, то, увы, лишь временным. Не всегда эти стены радушно принимали Углова. Но в этот раз молодая хозяйка пустила. Друзья посоветовали по месту прописки даже и не соваться, как и во все те квартиры, где его привыкли видеть. Все угодило «под колпак». Благо, в органах остались еще надежные люди, которые думают не только о политических амбициях, но и о том, что семью кормить надо.

«Всех, кто дома, Сережа, приберут. Уже прибирают. Списки без дырок. Так что, в Баланцево и духу твоего быть не должно. Уходи в какое хочешь подполье, причем завтра уже может оказаться поздно. Домой и не заглядывай». Любят, однако, сволочи, живую копейку. Ладно, пусть и не задаром, да вовремя. Впрочем, не исключено, что за свою шкуру трясутся. Покрывать-то их, краснопогонных, – с какой стати? Да, не без головы «гражданин начальник», недаром крупные звезды на плечах носит...

Свет в бревенчатой дачке горел теплый, манящий. И не обманул. Приняла Аленка, не оттолкнула. Еще мягче стала, уютней. Однако пластиковые пакеты из машины не стал вынимать. Не то чтобы побоялся, – девка проверенная, не воровка, – а уж очень ладно умостился под капотом белый порошок, если что – все наготове. Так, с пакетами, и на площадь поехал. События такие, что не до бизнеса – шкуру бы спасти. Только когда угнали машину – вскинулся. На очень большую сумму порошка пропало. Сразу подумал – все, с концами. Однако следы отыскались. А лучше б и не отыскивались. Переворот ли, путч ли, – эти наркотик из рук не выпустят...

Лежал на диване опустошенный. Вяло тянулись мысли. Не хотелось ни коньяку, ни ласки. Хотя Алена это умела, и, как казалось, искренне. Жалела его, интересовалась. Завидная девка. Не верилось, что живет без мужика, одними его нечастыми гостеваниями. Еще работая в гостинице, редко получал от ворот поворот, а если и получал – не больно-то и расстраивался. Когда дела в порядке – ворот много. Это сейчас все кувырком...

– Сережа, ну что ты киснешь? Все образуется! Хуже бывало – ну подумаешь, машину у него угнали! Делов-то! Жил и без машины...

– Машина!.. Много ты понимаешь! Стал бы я из-за этой жестянки дергаться! Хоть и в цене они сейчас, а жизнь дороже... Не пустая она была, Алешка.

– Господи! Запаска в багажнике...

– Не спорь, не заводи ты меня. И тебе бы не говорить, да больше некому! Обложили меня! Да нет, сам... Сам облажался, как щенок...

– Не убивайся ты так, Сережа. Все утрясется. Как в песне: «Все вернется, обязательно вернется. А вернется – значит, будем жить». Ты же любил ее. Помнишь пели...

Устало уронил голову на сомкнутые руки, так, что она едва не провалилась между широко раздвинутыми коленями, просипел глухо, через силу, словно горло стягивало петлей:

– Жить... будем! Хорошо тебе, несмышленой. Позавидуешь... Лишнее там было, в машине. Меня и без того мутило... ну да это от путча, не меня одного – всю страну пучило. Знаешь же – на миру и смерть красна. А тут в одиночку гнут. Хорошо, если этих щенков-угонщиков не повяжут с моей «девяткой». Только начнут номера сверять на двигателе – а там пакеты... Под капотом искать не долго. А если сопляки еще и в аварию влипнут – совсем класс. Уж наверняка не корма у них пострадает. До тюрьмы, разумеется.

– Да что ты заладил – тюрьма да тюрьма?

– И верно, чего это я? До тюрьмы еще и дожить надо. Товар не мой – платить за него придется. Не здесь, так на зоне. Москва – не Баланцево. Если я у себя в деревне авторитет, то там живо хвост обрубят, отучат перья подымать. Как чувствовал – с машины началось – машиной и кончилось...

* * *

Бурные августовские дни благополучно миновали. Впрочем, не для всех. Помимо растасованных по камерам самой известной в стране тюрьмы незадачливых спасителей отечества, пострадал и еще кое-кто. Разворачивался поиск пособников «хунты» – и важных, и помельче, а порой и вовсе мнимых. Не много, правда, отыскалось кандидатов из сфер высокой политики за решетку. Но количество компенсировалось качеством. Со сталинских времен не видывали тюрьмы столь представительных подследственных. Впрочем, были и иные, рангом пониже, но и они в камеры не рвались...

В кабинет следователя Углов вошел ровной, твердой походкой, как и полагается честному, ни в чем не замешанному человеку. Уселся на привинченный к полу табурет основательно, не делая попыток придвинуть его поближе к столу, как человек бывалый, не склонный к пустым усилиям. Однако поговорка «языком молоть – не мешки ворочать» здесь себя не оправдывала Каждое слово давалось с трудом, словно процеживаясь сквозь плотный фильтр. Любое лишнее могло стать роковым.

Майор Лобекидзе свое дело знал и умел обнаружить даже ничтожную зацепку. Известность среди криминальных элементов Баланцево он приобрел вполне заслуженно. Допрос вел ровно, не повышая голоса, но на эту обволакивающую мягкость беззаботно покупались лишь последние фраера. Да и то редко – Лобекидзе обычно принимал дела особой сложности, с серьезными фигурантами.

– Да, Сергей Александрович, вы совершенно правы – иной раз новички таких дел наворочают, что и корифеям уголовного мира эдаких дров не наломать. Обидно, конечно, что под вас, как вы выражаетесь, такой номер кто-то сооружает. Мало того, что угнали машину, так еще и наркотики подбросили. Два пакета. И, – майор назидательно поднял указательный палец свободной левой руки, – представьте, с вашими отпечатками пальцев.

– На наркотике «пальчики»? Впервые про такое слышу! – искренне удивился Углов, расплываясь в любезной улыбке. – Сдается мне, на номер убрать хотите. Только я локш не потяну – в признанку сроду не ходил. Могли бы и посвежее что-нибудь выдумать, а то зациклились – «пальчики», «пальчики»... С меня хватит и прошлой ходки. Только тогда вы не меня – судью убедили, что «на деле» я свечкой капнул на палец, и по капле воска..

– А что – что-нибудь напутали?

– Не напутали, а меня припутали ни за что. Ну да на пересуд после срока я уж подавать не стану, компенсацию не потребую. Однако хватит под меня капканы мочить. Неужто такой гладкий наркотик изобрели? Сам-то я не балуюсь, но вроде не лыком шит. Или ампулы какие-то стеклянные я щупал? Где там эти самые, потожировые?..

– Не надо, Углов. Чего лезть на рожон? Лучше дружить, чем ссориться.

– Я с вами не ссорюсь. Только и дружбе особой взяться неоткуда. Предпочитаю мирно сосуществовать. Я – обыкновенный, вполне лояльный гражданин...

– В машине у которого оказалась партия наркотика. Ну ладно, о лояльности мы еще поговорим. Так вот, отпечатки ваши обнаружены на полиэтиленовой упаковке...

– В которую я заворачивал цветы для девушки, а потом выкинул рядом с урной. Ну да, конечно, нарушил общественный порядок – следовало бы в урну, да поглубже. А то кто-то подобрал, да и в своих целях и воспользовался – расхлебывай теперь...

– Плотно, значит, за вами следили враги. Очень хотели напакостить. Что ж, будем искать их, нехороших. И, сдается мне, далеко ходить не придется. Вы мне, Углов, расскажите об этом дне с самого начала.

– Это когда я пленку мимо урны бросил?

– Может быть. Но в первую очередь, как вы с «девяткой» своей расставались. Понимаю, что воспоминание неприятное, но все-таки интересно. Лица угонщиков хоть чуток, а рассмотрели? Вы же говорите, что столкнулись с ними...

– Столкнуться-то столкнулся. Да толком разглядеть ничего не успел. Стекла у меня сплошь тонированные, снаружи и днем ни черта не разглядишь. Знал бы, что эта сволота мне такую пакость подсунет! Точно, нанял их кто-то.

– И до врагов ваших скоро доберемся. Только хорошо бы поменьше этих «не видел, не знаю»...

* * *

Не так уж много интересного сообщил любопытному следователю Углов, гораздо больше о своем умении ловко обходить подводные камни, мгновенно, инстинктом, их распознавая. Удивляться было нечему. При его обширной уголовной биографии сомнений в этом и не возникало.

Лобекидзе встретился с начальником райотдела в буфете – пусть и не самом изысканном в окрестностях и не слишком баловавшем стражей закона разносолами, но и умереть с голоду не дававшем. Не случалось там и отравлений – чего не было, того не было.

Угловой, у самой, как всем было известно, теплой стены, столик был отведен начальству. Не то чтобы его поспешно освобождали при появлении обладателей крупных звезд – их и всего-то в райотделе насчитывалось двое. Просто при наплыве народа прочие столы как бы пользовались большей популярностью. Что же до погон, то далеко не все являлись на службу в форме – милиция не слишком заинтересована в шумной популярности. Один только строгий, благообразный и розоволицый начальник райотдела – подполковник Сидор Федорович Рева – неизменно был при полном параде.

– Что, Иван Зурабович, позволишь присоединиться? Повоюем вдвоем с винегретом?

– Да уж, Сидор Федорович. Как-то он смахивает на тот набор дел, которыми я сейчас завален. Мало мне прочего добра, так еще и Углов с этими наркотиками.

– Кто, если не ты, Иван? Ряды-то редеют. Старой гвардии раз – и обчелся. Хихикали над кооперативами, а не успели и охнуть, как все эти «апексы» людей сманили.

– Что говорить, с зарплатой там дело серьезно поставлено. Тебя еще как, не зовут туда в начальники?

Ну, начальствовать всегда найдется кому. Они таких, как ты, ищут, помоложе да позубастее.

– А чего меня искать? На профессиональную подготовку, правда, не жалуюсь, да и фигуранты довольны. А вот молодости уже нет. Во всяком случае той, когда взгляды легко меняют. Не гожусь я уже для частного сыска. А на жизнь себе и дочке как-нибудь заработаю. С Татьяной потруднее было – та тратила не глядя. Ну, зато теперь у нее такая возможность есть, да и не тощие же рублишки...

– Что, тянет еще?

– Чего тянуть-то? За рубеж? А что я там буду делать? В полицию подамся со своим прононсом?

– Ну, специалист ты классный, и в ФБР...

– Ох, Федорович, ты лучше помолчи. Вот девчонке моей действительно хочется посмотреть заграницу. Тем более, что сейчас не так уж это и сложно. Только ни черта не поймешь, кто сделал верный выбор десять лет назад: то ли я, чтобы жуликов ловить за гроши (сам знаешь – предлагают иной раз такую сумму, что за всю жизнь не заработаешь), то ли Татьяна, когда сунулась туда за длинным рублем.

– За долларом, майор.

– Верно. За долларом... А я из-за этого до сих пор майор, пока она там «зеленые» пересчитывает.

– Брось. Это раньше: «Родственников за границей имеете?» И тут же прочерк в «кадрах». А сейчас, по-моему, наоборот: перспективный клиент, глядишь, когда-никогда бутылку «смирновской» подбросишь.

– Подбросишь! Тут и самому некогда стопку пропустить.

– Что, на Углова много времени уходит? Ничего, работай. Все-таки старый знакомый.

– Удивляюсь я. Как раз потому, что хорошо его знаю, был уверен, что уже досыта он насиделся. Парень неглупый, прекрасно понимает, что сейчас легально можно нагрести столько, сколько никакому «медвежатнику» и не приснится.

– Да, паренек он у тебя с фантазией. Лихо в свое время режимные предприятия потрошил, пока и сам не угодил на «режим».

– Это на какой именно?

– И действительно, он их все прошел, ни одного не миновал.

– Да, в последние годы мать Углова общалась с сыном исключительно по почте. И, – обратил внимание? – кроме ее писем, ни одного послания от женщин. Только друзья-приятели, и то не часто. А пришлось мне потолковать с одной из дамочек Углова. Сейчас он с ней не живет, но принципов придерживается все тех же. Мол, не высовываться ни при каких обстоятельствах. Отношения не афишировать...

– Ну, сейчас-то Углов на легальном положении, – подполковник покончил с обедом чуть раньше начальника угрозыска, увлеченного беседой. – Странно, что директор совместного предприятия, тем более недавно и с немалым трудом занявший эту должность, вновь полез в уголовщину, причем крайне опасную.

– Однако хорошо оплачиваемую. Наркотики – удел убогих, да только торгуют ими богатые.

– Вот видишь, все-то ты понимаешь, а еще возмущаешься – загружен, загружен... В других районах розыск побольше твоего дел тащит. Так что, от Углова тебе не отвертеться. Ну и, конечно, убийство Спесивцева. Только на тебя и надежда. А то что-то долго раскачиваешься. Не годится. Смерть мальчика такого шуму наделала... Углов... Что это у него с машиной без конца за истории? В принципе, правильно, что задерживать ты его не стал. Улик нет, а на признание рецидивиста рассчитывать... – подполковник безнадежно махнул пухлой рукой и стал подниматься. – Глупо...

* * *

Терять время нельзя было не только следствию, но и тому, на кого нацелено его острие. Дичь обязана хоть ненамного, но опережать охотника. При этом особенно туго приходится дичи, которая еще недавно была в роли преследователя. Тигр, угодивший в ловушку, труднее смиряется с положением жертвы, нежели привыкшая к тому на протяжении всей трепещущей жизни лань.

В том, что с такими уликами легко из лап следствия не уйти, Углов не сомневался. Оглядываясь на свою жизнь, он трезво сознавал, что представляет собой лакомый кусочек. Кстати, и выпустили его как-то до странности легко, без особого нажима. Будто понарошку.

Шагая по улице, Углов головой не вертел. Есть «хвост» – не велика беда. Обрубить – минутное дело. И вряд ли розыск будет в открытую присматривать – знают, с кем дело имеют. Не на малолетку-первоходчика нарвались! Ведь отпустили, пусть и под расписку, но чего стоит эта филькина грамота? Чем она может грозить? Хуже тюрьмы не будет. Да и была бы реальная опасность – уже предупредил бы свой человек из райотдела. Он все знает – большой, высоко сидит, но крепко зацеплен, шутник этот. Без него и «жучка» в квартиру не поставят, побоится он, что имя всплывет в разговорах. А Углов в одиночку чалиться не будет – подвинуться «на скамейке» дело простое. И все же поглядывать надо – шнурок там завязать, в витрину глаза скосить... Нет, вроде чисто. Засветить квартиру Алены никак нельзя. Надежное логово, причем из последних. Конечно, если деньги есть, можно и без него какое-то время продержаться, только вот какое – Бог весть. Народ нынче жадный, трусливый. Будто не один у всех нас конец.

Пронырнув узкий «собачий» переулок, где шествовали в сторону парка хозяева со своими питомцами, Углов юркнул в скрытый от неосведомленного глаза пролом в бетонной стене и исчез.

* * *

Бывшая генеральская вилла уютно тонула в зелени раскинувшегося едва ли не на гектар ухоженного сада. Строено было с размахом, дармовыми стройбатовскими руками, быстро и добротно. Стройматериалы обошлись еще дешевле, чем солдатский труд. Молодняк в защитных гимнастерках хоть и «топтал» казенный харч, но генеральша нет-нет, да и расщедривалась на бутылочку. Правда, казенный спирт был тоже бесплатным. И все то время, пока шло строительство виллы, кирпич либо какой иной материал на соседние участки завозить было не с руки. Выгруженные вечером соседские кирпичи за время ночной смены нечувствительно превращались во фрагмент стены генеральского «дворца».

– Так кто же из нас вреднее: я, который накапливает деньги и в конечном итоге их приумножает, но при этом ходит под тюрьмой, или эти воры в погонах, рискующие в худшем случае выговором по службе? – седой, подтянутый, похожий на американского профессора нынешний хозяин импозантной дачи говорил без малейшей тени превосходства.

Здесь никого не унижали пренебрежением. В острых ситуациях пуля считалась более приемлемым средством улаживания конфликта. Отвлекшись от надоевших текущих дел, хозяин дачи на минуту погрузился в воспоминания.

– Да, детство – славная пора. Давненько заложили мы фундамент жизни в Баланцево. Ну, Георгий – парень молодой, здесь без году неделю, а вот мы с тобой, дорогой... Здесь ведь не стоит тебя гражданином начальником называть? Тут мы все товарищи, одно дело у нас. Это ты у себя в райотделе начальник, все Баланцево на поводке держишь...

– Да и ты, извини меня, не бедствуешь. Не только статус повыше моего на голову – как-никак председатель районного товарищества кооперативов – а уж по деньгам...

– Зачем чужое считать? Ведь я и на общак даю, да и мало ли куда еще, – добродушно подытожил благообразный Павел Петрович. – Да и крутиться приходится как проклятому: не то что какому-нибудь твоему участковому. Тому просто: закрыл глаза – получи. А ты ведь не какой-нибудь – ты у нас большой участковый. Шучу, не обижайся.

– А мне, Павел Петрович, обижаться не на что. Одно дело, как ты говоришь, делаем. И неплохо делаем, есть молодым чему поучиться. Так, что ли, Георгий?

Крепкий, словно отлитый из светлой бронзы – «кавказской национальности», выражаясь языком протокола, Георгий сверкнул открытой златозубой улыбкой, в которой не было никакого подобострастия.

– Как могу подумать плохое об учителях, старших братьях? Меня Павел Петрович в люди вывел, кусок хлеба дал. Так вот, хлебом клянусь... – замолчал, увидев выжидательный взгляд милицейского начальника. – Разве не понимаем, без вас нам никак нельзя. Как не уважать такого человека? На добро мы всегда с добром.

Однако в его голосе скользнула и некая предупреждающая нотка. Может, и помимо воли, но не настолько незаметно, чтобы чуткое профессиональное ухо ее не различило. Ссориться, однако, никому не хотелось. И в первую очередь – Павлу Петровичу, человеку почти всесильному, но от того меньше всего склонному к конфликтам, тем более по пустякам.

– Верно Георгий подметил. Без тебя, дорогой, мы не только без рук – без глаз и ушей. Ты у нас голова, наше ЦРУ. Непросто мы сошлись, да, видно, накрепко. Вместе жить, вместе и, не приведи Господь, погибать. Ну да авось вывезет. Так что там, говоришь, с Углом?

Георгий усмехнулся, услышав кличку, от которой ее обладатель взвился бы до небес, мог бы и надерзить, не посчитавшись с авторитетом. Подал голос:

– Да, Павел Петрович, может, и ошиблись мы, когда его в дело брали. Свел он нас с другом – спасибо, но теперь не нужен уже, лишний он здесь. Да и знает много, отпускать нельзя. А в серьезное его брать – с первого же шага провалил. Деньги какие зависли!

– Ну, показаний лишних он не дал, в «источники» не просился, – проговорили «глаза и уши» успокоительно.

Георгий только скрипнул зубами, нервно поглаживая, разминая сухими пальцами длинную папиросу. Павел Петрович соблаговолил пояснить то, что для своих в разъяснении не нуждалось.

– Еще бы ему ссучиться! Лучше самому в яму зарыться! Понимает, что не впотьмах живем, есть кому помочь.

– Ну, меня он знает, тут деваться некуда. И не очень мне это все нравится. Может и позавидовать, что вы... то есть мы – высоко залетели.

– Пусть соображает, что не сержантами работаем. Вернее, и с сержантами тоже, – поправился Павел Петрович. – Неплохой диапазон: от сержантов милиции до ЦК родной партии, – заметив, что милицейский друг как бы с легким недоверием поднял густые брови, добавил: – Да чего теперь скрывать! Водились и в ЦК друзья, кровью с нами повязанные. Скажу, что были такие и в Политбюро – так вы не поверите.