Текст книги "«Восстать, или смириться, или…»"

Автор книги: Владимир Аренев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

Владимир Аренев
«Восстать, или смириться, или…»

«Это случилось в те давние времена, когда Бог торговли Ашкандук уговорил Богиню охоты Сианнэ выйти за него замуж. Как утверждают легенды, на божественном пиру было много вина и самых разнообразных яств и гости вовсю гуляли, от души поздравляя молодоженов.

И вот, когда уже перевалило за полночь, Ашкандук, порядком выпивший и от того – невероятно раздобревший, поднялся с кубком в руках и заявил, что хочет что-нибудь кому-нибудь подарить.

Фаал-Загур, Бог боли, рассмеялся на это и сказал, что впервые слышит, чтобы Ашкандук желал сделать подарок. Все равно, что Ув-Дайгрэйсу, Богу войны, мечтать о мире.

Но Ашкандук настаивал. „Люди несчастны, – говорил он, – пускай и не по своей вине. Так хоть одного из них я сделаю счастливым. Ну же, братья и сестры, решайте, которого!“ И поднялся со своего места Оаль-Зиир, качая седою головой. „Нет, – молвил Бог мудрости, – ты не сможешь сделать ни одного из них счастливым. Счастие – не есть состоянием стабильным, поскольку…“ „Довольно! – прервал его Ашкандук (ибо, напомним, был он изрядно пьян). – Я все же попытаюсь. Имею право!“ Ничего не сказал Оаль-Зиир, молча сел он на свое место и опустил очи долу. Но во взгляде его – говорят – таилась печаль предвидения.

Впрочем, никто из Богов этого не заметил. Всех захватила забавная идея, предложенная Богом торговли, и тогда…»

(из книги «Легенды и мифы древнего Ашэдгуна». – С. 75–76)

Утро едва-едва намечалось на сером небосклоне. Здесь же, в небольшой спаленке с единственным окошком, и вовсе царила непроглядная темень, еще не разбавленная рассветными лучами.

И все-таки женщина проснулась. Понять бы, отчего. Шайдин, кажется, не кричала. Малышка вообще оказалась на удивление тихой – не то что ее старший братец, Куугец. Ох, как же намучились с ним, пока Куги не подрос! Если бы не Ставиен, если бы не ее любимый, единственный, самый-самый родной человек во всем мире…

Гиир улыбнулась и рукой потянулась к левой половине кровати, туда, где лежал муж. Ладонь нашла лишь пустоту и смятые покрывала.

«Наверное, вышел по нужде», – Гиир вздохнула, перевернулась, устраиваясь так, чтобы видеть дверь, видеть Ставиена, когда он войдет. Полежала немного, ожидая сначала спокойно, потом – со все возрастающим нетерпением. Приподнялась на локте, выглянула в окошко.

Странно, двор, привычный старый двор напомнил ей сейчас погост. Не звенел цепью Рыжий, не кудахтали куры, молчал петух. Только большая жирная крыса внезапно выскользнула из-под поленницы дров, хозяйски огляделась и неспешно потрусила к хлеву. «И откуда взялась? Раньше никогда не было». Мыши в доме водились – куда от них денешься, но крысы…

Ставиен все не возвращался. Гиир вздохнула. В углу под кроватью хихикнуло беспокойство – хихикнуло, но затихло.

Потом закричала Шайдин. Девочка рыдала с надрывом, так, словно ей приснилось что-то страшное. Отзываясь, залаял Рыжий.

Гиир поднялась, накинула халат, подошла к колыбельке. Заговорила с дочкой, взяла ее на руки – та понемногу затихла, только всхлипывала.

С Шайдин на руках Гиир вернулась к кровати и села, выглядывая в окно. Крыса уже убежала. Рыжий замолчал. Ставиен все не возвращался.

«Наверное, вчерашний суп таки испортился. Нужно было выбросить. Теперь вот мучится желудком».

Хотя, странно, Гиир тоже ела суп – и ничего. И Куугец ел. Да и Ставиен не жаловался, только нахваливал, но он-то всегда нахваливает, так что…

Но куда же он подевался, в конце концов?!

И вот тогда-то Гиир заметила, что посох пропал. Тот самый, высокий – в человеческий рост – посох, который она считала чуть ли не личным врагом. Ставиен всегда, еще с детства, мечтал о странствиях. Его мать, встречаясь с матерью Гиир, частенько говаривала: «Вот ведь блажь какая! И не знаю, как с ней справиться. Это всё факиры бродячие, их работа. Наслушался баек, теперь только и разговоров, что про путешествия. Одна надежда…» – и она замолкала, многозначительно глядела на Гиир. Все в поселке знали, что Ставиен и Гиир, когда вырастут, поженятся. Так они сами решили. И родители того же хотели. Но чем старше становился Ставиен, тем чаще и чаще взгляд его уходил к самому горизонту и застывал, как у безумца. «Понимаешь, тянет что-то в дорогу. Не могу объяснить. Сам не знаю…» После свадьбы это у него прошло. Иногда, приступами, возвращалось, но – редко. Как правило, весной. Однажды во время такого приступа Ставиен и вырезал посох. «Зачем?» – спросила Гиир. А он ничего не ответил, молча обнял ее, а потом взял да и отнес посох на чердак. И никогда больше не доставал оттуда.

Когда Куугец подрос и впервые отпросился на лето уходить спать во двор, Гиир, поколебавшись, разрешила. Но не во дворе – на чердаке. Тогда-то посох снова появился в ее жизни. Кууги притащил проклятую палку в дом и спросил, можно ли ему взять ее, чтобы играть в пилигримов с соседскими мальчишками. Ставиен только печально взглянул на посох, а Гиир, неожиданно для самой себя, сорвалась на крик: «Нет! Нет! Положи на место и НИКОГДА не трогай!» Куугец расплакался и убежал – и опять посох на некоторое время ушел из ее жизни.

А три дня назад снова появился.

«Откуда это?» – спросила она вечером у Ставиена, как только тот вошел в дом.

«Что?» – не понял Ставиен.

«Посох. Еще утром не было, а сейчас…» – и вместо слов указала в угол, у двери.

Ставиен пожал плечами: «Не знаю. Наверное, Кууги вытащил. Да пускай стоит, не мешает ведь. И шляпу вешать можно» – и в подтверждение снял да и нахлобучил широкую соломенную нигу на посох.

Почему Гиир тогда не возразила? Наверное, потому что Ставиен отнесся к появлению посоха с абсолютным безразличием. Решила, мол, вылетела блажь из головушки – да и пора, давно пора: четвертый десяток лет разменивает. Не до странствий, тут вон с хозяйством бы управиться (лето сухое, нехорошее), да и четвертый рот в семье (Шайдин родилась два месяца назад) – не шутка.

А вот теперь посоха нет. Сейчас, задумавшись, Гиир вспоминала и странное поведение мужа в эти последние три дня: он был с ней особенно ласков, – и то, как Ставиен смотрел на детей. «Как будто прощался».

Она тихонько уложила доченьку в колыбель и, одевшись, вышла во двор. Солнце уже выдвинулось из-за горизонта, покрыв легкой позолотой листья деревьев, стены домика, лицо Гиир.

«Где же, где же искать?!..» Она открыла калитку, выбежала на пустынную улицу и лихорадочно огляделась. «Ну же, куда он пошел, думай, думай!» Хотела вернуть во что бы то ни стало, просто не представляла себя без него, дом – без него, детей – без… От одной лишь мысли стало тесно и больно в груди, закружилась голова. Гиир жила с этим человеком почти всю жизнь, а вот теперь какой-то посох…

Посох! Вот эти ямки в пыли, они наверняка остались именно от посоха. И – да, да! – начинаются от их дома.

Побежала за ямками. След тянулся вдоль улицы, в сторону леса. Гиир мчалась, неубранные волосы растрепались, волочились по ветру рваным знаменем. «Найду, найду, куда бы не пошел! Найду!» Лес, кажется, пробежала на одном дыхании. А потом – дорога вывела к тракту. Широкий, как высохшее русло некогда полноводной реки, он раскинул руки и, похоже, намеревался обнять весь Ильсвур, от края к краю. Здесь ямки пропали. И не удивительно – как им пропечататься, на твердой-то земле?

Гиир лихорадочно огляделась, но ни души не было вокруг, только в придорожных зарослях пожухлой травы заходились-стрекотали кобылки да в лесу стукнул о дерево дятел, словно подводя итог. Или – забивая последний гвоздь в крест-накрест заколоченные двери.

* * *

Чуть дальше по тракту, на еще холодном от ночного воздуха валуне сидел человек. Он был широк в плечах, круглолиц и смуглокож, с широкой темной бородой и мелкими блестящими глазами-пуговицами. Одежда сидевшего мало соответствовала тому, где он находился. Право слово, путешествовать в парчовом, богато расшитом халате – это уже слишком. Но человек не путешествовал, человек ожидал.

На горизонте появилась серая точка и стала медленно увеличиваться. В этот ранний час пешеход на тракте был почти так же неуместен, как и сидевший на валуне бородач. Вскоре странник заметил поджидающего, но шагов не ускорил – шел размеренно, как и прежде, стучал посохом о землю, смотрел себе под ноги… или не под ноги: не понять, ибо глаза скрывала тень от шляпы-ниги.

Поравнялся с бородачем, остановился. Встретился взглядом с блестящими пуговицами на лице сидевшего. Тот первым отвел глаза:

– Прости.

– Ничего, – сказал странник, и голос его казался высыпающимся из старого мешка песком. Старым песком. – Значит, так надо. Против Богов не попрешь… – осекся, кашлянул. – А против себя – тем более.

– Но ты ведь именно об этом мечтал всю жизнь, – бородач недоуменно развел руками. – С самого первого дня, как ушел странствовать, оставив ее, оставив дом, мать, отца – с того самого дня ты жалел об этом и мечтал вернуться, чтобы зажить нормальной жизнью. «Как все живут» – твои ведь слова?

– Мои, – согласился пешеход. – А я от них и не отказываюсь. Все так и было: ушел, едва исполнилось восемнадцать – взял да и сбежал вместе с факирами! Сколько раз потом пытался осесть на одном месте, зажить нормально… – а больше недели-двух не выдерживал. Брал посох, нигу – и в путь. Наверное, так устроен. Бывают жрецы и правители, танцовщицы и мясники. А я – странник. Я мертв без дороги.

– Но ты ведь мечтал… – казалось, бородач никак не может смириться с собственным поражением.

– Мечтал. Но пойми: человек без мечты – все одно что фламинго без крыльев. И чем недостижимее мечта, тем краше. И тем меньше шансов, что она пропадет. …Ты лучше скажи, Гиир… как с ней?

Бородач недовольно заворчал, запыхтел, стал разглядывать узоры на халате.

– Я спрашиваю!..

– Да слышу, слышу! «Как с Гиир»! А раньше чем ты думал? Я, между прочим, хоть и Бог, а и мне столько в нее воспоминаний напихать – в нее, в детей, в родственников – эт-то, извини, не два пальца… – бородач осекся, смущенно кашлянул. – Да все с ней будет нормально, не беспокойся. Вот ведь какой мнительный! Ну порыдает, ну поголосит – со временем успокоится. А я за ней пригляжу, чтобы никто не обидел, мужа подберу хорошего… – он снова запнулся, догадываясь, что наговорил лишнего. – Одним словом, сделаю, что смогу. А, как ты понимаешь, могу я немало.

– Я не о том, – ответил странник. – Денег там достаточно. В саду, под оливой, кое-что зарыл. А записка под подушкой – найдет. Я про… воспоминания. Может, лучше их… обратно…

– А ведь умный человек! – всплеснул руками бородач. – Странствовал, мудрости набирался! А того не знаешь, что для нее жизнь с тобой, мной выдуманная и вложенная в мозг, самое дорогое. Что бы потом не случилось. И для тебя, между прочим, тоже. Нет, я решительно отказываюсь понимать, какого демона ты отвернулся от собственного счастья. Я ведь сделал тебя счастливым, ну, скажи, сделал?

– Ты слышал про буйволицу Исуура? – вопросом на вопрос ответил странник.

– Та, что умерла, так и не выбрав, которую из двух охапок тростника съесть, – уточнил бородач. – Ерунда! Не было такой буйволицы. Выдумки!

– Дело не в том. Дело в нас, людях. Мы все подобны Исууровой буйволице. Только хуже. Мы выбираем одну из двух охапок тростника, а потом всю оставшуюся жизнь об этом жалеем. Но, поверь, если бы мы выбрали другую – ничего бы не изменилось. Наилучшим выходом было бы съесть обе охапки или не желать есть вообще – но на такое мы не способны… к счастью.

– Не понимаю я тебя, – с досадой признался бородач. – А выход?.. Выход какой?

– Был я в Гардгене на представлении одного поэта. Так он стихи читал – неплохие, замечу, стихи (хотя, конечно, в стихах я мало что понимаю). В общем, у него там такие строчки были:

«Восстать, или смириться, или жить – всего лишь жить… ах, как же это сложно!» Бородач помолчал.

– Ну да ладно, – преувеличенно громко сказал он после паузы, – дело сделано. Авантюра не удалась, – хохотнул, с прищуром глядя в небеса.

– За попытку – спасибо, – отозвался странник.

Бородач поднялся и уже собрался уходить, когда последняя мысль заставила его обернуться.

– А ведь и правда будешь жалеть о своем поступке, – задумчиво покачал он головой. – Ну ладно. Легкой тебе дороги.

Странник не ответил, только наблюдал, как исчезает, растворяется в воздухе тело Ашкандука. Наблюдал, вспоминая свою первую встречу с Богом на одном из столичных базаров, «хочешь, сделаю счастливым», недоверие, восторженную радость, вспоминал, как оказался дома, как Гиир – его Гиир, о которой мечтал все эти годы, но к которой так и не посмел вернуться! – как она обняла его, как говорила о жизни, не прожитой, но в то же время существовавшей (и он, Ставиен, каким-то чудом помнил эту жизнь так же ясно, как и другую, настоящую). А потом – сменившая радость тоска, мягкая требовательная ладонь на левом плече (и понимание: тяга к странствиям вернулась и требует своего), – нужно было что-то решать, и он решил, и вытащил посох с чердака…

На камень, нагретый божественной задницей Ашкандука вылезла голубая, с изумрудными полосками ящерка и довольно распласталась, каждой клеточкой тела вбирая в себя тепло.

Странник улыбнулся ей, вздохнул, поправил полупустой дорожный мешок, в котором лежали пара вчерашних лепешек да кусок сыра; коснулся рукой фляги, надвинул на затылок шляпу. Утреннее солнце пригревало все сильнее и сильнее – скоро тракт оживет и можно будет подсесть к кому-нибудь на арбу, и так добраться до ближайшего города. А оттуда…

Стрекотали в зарослях пожухлой травы кобылки.

– Уже жалею, – прошептал странник.

И отправился в путь.