Текст книги "Здравствуй, Галактика! [Сборник]"

Автор книги: Владимир Рыбин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 16 страниц)

– Как дела? – запросили со звездолета. Теперь на экране было лицо главного психолога Большакова.

– Робот Нины по-прежнему молчит? – в свою очередь, спросил Брянов.

– Молчит.

– Значит, непосредственной опасности пока нет.

– А если робот как-нибудь нейтрализован?

– Он бы успел подать сигнал бедствия. В любом случае успел бы.

– Вы что же – висите и ждете?

– Ведем переговоры с птицами.

– Ну и как? – В голосе Большакова была ирония.

– Узнаем, сообщим, – ответил Брянов и демонстративно отвернулся от экрана связи с звездолетом.

Робот между тем расспрашивал о ззумах. Это были те самые четырехлапые черные жуки, которых космолетчики случайно увидели утром. Жуки пеленают умерших аев в коконы, а потом за этими коконами приползают уххи. На вопрос, почему ззумы выполняют эту работу, последовал ответ, что они боятся уххов и служат им.

А время шло. Солнце поднималось все выше, нагревая воздух над поляной. Переговариваясь, робот медленно переполз в тень леса, что, впрочем, не вызвало беспокойства аев. Похоже было, что они вообще ничего не опасались, рассказывали о себе, о ззумах с подкупающей откровенностью. И ничего сами не спрашивали. Тогда робот задал прямой вопрос: не видели ли они, куда делся вышедший из аппарата человек? Спрашивал он это долго, объясняя и так и этак, стараясь, чтобы его правильно поняли.

Слушая эти монотонные пересвисты, Брянов оглядывал полиэкран. Все на нем было без изменений: сверкающая в солнечных лучах жесткая гребенка леса, порхающие птицы-мотыльки, поле, поросшее жесткой травой, испещренное воронками, взбугренное. И в то же время ему показалось, будто что-то изменилось на этом поле. Брянов еще и еще раз обежал глазами экранные клеточки и вдруг заметил, что один из холмиков вроде бы вырос в размерах, и трава на нем шевелилась, словно под ветром.

Вдруг этот холм раскололся, и из него вертикально вверх полоснуло слишком хорошо знакомое космолетчикам оранжевое пламя плазменного излучения. И вслед за этим сразу же, без паузы, зачастил сигнал бедствия.

Робот, разговаривавший с аями, бросился к вспучившемуся холму. Аи шарахнулись в другую сторону, в лес, расселись на ветках рядками, как зрители в театре, заинтересованно следили за происходящим. Похоже, их вовсе не пугало пламя, и страшились они только одного – пересекать невидимую черту, обозначенную линией воронок и холмов.

Пламя опадало медленно. Но еще до того, как оно опало, из холма поднялось что-то бесформенное и пошло к центру поля. С него ошметками опадала черная дернина. Скоро в нем можно было узнать робота. Белая паутина космами свалявшегося войлока опутывала его, свисала с излучателей и антенн, волочилась следом. На вытянутых манипуляторах он нес большой белый кокон. Второй робот подбежал к нему, ловко перехватил кокон, и они один за другим еще быстрей покатились к тому месту, где в нескольких метрах от поверхности помигивал желтый импульс, обозначавший конец нити.

«Вибрик» осел немного, когда оба робота повисли на нити, качнулся и медленно пошел вверх, втягивая в себя тяжелую ношу.

– Хочешь увести аппарат? – спросил Устьянцев, когда они поднялись уже на добрый километр.

– Потом вернемся, – ответил Брянов.

– Я бы не спешил. Выясним, что с Ниной…

– Спит Нина, спит в коконе. – Он кивнул на ее персональный пульт, где теперь светились все приборы, обозначая дыхание, температуру, давление крови.

– Слишком беспокойно спит. Кошмары. – Устьянцев, в свою очередь, кивнул на небольшой светившийся малиново прибор – психометр. – И понаблюдать надо бы за полем. Другого такого случая может не представиться.

Брянов поморщился и перевел аппарат в режим равновесия.

Через четверть часа в карантинной камере они разрезали упругую паутину кокона. Нина проснулась, и сразу резко подскочили все параметры ее организма: участилось дыхание, даже повысилась температура тела.

– Какой ужас! – вскрикнула Нина. – Они их едят!

– Кто? – спросил Брянов, удивляясь тому, что легкий скафандр Нины был совершенно цел и что облепленные паутинной слизью легкие антенны переговорных устройств работали исправно.

Роботы хлопотали над анализами паутинной ткани, слизи, воздуха в камере, а Брянов тщетно пытался оттереть прозрачный пластик шлема, чтобы увидеть наконец лицо Нины.

– Кто кого ест? – переспросил он.

– Ззумы… аев, – с отвращением выдохнула Нина.

– Уххи?..

– Нет никаких уххов, совсем нет. Это выдумка.

– Чья? – усмехнулся Брянов. Он не испытывал никакой тревоги, а необычные названия – аи, ззумы, уххи – его просто забавляли.

– Да этих же… людоедов.

– Людоедов?

– Как их еще назвать?!

– Все правильно, – сказал Брянов. – Обычный симбиоз. Одни организмы что-то дают другим и что-то берут от них.

– Это не симбиоз! – выкрикнула Нина. – Это обман!

– Успокойся. – Брянов погладил ее по плечу. – Все изучим, во всем разберемся.

– Нет, тут надо вмешаться.

– Вмешаться? Во что?

– В их… взаимоотношения.

– Так сразу и вмешаться…

Он наконец отчистил шлем и увидел глаза Нины – большие, почти безумные. И впервые забеспокоился, но как-то странно – тяжело, мучительно, словно сквозь сон.

– Почему ты ушла из «вибрика», оставив все открытым? – спросил он. – Куда ты шла?.. Можешь объяснить?..

– Могу, – нехотя отозвалась Нина и надолго замолчала.

Брянов терпеливо ждал. Постукивали роботы, торопясь выполнить многочисленные свои дела. Часто пульсирующе гудел «вибрик», нейтрализуя гравитацию.

– Могу, – повторила она. – Эта… похожая на Сонечку… просила отнести ее в лес… Она так плакала…

– Ну и что?!

Брянов хотел сказать, что это не объяснение, что его интересуют не внешние причины, а мотивы противоестественных для космолетчика поступков.

– А ты бы не пожалел? – опередила его Нина. – Ты бы не пожалел, когда плачет и говорит, что если останется на поле днем, то ее заберут уххи? Разве мы совсем растеряли доброту – основную человеческую добродетель? Разве недоброжелательство – первая заповедь космолетчика?..

– Но нельзя при этом нарушать порядок, рисковать…

– Я ничем не рисковала.

– Рисковала. И не только собой.

– Но ведь все обошлось…

– Это еще неизвестно. Мы недостаточно знаем планету. «Вибрику» теперь предстоит карантин.

– Ты боишься одиночества? – игриво спросила она. – Даже со мной?..

– Мы не каждый по себе, – перебил он ее. – Мы единый организм, и никто из нас не вправе без общего согласия рисковать даже самим собой.

– Если будем согласовывать каждое свое желание, мы обречем население звездолета на вымирание.

– Не преувеличивай, – сказал Брянов. – Благодушие, как видно, главная зараза этой планеты. Это оно в тебе говорит.

– Почему же не говорит в тебе? Ты ведь тоже выходил из «вибрика»?

– Было это и у меня. Теперь поослабло. Теперь я начинаю понимать: на планете в нас парализуется чувство опасности. К счастью, это, как видно, проходит…

– Жаль, – выдохнула она. – Вся наша жизнь – поиски радости. К этому сводятся даже дальние экспедиции. Радость улететь дальше, чем другие, радость открыть новые миры…

– Есть еще долг.

– И в основе чувства долга тоже лежит радость, только не индивидуальная, а коллективная. Нечто вроде общественного инстинкта.

– Пусть так, – сердито сказал он. – У нас еще будет время для дискуссий. А сейчас ответь на конкретный вопрос: как случилось, что ты оказалась в коконе?

– Я несла «Сонечку», – посерьезнев, начала она. – Не Сонечку, конечно, а эту… птицу. И упала в яму. А тут жуки. Такие смешные жучки… Бегают, зудят. И от этого зудения так радостно на душе. Сонечка, то есть птица, закрыла глаза и сложила крылья. Я подкинула ее, и она улетела. А сама легла на траву…

– Зачем?

– Мне было так хорошо, так радостно за птицу, за себя, за всех нас, отыскавших наконец легендарную планету радости.

– А потом?

– Потом я заснула. Проснулась уже здесь… Мне было так радостно…

– Радостно? Но тебе снились кошмары.

Ее лицо вдруг, словно она только что вспомнила об этом, исказилось гримасой ужаса.

– Да, да, – быстро заговорила Нина. – Они их, оказывается, едят. У живых высасывают кровь. Они и меня собирались съесть.

– Кто?

– Ззумы. Я говорила.

– М-да. Вот тебе и «смешные жучки».

Он начинал понимать, что к чему.

– Едят сами, а сваливают на несуществующих уххов?

– Ну да!..

– И аи думают, что так и надо. Они считают себя хозяевами, а ззумов добровольными слугами. На самом же деле хозяева – жуки, для которых аи нечто вроде скота. Они их пасут, готовят им стойла для ночлега якобы для защиты от возможных ураганов, от ночных хищников, а на самом деле для того, чтобы иметь возможность выборочно поедать. И, надо полагать, они выбирают вовсе не больных, а именно здоровых, даже детей. И, похоже, не мы придавили детеныша этой птицы, поскольку гнездо под опорой было уже пустое…

Нина смотрела на него большими испуганными глазами. Зараза безотчетной радости, как видно, выветривалась; Нина беспокойно шарила руками по гладкому столу, пытаясь встать. Наконец, это ей удалось, она приподнялась и вдруг испуганно вскрикнула. Брянов проследил за ее остановившимся взглядом и сам вздрогнул от неожиданности: в иллюминатор заглядывало круглое пухленькое лицо ребенка.

– Она… прилетела! – придушенно вскрикнула Нина. И вдруг, легко спрыгнув со стола, кинулась к верхнему люку.

Смешно цепляясь лапками-ручонками за скобы, через люк в карантинную камеру вползли три белых существа, три птицы. Нина брала их одну за другой, ставила на стол. Они ничем не отличались друг от друга, но Нина каким-то образом узнала ту, которую называла «Сонечкой», удержала на руках, покачала.

– Это мои друзья, – прочирикала «Сонечка». – Они просили, чтобы я привела их к вам.

– Милости просим, – поклонился Устьянцев.

– Погоди! – Брянов бесцеремонно отодвинул его и шагнул к столу. – Это, похоже, не просто визит вежливости.

«Сонечка» испуганно отступила, а ее друзья (или подруги – как их было разобрать?) остались недвижимы. Они были чуть выше ростом, и крылья у них были чуть потемнее, пожестче.

– Ваша птица, – говоривший обвел круглыми глазками переборки, приборы, иллюминаторы «вибрика», – эта ваша птица пугает аев.

– Мы скоро улетим, – сказал Брянов. – Мы не будем вас беспокоить.

– Нет, нет! – торопливо зачирикали аи. – Не улетайте.

– Но ведь мы вас пугаем.

– Вот и хорошо. Это и надо.

– Я не понимаю, – ласково сказал Брянов. – Согласитесь, мы должны знать, что делаем.

– Надо пугать аев.

– Но зачем?

– Чтобы не ночевали в норах ззумов.

– Да, да, – вмешалась Нина. – Ззумы их обманывают.

Робот перевел слова Нины, и аи беспокойно зашевелились.

– Обманывают, обманывают, – зачирикали они.

– Но, похоже, что в норах удобнее, – сказал Брянов. – Если, скажем, буря, в лесу разве спасешься?

– Удобнее, удобнее. Ничего не надо строить, ни о чем беспокоиться. Жизнь без забот. Но мы, аи, живущие в лесу, понимаем: жизнь без забот – гибель для аев. Когда-то аи жили дружными колониями, умели трудиться. Потом появились ззумы, и аи стали жить разобщенно, разучились трудиться. Порхать, любить, спать в мягких постелях – вот все, что теперь умеют аи. Только немногие понимают, что это путь к вырождению. Те, кто ночует в лесу. Им трудней, чем тем, кто ночует в норах ззумов. Но у них есть и преимущество: тех, кто ночует в лесу, не поедают уххи…

– Нет никаких уххов, вас обманывают! – снова вмешалась Нина.

– Мы об этом догадываемся. Но как узнать?

– Я знаю. Я сама была в коконе.

В глазах аев промелькнул ужас: еще не было случая, чтобы кто-то побывал в коконе и остался живым.

– Я была там, – повторила Нина. – Слышала разговоры о глупых аях, которым только бы спать помягче и которых так легко обманывать. Уххов не существует. Ззумы сами пьют кровь аев, живых, выбирая для этого вовсе не больных и старых, а молодых и здоровых. Особенно совсем крохотных, каким было дитя…

Она осеклась. Робот тут же воспользовался паузой, быстро зачирикал, переводя ее слова. «Сонечка» плакала. Во всяком случае, ее сморщенное личико говорило о глубокой печали. Два других ая стояли окаменело, ошарашенные услышанным.

– Пугайте, пугайте, не давайте нам спать в норах, – тихо засвистел один из аев. И умолк, испуганно уставившись на иллюминатор. За иллюминатором, далеко внизу, серебристо отсвечивало поле, и оттуда, с самой его середины, поднимался черный смерч.

Брянов подошел к пульту, поймал смерч на большой экран, приблизил изображение, и все увидели, что это масса жуков. Часто трепеща маленькими жесткими крылышками, они единой массой приближались к «вибрику».

– Интересно бы узнать, что они хотят, – сказал Устьянцев.

– Не будем рисковать.

Брянов взялся за белую рукоятку на пульте, и «вибрик» быстро пошел вверх. Смерч сразу распался черным дождем.

– Интересно, что они могут? Неужели бы напали?

– У них крепкие челюсти, могут перегрызть антенны, – сказал робот, не перестававший пересвистываться с аями.

– Думаю, что у них другое оружие, – сказал Брянов. – Добравшись до «вибрика» такой массой, они постарались бы лишить нас воли, превратить в добродушных идиотов.

– Да-а, вторая высадка будет непростой. На планете мы уже обрели врагов.

– И друзей.

– Одним словом, начало положено, – усмехнулся Устьянцев.

– Никакое начало не бывает простым…

Брянов посмотрел на неподвижных аев и подумал, что врагов много и они сплочены, а друзей – только вот эти трое, которым еще надо как-то добраться до своего леса.

– А вас ззумы не перехватят? – с беспокойством спросил он.

– Ззумы летают плохо.

– Мы выпустим вас над лесом…

– Не улетайте! – почти хором засвистели, зачирикали они. – Аи не должны спать в норах. Вашего аппарата они испугаются, улетят в лес. А потом многие поймут, что можно обходиться без ззумов. Не улетайте!..

– Правила не разрешают… – начал Брянов.

– Мало ли что не разрешают! – взорвалась Нина. – Да мы и не будем вмешиваться. Мы будем только летать… Все равно у нас карантин…

Она ссадила со стола аев, которым в тесном «вибрике» негде было распахнуть крылья, не спрашивая Брянова, открыла перед ними люк шлюзовой камеры.

Брянов не возражал. Он смотрел через иллюминаторы, как один за другим аи вываливались из «вибрика» и камнем падали вниз. В туманной глубине они раскинули крылья и крутыми спиралями заскользили к лесу. Ему вдруг подумалось о странной безбоязни этих трех аборигенов. Ведь они признавали, что виброгравитация пугает их. Почему же не испугались, а, пересилив страх и возможную боль, прилетели на «вибрик»? Почему? И ему уже не казалось вмешательством в дела чужой планеты то небольшое, что он собирался сделать, – летать и летать над полем, не давать спать этим добрым птицам…

ОШИБКА ПРОФЕССОРА ГРОМОВА

– Посмотри, что это?

Редактор всемирно известного еженедельника «Планеты» Уво Бенев, к которому было обращено восклицание, человек, по слухам, знавший все, что происходит в солнечной системе, заинтересованно повернулся к иллюминатору и целую минуту смотрел вниз. Под аэробусом текла река. То есть было полное впечатление настоящего потока, хотя какие могли быть реки среди лунных, пропастей, где для того, чтобы выжать стакан воды, нужно переработать тонну руды.

– Пыль течет, – спокойно сказал он, – здесь это бывает.

И все сидевшие в салоне улыбнулись: Уво есть Уво, недаром говорят, что он удивился только раз в жизни – когда родился.

Уво Бенев не обращал внимания на подобные шутки. Он-то знал себя. Приходилось ему и удивляться, и восхищаться сверх меры. Чего стоили хотя бы встречи с профессором Громовым. Когда он беседовал с ним первый раз, то не мог отделаться от ощущения, что ученый как хочет копается в его мозгу, выуживая даже те мысли, которые журналисту хотелось бы спрятать от чужих глаз. Тогда профессор только начинал строить свою лунную обсерваторию, которую все на Земле называли не иначе, как «город Громова». После той первой встречи, с легкой руки Бенева, и пошла знаменитая шутливая поговорка: «Нет бога на Земле, бог – на Луне и фамилия его – Громов».

С тех пор они виделись много раз и, кажется, подружились. И всегда Бенева поражала неиссякаемая энергия уже вовсе не молодого профессора, но, как и прежде, переполненного идеями и преисполненного желанием воплотить их в жизнь…

– А все же тебя заинтересовал этот поток, – сказал Беневу его коллега, фотокорреспондент еженедельника, которого, несмотря на почти пенсионный возраст, все в редакции называли фамильярно – Руйк. Он не обижался на это, отговариваясь любимой фразой: «Фотокорреспонденты, как артисты, до ста лет молодые».

Бенев с улыбкой посмотрел на него.

– Скажи, нет? – приставал Руйк.

– День сегодня такой, особенный.

– День-то день, но лунные пейзажи – это все же…

Он не договорил, восхищенный, приник к иллюминатору. В серебристой дали меж острых расступающихся горных пиков поднимался сказочный город. Он напомнил Руйку один из школьных кабинетов, где вдоль стен стояли самые замысловатые тригонометрические фигуры. Казалось, создатели этого города задавались целью не забыть ни одной конструкции, которые нарисованы в учебниках. Были здесь шары разных размеров, стоявшие на таких тонких основаниях, что, казалось, вот-вот упадут, были пирамидальные вышки, трапециевидные и куполообразные дома. А над всем этим собранием фигур, четко выделявшихся на фоне черного неба, возвышался усеченный конус главного чуда лунной обсерватории – сильнейшего во всей столнечной системе оптического телескопа, тридцатиметровое зеркало которого шесть лет изготовлялось здесь же, на лунном нагорье «города Громова».

Аэробус прилунился в пяти километрах от обсерватории, механические руки отцепили салон с пассажирами, перенесли его на платформу, и люди впервые за двое суток путешествия смогли отстегнуть ремни и встать на ноги, не держась за магнитный луч. Некоторые, должно быть, попавшие сюда впервые, прыгали как дети, испытывая слабое лунное притяжение. Другие сидели на своих местах, завороженно смотрели на черную ленту дороги, на серую бесконечно монотонную пыльную равнину, исчерченную длинными тенями от разбросанных повсюду камней. Местами через равнину тянулись цепочки следов, ни на что не похожих, рождавших в воображении образы неведомых обитателей неведомого мира. И только один Уво Бенев смотрел в небо, усыпанное блестками звезд, все искал среди них ту единственную искорку, из-за которой он и прилетел сюда и которая через несколько часов должна будет превратиться в новый астрономический объект.

Никогда еще лунный город не знал такого перенаселения, как в эти дни, предшествующие эксперименту. Беневу не досталось даже отдельного прозрачного туристского блока, на который он рассчитывал, и ему пришлось разместиться вместе с Руйком в одной квартире, предназначенной для практикантов. В ней имелось все, что могло понадобиться человеку, но не было над головой естественного звездного купола, и эта маленькая неурядица вначале расстроила Бенева.

«Буду лежать в постели и считать звезды», – всю дорогу мечтал Руйк. Теперь, посмотрев на голубоватый потолок, имитирующий земное небо, он поморщился. Но тут же и утешился, побежал, как он выразился, «искать точки».

И Бенев тоже подумал, что это, может, и к лучшему: теперь у него будет повод осуществить давнюю мечту – побродить в одиночестве по лунной пыли и, как в той древней песне, оставить свои следы на пыльных тропинках чужой планеты. Он даже взволновался от этой мысли и не лег отдыхать, как собирался, подошел к стене видеотелефона, вызвал диспетчерский пункт. И еще более взволновался, увидев рядом с собой голографическое изображение очень красивой молодой женщины.

– Слушаю вас, – сказала женщина, откровенно любуясь его замешательством.

– Я хотел бы… – Он замялся, подбирая слова.

Женщина ободряюще улыбнулась и сказала неожиданно:

– А я вас знаю. Меня даже голографировали для вашего еженедельника, но изображение так и не опубликовали.

– Это мы исправим, – сказал Бенев, удивляясь непонятно почему нахлынувшей радости и сердясь на себя за это неделовое праздное чувство. – Попросите у профессора Громова хотя бы полчаса для меня.

Женшина исчезла, оставив в комнате обычный для голографической связи легкий аромат озона. Бенев потянулся и вдруг быстро опустил руки, потому что снова увидел у стены женщину.

– Громов очень занят, – сказала она. – У него есть для вас только десять минут.

– Связи или встречи?

– К сожалению, связи. – Женщина снова приветливо улыбнулась, и Бенев подумал, что потом, когда все кончится, надо будет задать этот вопрос ей самой.

– Подождите, пожалуйста, он скоро включится.

Когда она снова исчезла, Бенев тихо засмеялся, потер ладонями щеки и ужаснулся, вспомнив, что уже целые сутки не подходил к зеркалу. Он направился в ванную комнату, но вдруг услышал за спиной мелодичный гонг и, обернувшись, увидел у стены невысокого, чуть сгорбленного человека в старомодной профессорской шапочке над белым нездоровым лицом.

– Здравствуйте, дорогой мой! Очень рад вас видеть.

– Громов! – с неожиданной нежностью в голосе сказал Бенев. – Вы, как всегда, молодец. Держитесь, лунный бог. Мне будет очень недоставать вас, если вы захвораете.

Профессор рассмеялся, вытирая пальцами уголки глаз.

– Ох уж эти словесники, вроде комплименты говорят, а хоть в гроб ложись.

– Простите меня, но я так давно вас не видел.

– Ничего, правда спасает от паники. В любой ситуации говорят: держитесь, поможем. И мы так привыкаем к этому, что ждем того же и в старости. Хотя отлично знаем: в борьбе со старостью никто не может помочь. Держитесь, говорят старикам, и помогайте себе сами.

– Вы все-таки молодец. Как и прежде, обезоруживаете двумя словами.

– Что ж, придется мне же и вооружать. Ведь у меня и в самом деле нет времени.

– В таком случае, ответьте только на один вопрос: что вы думаете об этом эксперименте?

– Ничего себе вопрос. – Громов помолчал, поглаживая белый чисто выбритый подбородок. – Вы знаете, что все это и зачем?

– В общем и целом.

– Людям надоело жечь фонари на ночных улицах, и они решили повесить одну лампу на всех в космосе. Приволокли астероид на соответствующую орбиту и собираются взорвать его, чтобы образовалось пылевое облако – своего рода экран, отражающий солнечные лучи. Но вот вопрос – как взорвать? Очень трудно рассчитать орбиту будущего облака. Ядерный взрыв может и увеличить и замедлить скорость, и тогда оно или совсем уйдет от Земли, или, как выражаются мои коллеги, запылит околоземное пространство. Чтобы не ошибиться, было решено ударить по астероиду двумя взрывами. Две ракеты подойдут к нему одновременно с противоположных сторон, строго перпендикулярных орбите астероида. Расчеты показывают, что пылевое облако при этом локализуется, а одинаковые взрывы, направленные навстречу друг другу, взаимно погасят ускорение. Такова техническая суть эксперимента. Она не представляется особенно трудной, и весь шум вокруг него сводится к удовлетворению нашего тщеславия: как же, впервые человек вмешивается в космогонию!..

– Я не слышу особого восторга в ваших словах! – улучив момент, сказал Бенев.

– Не знаю, дорогой, сам не знаю. Я человек, и ничто человеческое мне не чуждо. Но как подумаю, что ночей не будет, начинаю сомневаться: не заскучаем ли мы по темноте?..

– Но ведь нет выхода. Земля и так опасно перегрета. – Бенев усмехнулся. – Когда-то люди боялись энергетического голода, теперь мы не знаем, куда девать избытки энергии.

– Разве я спорю? – Громов развел руками. – Мне предложили руководить проведением эксперимента, и я, как вы знаете, согласился. Да душа не лежит. Мне будет недоставать ночи, лунных дорожек на морской глади, таинственных шепотов в тенистых парках. Не понимаю, почему поэты не возражают? А влюбленные? Куда им деваться?..

– Вы еще и поэт! – удивился Бенев. – Вот не ожидал.

– Зачем вы меня обижаете? – сказал Громов, грустно улыбаясь.

– Вас? Как я могу!..

– Извините. Только я должен сказать, что сомневаться в способности к переживаниям все равно, что сомневаться в умственных способностях.

– Это вы меня извините. Право же, не хотел…

– Если человек не способен зачитываться стихами, страдать и радоваться, слушая музыку, значит, у него дефект наследственности или воспитания. – Профессор говорил так, словно ему было больно произносить эти слова. – Внутренний мир человека неделим. Если он ущербен эмоционально, то неизбежно ущербен и умственно…

– Извините…

– Да это я так, не принимайте на свой счет. Однако мне пора. Надеюсь побеседовать с вами после эксперимента. Знаете, чертовски приятно разговаривать с толковыми журналистами, честное слово. Вы не скованы обручами гипотез и убеждений, как мои коллеги, для вас ничего не значит связать то, что, по нашему мнению, никак не связывается. Вы свободны в суждениях – вот ваше преимущество.

– И наш недостаток.

– И недостаток, – согласился Громов. – Но что не имеет своей противоположности?..

Оставшись один, Бенев долго стоял перед рифленой, стеклянно поблескивающей стеной голографического экрана, вспоминая профессора, его слова, вновь и вновь переживая свою неловкость. Потом неожиданно для самого себя вызвал диспетчерскую. Стена исчезла, и Бенев снова увидел перед собой знакомую женщину. Она смотрела на него без удивления и без прежней насмешливости.

– Вы где будете во время эксперимента? – спросил он.

– Где и все – на смотровой площадке.

– А не хотели бы посмотреть это со стороны?

– С вами? – просто спросила она.

– Со мной.

– Но там не будет телескопов, и мы не увидим зарождение этого нового светила.

– Что за беда, увидим потом на экране.

– Ладно, – просто сказала женщина. – Через четыре часа я свободна.

– Как вас звать? – спохватился он.

– Энна…

В гараже Бенев выбрал самый маленький двухместный луноход, в котором была одна-едннственная кабина, не разгороженная, как обычно, на герметические замкнутые отсеки. Однако робот, контролирующий выезд луноходов, потребовал надеть скафандры, и близости, которой так желал Бенев, не получилось. Энна сидела рядом, но была такой же далекой, как и там, на экране.

Они ехали по шоссе до тех пор, пока серебристые постройки обсерватории совсем не исчезли за острыми гребнями гор, потом свернули на лунную целину и со скоростью десяти километров в час поползли между каменных глыб, выбирая место поживописнее.

– Давайте за ту гору, там красиво, – сказала Энна.

– Вы не впервые здесь? – спросил он и покраснел.

– Я везде бывала. – Словно желая успокоить его, она положила тяжелую в перчатке руку ему на колено, и Беневу показалось, что он почувствовал тепло ее руки через толстый многослойный пластик скафандра.

– Если при встрече двоих случается чудо, это запоминается на всю жизнь, – сказал он.

– А если благодаря чуду состоялась встреча?

– Все равно. У памяти свои законы.

Энна лукаво улыбнулась одними глазами.

– Что из этого следует?

– Еще не знаю. А вы знаете?

Она покачала головой и погрустнела.

Приткнув луноход к скале, они пошли по лунной пыли, оставляя глубокие следы. Идти было тяжело. Бенев остановился, машинально поднял руку, чтобы вытереть пот, и засмеялся, наткнувшись на прозрачный пластик шлема.

– А вы прыгайте, легче будет.

Она запрыгала по пыли, обернувшись к нему, улыбаясь поощряюще. Он попробовал и понял, что так передвигаться гораздо легче. Держась за руки, они запрыгали рядом, хохоча как дети, радуясь, что этот смех, это забавное прыгание рука об руку сближают их все больше.

С уступа горы, на который они вышли, открывалась широкая панорама лунного нагорья. Все было одинаковым в этом мире светотеней, без земных красок, без радующей глаз мозаики цветов. Но суровость пейзажа привлекала. Первозданный хаос, неподвижный, завороженный безмолвием, представлялся картиной гениального художника или, может, таинственным видением из детских снов, порожденных какой-нибудь старинной волшебной сказкой о царстве снежной королевы. Сколько раз видел Бенев лунные пейзажи, но еще никогда так не волновался. Может, на него влияло предстоящее чудо, которое вот-вот должно было вспыхнуть в звездном небе? А может?.. Он взглянул на свою спутницу и залюбовался ею. Стройная даже в скафандре, она походила на изваяние, поставленное среди хаотического нагромождения камней как вызов слепой природе. Подняв голову, Энна смотрела на огромный затуманенный диск Земли и улыбалась чему-то своему. Солнце заходило, последние лучи его блестели на прозрачном пузыре шлема, и казалось, что вокруг мягкого восточного профиля Энны сиял серебряный нимб.

– Вы знаете, где это будет?

– Кажется, в том созвездии. – Она мягко подняла руку, указала куда-то в сторону горных пиков, пылающих в лучах заходящего Солнца.

– Чуть выше. – Полуобняв ее, Бенев показал на едва заметную искорку, затерявшуюся среди мириадов звезд, чем-то напоминавших начищенные до блеска шляпки гвоздей, вбитых в черный бархат. И не снял руку с ее плеча, забывшись, смотрел в пространство, ожидая обещанного чуда.

– Еще минута. Вот сейчас!

В черной пустоте ослепительно вспыхнула вдруг новая звездочка и в отличие от своих неподвижных соседок зашевелилась в пустоте, словно примеряясь, устраиваясь поудобней на новом месте. Яркий блеск ее не ослаб сразу же, как предполагал Бенев, а все усиливался и уже через четверть часа затмил все другие звезды на небосводе. Солнце погасло за горами, и теперь только бледный свет Земли освещал нагорье.

– Недели через две свет этой звездочки поспорит со светом полной Земли, – сказал Бенев.

Энна ничего не ответила, стояла все так же неподвижно, смотрела на разгоравшийся в пространстве живой уголек, зажженный людьми.

– Пылевое облако растечется на сотни тысяч километров, оно будет двигаться вокруг Солнца по собственной орбите и всегда находиться над теневой стороной Земли. Представляешь, как будет? Заходит Солнце, и сразу же восходит этот наш искусственный светильник…

Беневу показалось, что Энна не слушает, он погладил ее по плечу и увидел, как она закрыла глаза, доверчиво склонив голову в его сторону. И он тоже подался к ней и вздрогнул, услышав сухой удар шлема о шлем. Теперь лицо Энны было совсем близко, он даже видел, как мелко-мелко дрожат ее ресницы. Он рассматривал эти ресницы миллиметр за миллиметром и страдал от невозможности прикоснуться к ним.

И вдруг он засмеялся беззвучно. Энна испуганно открыла глаза.

– О чем ты подумал? – спросила она, удивив Бенева, впервые столкнувшегося с такой почти неестественной женской проницательностью.

– Так, пустяки.

– Скажи, – потребовала она.

– Да глупость одна.

– Пожалуйста. Это очень важно.

– Понимаешь, мне вдруг показалось странным, что у космонавтов иногда рождаются дети…

Бенев думал, что она рассердится, но Энна только опустила глаза. Но уже через мгновение снова вскинула их к живой искусственной звезде в небе.

– Растет! – сказала она восторженно.