Текст книги "Камень"

Автор книги: Владимир Губайловский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 7 страниц)

А их я не знаю. То, что ты выбрался в круглый зал – а я знаю, как тяжело ты пробивался туда, – и было твоим спасением. Я все равно пришел бы, рано или поздно, но если бы не твой крик, я мог бы прийти слишком поздно. Нам повезло. Нам обоим. Мир соткан из случайностей и совпадений, как говорит твой дед. Хотя я думаю, что не только из них.

Они опять надолго замолчали. Звуки, долетавшие в комнату с площади, напоминали шум водопада. От этого стало прохладнее. И тогда Мануэль начал свой долгий рассказ, который продолжался много вечеров.

40

– Мигель, то, что я сейчас скажу, наверное, удивит тебя, но пусть это тебя не пугает. Я не человек. Я из другого племени.

Помнишь легенду, которую я рассказывал тебе? Это почти правда. Может быть, только рассказанная несколько более поэтично, чем это было на самом деле.

Когда Земля была покрыта расплавленным океаном, на ней уже была жизнь. Эта жизнь родилась в расплаве, как спустя миллиард лет другая жизнь возникла в рассоле.

Была ли эта древняя жизнь на Земле первой? Возможно, и была, но только на Земле. Жизнь, вероятно, вечна. Разум – безусловно вечен.

Эта древняя жизнь прошла многие стадии эволюции, и возникли ее разумные формы, появились носители разума.

Я один из них. Основой древней жизни был камень – кремний, как основой новой жизни стал углерод. Сегодня, когда мы говорим с тобой, древняя жизнь уходит, а новая подходит к самому своему пику.

Когда Земля начала остывать и ее тепло стекало в глубины, древние люди – будем их называть так, хотя мы и не люди совсем, – стали уходить с поверхности, скрываясь в подземных лабиринтах – близко к горячей границе. Я родился уже там. История моего народа была долгой и бурной. Ее сотрясали войны и расколы, но уже очень давно кремниевые люди поняли, что главной их задачей является не власть над себе подобными и даже не самосохранение. Они поняли, что у них есть всего одна цель: создание жизни, которая лучше приспособлена к возникающим условиям земного существования, жизни, во всем отличной от их собственной, но столь же разумной. Той жизни, которая осознает главную заповедь, и когда условия вновь изменятся, она будет способна создать еще одну форму жизни и передаст ей вечный свет разума, как это сделали мы. Человек не первое разумное существо на

Земле и, я уверен, не последнее.

Не мы создали углеродную жизнь, но мы сумели задать то направление развития, которое привело к появлению человека. Миллионы лет ушли на попытки и пробы. Иногда мы заходили в тупик, отчаивались, но продолжали наше главное дело. А целью было создать жизнь подлинную, то есть такую, которая уже не зависела бы от ее создателей. Многие думают, что окончательный вариант не лучший, а чуть ли не худший. С точки зрения устойчивости к внешним воздействиям так и есть. Человек настолько хрупок, что сам факт его существования удивляет. Но человечество как целое оказалось совсем не таким хрупким, это и решило исход дела.

Все определила способность к познанию мира. Я живу очень долго – с точки зрения человека, мой возраст можно считать вечностью. Очень длинная жизнь – это не только накопленные знания и опыт, но еще и непомерный груз глупостей и ошибок, затверженных и непроверенных истин, груз, который я несу в себе. И поэтому, может быть, вы совершеннее нас. Вы – люди быстрого мира, вы быстрее живете, учитесь, меняетесь, умираете. Как ни странно, с точки зрения вечности – это большое преимущество.

– Но если вы совсем другие, почему ты так похож на человека? – спросил Мигель.

– Мальчик, это не я похож на человека, это человек похож на меня.

Уходя из этого мира, мы очень хотели, чтобы осталось что-то от нас, например форма тела. А мы действительно уходим. Наше дальнейшее вмешательство в жизнь людей, кажется, в будущем принесет только вред. Люди должны очень скоро разобраться с тем, как работает эволюция. И как только они это поймут, они сразу же приступят к созданию другой формы жизни, которая окажется совершеннее не только нашей, но и той, которую мы оказались способны создать. И может быть, людям опять понадобится строительный кремний, и они пустят в дело останки наших тел, даже не подозревая об этом.

Сегодня мы можем уже очень мало. Хотя и достаточно, чтобы, например, уничтожить Землю. Но это не слишком трудно. Этому люди тоже скоро научатся.

Когда-то наши города были многочисленны. У наших женщин рождались дети. Теперь осталось только несколько поселений. Там пусто и тихо.

И дети давно не рождались ни в одном из них. Еще продолжается вялый, уже ничего не решающий спор о том, как следовало направлять эволюцию. Кто-то продолжает доказывать, что водная среда удобнее для высокоразвитой формы жизни, чем воздушная. Кто-то утверждает, что нужно было не заниматься мучительной адаптацией к суровым условиям

Земли, а перебраться ближе к Солнцу – на Меркурий. Но эти разговоры давно стали утопией даже для тех, кто любит их заводить. Мы слишком давно ушли с поверхности Земли и слишком редко смотрели на звезды, чтобы всерьез работать над такой непомерной задачей. Мы сделали что могли. Наверное, мы не слишком преуспели. Но уже ничего не поделаешь.

Остается только смотреть. При свете солнца и звезд почти никто из нас не может жить – здесь слишком холодно. Я едва ли не последнее исключение. Меня готовили для этого, потому что было необходимо кому-то жить среди людей, чтобы наблюдать их вблизи. Сейчас моя миссия тоже выполнена. Я вполне мог бы вернуться в свой теплый подземный рай, но я слишком привык смотреть на звезды. Они притягивают меня. Я не могу отказать себе в том необычайном удовольствии, которое испытываю, глядя на них каждую ночь.

Можешь назвать меня шпионом, но армии, пославшей меня, давно не существует. Люди настолько самостоятельны, что наше вмешательство больше не нужно. Если оно не будет достаточно сильным, его последствия будут легко преодолены – они будут поняты в границах человеческого знания. Если оно будет слишком мощным, то может повлечь гибель человеческой цивилизации. Этого мы никогда не сделаем

– слишком много вложено сил, чтобы создать такое человечество, какое есть сегодня. Да и ничего лучшего нам уже не создать. И мне кажется, что человечество правильно понимает наше послание. Пройдет совсем немного времени – и синтез новой формы жизни начнется. Быть может, уже начался.

– Мануэль, значит, истории про подземных людей – правда?

– Правда. Эта гора – один из выходов из горячего мира. Мы построили его очень давно по меркам человека. Мы проложили в скале эти лабиринты. Прежде многие из нас выходили на поверхность. Но потом человечество научилось жить без нашего вмешательства, и мы почувствовали себя лишними.

Человек отвергает незнакомое и остро чувствует чуждый мир. Если мы выйдем на ярмарочную площадь, станем рассказывать о себе и доказывать свое могущество, нас сочтут фокусниками и колдунами и сбросят с обрыва. Мы не нужны людям, все, что мы могли, мы уже отдали, и главное, что мы отдали, – способность человека к самостоятельному познанию, и это единственное, что люди способны передать своим наследникам, которые, может быть, станут больше похожи на нас, чем на людей, кто знает.

Сейчас это только будущее человечества. Если не случится беды, мы тоже встретимся с новой формой жизни, отличной от нашей и от созданной нами. Но, возможно, мы не сможем понять тот разум, который создаст человечество.

Иногда я думаю, что все-таки человечеству нужно знать свое прошлое.

Хотя со мной не все согласны. Люди живут на Земле. Они думают о себе и о мире. Они пытаются понять себя и мир, они хотят ответить на вопрос: откуда мы пришли? Если я скажу, что сотворил человека, это будет, конечно, ложью. Нет, этого я не делал. Если я скажу, что сделал человека таким, какой он есть, это будет полуправдой. Без меня человек не стал бы таким, но сказать, что я хотел, чтобы человек стал таким, каков он есть, я тоже не могу. Не этого мы хотели. Но механизмы эволюции, которые были нами запущены, привели к тому результату, который мы имеем. Не скажу, что это утешительный результат. Но ничего уже нельзя исправить, можно только все уничтожить и начать сначала. А этого мы сделать уже не в силах.

Например, потому, что в этом мире существуешь ты, мальчик Мигель. И я сделаю все, чтобы этот мир продолжал свое существование и чтобы ты обрел в этом мире покой и счастье.

Люди будут смотреть назад. Смотреть все пристальнее, и будут все четче различать вехи и повороты своего пути, те повороты, которые они не смогут объяснить исходя из познанных законов бытия. Вдруг возникнут нестыковки. И тогда явится светлая и бесшабашная голова, которая объявит о том, что развитие человечества до какой-то, может быть, ранней стадии проходило под чутким и внимательным руководством. Его осмеют. Им пренебрегут. Но он будет умен и упорен и будет находить все новые и новые доказательства, и постепенно перед ним начнет приоткрываться грандиозный первоначальный замысел.

И он докажет, что путь человечества был неоднозначен, что итог мог быть совершенно иным. И он догадается, что часто, очень часто мы принимали решения, исходя из своей собственной корысти, из собственного желания славы и власти, и ему станет стыдно за своих создателей, так же стыдно, как мне сегодня. Но когда этот великий ум поймет все это, он определит путь человечества на многие сотни лет вперед. И быть может, человечество окажется мудрее и честнее нас.

Хотя это и маловероятно, слишком многому мы успели его научить.

Когда человечество выйдет на свой главный путь – создания новой формы жизни, той формы, которая станет более удобным жилищем для вечного разума, тогда мы сочтем свою миссию выполненной до конца.

Все реже и реже последние из нас будут подниматься на поверхность

Земли. Все дольше и дольше будем мы просиживать перед вечно пылающим озером магмы, забывая о людях, о свете звезд, о себе самих. Пока не заснем навсегда в наших остывающих подземных дворцах.

Люди и сегодня находят наши следы на Земле, они находят их даже слишком часто. Но они обращают свои глаза не вниз, не в клокочущий огонь преисподней, а вверх, к звездам, и они правы, когда говорят о богах. Потому что настоящий источник жизни там – в бескрайнем, сияющем звездами небе. А наш путь оказался слишком короток, мы чересчур сосредоточились на нашей задаче, чтобы обратить свою мысль к звездам. Человечество должно исправить нашу ошибку. Но главное даже не это. Главное – человечество должно приготовить и обустроить новое жилище для вечного Разума.

41

– Я расскажу тебе историю города. Еще не так давно океан подходил прямо к скалистым холмам и промывал ущелья в плато. И тогда здесь все цвело. А на том месте, где сейчас поднимается гора, был остров, и на нем росли кокосовые пальмы, как они растут и сейчас. Здесь-то и было решено сделать один из выходов. Тогда была поднята из глубины пирамидальная базальтовая скала. Та самая гора, на которой сейчас находится город. Место казалось очень удобным, но была допущена серьезная ошибка, и вместе с горой поднялась часть прибрежного шельфа. Океан отступил, а на его месте образовалась пустыня, и только источники сохранили оазис и кокосовую рощу. На горе возвели обсерваторию для наблюдения за звездами. С самого начала я был здесь, но сначала я был не один.

Люди появились не сразу. Сначала пришли индейцы. Мы встретили их приветливо, но они сочли за лучшее уйти, объявив гору заповедным местом подземных богов. Они и сложили те легенды, которые ты слышал.

Потом пришли белые люди, но их мы уже не встречали. На горе никого не было. Белые люди заложили город. Город из камня и воды, ветра и света. Они начали строить дорогу, тесать ступени к вершине. Когда я в последний раз поднялся на гору, я застал ее всю застроенной. Тогда я купил дом на вершине, тот самый, где мы сидим с тобой сейчас.

Потом я познакомился с Елисео. Печальным человеком, который, пережив в юности тяжелое испытание, так и не смог поверить, что жизнь имеет хоть какой-то смысл. А потом и с тобой – странным мальчиком, чьи глаза, кажется, видят человека насквозь, чей ум пытлив и сосредоточен, воля решительна и сильна. Именно этому мальчику я и рассказал историю своего народа.

Мигель, я не могу и не хочу тебе ничего доказать. Пусть эта история останется с тобой как сказка выжившего из ума старика. Но, может быть, когда ты станешь взрослым человеком, она тебе пригодится.

Когда тебе придется думать об эволюции Земли и человека и ты зайдешь в тупик, пытаясь понять ее механизм, поставь себя на место Господа

Бога и прими решение за него. И очень вероятно, что ты поймешь, как все было на самом деле. Потому что, возможно, это решение принимал кто-то из нас, а люди очень на нас похожи. Потом ты всегда можешь устранить эту гипотезу и придумать какое-нибудь правдоподобное объяснение. Главное – догадаться, как все было на самом деле. А объяснить можно любое чудо – потом, когда оно уже произошло.

Я не историк. Я никогда не ставил перед собой задачу описать и объяснить историю моего народа. Когда-то таких попыток было очень много, сейчас они почти забыты. Я не знаю, нужен ли вообще человечеству наш опыт, помимо того, который мы сумели вложить в самого человека. Может быть, человек – это и есть та книга, которую мы писали миллионы лет. Многое из нашего опыта совсем непонятно человеку. Мы жили медленнее, мы были сосредоточеннее. Я не знаю, лучше это или хуже, но это так. Я могу задуматься на десять лет, для человека это немыслимо. В лавке у твоего деда хранится кожаная папка с медным замком – там мои заметки, которые я делал долгие-долгие годы, пока не решил, что и это бессмысленно и бесцельно. Прочти их, когда станешь старше. Елисео, по-моему, их открыл и закрыл – слишком они неприбранны и отрывочны. Но, может быть, ты разберешься.

Маятник думает, что он качается сам по себе, а на самом-то деле его заставляет раскачиваться чугунная гирька. Так и происходит эволюция.

Сначала этой чугунной гирькой были мы, теперь ею должны стать люди.

42

Когда прошла первая дрожь от слов Мануэля “Я не человек”, мальчик как будто погрузился в забытье. Он слушал старика, как слушают длинную-длинную сказку. Когда мальчик не понимал, о чем идет речь, он старался запомнить слова как мелодию и даже начинал напевать их про себя. Но чем больше он слушал, тем рассказ Мануэля становился для него несомненнее: конечно, все так и было и никак иначе быть не могло.

Папку с медной застежкой он у Елисео забрал. Мигеля очень удивило, что Елисео даже не спросил, когда он вернет ее. Только кивнул и улыбнулся далекой и странной улыбкой.

– Да, да, конечно, бери. Может быть, что-нибудь и разберешь.

Мигель принес папку домой и, закрывшись в своей комнате, решил как следует ее рассмотреть. Она была обыкновенной, точно в такой же, только поновее, Елисео хранил собственные стихи и наброски. Мигель щелкнул замочком, папка опрокинулась у него в руках, и листы хлынули на пол. Некоторое время мальчик смотрел, как они кружились по комнате, как переползали под сквозняком, как успокоились и замерли.

Тогда он начал их собирать. Ему и в голову не пришло, что у этих страниц может быть определенный порядок. Он складывал их в прямоугольные стопки, аккуратно подбивал края ладошками. На одних страницах были чертежи и рисунки, на других – записи. Читать их было трудно. Писавший как будто вырубал каждую линию на камне, и не всегда было понятно, какие буквы эти линии образуют. Многие слова были сокращены, что-то было заменено знаками. Все это напоминало тайнопись. Но было ясно, что эти листы тайнописью не были, просто тот, кто писал, совсем не думал, что найдется в мире желающий эти записи прочитать. Мигель сложил листы в кожаную папку и щелкнул медной застежкой.

– Я обязательно прочту все, что здесь написано, – торжественно объявил мальчик своим сандалиям, и ему показалось, что сандалии поглядели на него с сомнением. – Хотите – верьте, хотите – нет, а я сделаю, что обещал. Но не сейчас. Сейчас меня ждут неотложные дела.

И мальчик побежал на реку, перепрыгивая через три ступеньки.

Родители уже смирились с тем, что он опять надолго пропадает из дому, и только мать по-прежнему каждый вечер склонялась к его постели и почти неощутимо трогала голову и гладила руку, чтобы убедиться, что он не исчез: глазам она не доверяла.

43

Было время дождей. Грозы шли со стороны океана, обрушивались на гору, проливались над скалистыми холмами. А утро было ясным и свежим, солнце играло на мокрых крышах, на ступенях лестниц, до блеска отполированных подметками. К полудню поднимался ветер и опять накатывала гроза.

Мальчик сидел в комнате Мануэля. Жаровни пылали. Мануэль казался еще более сгорбленным, чем обычно. Он молчал. Это было тревожное молчание.

За долгие дни, проведенные со стариком, Мигель научился различать, как молчит Мануэль. Его молчание было разнообразным, как небо.

Мигель никогда не спрашивал старика, о чем он думает и что видит, какие грезы проходят, какие разражаются грозы. Это молчание никогда не было скучным и пустым, даже когда оно было утомленным до безразличия и напоминало выгоревший до белизны полуденный зенит.

Во время дождей старик всегда чувствовал себя плохо. Но сегодня ему было много хуже, чем когда-либо. Мигель это видел и не представлял себе, чем он может помочь. Он молча сидел на табурете, подбрасывая на жаровни древесный уголь.

– Мигель, – голос возник откуда-то издалека, и мальчик не был уверен, что он его услышал: скорее почувствовал, как будто его погладили по щеке, – я хочу предложить тебе отправиться в путешествие.

Мальчик весь подался вперед, и вопрос замер у него губах. Куда? Но старик мог предложить только одно путешествие – в подгорный мир.

– После сезона дождей. Оно будет коротким, но оно будет.

Дрожь пробежала по спине мальчика. Он ждал, что еще скажет старик, но тот погрузился в глубокое забытье. Мигель не мог больше оставаться на месте. Он торопливо простился. Ему даже показалось, что он видел насмешливую улыбку Мануэля. Но, видимо, только показалось. Старик был далеко.

Мальчик сбежал по широкой лестнице и вышел на площадь между собором и ратушей. Гроза кончилась, но было пасмурно. Ветер еще не разорвал и не разогнал тучи.

Было свежо и даже зябко. Но мальчик не чувствовал холода. Сколько раз он представлял себе, как он придет к Мануэлю и скажет, нет, попросит, или нет, потребует, чтобы тот проводил его в подземный мир, на свою раскаленную родину. Он придумывал слова, самые убедительные и невинные, и никогда их не произносил. Когда он встречал Мануэля, заранее приготовленные слова рассыпались в пыль.

Мальчик отчетливо видел, что ничего говорить не надо. Надо ждать.

Ждать сколько потребуется. Может быть, десять лет, может быть, пятьдесят. И вот этот день так быстро настал.

Мальчик смотрел вокруг, и все в нем торжествовало. Все эти люди, куда-то спешащие и прогуливающиеся, пьющие кофе за столиками, выставленными прямо на площадь, подливающие друг другу кукурузную водку, смеющиеся и хмурые, молодые и старые, – все они, даже эта прекрасная девушка, вдруг ему улыбнувшаяся, все они не догадываются, какой сегодня великий день.

И тогда мальчик ощутил ту пропасть одиночества, которая отделила его от людей. И тех, кто был вокруг него, и тех, кто жил в огромных городах за северным морем, и тех, кто плыл по океану. Даже от матери и отца, даже от любимого деда Елисео, даже от маленькой Изабель.

Опустился прозрачный полог – он был абсолютно тверд и непреодолим.

Но никто его не видел и не чувствовал.

Ты остался один. Даже горячие слезы уже не растопят того льда, который отделил тебя от людей. Ты станешь тем человеком, кто знает о подземном мире. Знает достоверно и точно. Ты будешь там. Ты увидишь.

Ты прикоснешься. Но ты никогда не сможешь поделиться своим знанием.

Никогда.

Мальчик присел на мокрую ступеньку и стал провожать взглядом капли, падающие с карниза на перила. Капля собиралась, замирала, бросалась вниз и разбивалась в мелкие брызги. Город плакал, плакал над ним и над собой, и никто, кроме самого города, не понимал мальчика, и никто, кроме мальчика, не знал, что за город перед ним.

44

Мануэль тяжело болел. Елисео ходил к нему каждый день и, возвращаясь, сокрушенно качал головой.

– Старику всегда плохо во время дождей. Но в этом году – особенно. И ведь никогда не позовет врача. Я сам не очень высокого мнения о наших эскулапах, но может быть, хоть чем-то помогли бы. Кровь бы пустили или настой какой-нибудь прописали. Когда я говорю ему о враче, он ничего не отвечает. Я нанял человека, чтобы поддерживал огонь в жаровнях. Никто не хотел идти! За такую пустяковую услугу пришлось заплатить втридорога. А у Мануэля денег-то и нет. И не знаю, есть ли у него изумруды. Ну да не важно. Будет жив – сочтемся.

Мигель слушал деда с замирающим сердцем. Он часто бывал у Мануэля и сам видел, как тот болеет. Но только он один понимал, почему старик не позовет врача.

Мигель никогда не видел старика лежащим и по-настоящему испугался, когда в комнате Мануэля наткнулся на тело, вытянутое на каменной постели без тюфяка и подушки. Это был, конечно, старик. Он лежал на спине, его плечи были расправлены, а руки покоились вдоль тела.

Мальчик окликнул его. Никто не ответил. Он окликнул громче. Он уже решил бежать к Елисео, но дед пришел сам.

– Привет, – сказал он и уселся в кресло с книгой, заложенной плетеной закладкой.

– Он умер? – прошептал Мигель.

– Нет, он наконец уснул. А это значит, дела пошли на поправку.

Теперь он проспит неделю, а я побуду около него. Ему нужно тепло и немного воды. А ты ступай домой. Здесь слишком душно.

Сезон дождей закончился. Мануэль поднялся и почувствовал себя настолько хорошо, что сумел спуститься в лавку Елисео.

45

У Луиса было абсолютное чувство нормы. Он точно знал, как правильно делать вещи и как торговать, как правильно одеваться и кланяться. Он был бы образцом, если бы хоть кто-нибудь чувствовал его образцовость. Все остальные отличались от него, их нелепости и ошибки бросались в глаза, а его совершенная правильность оказалась тем нулем, который как бы не существует вовсе. О нем говорили: человек хороший, только без изюминки, пресноват. Если бы Луису пришла в голову блажная мысль нарушить собственный распорядок, он бы сделал это виртуозно. Но для этого нужно хотя бы немного сбиться с праведного пути, а сделать шаг в сторону Луис не мог. Зато в других любое отклонение он чувствовал безошибочно.

Талант норматива не был у Луиса врожденным. Он вырабатывал и воспитывал его. Елисео норма интересовала только в тех случаях, когда речь шла о правилах стихосложения или диалектического рассуждения. Луис стал самым правильным человеком в городе, поскольку его отец если и не был сумасшедшим, то, безусловно, был человеком очень свободных взглядов.

Луис собрался на большую ярмарку в Столицу. После долгих размышлений он решил расширять свое дело. Необходимо было выяснить, не затевается ли в Столице большое строительство, не удастся ли получить заказ на поставку камня для ремонта храма. Но не это было главным.

То, что его сын не совсем обычный мальчик, Луис понял давно. Мигель был идеальным учеником. Он всегда знал урок, всегда был готов отвечать. Он никогда не подчеркивал своих часто неожиданных познаний и потому не ранил самолюбие учителей. А наставникам было приятно думать, что именно они учили мальчика, который наверняка принесет славу своему городу.

Елисео по-своему принимал участие в обучении внука. Он вдруг обращался к мальчику и говорил о вещах, которые по-настоящему волновали его самого. А Мигель учился слушать и понимать. Елисео всегда отвечал на вопросы внука. Он рассказывал все, что знал, без скидок на возраст собеседника. Иногда ответ был настолько подробным, что мальчик засыпал, недослушав. Он был талантлив. У него была и свобода суждения деда, и строгость отца, которая заставляла его доводить до конца любое дело.

Луис решил отдать Мигеля в пансион, который открыли в Столице иезуиты. Это и было главной целью поездки. Обучение у иезуитов стоило недешево, но позволило бы мальчику уехать на несколько лет из города. Луис надеялся, что в пансионе мальчик постепенно забудет и деда, и странного Мануэля. Там ему не разрешат пропадать целыми днями неизвестно где. Иезуиты – люди строгих правил, а Мигелю как раз нужно, чтобы его характер немного выровняли и выбили лишнее из головы. Конечно, существовала опасность, что Мигель, закончив иезуитский пансион, захочет учиться в университете или решит стать священником, но Луис верил, что этого не случится, что мальчик повзрослеет, вернется в город и станет правой рукой отца в семейном деле.

46

Мигелю было тринадцать лет, а он еще ни разу ни покидал Сан-Педро.

Нельзя сказать, что он этим тяготился, что он мечтал о дальних странствиях и неведомых землях. Его влекли города и страны, к которым ближе всего он был как раз в своем городе. Но путешествие в

Столицу было, конечно, не рядовым событием. И он совершенно искренне обрадовался, когда отец объявил ему о поездке.

В день отъезда встали очень рано. Все необходимое снесли к городским конюшням с вечера. С лошадями остался работник отца, молодой и никогда не устающий Анхель. Он тоже ехал с ними.

Когда они разместились в рессорной повозке, восток едва начинал светлеть. Пара лошадей шла ровным небыстрым шагом. Мальчик закутался в шерстяное одеяло, его немного знобило от недосыпа. Он уснул, прикорнув к отцовскому плечу. Когда он очнулся, скалистые холмы уже подступили совсем близко. Солнце стояло почти над самой головой.

Мальчик посмотрел назад. Пирамидальная скала врезалась в синеву неба, как черное крыло. Ее подножие было окантовано тонкой зеленой полосой пальмовых рощ. А дальше до самого горизонта лежала каменистая ровная пустыня. Было жарко.

– Скоро будет колодец, – сказал отец. – Там передохнем.

К полудню подъехали к холмам. Дорога стала узкой и неровной. Повозку встряхивало. У колодца напоили лошадей, перекусили кукурузными лепешками и холодным мясом. Луис и Анхель выпили вина.

Мигель вырос на горе, но он не воспринимал ее как что-то отличное от города. Она была просто основанием для дома, для лестницы, для площади. И она была одна. Теперь мальчика окружало множество гор.

Они были ниже его горы, но та была геометрически правильной, а они – свободны, их пересекали трещины и расщелины. Они не были привычно черными: серые, песочные, белые.

Луис решил ехать не короткой дорогой – через плато, а в объезд, через ущелье. Этот путь был дольше, но безопасней.

Слева поднималось плоскогорье, а справа до горизонта лежала каменистая равнина. Гора виднелась до самого вечера. В сумерках мальчик не столько видел, сколько угадывал ее очертания. Они ночевали под звездами. Анхель развел небольшой костер и вскипятил воду.

Мигель устал и уснул с недоеденной лепешкой в руке. Луис уложил мальчика на одеяло, укрыл его и долго сидел, глядя на гаснущие угли.

Он думал о том, что мальчик вырос, что уже никогда он не сможет укачивать его, как в детстве. Он пойдет в пансион, будет жить далеко от дома. Видеться они смогут только два раза в год. Луис чувствовал тягостную неловкость от того, что не сказал мальчику о пансионе. Он, наверное, расстроится, ведь он не простился с любимым дедом. Но может быть, это к лучшему?

На следующий день они пересекли плоскогорье по глубокому каньону и к полудню были в зеленой, цветущей стране, где было много людей и травы, где росли деревья и текли реки.