Текст книги "Дети капитана Гранина"

Автор книги: Владимир Рудный

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 5 страниц)

Нет, не мог Алеша обижаться на Катю Белоус. Просто он не хотел даже в дом летчика Белоуса идти сиротой. Он чувствовал себя самостоятельным и этим дорожил. К весне он еще больше вытянулся – не зная, дашь все девятнадцать.

Весной Шустов привез ему из Таллинна безопасную бритву. Терещенко, встретив Алешу на пирсе с этим подарком впрок, смеялся:

– Теперь без военкомате тебя и юнгой не возьмешь. Ну-ну, не куксись. Перейдешь в десятый – сдержу слово...

Мечты и надежды. В июне, когда Алеша перешел в десятый, все ребята, кто с матерью, кто с отцом, собирались на Большую землю. И его мать звала под Винницу, хоть на месяц. Но ему надо работать на "Кормильце". Уедешь, могут назад не впустить – база за рубежом, тут режим, пропуска вечером, комендантский час. И выход в море с Терещенко прозеваешь, нельзя уезжать... И вот все обернулось иначе.

Войну ждали все – от командующего до рядового. Даже гражданские жители учителя, врачи, хлебопеки, – все в морской базе понимали: будет война. Только когда она грянет, не знали. А она пришла незаметно, внезапно, в одну из белых июньских ночей.

Приход пассажирского корабля – событие в отдаленной базе.

– Письма везете? – кричат с прибрежных скал.

– Кому нет, напишет Маша, буфетчица! – отвечают шутники.

Ясным утром в субботу 21 июня пришел белый турбоэлектроход новой линии Ленинград – Таллинн – Ханко. Билеты на него продали заранее, к вечеру он должен был уйти. Но задержался. Еще до комендантского часа провожающие сошли на берег. Рынды на военных кораблях пробили полночь, а судно не ушло. Порт стих. Кое-где горели фонари. Светились огни плавбазы подводников.

Словно порыв ветра пробежал по городу – трель свистка, ревун на катере, стрекот мотоцикла, и всюду погас свет. Капитан турбоэлектрохода нервно звонил в штаб: почему срывают рейс?! Ответили коротко и резко: "Генерал Кабанов приказал ждать!"

Командующий Гангутом генерал Кабанов понимал, что страна накануне войны. Суда под фашистским флагом везут и везут в Ботнический залив танки и войска. Финляндия, по существу, оккупирована Гитлером. Немцы, не маскируясь, разглядывают с вышек Гангут. Накануне пришло предупреждение об опасности. Кабанов взял на себя риск задержать судно на случай срочной эвакуации женщин и детей. И не ошибся.

Вызванные Кабановым после полуночи главные командиры, мчась по пустынным улицам, поглядывали на "голубятню" – так прозвали вершину водонапорной башни, где на пункте управления артиллерией стояли дальномеры и стереотрубы. Сигнала тревоги там не было.

В штаб Кабанов вошел спокойный, пригласил всех сесть, надел очки и прочел радиограмму штаба флота. Германские корабли подошли к устью Финского залива. Гангуту приказано наблюдать за морем, воздухом, сушей. В полночь по флоту объявлена готовность номер один.

Белая июньская ночь шла к концу. Воздух полон запахами сирени и росы. Лениво бьет прибой. Все в напряжении, ждут. В четыре пятьдесят утра Кабанов снова созвал главных командиров: фашистская Германия без объявления войны нарушила наши границы и бомбила наши города. Значит, не тревога – война.

Гранин в то утро не поехал к Белоусу учиться летать. С "голубятни" начальник артиллерии приказал: пушки зарядить к бою – возможно появление морского противника.

Когда Алеша прибежал в порт, на верхней палубе судна ставили зенитный пулемет, а белую грудь красавца матрос в люльке размалевывал пестрыми красками маскировки. Возле электрохода толпа: школьники, матери, учителя. Объявлена эвакуация всех, кто не нужен на фронте.

Одноклассники завидовали Алеше. Он, как взрослый мужчина, распоряжался собою сам. Он успел побывать в политотделе, но об этом помалкивал: ему приказали быть до срока призыва на буксире, а у ребят буксир не вызывал почтения. Прощался он с товарищами, как бывалый моряк, знающий свое место на войне.

– Белоус на борту? – спросил Алеша, не видя в толпе Кати.

– Давно в Кронштадте, самолетом улетела. Получил назначение?

– Остаюсь здесь, – важничал Алеша. – Назначен рулевым.

– Остаешься? – услышал он тихий голос за спиной, Катя оттянула его в сторону.

– А болтали – ты улетела. – Алеша смутился: Катя не терпела хвастовства.

– Не узнавал в политотделе про курсы снайперов?

– Тебе-то зачем? Вас всех вывозят в Кронштадт.

– Я остаюсь с отцом. Пока попрошусь в госпиталь. А потом...

Катя не договорила, объявили посадку. Она заволновалась:

– Только молчи. Девчонки узнают – сбегут. Ну прощай.– Она махнула Алеше и убежала.

За кормой электрохода пыхтел "Кормилец". Карлик, где-то внизу. Но ему выводить эту махину из гавани.

Алеша оглянулся, не смотрят ли товарищи, и прыгнул вниз. Все-таки он предпочел бы "Двести тридцать девятый".

Турбоэлектроход ушел в охранении эсминцев, катеров "МО" и гангутских истребителей. Над морем они сбили "юнкерс", не дали потопить судно. В тот же день в море ушли подводные лодки.

А "Кормилец" теперь нужен был всем, особенно в шхерах, где Шустров и вся команда знали ходы и выходы. Там возникал горячий фронт.

Над Гангутом высвистывали снаряды-входящие и исходящие, так называли снаряды батарей вражеских и своих. Под огнем действовал аэродром, всё на полуострове под огнем окружающих базу батарей. Садится после боя самолет, а перед ним рвутся снаряды. Выручают пушки Гранина, они бьют неистово, заставляя врага замолчать.

В первых же боях Гангут выстоял. С далеких фронтов поступали тяжелые вести. Там главное. Как помочь, как оттуда оттянуть силы – этим жил сражающийся в тылу врага гарнизон.

Прошел слух, будто Гранин снова, как в финскую войну, собирает матросов в десант. А Гранин сам рвался в наступление. Он вел огонь по сухопутью, ждал боя морского, изливал Пивоварову наболевшую душу:

– Был у саперов – лейтенант Репнин воюет. Разведчики ходили на ту сторону, пушку приволокли. Репнин хвастает: снайпер Сокур из окопа, что ему саперы соорудили, побил больше фашистов, чем весь наш дивизион. Был у Белоуса. Летает. Воюет. Топит корабли. А мы с тобой? Строим блиндажи в три наката, будто собираемся принять на себя все, что есть у Гитлера на складах. Хоть бы завалящий эсминец сунулся...

– Мы же артиллеристы, Борис Митрофанович, – расхолаживал Пивоваров Гранина. – Наша война – позиционная...

– Знаю, что не хлебопеки. – Гранин брал баян, пристраивался возле КП и заводил, конечно же, "Сама садик я садила...".

Известно, что это значило: капитан Гранин рвется в бой...

И Алеша ждал боя, настоящего, как он твердил себе, дела.

Гроза разразилась на западном фланге, на пограничном острове Хорсен. Оборону там держал взвод солдат. Взвод понес большие потери. Настал час, когда в живых остались раненный в голову сержант и семеро солдат, закопченных, измученных боем и бессонницей. Сержант рассудил: надо дождаться подкреплений. Он залег на развалинах у переправы к их острову Старкерн, о чем доложил по телефону на материк. Потом связь оборвалась. Мысль об отходе казалась солдатам чудовищной. Надо драться и задержать врага. Когда Кабанову доложили, что к Хорсену идет десант, он приказал артиллерии отсечь десант огнем, а за бойцами послать буксир и снять их с острова.

В полдень из Рыбачьей слободки на западе Ханко вышел "Кормилец". На полпути его обстреляли, но батареи Гранина открыли по пушкам врага огонь. "Кормилец" проскочил к крутой высоте Хорсена, за которой дрались семеро солдат и сержант.

– Как же их сюда вывести, пока Гранин подавляет противника?– сказал Шустров, выбирая, кого послать на остров.

– Я помню, где тот дом,-вызвался Алеша.-Мы туда пограничникам консервы носили. Позвольте сбегать?

– Беги, сынок. Только поберегись. Скажи, чтоб поспешили...

Алеша перемахнул за борт и по торчащим из воды скользким и острым камням добрался до суши. На гребень высоты он выбрался, разодрав в кровь руки. За каждым кустом Алеше мерещился враг; никакого оружия у него не было, кроме перочинного ножичка, подаренного Катей. Он оглянулся на море. Из рубки "Кормильца" чья-то рука ободряюще помахала ему фуражкой. "Василий Иванович тревожится!" Алеша смелее побежал по обратному склону высоты вниз.

На месте знакомого дома торчала труба, черная, простреленная насквозь. А вокруг – воронки, поломанные деревья, кирпич и бурая пыль.

– Стой!

Алешу испугал внезапный окрик.

– Не стреляйте, товарищи, я с "Кормильца", за вами.

Перед Алешей стоял огненно-рыжий сержант с перебинтованной головой, обросший густой закопченной щетиной.

– С какого кормильца? – грубо спросил сержант, разглядывая незнакомого, в матросской одежде парня.

– С буксира. Приказано вас снять с острова.

– Снять с острова?! – Сержант смотрел на Алешу с подозрением. – Хмара! Обыскать!

От обиды Алешу зазнобило. Но он и не шелохнулся, когда из развалин поднялся и подошел боец, такой же заросший, как и сержант, только не рыжий, а чернобородый. Алеша дал себя обшарить.

– Не тронь, я сам! – Алеша схватил чернобородого за руку, едва тот нащупал под тельником кармашек с комсомольским билетом.

Сержант вынул свой билет и сверил подпись и печати, он тоже вступал в комсомол на Ханко. Сличая лицо парня с фотографией, он невольно глянул на свою карточку и машинально провел ладонью по щетине: попадись он сам с такой физиономией на проверке, ему бы несдобровать,

– Значит, за нами, говоришь? – Сержант вздохнул, не посмев произнести то, о чем горько подумал каждый: "Сдаем остров?!"

– Василь Иваныч просил поскорее, а то снарядами накроют.

– За мной! – приказал сержант, подхватывая оружие, телефонный аппарат и не спрашивая, кто такой "Василь Иваныч".

А враг уже высадился с запада на Хорсен, вышел к берегу, где болтался в дрейфе буксир, и на гребне высоты, где раньше пробегал Алеша, устанавливал пулемет.

Шустров, рискуя напороться на риф, крутился под пулеметным огнем и клял себя за то, что послал безоружного юношу на верную гибель. Он не мог бросить солдат и Алешу, а пули уже разнесли вдребезги козырек над рубкой и решетили ветхие борта.

– Не дадут Василь Иванычу к берегу подойти! – сказал Алеша, когда солдаты вывели его другой, короткой дорогой к обрыву.

– Держи. – Сержант сунул юноше телефон и, распластавшись, пополз по гребню высоты к пулемету; солдаты за ним.

Алеша остался один. Он почувствовал всю горечь безоружного человека в бою. Ему показалось, что буксир уходит.

"Мы здесь!" – хотелось крикнуть во весь голос. Алеша вскочил, сорвал бескозырку и просемафорил те же слова по хорошо заученной им флажной азбуке. "Кормилец" снова повернул к берегу, под огонь. Пули свистели над Алешей, он прижался к старому дубу. Наверху вдруг загремело, сержант бросал гранаты; возле Алеши прожужжал и ткнулся в кору дуба осколочек. А пулемет смолк. Перочинным ножом Алеша выковырял черный рваный кусочек металла и спрятал в карман. "Подарю Кате"...

С гребня высоты бегом спускались солдаты. Сержант катил перед собой пулемет. Потом он с чернобородым Хмарой взяли трофей на плечи и понесли через отмель на буксир.

А Кабанов, сняв с Хорсена остатки взвода, готовил сильный контрудар, чтобы устранить угрозу флангам. Утром на КП артиллерии уехал Пивоваров, а на флагманский КП вызвали Гранина.

– У вас есть опыт недавней войны, – сразу начал Кабанов. – Создайте такой же лихой отряд, как тогда. Людей дадим столько, сколько вам нужно. Формировать будете на ходу. Ночью пойдете на Хорсен, оттуда доложите, можно ли там устроить базу отряда.

Гранин на радостях растерялся и не понял:

– Хорсен же захвачен противником!

– Значит, его надо отобрать, – спокойно, с едва заметной усмешкой в глазах, сказал Кабанов.

Оплошал Гранин перед генералом, век себе не простит.

– Разрешите, товарищ генерал, Пивоварову идти со мной?

– Берите. – Кабанов знал об их старой дружбе. Пожалуй, такому горячему командиру нужен трезвый, спокойный штабист.

В дивизион Гранин приехал незадолго до возвращения Пивоварова. Не зная о разговоре Гранина с Кабановым, Пивоваров решил подразнить его:

– Про десантный отряд слыхал?

– Слыхал.

– Кому-то счастье, да не нам с тобой.

– А ты не просился у генерала? – безразлично спросил Гранин.

– Просился. – Пивоваров помрачнел. – По команде, говорит, обращайтесь.

– Правильно. В следующий раз не лезь через голову командира. Ладно, возьму, Федя, и тебя с собой.

Желающих пойти в десант записалось много, добровольцев Гранин отбирал, отдавая предпочтение таким, как Богданыч, уже испытанным в бою; сам он, перейдя под вечер в Рыбачью слободку, сформировал группы захвата Хорсена и соседнего с ним Кугхольма. Из слободки группы скрытно переправлялись на исходную позицию для броска. Ночь, как назло, была тихая, с высадкой надо справиться до того, как луна осветит подходы к островам.

Дальнобойные по сигналу открыли огонь. Загудели басы гидросамолетов, посланных бомбить острова. Ночь стала такой грохочущей, что сопение "Кормильца", спешащего в пролив между Хорсеном и Кугхольмом, тонуло, как комариный писк в буре, и только десантникам казалось, что машина буксира слишком громко стучит. Их успокаивал Богданыч, самый бывалый в группе захвата Кугхольма, он твердил, что "Кормилец" – гроза Балтики и никогда десантников не подведет.

Бой за Кугхольм был недолог, враг не ждал десанта, высаженного на камни еще на подходах; когда "Кормилец" причалил к пристани, бой затихал уже на противоположной стороне.

А на Хорсене бой только разгорался. Две волны десантников шли с флангов, третью Гранин сам вел к пристани на "охотнике". С Хор-сена катер заметили, над ним повисла яркая ракета. С высот при свете ракет расстреливали катер. Гранин перемахнул за борт, зная, что катеру надо поскорее отойти. Вода захлестнула его с головой. Кто-то свалился ему на плечи, он устоял и бросился к берегу. Люди, мокрые, выбирались на Хорсен и залегали у пристани. Сверху, с холмов, били автоматчики, не давая поднять головы. Гранин вскочил и увлек всех возгласом: "За мной, орлы!"

Всю ночь в густом хорсенском лесу шел бой, жестокий и, казалось, беспорядочный. Он кончился, как его задумал командир. Разрезав остров пополам, Гранин сломил сопротивление врага.

По крутой тропе Гранин поднялся в центр Хорсена, где Пивоваров под десятиметровой скалой облюбовал пещеру для КП.

– Вот нора. Прямо кротовая. – Гранину определенно нравилось будущее жилище. – Здесь и будем жить. Какой сегодня на белом свете день? Июль. Девятое. Среда. Так и запомним, Федор. Девятое июля – день нашего новоселья в Кротовой норе. Связь уже есть? Молодцы. Давайте флагмана. Здравия желаю, товарищ ноль один! Докладываю: мое место – "Гром"!

– Закрепляйтесь на "Громе" и развивайте успех! – приказал Кабанов. Сегодня же пришлю вам поддержку.

Рыбачья слободка стала базой снабжения отряда. Еще накануне пристань выглядела тихим уголком. А сейчас на нее и на пролив между нею и Хорсеном с яростью набросилась артиллерия врага.

На рассвете "Кормилец" доставил сюда раненых и десятка три пленных. На дымном, пылающем берегу раненых ждала госпитальная машина. Команда так и не успела после ночных десантов отдохнуть. Алеша помогал переносить раненых. Он заглянул в кузов машины, в кабину – кого искал, не было. За последние дни много слышал о гангутских девушках – санитарках, донорах, сестрах. Спросить шофера, служит ли в госпитале Катя Белоус, он постеснялся.

Быстро рассвело. Погода стояла знойная. Утро было самым свежим временем суток, а теперь и утро на берегу стало нестерпимо душным. Солнце, всплывая над пристанью, мешало врагу бить прицельно, он бросал снаряд за снарядом в пожарище, разметывая головешки и желтый дым. Удушье гнало людей в лес или к воде.

Алеше хотелось скорее уйти в море. Ночью Шустров не доверял ему штурвал. Сейчас Алеша дремал в рубке; как только погрузили продукты, мины и патроны, он взялся за штурвал. Повеяло прохладой, сонливость как рукой сняло. Рубку, полуразбитую пулеметом, продувал влажный сквознячок. Алеша сбросил тужурку и остался в одной тельняшке. Опять засвистало в небе. Грудь, руки, лицо обдавали волны, поднятые снарядами. Алеша чувствовал, что руки его дрожат, сердце колотится: боялся, что Шустров заберет руль. Но Шустров стоял рядом, командовал то "лево", то "право руля", готовый помочь Алеше.

До самого Хорсена снаряды преследовали буксир, пока он не скрылся за нависшей над пристанью скалой.

– Разгрузимся и дотемна отдохнем, – сказал Шустров.

Команда понесла грузы на берег, а по крутой тропе спешил к пристани Гранин. Он поманил туда Шустрова.

Алеша видел, как Гранин положил Шустрову руку на плечо и отвел в сторону, но он не мог слышать их разговора.

– Ну, старый боевой конь, спасай положение, – вполголоса сказал Гранин. Нас тут мало, а до подхода сил остров надо удержать. Черт их знает, может, вздумают вернуть остров. Надо создать впечатление, будто мы перебрасываем сюда войска. По тебе начнут бить. Плюнь. Вертись, не давайся, но назад не заворачивай, пока не дам тебе знать...

– Может, груз попутно перебрасывать?

– Не надо. Важнее запутать противника.

Шустров пожал Гранину руку, вернулся на буксир и сказал:

– Пройди, Алеша, по судну и объясни каждому, чтобы держали наготове пробки, пластырь, помпы. Лататься будем на ходу.

Враги открыли по буксиру огонь не сразу, не ждали его появления на фарватере днем. Зато, когда начали стрелять, не стало житья. Буксир швыряло, крутило, он взлетал с волны на волну. Машинисты задыхались под палубой. Взмок у штурвала Алеша, крутил, вертел, с надеждой смотрел на уже близкий – теперь желанный – берег. Вот видна и надпись на дежурной машине: "Эвакоотряд". Боцман приготовил швартовы. Алеша примерился, как ловчее, впритирку, подвести к пристани судно.

Но Шустров отстранил его, сам повернул судно назад, на опасный фарватер, под снаряды, от которых Алеша ускользнул.

Снаряды ложились все ближе. Матросы едва успевали латать раны, наносимые судну осколками. Кораблик, казалось, стонал от боли, Алеша боялся – вот-вот все рассыплется на куски. Но "Кормилец" скрипел, пыхтел, сновал туда-сюда и не рассыпался. А Гранин под шумок решил захватить соседний Старкерн. Сержант с перебинтованной головой и его семеро солдат с ночи ожидали сигнала на развалинах у переправы, откуда их вывел Алеша, и теперь завязали бой на Старкерне.

Подойдя снова к Хорсену, Шустров увидел на берегу раненых. Двоих несли на носилках, одного санитары тащили под руки.

– Наверху оставьте, – требовал раненый, когда его подняли на палубу. – Вот тут. – Он приткнулся спиной к рубке.

Алеша смотрел на искаженное от боли лицо, кого-то напоминающее. Из рубки высунулся Шустров:

– Где тебя, браток, угораздило?

– На переправе меня. – Раненый поднял знакомые Алеше глаза и добавил: – Мы и Хорсен, и второй остров с сержантом брали...

Алеша узнал солдата Хмару, который обыскивал его на развалинах. Узнал, хоть его и побрили в Рыбачьей слободке.

"Кормилец" на этот раз пошел прямо в Рыбачью слободку.

– Вы что носитесь как оглашенные? – кричали с пристани.

– Живучесть проверяем, – ответил Шустров, разглаживая усы. На берегу ждала санитарная машина. По сходням вбежали сестры.

– Не надо носилок, я сам, – сказал Хмара, но идти он не мог.

Левой рукой он обвил шею сестры. Алеша подхватил его справа.

– Пошли, – скомандовала сестра. – Только веди в ногу. Не топчись...

– Катя? – Алеша скосил глаза.

– Осторожнее веди, ему больно.

– А я тебя не узнал!

– Я тоже, – колюче ответила Катя.

Раненый тщетно старался не виснуть на плечах юных санитаров.

– Невеста? – страдая от боли, грустно улыбнулся раненый.

– Катя. Комсорг наш. – Алеша нахохлился.

– Ты, хлопец, не серчай на меня. Война, сам знаешь.

Алеша понял, что Хмара вспомнил про обыск.

– Какая обида, что вы!.. Все правильно.

Рука Кати дрогнула на плече раненого.

– Ну, здравствуй! – сказала Катя с раздражением, когда раненого они внесли в машину. – Что означает твое "правильно"?.. Подумаешь, жених!

– Да мы совсем про другое. Ты не так поняла, Катя. – Алеша смешался, но вспоминать про обыск ему не хотелось. – Уже служишь? – Он кивнул на матросскую звездочку на ее берете.

– Служу. Санинструктор веэмге. – И свысока, как непосвященному, пояснила: – Военно-морского госпиталя. А ты?

– Пока на мирном положении. – Алеша постыдился сказать "вольнонаемный". Вспомнив, он достал из кармана осколок: – Хочешь на память? Тепленький был...

– Подумаешь! Возле госпиталя их полно. От фугасных, от бомб.

– Это от гранаты. ("Эх, рассказать бы ей про бой!..")

– Можешь отдать своей невесте, вояка! – насмешливо сказала Катя. – Тебя на военную службу не берут?

Шофер уже завел мотор, из кабины звала старшая медсестра:

– Белоус, в машину!

– Сейчас! – отмахнулась Катя. – Ты хоть написал матери?

– Там немцы. – Алеша опустил голову. – Уже в сводке было...

– Белоус! – Старшая высунулась из кабины. – Сколько можно!..

– Добивайся, Горденко, настаивай! – Катя вскочила в кузов. – Может, к нам в санитары возьмут...

Машина тронулась. Алеша стоял, пока она не скрылась за бугром.

На земле валялся кусочек рваного металла.

Среди многих рапортов, поданных командиру базы торпедных катеров о назначении в десант, была решительная просьба Ивана Щербаковского. На Ханко он только прибыл, никто его еще не знал, взяли шофером полуторки. В прошлом торговый моряк, он облазил весь свет, прошел все – от палубного матроса до механика. Был он черен как цыган, быстр и резок в движениях и разговоре, роста среднего, но жилистость и худоба делали его высоким. Он уверял, и в это нетрудно было поверить, что именно в котельной он навеки почернел, а палящее солнце тропиков так выдубило его кожу, что ни одна пуля ее не пробьет. На этом основании он требовал зачислить его к Гранину немедленно и включить в список добровольцев обязательно под номером один – так и написал в рапорте. Командир береговой базы, выслушав его доводы, сказал, что список составят по алфавиту:

– Ваше место в нем на "Щ". Понятно? Можете идти.

Щербаковский выбежал из штаба, что-то вспомнил, вернулся, нашел нужного писаря, узнал, что все матросы на "А" в море, а список открывает фамилия Бархатов. Он пошептался с писарем и ушел. В назначенный час добровольцы построились у штаба в полном вооружении. Начальник строевой части развернул список и выкликнул:

– Щербаковский Иван Петрович!.. – Осекся, пожал плечами и закончил: Главный старшина.

– Есть!-радостно крикнул Щербаковский, благодарно зыркнул на писаря и тут же под сердитым взглядом командира береговой базы вытянулся так, словно в него вогнали жердь.

– Бархатов Борис... Макатахин Михаил... Никитушкин Николай...

Перекличка кончилась, начальник политотдела сказал напутственное слово, и катерники строем двинулись в Рыбачью слободку, где их поджидал "Кормилец". Там опять выкликали по списку, и Щербаковский первым прыгнул на буксир.

Увидев Алешу без дела возле рубки, он протянул ему автомат:

– Подержи, сынок, машинку. Приготовимся нырять с вашей шаланды в залив. Щербаковский стал заправлять флотские брюки в скрытые под ними сапоги.

Алеша простил ему даже "шаланду", приняв на хранение автомат.

Совладав с обмундированием, Щербаковский взял оружие.

– Нравится? – спросил он покровительственно.

– Нравится, – подтвердил Алеша.

– Ты какого года?

– Тысяча девятьсот двадцать третьего.

– Сосунок еще. В твоем возрасте Иван Петрович весь свет обошел, исключая Албанию и Китай, побывал даже в таком государстве – Таи, где императором его величество Пу И.

Матросы хохотали, но Алеша не удержался, поправил:

– Император Пу И в Маньчжурии. Мы это в седьмом проходили...

– Ты, сынку, с Иваном Петровичем не спорь, – настаивал главстаршина, поглядывая на десантников. – Я, возможно, лично разговаривал с императором.

– О чем же вы беседовали, главстаршина? – поддел Бархатов.

– Подарил краткую биографию Николая Второго с надписью: "И ты там будешь!", – отрезал Щербаковский под смех матросов.

– Берегись! – крикнул из рубки Шустров.

Буксир круто вильнул от очередного снаряда; все присели, кроме Щербаковского, его обдало волной, но он стоял, как влитый в палубу.

Довольный собой, он протянул Алеше автомат:

– Хочешь такой иметь?

– Очень.

– Так в чем же дело? Плюнь на эту шаланду, иди со мной. Возьму к себе в адъютанты. Завтра же раздобудем автомат, гранаты...

– Зачем, главстаршина, дисциплину подрываешь? – вскипел Бархатов. Паренек на должности, а ты его сбиваешь с пути...

– Подумаешь, должность – болтаться на старой калоше. Ты, сынку, айда за мной. Приму под свое командование.

На пристани Хорсена Пивоваров распределял пополнение – кого в оборону, кого на Старкерн, кого в резерв. Щербаковский предстал перед ним во всей красе. Где-то он уже разжился пулеметной лентой, опоясался ею, заткнул за пояс гранаты и заломил мичманку. Пивоваров оглядел его с головы до ног, покачал головой и сказал:

– Ленту сдать в боепитание для пулеметчиков. Привести себя в порядок – и в резерв.

– Как в резерв?! – опешил Щербаковский. – Я воевать пришел, а вы меня в резерв!

– Прекратить разговоры! – одернул его Пивоваров. – Принимайте отделение первого взвода и быстро в распоряжение лейтенанта Фетисова. Кру-у-гом!

Резервную роту только формировали, ей отвели пещеру возле Кротовой норы. Соседство с Граниным, хотя Щербаковский его еще не видел, утешало. Но впереди было новое огорчение: ротный писарь, ничего не подозревая, внес главстаршину в список по алфавиту на "Щ". Щербаковский обиделся, шумел: "Все равно буду первый после комроты! В бою добьюсь!" Но пока его фамилия стояла первой лишь в отделении, еще не нюхавшем пороха.

А "Кормилец" тем временем привез еще одну группу добровольцев из разных частей. Гранин ко всем приглядывался, ходил по землянкам, советовал, как устроиться на этой главной базе будущих десантов. Из командиров рот ему очень понравился Анатолий Фетисов, судьба которого сложилась необычно: лейтенант, выпускник морского училища, в финскую войну попал на сушу и с тех пор не мог вырваться на корабль. Приглянулся ему и Щербаковский. "Этот для дерзких ударов в тыл. Если не врет!" Гранин решил при случае проверить его удаль. Богданыча он определил в разведку, он сам отбирал туда людей ловких и отчаянных, и все уже знали, что в разведку попасть не легко.

...У Кротовой норы Гранин как-то встретил странно одетого бойца: на ногах ботинки и обмотки, брюки армейские, бушлат флотский, мысиком торчит тельняшка, а на голове фуражка с оторванным козырьком, повязанная ленточкой – "Торпедные катера".

– Кто такой? – резко спросил Гранин.

– Василий Камолов, бывший боец железнодорожного батальона, ныне моряк отряда капитана товарища Гранина! – отбарабанил солдат, но под его белесыми ресницами не было и доли лихости, он смотрел на Гранина с мольбой.

– Моряк, – передразнил Гранин. – Что за гардероб на тебе, моряк!

– Товарищ капитан, это катерники ссудили. Один дал бушлат, другой тельняшку, а под ленточку пришлось оторвать у фуражки козырек...

– Что ж ты делал на железной дороге? Через Финляндию катал?

– Ездил. Только я – по хозяйственной части. – Белесый сник.

– Эге! Интендант, значит? На камбуз тебя поставить?

– Что вы, товарищ капитан! Я ж по специальности пулеметчик!

– Пулеметчик, говоришь? – Гранин что-то прикинул в уме. – На Старкерне и пулеметчик и кок нужны. Пойдешь на остров.

– Мне б форму, я бы как все, моряком, – взмолился белесый.

– Флотскую форму за так не дают. – Гранин и виду не подал, что белесый ему по душе. – Вари борщи, а там посмотрим.

На Старкерне белесый кормил семерых, чистил пулеметы, рубил дзоты и ждал часа доказать Гранину, что он не меньше Богданыча достоин служить в разведке.

В ночь, когда противник надумал отбить Старкерн, белесый с товарищем рубил сосны на берегу. Рядом грохнули мины, словно брошенные на стук топора. От Гунхольма в пропив перед безымянным бугром шли шлюпки с солдатами. Был бой, белесый с товарищем тоже покидали весь запас гранат. Но десант, перебив охранение, занял остров. Остались двое – белесый и его друг, раненный осколками мин. Пришлось разорвать на полосы тельняшку, перевязать восемь ран, оттащить друга под скалу, укрыть ветками и залечь рядом.

Гранин сам пошел отбивать Старкерн, с отделением Щербаковского. Тот лез вперед, Гранин его осаживал, но одобрял. А противник почему-то ушел с острова. Щербаковский все обшарил, подобрал на отмели финский пулемет, белесого и его напарника не нашел и остался временно в боевом охранении.

Ничего этого белесый не знал. Ночь и день он провел под скалой возле раненого. Слышал беготню, плеск весел, потом все стихло, но на скале застучал пулемет. По звуку чужой. Значит, кругом чужие. Горел лес, стлался едкий дым. Раненый терял сознание, стонал, просил пить. Белесый сам хотел есть и пить. На вторую ночь выполз, набрал в болотце немного воды, напоил раненого. А под утро выглянул и увидел на скале пулеметчика – на нем чужая шинель внакидку. Белесый затаился возле раненого на весь день. На третью ночь он собрал мох, укрыл друга, обложил камнями, поцеловал и пополз к переправе на Хорсен.

Его задержали только на Хорсене, да там он и не таился. Богданыч, еле узнав воскресшего кока, подтрунивал:

– Гляди-ка, брови появились! Ты что, Вася, сажей их навел?

Белесый сурово потребовал, чтобы его вели скорее к Гранину. Гранин от удивления даже привстал, когда этот солдатик, в копоти, шатаясь, явился и доложил, будто на Старкерне враг, на скале их пулемет, сам видел шинель не нашу, надо спасать спрятанного под скалой раненого.

– Так это ж трофейный пулемет, – объяснил Гранин. – И шинель трофейная. Ею ночью главстаршина укрывается от холода...

Зря, выходит, промучился белесый двое суток. Гранин смотрел на него ласково:

– Как же тебя наши-то не нашли? А? Ловко ты укрылся. Разведчик! Не горюй. Обогрейся и говори, где лежит раненый...

– Нет, товарищ капитан, чего уж обогреваться. Сам за ним пойду.

Той же ночью он доставил раненого прямо на пристань, сдал медикам, а сам пошел спать, чувствуя себя кругом виноватым и боясь попадаться Гранину на глаза. Откуда было ему знать, что Гранин, отчитывая Щербаковского, сказал: "Дал же ты зевка, Иван Петрович. У врага тоже могут найтись такие хитрые разведчики, как этот солдатик!"

Гранин сам вызвал Камолова, предупредил, чтобы в другой раз так не оплошал, и назначил в разведку к Богданычу.

– А насчет формы как? – осмелел Камолов. – Тельняшку пришлось на бинты пустить...

– Надо, брат, иметь индивидуальный пакет. Пивоваров! Дай ему мою тельняшку и зачисли на вещевое довольствие флота.

Наступая, отряд, кроме Кугхольма и Старкерна, взял еще несколько островов, Гранин уже рвался вперед, на материк, но Кабанов приказал ему взять Гунхольм, чтобы обезопасить Хорсен.

Камолова послали на безымянный бугор перед скалой, чтобы оттуда терпеливо высмотреть, что делается на Гунхольме. Как он проник на этот бугор – по отмели или под водой, как забрался на верхушку, – куда он сгинул до утра, никто не видел, не знал, хотя на Старкерне помнили, что главстаршине досталось из-за этого парня. А тот, оказывается, углядел на бугре щель, укрылся в ней, всю ночь слушал, наблюдал и учуял рядом соседа – тот появился с Гунхольма, залег, не замечая Камолова, и стал высматривать Старкерн.