Текст книги "Зум-Зум
Сборник мистических рассказов"

Автор книги: Владимир Амфитеатров-Кадашев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)

– Как чудно… Как чудно… Солнечная пыль… Солнечная пыль…

Госпожа Инзект

«Насекомые отличаются огромною силою: пропорционально, таракан в 12 раз сильнее человека, уховертка в 40 раз сильнее лошади: если бы насекомые достигали больших размеров, – это были бы самые грозные из чудовищ».

Из отрывного календаря.

I

Рассказу воспитанницы Марии Папер об убийстве госпожи Сото и половинка Беч-Загрея, многие, в Игисте, не верят: очень уж по небывалому, и опять же, разоблачительницу у нас, в городе, зовут Нелли Лгуньей.

Но так как предположений более вероятных чем Нелли, но менее неправдоподобных, никто до сих пор не высказал, – остаётся Нелли поверить: причиной жалкой смерти госпожи Сого и полковника была Мария Папер, прозванная Госпожою Инзект. Прозвище это она получила от своей коллекции насекомых. Надо вам сказать, издавна славен городок наш насекомыми: не подумайте пожалуйста, что речь идёт о насекомых презренных, от нечистоты заводящихся– клопах, блохах, тараканах; Боже упаси! Хоть, мы люди от столичного блеска удаленные, однако живем в опрятности, чистоту любим, – и в заводе у нас нет такой гадости.

Совсем иные у нас насекомые: кругом Игисты, в лесах и обширных болотах наших, несметное множество водится жуков, бабочек, букашек, – таких, каких (по словам ученых, частенько приезжающих к нам из столицы и даже из чужих краев) нигде больше на земле нету.

Ученые к нам ездили, но из нас летучую тварь сбирала одна Мария Папер, при чем были у ней собраны не только насекомые дохлые, за стёклами, на булках пришпиленные, по умела она разводить их, живых, вроде, как пчёл разводят: обширный сад её был полон ящиков, – то низких и широких, то длинных и высоких (некоторые были преогромной величины), в коих кишели, жужжали, бормотали тысячи жуков, мотыльков и всяких козявок. К ящикам Мария Папер никого не допускала, да и застекленные коллекции мертвых насекомых показывала неохотно, о чем многие сожалели, ибо красоту – эти бабочки, то матово бархатные, то блестящие, как шелк, то стеклянистые, эти жуки, похожие на изумруды, топазы, агата – представляли большую.

По не таков человек была госпожа Инзект, Мария Папер, чтобы кому-нибудь доставлять удовольствие – самая злая, сварливая баба в Игисте: черномазая, короткая, толстая – пузырь пузырем, лик имела неподобный, – глазки малюсенькие, узкие, как у свиньи, нос преогромный, круглою картофелиною, ртище до ушей, полный редких, черных зубов. Ни с кем я городе она не зналась, кроме «веселой вдовы» – госпожи Сого, владелицы большого пригородного поместья – личностью отверженной. Не любили мы госпожи Сого: во-первых, чужая – появилась в Игисте только для получения наследства после мужа, богатого помещика, некогда у нас не живавшего; во-вторых, легкомысленная – говорили, будто раньше пела она в шантане; в-третьих, – и это-то особенно нас от неё отвращало – нравы у нас строгие! – закрутила она голову полковнику Беч-Загрею. Пренебрегши всеобщим возмущением, бросить полковник, семью, – мы же стали на сторону обиженной полковницы, полковника из клуба исключили, а госпожу Сого престали принимать. Только Мария Папер с ними водила знакомство, нередко по целым дням гостила в поместье Сого. Но к себе никогда ни «веселую вдову», ни полковника не приглашала: жила замкнуто, даже прислуги не держала, взвалив работу по дому на воспитанницу Нелли. Нелли – это была девушка прехорошенькая, высокая, статная черноволосая, с огромными, немного испуганными, голубыми глазами.

Наша молодёжь по ней скопом погибала, а так как сердце у той было отзывчивое, неустойчивое, – то чуть ли не каждую неделю бывал у вас переполох: то дуэль между двумя соперниками, то отвергнутый любовник на самоубийство покусится, то – совсем уж не дело! – почтенных родителей сынок весь дом вверх дном поставит, добиваясь разрешения жениться на Нелли; по счастью, пока кипит скандал домашний, Нелли уже успела наградить благосклонностью другого поклонника, и счастливый жених превращен в несчастного страдальца.

Мария Папер за переполохи взыскивала с Нелли сурово: нередко жаловались соседи на беспокойство от пронзительного визга девушки, наставляемой госпожою Инзект на путь истинный; аптекарь Ньюсболей, старичок добрый, даже хотел полиции сообщить об истязаниях, да друзья отговорили: во-первых, – не дай Бог, с этой ведьмой, Марией Папер, связаться, а, во-вторых, – не зря, ведь, она воспитанницу колотит: невозможная девчонка!

Попадало Нелли за романы, падало и за лганьё. Странная была девушка, – словно не на земле жила, а в сказках: прибежит, бывало, перепуганная, – эй! сегодня за воскресною службою, в собор ворвался бешеный волк, перекусал всех членов городской управы, и они уже тоже сбесились, бегают по улицам и кусаются; или выдумает, – будто сегодня по реке, на золотой барке, проплыла мимо Игисты, королева и, завидев на берегу Нелли, окликнула: «Эй, девушка, как тебя зовут?» – «Нелли, ваше королевское величество.» «Держи бриллиантовое кольцо!»

Рассказывала Нелли небыль эту пламенно, убежденно, со рвением и иногда, на минуту, ей даже верили; правда потом, с негодованием отплёвывались, ругая одурачившую своей бессмыслицей лгунью.

II

Страшное событие, всполошившее нашу тихую Игисту – зверское убийство госпожи Сого и полковника Беч-Загрея – случилось в ночь на 11 июня; обстоятельства преступления были очень странны: убийца проник в спальню своих жертв, чем-то вроде тарана проломив капитальную каменную стену и, войдя в брешь, обезглавил полковника и его любовницу каких-то непонятным орудием (головы убитых были словно острижены гигантскими ножницами). Свершить подобное преступление могла лишь большая шайка разбойников и притом в течении долгого промежутка времени. Между тем, совершилось оно, по-видимому, молниеносно: челядь госпожи Сого, разбуженная страшным грохотом (очевидно, от разрушения стены), прибежав минут через десять в спальню, нашла хозяев уже убитыми; от убийц же и след простыл.

Следствие ничего установить не могло, в дело было направлено к прекращению; почти одновременно исчезла из Игисты госпожа Инзект, нежданно разбогатевшая: и госпожа Сого, и полковник Беч-Загрей по завещанию оставили ей почти все своё богатство – «единственному человеку, в этом паршивом городишке, не презиравшему нашего вильного Брака», – объяснял половник в завещании свое решение. Мария Папер с быстротою, показавшеюся даже подозрительной, распродала недвижимость убитых, выбрала из банков вклады к исчезла из Игисты вместе со своими коллекциями; Нелли же уехала еще раньше – по объяснению её воспитанницы– гостить к родным.

И, вот, тут-то, после отъезда госпожи Инзект, начали раскрываться странности: известный пропойца Том Самуэль вдруг припомнил, что в ночь убийства госпожи Сого и полковника он видел над Игистой черный аэроплан, очень низко и со страшным гудением летевший к дому Сого; высказывал Том предположение, что на атом аэроплане прилетели убийцы полковника. Над пропойцей сначала посмеялись, но затем явился к властям молодой Линтон со следующим показанием: будучи одним из минутных счастливых любовников Нелли Лгуньи, в роковую ночь убийства находился он в саду Марии Папер, на свидании с Нелли. Ночь была темная, и любовники спокойно разгуливали по аллеям между ящиков, в которых госпожа Инзект содержала коллекции – живых насекомых. Вдруг, около самого большего ящика, Нелли взвизгнула: – Ай! Рогач! – и убежал, оставив Линтона в полном недоумении. В надежде, что Нелли скоро вернется к возобновит прерванные игры любовные, молодой Линтон не покинул сада. Проходило время, Нелли не возвращалась, Линтон уже начал скучать, как вдруг издалека донёсся глухой удар, и затем на бельведере дома Марии Папер вспыхнул ослепительно яркий свет, острым лучом прорезавший ночную темь. Линтон, не понимая этого явления, спрятался, благоразумия ради, в кусты. Через несколько минут он услышал громкое жужжание, как будто воздух наполнился тысячами больших жуков, и в луче света появилась летящая черная масса. Гудя и фыркая, она опустилась на дорожку я поползла к ящику. Линтона охватил огромный ужас, и без оглядки он убежал из сада госпожи Инзект.

Показание Линтона встревожило следователей во владениях Марии Папер был произведен тщательный обыск; и в отдаленном потребе неожиданно наткнулись на Нелли, не к каким родным не уезжала бедная девушка, но была заточена Марией Папер в подземелье; видимо, госпожа Инзект не собралась уморить свою воспитанницу голодом: погреб был переполнен съестными припасами, и в нем имелся кран водопровода; но, вместе с тем, госпожа Инзект основательно позаботилась, чтобы Нелли не вырвалась на свободу: толстая, чугунная цепь, прикреплённая к каменной стене, оковывала тело девушки, позволяя двигаться только до водопроводного крана и до угла, где лежало съестное.

Преудивительнейшие вещи рассказала освобождённая Нелли: оказалось, Мария Папер не только собирала насекомых, но при помощи каких-то сложных комбинаций (их Нелли, понятно, по необразованию, объяснить не могла) создавала новые виды жуков и бабочек. В числе сотворенных насекомых было настоящее чудовище – жук рогач, величиной с доброго теленка: страшного жука держали в особом ящике, только сверху обшитом деревом, а на деле бетонном, ибо ничто, кроме бетона, не устояло бы против могучих клешней чудовища. И вот, гуляя вместе с молодым Линтоном по саду, в ночь убийства, Нелли вдруг заметила, что ящик рогача пуст. Испугавшись, что вырвавшийся рогач может причинить много бед, так как он отличается кровожадностью и в день съедал по целому барану, отстригая ему голову клешнями, словно огромными ножницами. – Нелли бросилась предупредить о бегстве жука госпожу Инзект. Последнюю она нашла на бельведере, возящуюся с электрическим фонарем большой силы: этот фонарь служил для привлечения в особые сети ночных мотыльков.

Ответь на крик Нелли: Беда! Рогач улетел! – госпожа Инзект молча нанесла девушке страшный удар по голове. Нелли лишалась чувств, и очнулась только в подземельи. Воспитательницу свою она больше не видела, и долго не могла понять, что собственно происходило в страшную ночь бегства рогача.

Ныне же, ряд обстоятельств неколебимо убеждает ее в том, что Мария Попер, при помощи чудовищного жука убила госпожу Сого и полковника. Рогач любил запах гардений; цветы эти в нашем городке имелись лишь у Марии Папер, державшей их для удовольствия жука; но, вечером перед убийством госпожа Инзект отослала несколько горшков гардений в подарок госпоже Сого. Очевидно затем госпожа Инзект выпустила рогача, и чудовищное насекомое, привлечённое любимым запахом, полетело прямо к дому Сого. Гардении стояли внутри дома; жук, слишком большой, чтобы влететь в окно, при помощи бревна (действительно, около дома Сого лежали приготовленные для какой-то стройки, балки) разломал стену и ворвался я спальню; пробудил ли в нем вид людей кровожадные чувства или проснувшийся полковник чей-нибудь раздражил чудовище, но оно умертвило несчастных жертв, клешнями отсекши им головы. Обратно же жук вернулся, а не полетел дальше, потому, почему ночные мотыльки слетались к бельведеру дома госпожи Инзект: привлеченный яростным блеском электрического фонаря– единственной светлой точки в окружающей тьме ночной.

Ночная всадница

«Зачем окно открыто в ночь?»

Эдгар По.

I

«Византийская ночь», устроенная художником Робертом Норенси, два года назад, перед его отъездом (навсегда) в Индию, кутежи Гильдебранда, маркиза де Соланьон, бесследно пропавшего в прошлом году, и «маленькие ужины» секретаря шведского посольства Левенскиольда, недавно отбывшего на свою холодную родину, казались невинною игрою в жмурки, по сравнению с фантастическим маскарадом, которым Лелия Твин отпраздновала свои именины в «особняке под львиною мордою» в переулке Трех Шпаг: даже ко всему привыкшие гости Лелии поражались пестрою смесью прекрасного, зловещего и смешного, изощренными причудами самой красивой и самой капризной женщины в столице. Под утро, когда, казалось, ничто уже не могло удивить разнузданных гостей, всеобщий восторг вызвала новая блестящая выдумка: появился Фреди Альмерон, в полной форме королевского прокурора, сопровождаемый полицейскими и громко воскликнул:

– Именем закона, Лелия Твин, вы арестованы по обвинению в убийстве Роберта Норенси, Гильдебранда, маркиза де Соланьон и Зигурда Левенскиольда.

Один из полицейских быстро оковал стальными наручниками нежные руки «царицы празднества», Альмерон же, обратившись к присутствующим, потребовал, чтобы они были свидетелями и понятыми при обыске. Кое-кто, приметив, как побледнела Лелия, когда ея руки заковали в кандалы, поспешил удалиться, но большинство масок неистовыми разразилось рукоплесканиями: шутка была острая, достойная Фердинанда Альмерона. Лишь, очутившись в глухом подвале, где полицейские стали раскапывать землю – под мраморною мордою льва (подобной той, какая украшает подъезд особняка), – примолкли разгульные маски, ощутив что-то, от чего – веселые потухли пересмешки, тяжким сменившись молчанием.

Дикий клик ужаса прервал его, когда лопаты полицейских выкопали свежий, почти не тронутый тлением труп Левенскиольда, разложившееся тело огромных размеров (таким атлетом-великаном в столице был лишь маркиз Соланьон), и скелет, в котором по опаловому, всем знакомому перстню на левой руке, узнали художника Норенси.

На суде Лелия решительно отказалась объяснить причину убийств, ею свершенных; держалась гордой и смертный приговор встретила словами загадочными и надменными:

– Вы думаете это конец?

В городе не предполагали, что Лелию казнят: всем было известно отвращение к смертной казни, питаемое молодою Монархиней страны; но на этот раз Королева не воспользовалась правом помилования, и 27 апреля, на заре, во дворе Кульгайнайнской тюрьмы, Лелию Твин повесили.

В тот же день произошло событие, обратившее на себя внимание странностью совпадения: неизвестный вор похитил в Национальной Галлерее картину Норенси – «Амазонка», моделью для которой некогда послужила казненная красавица.

Впрочем, любопытство к пропавшей «Амазонке» через три дня сменилось любопытством к непонятному убийству Бальтасара Рельона, случившемуся в доме № 18 по переулку Трех Шпаг, напротив «львиного особняка». В этом преступлении было загадочно и сходство ран с ранами на теле Левенскиольда (грудь, растерзанная, словно когтями огромного хищного животного, и глубокие укусы на плечах), и кровавое пятно, обнаруженное на львиной морде, украшающей подъезд особняка Лелии Твин, и путь, которым убийцы проникли к несчастному: единственная дверь в комнату Рельона, оказалась запертой изнутри, а влезть в найденное открытым окно по гладкой стене, на четвертый этаж немыслимо даже для кошки.

II

В три часа ночи, когда Фердинанд Альмерон, кончив работу, собирался отправиться, по обыкновению в клуб, дежурная ночная стенотипистка вручила ему небольшой пакет, оставленный для него какой-то дамой. В пакете оказалась небольшая книжка, с записями, помеченными 27, 28, 29 и 30 апреля; на заглавном листе было выведено крупными буквами:

БАЛЬТАЗАР РЕЛЬОН

Студент Кор. Унив.

Дневник.

– Мадемуазель Сильвия, – осведомился прокурор, поднимая левую бровь, что означало у него высшую степень волнения. – Какова та дама, которая вручила этот пакет?

– Ах, Ваше Превосходительство, – ответила барышня, – ужасно странная: высокая, стройная, лицо под густым вуалем; одета в костюм для верховой езды: в высоких сапогах со шпорами, с хлыстом; при ней была большая собака, каких я еще не видывала: с лохматой гривой, глаза, как угли.

– Хорошо. Сейчас же телефонируйте префекту полиции: разыскать эту даму и немедленно доставить ко мне.

Дневник Рельона:

27 апреля: Сегодня я проснулся рано, на рассвете, от странного, томительного ощущения: словно узкое лезвие, пронзила меня неизъяснимая убежденность: произошло что-то, бесповоротно изменившее привычный обиход моей жизни.

Мой узкий переулок, что ниспадая крутым склоном, словно каменный ручей катится меж высоких домов из под черной арки к ленивому каналу, с водою тусклою и похожею на запыленное стекло, – предстал мне не тихою окраиною, но зловещим местом нечестивых таинств; в мраморной морде льва – на подъезде дома, насупротив моих окон угадался идол древнего бога веры жестокой и сладострастной, веры испепеляющего ужаса.

Это было очень странно, и – я сознавал отчетливо – не сулило ничего хорошего; но невыразимая приманчивость таилась в этом, – и сладко было наклоняться над этим, заглядывать в темную глубь.

28 апреля: В таинственный круг замыкает меня необычайное: невероятные, иные существования врываются в бедную жизнь мою и сладкою терзают мукою: испепеляющего ужаса… Лунная проливалась, вчера, полночь: синей и серебряною водою; сине-серебряная затопляла вода сердце мое; тоскою взыскующею; испепеляющих, сладостных взыскивала лунная тоска ужасов веры древней, злой обряд коей творился на перекрестках, где звериные идолы скалили острые зубы, где, меж белых дурманов смутным приманивало сладострастием: тело жрицы, обреченной жертве…

Тонко-звонким вздрагивала лунная, моя тоска звуком: цокали по камню копыта, – выплывала из сине-серебряных вод ночная всадница. Четко яростно видел я: бледное, в лунном застывшее холоде, лицо, с опущенными вниз глазами, с прямым носом, тонкостанную, легко над седлом взнесеннную фигуру в черном; видел, как устало опускалась рука, узкая и длинная, как отражался лунный свет в глянце высоких сапог; и вороного тяжёлого видел коня, – и как, соскочив с седла, подошла всадница к мраморной львиной морде и, лаская, начала гладить ее…

Изнывало сердце мое: неизъяснимою тоскою, ужасом сладостным и несказанным: влеклось к ней, в ночи пришедшей, и нечестивой…

Поднимала всадница к окну моему глаза: темными возносились взоры лучами, прожигали огнем, и, смертным, и страстным отягощенная ужасом, изнемогала душа: позвать! Да придет Необычайное: вихрем смертной страсти, вихрем страстной смерти. Но не позвал… не открыл окна. Испугался: не одна всадница к окну моему устремляла взоры, – жадными, красными мраморного льва каменный очи вспыхнули блесками; – грозная моя угадалась участь: обречен я – на жертву древнему, ночному богу – если впущу ночную всадницу – в сердце мое.

29 апреля. Не знаю, как вошла она в убогую комнату мою, но видел ясно образ ея, странный и чудный, как будто неживой, как будто масляными написанный красками, неизъяснимый вдыхал аромат: пьяных цветов, потаенных курений и тления. Надо мною наклонялось бледное, словно серебряное, лицо, прожигали меня темных взоров лучи, и руки, узкие, белыми тянулись ко мне змеями; тонкозвонкое обольщало журчание: истомного, напевного голоса. Говорила:

– Открой окно в ночь: древнему, грозному поклонись богу, богу страсти и смерти, – и отдам я тебе мое вечное тело. О, сколько раз хотели умертвить его, рубили мечем, испепеляли на кострах – и все-таки оно живет. Три дня назад косным висело грузом, на намыленной удавке, а сегодня неодолимым соблазняет соблазном; и так всегда: приемлю образ смерти, чтобы непостижную раскрывать страсть, и в непостижной страсти – несу смерть: прими, прими меня и соблазн мой, древнему поклонись богу, испепеляющего ужаса. Ночному поклонись Зверю… В ночь открой окно!

Неизъяснимым надрывалось сердце томлением: жадная возникла воля: подчиниться лукавым обаяниям – в ночь распахнуть окно, приять вихри смертные страстные, рев звериный, и зык сов, нечестивую ласку мертвой колдуньи, и нечестивую боль тела, как жертва, терзаемого когтями Ночного Зверя… Но не открыл окна: испугался: слишком грозен, слишком красен блеск очей львиной морды…

30 апреля. Темен и уныл день мой, безысходною отравленный тоскою: о Ней, о Ночной…

Чувствую: последняя нынче ночь. Если опять дневным преодолею страхом сладострастие испепеляющего ужаса ночного – навсегда уйдет Она из жизни моей, и вновь потекут дни – обычные. Раздвоена душа моя: жалко обычного, простого обихода, хочется – дневных, человеческих радостей, – но буйными взметается волнами иная воля: к Необычайному, – к страстной жертве Ночному богу, Ночному Зверю… Что победит?

Категорическое приказание Фердинанда Альмерона об аресте дамы, принесшей ему дневник Рельона, – исполнено не было: несмотря на все поиски, полиция указанной дамы не нашла.

Биография

Амфитеатров-Кадашев

(1888–1942)

Амфитеатров-Кадашев Владимир Александрович [26.8(7.9). 1888, с. Смелы Киевской губ. – 23.2.1942, Леванто, Италия] – публицист, прозаик, драматург, критик, переводчик.

Сын А.В. Амфитеатрова от первого брака с певицей, преподавательницей музыки А.Н. Левицкой. Учился в 8-й Московской гимназии и на историко-филологическом факультете Московского университета. Дебютировал в 1906 в журнале «Киевский театрал», с 1912 – на журналистской работе в газете «Русское слово» в Москве, затем (с нояб. 1914 по май 1916) в Риме в качестве помощника А.В. Амфитеатрова, являвшегося собственным корреспондентом газеты по Средиземноморью. По возвращении в Россию в 1916 сотрудничал в петроградской («Русская воля», «Вольность», «Бич», «Сатирикон») и московской («Новости дня», где был помощником редактора, «Народоправство») прессе. Активный противник большевизма, Амфитеатров-Кадашев в годы Гражданской войны возглавил киноотдел Отдела пропаганды в войсках Добровольческой армии на Юге, печатался во многих газетах («Донская волна», «Приазовский край», «Донские ведомости», фактическим редактором которой был в нояб. 1918 – янв. 1919, «Таврический голос», «Екатеринославский вестник»); в 1920 – редактор-издатель ялтинской газеты «Южный курьер», где опубликовал серию обличительных статей о поэтах Советской России – А. Блоке, Н. Клюеве, принявших «крещение красною верою».

Публицистические и критические статьи пореволюционного времени Амфитеатров-Кадашев впоследствии объединил в 2 книги: «На великом изломе» (1918-19) и «Записки контрреволюционера» (1918-20); обе не изданы.

В нояб. 1920 эвакуировался из Крыма вместе с частями армии генерала Врангеля и, после недолгого пребывания в Константинополе, переехал в Прагу, где участвовал в деятельности лит. объединений «Скит поэтов», «Далиборка». Член берлинского Союза русских писателей и журналистов.

В 1922 в Берлине вышли 2 книжки рассказов «Зум-Зум» и «Фрачник с хвостом», которые можно отнести к жанру фантастической прозы, однако их явная вторичность и подражательность «мистической» литературе начала XX в., в т. ч. произведениям отца, ставит А.-К. в разряд запоздалых эпигонов модернизма в его массовидном варианте. Живя в Германии в 1920-30-е, постоянно печатался в газете русской диаспоры: «Руль» (Берлин), «Новая русская жизнь» (Гельсингфорс), «Сегодня» (Рига).

С 1936 Амфитеатров-Кадашев постоянно живет в Италии в доме отца в Леванто. Его политические взгляды неуклонно сдвигаются «вправо», что в результате привело к сотрудничеству в газете русских нацистов «Новое слово» (Берлин), ведущим публицистом которой он становится. Здесь под псевдонимом В. Кадашев были опубликованы его статьи («Водораздел», «Португальский диктатор», «Трезубец и треугольник» и др.), приветствовавшие тоталитарные режимы Европы; в годы Второй мировой войны давал обзоры писем итальянских солдат с Восточного фронта. Профашистские симпатии Амфитеатров-Кадашева послужили причиной его бойкота большей частью эмиграции.

Н.Ю. Грякалова