Текст книги "Бирит- нарим (СИ)"

Автор книги: Влада Медведникова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 15 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

   Лабарту сидел на земле и терпеливо ждал. Вокруг не было ни души, лишь степь, шатры вдалеке и стада – кочующие белые волны.

   Предсказатель был уже немолод, – вокруг глаз сеткой разбегались морщины, в волосах виднелись седые пряди. И, судя по одежде, был он небогат. Но держался спокойно и с достоинством и согласился провести обряд, даже не спросив, какова будет награда.

   Наконец Лу-Нанна допел, замолк на мгновение, а потом сказал, глядя на Лабарту:

   – Теперь говори, что хочешь узнать, и я прочту ответ.

   Кровь медленно застывала на камнях, умирала. Кровь не живет долго, когда душа покинула тело.

   – Вот что мне было сказано в юности... – Лабарту говорил медленно, старательно подбирал слова. – Мне сказали, я наделен особым даром и достигнет этот дар необычайной силы. И это так, я наделен им. Но отчего-то, с некоторых пор, дар этот не растет и не углубляется. И я хочу знать, что случилось со мной.

   Лу-Нанна кивнул и больше не спросил ни о чем. Перевернул печень в чаше, провел по ней пальцами. Потом закрыл глаза, пропел строки восхваления Ану и вновь склонился к чаше.

   – Вот ответ, – сказал он наконец. – Боль и страдание остановили твой дар. Боль, страдание, оковы и тень смерти – вот причина.

   Лабарту опустил глаза и сжал кулаки, так, что ногти впились в ладони.В храме солнца у холодного моря.Долгие годы он старался не вспоминать об этом, но прошлое прорывалось в сны, и в кошмарах он вновь стоял связанный колдовскими путами, а пятеро чужих северных экимму пили его кровь и не внимали мольбам.Вместе с кровью выпили мою силу, и теперь не вернуть?Лабарту не мог поднять глаз и молча ждал, что дальше скажет предсказатель.

   – Твоя воинская сила не увеличится никогда, – продолжал тот. – Самая основа ее перебита, и то, что есть теперь у тебя – это все, что есть. Но вот второй ответ: тень смерти не тронула силу твоих мыслей, и этим могуществом прославишься и на него опирайся.

   Лабарту медленно разжал кулаки, поднял голову. Солнце уже опускалось за отроги гор, небо пылало. Кровь в чашах казалась черной и пахла смертью.

  ...Не тронула силу твоих мыслей... этим могуществом прославишься...

   Воспоминания о беспомощности и страхе отступили в темные глубины, и вместо них пришло другое. Как наяву Лабарту услышал голос матери, звонкий и твердый, похожий на острый клинок. И Тирид сказала:«Когда пройдет много лет, ты сможешь словами, прикосновением и взглядом погружать людей и демонов в глубины и поднимать на высоты. Сможешь заставить забыть то, что было, и вспомнить то, чего не было. Заставишь полюбишь ненавистное и возненавидеть любимое. Все, что скрыто в душе человека или демона станет подвластно твоему слову, прикосновению и взгляду».

   Голос матери затих, скрылся в стране воспоминаний. А Лабарту все сидел молча, напряженный как тетива лука. И предсказатель ничего не говорил, не шевелился. Руки его все еще покоились в гадательной чаше.

  Если сила мысли – это то, о чем говорили мне Шебу и Тирид, то я проверю это, узнаю прямо сейчас.

   И, не медля ни мгновения, Лабарту одним движением подался вперед, взял Лу-Нанну за руку и заглянул ему в глаза.

   Тень замешательства плеснулась в них, но не успела вылиться в слова, – предсказатель замер, зачарованный, а Лабарту заговорил:

   – Весь мир исчез для тебя, Лу-Нанна, все звуки замолкли и погас свет. И лишь мой голос – опора тебе, лишь его ты слышишь.

   – Да, – одними губами прошептал предсказатель.

   – Забудь о том, что нагадал, – продолжал Лабарту. – Гадание еще не проведено. Только что ты разрезал жертвенного ягненка, только что достал его печень. Вопрос мой еще не задан, ответ не получен.

   – Да, – выдохнул предсказатель, и Лабарту почувствовал, как воспоминания человека стираются, исчезают. Словно волна набежала на песок и смыла рисунки и знаки.

   – А теперь возвращайся, – сказал Лабарту. – Пусть вернутся к тебе запахи, звуки и свет.

   И, отпустив руку Лу-Нанны, отвел взгляд.

   Тот шевельнулся, словно пробуждаясь ото сна. Потом оглядел чаши. Лицо его было сосредоточено и серьезно, – ни тени непонимания или тревоги.

   – О чем ты хочешь узнать? – Голос предсказателя не изменился, звучал, как в первый раз. – Говори, и я прочту ответ.

   Лабарту вздохнул. Солнце уже почти скрылось из виду. Вдалеке блеяли овцы, слышался лай собак.

   Так легко и просто жить тут, кочевать между полноводным Тигром и предгорьями Загроса. Привычно. Так зачем же...

   – Сердце зовет меня оставить прежнюю жизнь и уйти в страну черноголовых, – сказал он. – Скажи, будет ли мне сопутствовать удача, и какой город примет меня?

   Лу-Нанна кивнул. Потом долго разглядывал жертвенные части, пел слова гимнов. Наконец, проговорил:

   – Покинь степь, этим достигнешь могущества и славы. Что же до города... – Тут он замолк, нахмурился, продолжил: – Город Шаррукина, Аккаде, распахнет перед тобой свои ворота.

  Аккаде.Лабарту улыбнулся.

   – Будешь жить там долго, – говорил между тем Лу-Нанна, – но потом войдешь во Врата Бога, и что за город это – я не знаю. Потом примет тебя город, чье имя "цельный", и имя это двойное. И много других городов сулит тебе гадание, но имена их темны и непонятны.

   Лабарту слушал его, и на душе было легко.Аккаде.Он знал, что выбор уже сделан.

   И потому поднялся и, поклонившись, сказал:

   – Благодарю тебя, Лу-Нанна. Богатство мое велико, стада обширны. Щедрая награда ждет тебя.

   Кровь уже засохла на камнях, на степь опускалась ночь.

3.

   Лабарту уходил на восходе, и Ашакку вышла проводить его. Рассветные лучи ложились на ее лицо, блестели на кольцах тяжелого ожерелья. Дошла до тропы, ведущий на юг, и остановилась. Улыбнулась спокойно, – словно Лабарту просто возвращался к своим стадам, а не уходил в чужие земли за рекой.

   Шелестела опаленная летним солнцем трава, просыпалась земля.

   – Пройдет время, и ты станешь сильнее меня, – сказал Лабарту.

   Ашакку качнула головой, опустила глаза.

   – Поэтому мой хозяин уходит? – спросила она. – Чтобы не видеть, как Ашакку станет сильнее его?

   В ее словах была правда, и в первый миг Лабарту не знал, что ответить. Хотелось позабыть о гадании и об избранной цели. Прошлое не вернуть, так почему бы не остаться здесь? Горячий ветер, знакомый уклад, простая жизнь... И время утекает, словно песок сквозь пальцы, годы уходят, столетия.

  Нет. Мое место не здесь. Пусть мне не стать сильным, но я докажу, что я...

   Он взял руки Ашакку в свои.Она права, но не права. Я ухожу не потому.

   – Ты – дитя моего сердца, – проговорил Лабарту. Ашакку подняла голову, встретилась с ним взглядом. – И в моем сердце всегда будет место для тебя. Если захочешь меня увидеть, ищи в городах. Кочевать я не буду, найдешь без труда.

   – Найду, – кивнула Ашакку, и вновь улыбнулась, доверчиво, легко. В глазах у нее не было слез.

   Так они простились.

   И, уже шагая по тропе, Лабарту обернулся, хоть и знал, что нельзя, – ведь если оглянешься, оставишь в покинутой земле часть своей души. Но не смог удержаться.

   Обернулся, но уже не увидел Ашакку. Ушла, вернулась к делам. День только начался, и впереди много забот.

4.

   За рекой даже воздух казался другим. Всюду в нем был привкус влаги, запах полей и оседлой жизни. Глинистые берега каналов, ослепительные блики в воде, – словно и не изменилось ничего.

   Солнце пылало над головой, огромное, жаркое, и кругом не было ни души, – люди попрятались от полуденного зноя, скрылись в душной тени домов. Лабарту шагал по пустой дороге, и в пыли оставались отпечатки его босых ног. Многие проходили и проезжали здесь: дорога истоптана, покрыта следами колес, копыт и ступней.

   На развилке Лабарту остановился, помедлил. Если пойти на восток, то выйдешь к Лагашу. И не так долог путь, снова увидишь свой город, его улицы, каналы.Но, должно быть, давно прорыты новые каналы, а город разрушен и отстроен. Разве ты не слышал про потоп и войны? Свой Лагаш ты не увидишь, а потому...

   Лабарту повернул на запад.

   И вскоре после развилки встретил путника. Тот шел, тяжело дыша и обливаясь потом, но не замедляя шага. Был он вооружен, а на поясе висела печать. Должно быть, посланник царя или храма, и спешит с поручением.

   – В какой город ведет эта дорога? – спросил Лабарту, поравнявшись с ним.

   – Аккаде, – выдохнул путник и остановился. Было видно, что он рад невольной передышке, но чувство долга его подгоняет.

  Аккаде.Лабарту улыбнулся. Человек стоял перед ним, высокий, сильный, и кровь его была чистой, чувствовалась сквозь кожу.

   Жажда еще не пришла – Лабарту знал, что проснется она не раньше полуночи. Но этот человек был первым, повстречавшимся на дороге, а в конце пути ждал город Аккаде. И потому незачем было думать, кто этот путник и куда идет, – кровь его была горячей, почти как солнце над головой.

  Пусть удача не покидает меня.И, не говоря больше ни слова, Лабарту забрал его кровь и жизнь, и оставил в пыли мертвое тело.

   На закате он вышел к Аккаде. И, увидев город, не мог отвести глаз.

   Город окружали неприступные серо-желтые стены, а за ними виднелся храм, и ступени его уходили вверх, вверх, в темнеющее небо. Огромные ворота были распахнуты, и дорога вливалась в них, словно река. Люди, повозки, цокот копыт, многоголосый шум, лодки, причаливающие к берегу канала, мерные удары весел... Вечерний воздух был полон запахом города, – молодого, но могущественного, готового покорить всех между Тигром и Евфратом.

  Я стану хозяином этой земли,думал Лабарту, глядя на барельефы над воротами, на разноцветные знаки на стенах.Пусть у меня мало сил, но никто не остановит меня, я стану хозяином Аккаде.

   И, держась за эту мысль, как за спасительную нить, вошел в новую столицу черноголовых.

Глава вторая

К морю

1.

   Закатные лучи уже не проникали во внутренний двор, здесь царил сумрак, лишь небо над головой было светлым, голубовато-серым. Лабарту ждал, когда Татану закончит с делами и позовет его. Мысли скользили, смешиваясь с воспоминаниями, но дышать было легко, и ничто не внушало тревоги.

   Похожий двор Лабарту знал в детстве, но все же здесь все было по-иному. В городе, где он вырос, крохотные дома лепились друг к другу, и узкие улочки петляли, то приводя в тупик, то нежданно выводя к каналу или на площадь. Здесь же, над кварталами бедняков, возвышались дома в два, а то и в три этажа, а ближе к площади красовались дворцы, и самый величественный из них – жилище лугаля.

   Величайший среди городов, Аккаде.

  Сколько лет прошло с тех пор как я пришел сюда?Лабарту закрыл глаза, вспоминая.Трижды по шестьдесят лет, не больше.

   Казалось бы, разве долгий это срок? В степи эти годы пролетели бы незаметно, но не здесь. В столице Шаррукина жизнь полна неожиданностей – так похожа на бурный, неукротимый Тигр, по берегам которого раскинулся город. Один царь сменяет другого, начинаются войны, войско отправляется в поход, наемники маршируют по улицам, энзи шумерских городов несут дань, повелители приводят вереницы скованных рабов...

   Но Лабарту не заботило, кто стал лугалем, и на какой город пошел войной правитель Аккаде. Пусть люди делят власть, что до того.

  Я получил то, что хотел.

   Трижды по шестьдесят лет прошло с тех пор, как он пришел к воротам города, и с тех пор кровь Аккаде принадлежала ему безраздельно.

  Но я был готов к битве. Я силой хотел получить власть. А все досталось мне даром.

  Это так. Но я хозяин Аккаде.

  Я получил то, что хотел. Но все же...

   Воспоминания пришли следом за мыслями, и Лабарту не стал прогонять их.

   – Такой великий город, – сказал он, едва переступив порог, – принадлежит столь слабому?

   Хозяин Аккаде жил в богатом доме. Уже наступила ночь, но в комнате было светло, как днем. У дверей, по углам и на столе стояли медные светильники, и в них горел огонь – высокое яркое пламя. От курильницы поднимался благовонный дым, смешивался с запахом масла. По мягкому ковру приятно было ступать, а плетеные сиденья и вышитые подушки на полу манили отдохнуть после долгой дороги.

   Но Лабарту пришел сюда не ради отдыха.

   Хозяин города поднялся навстречу и застыл, словно обдумывая ответные слова. Люди назвали бы его человеком зрелым – еще молод и полон сил, но лица уже коснулись первые морщины, следы прожитых лет, смеха и слез. Черные, без единой седой пряди волосы, были заплетены по здешнему обычаю и перевиты цветным шнуром. Желто-красное, цвета сырой глины одеяние ниспадало до полу. Лабарту знал цену такой ткани – купцы, торговавшие с кочевниками, отдавали ее дорого, и брали взамен лишь самую отборную овечью шерсть.

   Да, обитатель этого дома богат, знатен и силен, не страшится земных напастей, – так несомненно решил бы любой человек, взглянувший на хозяина Аккаде.

   Но Лабарту не был человеком.

   Стоявший перед ним лишь недавно стал сам себе хозяином, и сила его была ничтожна.

  Что же ты станешь делать?Лабарту едва приметно улыбнулся и усилием воли остановил слова, готовые сорваться с языка.Будешь драться со мной? Позовешь на помощь? Может, рядом ждут те, на чью силу ты опираешься? Колдуны или братья твои и сестры? Иначе отчего ты так спокоен?

   Хозяин дома на миг опустил взгляд, а потом поклонился, прижав руки к сердцу. И, выпрямившись, сказал:

   – Меня зовут Илку. Со дня, когда Шаррукин построил свою столицу, кровь Аккаде принадлежала мне. Но если тебе нужен этот город – будь в нем хозяином. Я признаю твою силу, твою власть и твое право.

   Голос из воспоминаний прозвучал так ясно, будто Илку был рядом. Лабарту улыбнулся. Бывший хозяин Аккаде и впрямь жил недалеко отсюда – вниз по улице, затем свернуть возле оружейной мастерской... Илку остался в городе, и Лабарту не раз благодарил за это судьбу.

  Он так помог мне. Мне не пришлось, ошибаясь и оступаясь, постигать простые истины. Он показал мне, как теперьживут экиммусреди черноголовых.

   Изменилось все: городской уклад, язык, торговля, даже одежда и приветственные слова. Но всему этому легко обучиться, и в первые годы в Аккаде Лабарту тревожило совсем другое.

   Но Илку знал ответ.

   – В городе можно жить десятки и сотни лет, – говорил Илку. В тот день они шли по берегу канала, в поисках жертвы. – Не сложнее, чем раньше.

   – Раньше было не так, – качнул головой Лабарту. Блики искрились на воде, желтые и белые бабочки порхали над зарослями тамариска. Солнечные лучи тушили жажду и возвращали ясность мыслям, и все же Лабарту предвкушал кровь. – Раньше экимму жили открыто и люди страшились их, называли демонами. В ту пору нам приводили преступников, обреченных на смерть, а если их не было, то утром у дверей моего дома ждали жрецы с чашей, наполненной кровью людей или овец. Так они откупались от смерти, и я ни в чем не знал недостатка.

   Так странно было говорить об этом. Слова звучали словно обрывок легенды, знакомой, повторенной многократно, и оттого не менее невероятной.

   – Я знаю, – согласился Илку. – Но потом терпение людей Шумера кончилось, и они уничтожили почти всех демонов. Немногие оставшиеся в живых бежали, и долгие годы страшились вернуться.

   Лабарту глянул искоса – нет ли насмешки в глазах Илку, но тот был серьезен.

   – Лучше жить, как сейчас, – продолжал бывший хозяин Аккаде. – Скрываясь среди людей.

   – Но как? – Лабарту заметил впереди, у пологого спуска к воде, одинокую женщину. Она полоскала белье и складывала в широкую корзину. Но больше поблизости не было никого, можно идти не торопясь и продолжать разговор. – Ты на виду, люди знают тебя. Что ты будешь делать, когда минует дюжина лет, и они увидят, что ты не стареешь?

   – А что делал ты? – спросил Илку. – Когда жил в степи?

   – Я уходил далеко, в другое кочевье, где никто не знал меня, или долгое время кочевал в одиночестве.

   Илку засмеялся.

   – В городе все проще, – сказал он. – Не надо уходить далеко. Достаточно сменить одежду, ремесло, имя и образ жизни – и ты станешь другим человеком.

   Лабарту хотел спросить о многом, но в тот миг вопросы, теснившиеся в голове, отступили под натиском жажды. Илку вновь засмеялся и кивнул. В два прыжка они оказались у воды. Женщина, полоскавшая белье, вздрогнула и выпрямилась, но вскрикнуть уже не успела.

   Лабарту тряхнул головой, отгоняя наваждение. Его воспоминания всегда были ярче чем у других людей или экимму и никогда не тускнели. Но в хорошие воспоминания погрузиться приятно, хоть и не время сейчас.

   Под навесом раздались женские голоса, смех, а потом во двор выбежала служанка и поклонилась, сжав руки на груди.

   – Господин Лалия, – сказала она. – Господин Татану ждет на крыше и желает говорить с тобой.

   – Я иду, – кивнул Лабарту и поднялся с циновки.

2.

   Лабарту смотрел, как заходит солнце. Зиккурат казался черным на фоне пылающего неба, из храма доносились протяжные звуки вечернего гонга. Вода в широком канале сперва заалела, словно свежая кровь, потом потемнела, а после и вовсе стала неразличимой. Кто-то громко читал гимн Уту. Аромат воскурений мешался с запахом ячменных лепешек, доносящимся из внутреннего двора.

   Как и в давние времена люди провожали сияющего бога, прощались с ним, чтобы утром встретить вновь.

   В детстве, далеком и похожем на сказку, Лабарту спрашивал у матери: "Куда уходит солнце? Оно вернется? А если оно не вернется?" А Тирид смеялась и отвечала, что солнце всегда возвращается утром.

   Всегда. Да, это так.

   Даже возле северного моря, где дождь стучал по серым камням и ледяная ночь жажды растянулась, казалось, на долгие годы, – даже там взошло солнце.

  Я не буду думать об этом.

   – Урожай собран, – проговорил Татану.

   По лестнице прошелестели шаги, и на крышу поднялась девочка-рабыня с кувшином в руках. Сперва налила пива старому торговцу, затем наполнила чашу Лабарту. Поклонилась и села в стороне, не проронив ни звука. Даже если бы рабыня осмелилась, не смогла бы рассказать, какие разговоры вел хозяин со своим молодым помощником, – она была немой.

   Татану не раз говорил, глядя на нее: "Лучший раб – тот, что не может проронить ни слова. А также тот, кто вырос в неволе, и все благо приходит к нему из рук хозяина".

   – Урожай собран, – повторил старик. – Пока река не стала бурной, корабли должны отправиться в благословенную страну.

   Лабарту кивнул.

   – Но кто поплывет на Дильмун? – продолжал Татану. – Я надеялся, что минует месяц, другой, и я снова стану здоров и силен, как прежде. Но луна росла, старела, умирала и рождалась вновь, и что же? – Он горестно вздохнул и замолк на миг. – Днем боль не отпускает меня и ночью вгрызается словно зверь. Веришь ли, Лалия, даже пища потеряла для меня свой вкус, и пиво это кажется мне не лучше воды из Тигра.

   Лабарту поднял чашу, отпил.

   – В твоем доме варят превосходное пиво, и вкус его совершенен, – сказал он. – Когда болезнь отпустит тебя, ты снова сможешь наслаждаться им и другими радостями жизни.

  Пустые слова.Да, это так.

   Это лето, казалось, состарило Татану больше, чем последняя дюжина лет. Он похудел, морщины стали глубже, лицо заострилось, а взгляд померк. Теперь в доме старого торговца без конца толклись целители и заклинатели, но Лабарту знал – ни благовонные воскурения, ни питье из трав, ни молитвы и жертвы, ничего уже не поможет.

   Кровь Татану была темной, грязной, мутным огнем текла под кожей. Может, еще месяц проживет старик, может, больше года, но смерть его близка.

   – Я позвал тебя не для праздных разговоров. – Татану одним глотком допил пиво. Рабыня метнулась вновь наполнить чашу, но он лишь отмахнулся. – Уже десять лет ты помогаешь мне, и всегда было заведено так: я уплывал, ты же оставался и следил за делами. Теперь я болен и не могу плыть. Скажи, кого мне отправить вместо себя? Мой старший сын – воин, приближенный к лугалю, разве я посмею оторвать его от службы? Второй сын... Умен, этого не отнять, но расточителен, кто знает, что сделает, оказавшись вдали от отца? В благословенной земле много чудесного, и так легко позабыть о долге...

  На Дильмуне много чудесного.Голос матери всплыл из воспоминаний, такой ясный и близкий, что Лабарту едва не обернулся – вдруг она здесь, сидит рядом на крыше и вышивает, как тогда.Должно быть потому он и уплыл туда, оставил землю черноголовых.

   – Я поплыву вместо тебя! – сказал Лабарту. Татану нахмурился, собираясь возразить, но Лабарту продолжил: – Я знаю, болезнь терзает тебя, один ты не сможешь управиться с делами в городе. Так пусть сын помогает тебе, как помогал я все эти годы. Я же отправлюсь на Дильмун, продам товар и вернусь с медью и жемчугом.

   – Это опасный путь, – предостерег Татану.

   – Я знаю, – кивнул Лабарту. – Если есть другой человек, кому ты доверишь свои корабли, пусть он отправится вместо меня.

   Старик вздохнул.

   – Ты прав. Что ж... Когда ты готов подняться на корабль?

   – Завтра, когда взойдет солнце, – ответил Лабарту.

   На крыше воцарилось молчание. Снизу, со двора, доносились голоса. Где-то вдалеке пели – нестройный, пьяный хор. Заливисто смеялась женщина, и, словно вторя ей, лаяла собака. Солнце уже почти скрылось из вида, лишь алая полоса еще растекалась над крышами домов. Но и ей гореть недолго – вот уже появились первые звезды, скоро ночь опустится на город.

   Татану медленно поворачивал в ладонях пустую чашу, смотрел в нее, словно пытался разглядеть что-то на дне. Но что может увидеть человек в сгущающейся тьме? Лабарту знал, что старик погрузился в раздумья.Что ж, пусть думает. До рассвета еще долго, а то, что я должен сделать в Аккаде – успею сделать.

   Девочка-рабыня сидела не шелохнувшись, словно статуя, облаченная в льняные одежды. Да, она родилась немой и выросла в неволе, но Лабарту видел то, что сокрыто от людей: как едва приметно дрожат ее веки и как она стискивает зубы, чтобы лицо оставалось спокойным и бесстрастным. Она устала, но кровь ее была яркой и чистой, вспыхивала, словно искры костра.

   И оттого кровь старика казалась еще темнее.

   – Ты прав, – повторил Татану, и голос его звучал глухо. Видно, боль вновь напала на него, вцепилась и не отпускала. – Кто еще, кроме тебя сможет справиться с этим делом? Даже самые строптивые рабы и слуги, умолкают и опускают глаза, когда говорят с тобой. Иногда мне кажется, что тебе ведомо колдовство, или боги одарили тебя особой силой.

   – Нет, – возразил Лабарту, стараясь говорить легко. – Я умею находить нужные слова, вот и все мое колдовство.

   Но Татану, казалось, не слушал его.

   – Хотел бы я, чтобы ты был моим сыном, – продолжал он. – Тогда я мог бы умереть спокойно, зная, что семья моя и дела остаются в надежных руках.

  Твоим сыном?Лабарту отвернулся на миг, чтобы не встретиться взглядом со старым торговцем.Ты видишь, что боги даровали мне особую силу, но хочешь, чтобы я был твоим сыном? Воистину, люди слепы.

   И ответил почтительно, как подобало:

   – У тебя двое сыновей и четыре дочери. Есть кому позаботиться о тебе в старости, есть кому принести поминальные жертвы после твоей смерти, есть кому продолжить твой род.

   Татану покачал головой и вздохнул – тяжело, словно даже воздух причинял ему боль.

   – Я помню день, когда я сделал тебя своим помощником. Сколько лет тебе было тогда, Лалия?

   – Семнадцать, – ответил Лабарту.

   – Семнадцать, – кивнул старик. – И с тех пор миновало десять зим. Выглядишь ты по-прежнему юным, годы тебя почти не коснулись, но надолго ли? Тебе двадцать семь лет, Лалия, а ты не женат и наследника у тебя нет. Разве так подобает?

  Нет, так не подобает. Мне не подобает прятаться среди людей и забирать кровь украдкой. Мне подобает получать ее в дар и жить, ни в чем не имея недостатка. И что с того? Да, я живу не так, как подобает. Но я сам решаю, как мне жить. Я сам выбрал такую жизнь.

   Но вслух он сказал:

   – У меня пять наложниц. Ни одна из них не подарила мне ребенка. Быть может, такова моя судьба.

   – Быть может, это знак, – возразил Татану, – что сын твой родится от свободной женщины, не от рабыни. Моя младшая дочь достигла брачного возраста этой весной. Я отдам ее тебе в жены, ты станешь мне сыном и унаследуешь долю, равную доле других моих сыновей.

   – Ты слишком добр ко мне, – отозвался Лабарту и почтительно склонил голову.

   Волосы упали ему на лицо, сокрыли глаза, и он был этому рад. Хотя разве сумел бы старик в вечерних сумерках прочесть то, что таилось во взгляде экимму?

  Зачем мне твоя дочь, старик? Ты отдашь ее в жены Лалии, но пройдет пять лет или семь, и Лалия исчезнет. Я возьму другое имя, стану жить другой жизнью, никто не узнает меня. Кем останется тогда твоя дочь? Вдовой или брошенной женщиной?

   – Когда я вернусь с Дильмуна, – проговорил Лабарту, – тогда, если не изменится твое желание, я возьму твою дочь в жены, и породнюсь с тобой. Я не смел и надеяться на такую честь.

3.

   Ночи уже не были душно-жаркими, как летом, но все же утоптанная глина улиц еще хранила тепло солнечных лучей. Лишь случайные звуки нарушали тишину: скрип двери, шаги, крик птицы вдалеке. И запахи города ощущались еще отчетливее и острее: здесь пахло металлом и глиной, благовониями и сухим тростником, едой и отбросами. Город дышал, спал, предвкушая новый день. Скоро настанет зима – время укреплять каналы перед новым разливом, время отправляться на войну. Правители Аккаде вечно стремились на поле брани, казалось, врагам нет конца.

  Аккаде – город войны,часто говорил Илку, смеясь.Лабарту, почему ты избрал себе эту землю?

   Илку знал, как использовать войну. Но порой Лабарту казалось, что прежний хозяин Аккаде знает, как использовать все, чем живет город.

   Илку умел перевоплощаться, как никто другой. Он без труда менял дворцовые покои на жалкое жилище горшечника, а потом становился удачливым торговцем, а после – надсмотрщиком над храмовыми рабами... Он менял облик множество раз – Лабарту уже сбился со счета. То Илку ходил, потупив взгляд, кутаясь в простой шерстяной плащ, то надменно смотрел на просителей, толпящихся у ворот, – и никто не узнавал его, никто не заподозрил, ни разу.

   Сейчас Илку был богат и поставлял оружие и доспехи для воинов лугаля. В мастерских при доме трудились десятки рабов.

   Стражи ворот знали Лабарту и не спросили ни о чем, молча поклонились и пропустили внутрь. Раб со свежим клеймом на плече провел его в комнату, где дожидался хозяин дома.

   Илку сидел возле низкого игрального столика, – одетый в простую рубаху, с распущенными волосами. Видно, собирался уже лечь спать, но почувствовал приближение Лабарту, и остался, не ушел в спальные покои.

   В комнате было светло: все светильники горели. Потрескивало масло, в воздухе плыл сладковатый дым. Порой Лабарту казалось, что Илку боится оставаться в темноте.

   – Я плыву на Дильмун, – сказал Лабарту.

  Кто же с порога говорит о делах?шепнул голос в глубине сознания – тихий, еле слышный, не разобрать чей.Следует сперва выслушать приветственные слова, принять предложенное угощение,спросить о благополучии родных и близких...

   Но к чему придерживаться людских обычаев, если рядом нет ни одного человека?

   – Я уплываю завтра, – добавил Лабарту.

   Илку кивнул, словно в этих словах не было ничего неожиданного, и тогда Лабарту подошел и сел рядом.

   – Ты вернешься? – спросил Илку. Он смотрел на игральную доску, будто обдумывал следующий ход. Но фигурки лежали в беспорядке, словно их смахнули по небрежности или в гневе, и кости валялись на полу, под резным столиком. Лабарту подобрал их и бросил на доску. С глухим стуком прокатились они по пути двенадцати созвездий и замерли: четыре и шесть.

   – Вернусь, – сказал Лабарту. – Будь хозяином Аккаде до моего возвращения, но если придет более сильный – уступи. Я вернусь и убью его, если откажется повиноваться.

   – Дильмун. – Илку улыбнулся, но невесело и отстраненно, словно думал совсем о другом. – Благословенная земля, богатая и чистая... Отчего вдруг? Кто-то принес тебе весть?

   – Нет.., – отозвался Лабарту. – Но выдался случай и я подумал: судьба ведет меня. Отчего же не плыть? Я был в разных землях, но не пересекал море.

   Илку поднял взгляд от игральной доски. В зрачках у него мерцали отблески светильников.

   – Море коварно и опасно. Почему ты вдруг говоришь о судьбе? Если бы твои родители были на Дильмуне, весть о них дошла бы и сюда, мы знали бы...

   Лабарту поднял руку, жестом прервал его слова.

  Если они и живы, то очень далеко отсюда, иначе я давно встретился бы с ними вновь. Но нет, я знаю... они умерли, потому что...

   – Я отправляюсь в путь не из-за них, – сказал Лабарту. Илку чуть склонил голову, молча ждал. – Там, на Дильмуне, жил хозяин моих родителей, повелитель всех пьющих кровь в Шумере. Должно быть, и он погиб во время резни – от небесного огня нет защиты... Но вдруг там остались дети его сердца, хранящие память о нем? Быть может... – Он замолк, пытаясь подобрать слова. Ведь и в самом деле, отчего душа вдруг устремилась за море? Разве можно найти амулет, утерянный на заре юности? Разве вернется сила, утраченная под холодным северным небом? Предназначенное не исполнилось, так к чему искать следы прошлого, к которому нет возврата? – Быть может, я просто устал сидеть на одном месте, – проговорил он наконец. – Должно быть, я все же кочевник, хоть сердце и влечет меня к городам.

   Мгновение Илку молчал, а потом кивнул и сказал:

   – Ты хозяин Аккаде, ты старший и сильный. Я подчиняюсь твоему слову и буду ждать твоего возвращения. Но перед тем, как отправишься в дорогу, прими от меня дар.

   – Дар? – повторил Лабарту и улыбнулся.

   Илку поднялся и, звонко хлопнув в ладоши, выкрикнул имя. Где-то в глубине дома зашуршали занавеси, послышались торопливые шаги, и в комнату вбежал слуга. Едва взглянув на своего господина, он припал к земле и так замер. Был он уже не молод, наголо обрит и облачен в чистые длинные одежды. На предплечье блестел медный браслет. Старший среди рабов, надзирающий за другими невольниками... Но от него исходил запах страха, и Лабарту слышал, как колотится его сердце. Все рабы в этом доме боялись своего господина.

   – Найди Нидинту, Кури и Адад-Бааля, – сказал Илку. – Пусть собираются в путь. Я отдаю их другому хозяину, и завтра утром они покинут Аккаде.

   – Я услышал твои слова и исполню, – ответил раб, не поднимая головы. Потом выпрямился, поклонился, прижав руки к сердцу, и исчез в коридоре.

  Зачем, Илку? Неужели ты думаешь, что я отправляюсь в путь без слуг? Татану богат и корабли егоготовы к отплытию.Там гребцы, опытные корабельщики и доверенные слуги старика. Зачем мне еще трое?