Текст книги "Бирит- нарим (СИ)"

Автор книги: Влада Медведникова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 15 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

   Память нахлынула, повлекла за собой, и голоса родителей зазвучали рядом.

  "Придя в чужой край, –сказала Тирид, –отыщи демона, что владеет им,и проси права пить кровь в его городе. Или сразись, победи и забери себе его землю. Это правило нельзя нарушать".

  "Ты будешь хозяином Лагаша, –сказал Шебу. –Сражайся за свою землю".

   Он был хозяином Лагаша теперь, готов был встретить чужака, приветствовать или сразиться. А тот не пришел. Преступил правило, которое нельзя нарушать.

   Но вчерашний день был наполнен запахами трав, вкусом воды Тигра, следами диких зверей. До заката Лабарту блуждал в степи, и как мог чужак, пришедший в полдень, найти его? У людей – свои законы, а правил Энзигаля они не знают.

   Нужно ждать – скоро чужак поймет, что не один здесь. Скоро его сила станет ближе и ярче: от канала, по петляющей улице, он поднимется к дому Лабарту, и хозяин Лагаша выйдет говорить с ним.

   Лабарту ждал. Город шумел, наполнялся движением. К полудню, когда когда солнечный свет превратился в жар, опьянящий демонов и нестерпимый для людей – Лагаш стих, его голос стал похож на шелест волн. Но солнце миновало зенит, склонилось к закату, и город вновь пробудился. Удлиннились тени, зазвучал гонг в храме.

   Никто не придет.

   Лабарту спустился во двор, вышел на улицу. Солнце и ожидание расплавили мысли, и в сердце сплетались обида и злость, рвались наружу, заставляя ускорить шаг.

   Но это были детские чувства, их нельзя выпускать на волю. Он – хозяин Лагаша и должен встретить тех, кто пришел на его землю. Тех, кто нарушил закон.

   Когда дома остались позади, улица превратилась в утоптанную тропу, а воздух наполнился запахами тростника, воды и сырой глины, – тогда Лабарту понял, что чужак не одинок. Тихий отблеск силы рядом с ним, отражение отражения... Лабарту пошел медленнее, прислушиваясь к чувствам. И, еще не увидев, знал, – пришедших двое, они связаны родством, ведь так похоже мерцание их силы.

   Эти двое не обернулись, словно не почувствовали приближение. Сидели на берегу, среди вечерних теней, смотрели на закатное небо.

   Ни души вокруг – люди не задерживаются возле ночлега демонов, звери разбегаюся, птицы улетают прочь. Остается лишь шелест тростников, запах крови, пролитой давно, и аромат цветов у воды.

   Еще пара шагов, и Лабарту готов был позвать, окликнуть вслух, – но не пришлось.

   Чужак поднялся, стремительно, как зверь в степи, застигнутый врасплох. Его волосы горели медью, взгляд был неприветливым и темным.

   Так же быстро, словно тень за спиной чужака, вскочила с земли девушка. Лабарту успел увидеть белый цветок в ее волосах и понял – эти двое связаны кровью сердца.

   И тогда сказал то, что так долго повторял в мыслях.

   – Я сын Шебу и Тирид. – Вечерний свет струился в дыхании, окрашивал каждое слово алым. – Я Лабарту, хозяин Лагаша.

   Чужак медлил, и показалось – не ответит, нападет, и надо будет драться за свой город.

   Но тот заговорил.

   – Я Эррензи из Ниппура.

   По голосу его и по глазам, было ясно – считает, что каждый слышал о нем. О демоне священного Ниппура, города, где сплетаются все дороги земли черноголовых.

   Но об этом чужаке никто не рассказывал Лабарту, и имена других демонов держались в тайне. Лишь родители и Энзигаль – вот и все, кого он знал. Остальные были частью испытания, тенями по ту сторону одиночества, за маревом горизонта.

   И кем бы ни был Эррензи из Ниппура, он преступил закон, который нельзя нарушать.

   – Ты не спросил меня и пил кровь на моей земле, – сказал Лабарту.

   Чужак склонил голову набок, прищурился, а когда заговорил, казалось, что выбирает ответ, слово за словом.

   – Я слышал, хозяева Лагаша покинули свой город.

  Я не знаю о нем, но он других демонов знает.

   – Я сын Шебу и Тирид, – повторил Лабарту. – Этот город – мой.

   – Я не знал об этом, – сказал Эррензи. Его жесты были под стать голосу – раздраженные и резкие. – Откуда было знать, если ты не появлялся?

   Сплетенные жизни города, сеть каналов, шепчущий тростник на берегу и прозрачный вечерний воздух, – все отдалилось. Осталось лишь уходящее солнце, горело в крови, звало. Алый свет растекался по земле, звон, незнакомый и долгожданный, переполнял слух, захватывал душу, – сейчас, сейчас, вот он настал, миг первой битвы.

   Ярость сдержать труднее, чем жажду – но Лабарту сумел.

   Он должен был услышать, что еще скажет Эррензи из Ниппура.

   Девушка, стоявшая за спиной у чужака, подалась вперед, словно хотела прижаться к своему хозяину, – но замерла, не коснувшись. Цветок в ее волосах был окрашен закатом, а темные глаза переполнял страх.

   Но другой страх, не тот, что у всех женщин Лагаша.

   Лабарту улыбнулся, глядя на нее.

  Может быть, мне не придется драться... Мы не связаны родством, но эта женщина может связать нас. И демонов Лагаша вновь будет трое, как прежде.

   Все еще улыбаясь, проговорил:

   – Красавицу ты оживил своей кровью, Эррензи из Ниппура.

   – Тику моя! – ответил чужак, и голос его звучал так же резко, как прежде.

   Лабарту кивнул – знал, это так, – и продолжил:

   – Раздели со мной то, что принадлежит тебе, а я разделю с тобой то, что принадлежит мне, и не будет повода для вражды.

   И ветер у воды, и шорох травы, и даже стук сердца, – замерли, словно замерло время.

   Потом чужак крикнул:

   – Она моя! И только попробуй!..

   Ярость, непохожая на ярость битвы, затмила мысли. Грохот сердца был невыносим, и мысли, не успев родиться, превращались в оскорбления и брань. Лабарту едва слышал, что кричал сам, и слова чужака были теперь почти неразличимы. Злость и обида сжигали кровь, и сдерживать их он не хотел и не мог.

   Но чужак остановился первым. Замолк на полслове, и, пока его крик еще звенел в воздухе, повернулся к девушке. Вздохнул, глубоко, закрыв глаза, и сказал:

   – Пойдем, Тику. Это негостеприимная земля.

3.

   Этой ночью он не вернулся в свой дом. Мысли, обжигающие и злые, будили голод, заставляли сердце стучать неровно. И путь, окрашенный обидой и уколами жажды, привел на площадь.

   Огонь плясал в чашах у подножия храма, искры таяли в темном небе, и точно также, как всполохи, люди растворялись в переулках, – каждый шел к своему порогу, к своей семье.

   И не было сил вернуться сейчас в дом на пустой улице, к очагу, покрытому пылью, к молчаливым стенам.

   Из храма вывели человека, осужденного на казнь, – и кровь, переполненная уходящей жизнью, на миг затмила и мысли и тоску.

   Жажда отступила, но словно тень ее, осталась боль. Пытаясь укротить ее, как память, Лабарту вновь пустился в путь, и блуждал, считая повороты, ловя сплетения запахов и звуков.

   А когда звезды, одна за одной, стали неразличимы и растворились в утреннем сумраке, – остановился.

   Вновь Лагаш был у него за спиной, вкус воды и дыхание полей наполняли воздух. И вдаль, на запад, убегала дорога, – та самая, по которой, держась за руки, ушли Шебу и Тирид.

   Мысль, бившаяся в сердце, вырвалась быстрее, чем он мог остановить ее.

   – Сколько еще продлится мое испытание?

   Слова растаяли в сумеречном свете, и не от кого было ждать ответа.

Глава вторая

Небесный огонь

1.

   Этот сон наполняло пламя, мятущееся, разрываемое ветром, скрытое клубами дыма. Огонь летел по дороге, все ближе и ближе, а позади него шел страх, тяжелый и липкий. И когда Лабарту проснулся и сел, отбросив одеяло, – видение пропало, но осталось чувство.

   Кто-то приближался к городу, – пьющий кровь, могущественный, Лабарту ощущал его издалека. И потому не стал медлить, не дожидаясь утра, покинул дом и вышел на южную дорогу.

   Серп луны опускался к горизонту, едва различимый, юный. В сердце города протяжно ударил храмовый гонг – время первой службы.

  Что мне ждать теперь? Ктостремитсяв мой город?

   Всего две луны миновало с тех пор, как приходил демон из Ниппура, и с тех пор день и ночь Лабарту вслушивался, пытался уловить, не приближается ли другой пьющий кровь, не бродит ли кто-нибудь по берегам канала. Снова и снова вспоминал голос Тирид, перечисляющей законы Энзигаля.

   К чему угодно он был готов, но не к такой встрече.

   Еще миг – и чужак показался на дороге. Но он не шел, не бежал, – мчался, словно хотел обогнать ветер, опередить рассвет. Казалось, летит, не касаясь земли, но позади него клубилась пыль, дымный след.

   Лабарту готов был отступить с дороги, пропустить этого безумца, превратившегося в скорость. Но тот, заметив его, остановился, поклонился и выпрямился, тяжело дыша.

   Завязанные в узел волосы пришедшего пропылились и растрепались, лицо было бледным, как от жажды, а взгляд метался, ни на чем не задерживаясь надолго. Одежда на груди потемнела от крови, и, даже не приближаясь, Лабарту чувствовал, что это не человеческая кровь. Это кровь демона. Кровь того, кто стоял перед ним на дороге.

   – Беги, – выдохнул чужак. Голос его был хриплым. – Пока они не пришли... Смерть, стрелы Инанны... Мы все умрем, и защиты не будет...

   Этот демон был сильным, но окружал его страх, сквозил в каждом движении, в каждом слове.

  Безумен.

   – Я Лабарту, сын Шебу и Тирид, хозяин Лагаша, – сказал Лабарту, пытаясь заглянуть ему в глаза. – Кто ты, что случилось с тобой?

   – Сын Шебу и Тирид.., – повторил пришедший, и его взгляд прояснился. – Они были мудры, избрали верный путь, покинув страну черноголовых... Почему же ты не ушел с ними? – И, словно спохватившись, добавил: – Я Шуанна и был хозяином Киша.

   Лабарту позвал его в свой дом, и тот пошел, на ходу говоря о короткой передышке, об утомлении и долгой дороге.

   – Ты гость в моем городе, – сказал Лабарту, когда они пришли. – Я найду кровь, которая смоет твою усталось, и мы будем говорить.

   Шуанна кивнул и опустился на пол. Сел, прислонившись к стене, и бессильно уронил руки на колени.

  Таквеликего страх... Но кто мог напугать демона?

   И только одно объяснение тому было.

  Он безумен. Да, это так. Но хорошая кровь излечит его.

   Лабарту знал, куда идти, и нашел то, что искал, у старого колодца.

   Девочка, не достигшая еще брачного возраста, поставила кувшин на землю, готовилась зачерпнуть воды. Ее волосы блестели после утреннего омовения, движения были уверенными и легкими, а кровь светилась ярче рассветных лучей.

   Лабарту окликнул ее, и она пошла за ним словно тень, покорная и безмолвная. Возле колодца старуха кричала что-то им вслед, умоляла, рыдая. Но Лабарту не оглянулся. Пища демонов – кровь, а вся кровь Лагаша принадлежала ему.

   Когда хозяин Киша утолил жажду, они поднялись на крышу и Лабарту разлил пиво по чашам. Шуанна сделал глоток и запрокинул голову, ловя солнечные лучи. Был он все еще бледен, и руки его чуть заметно дрожали.

  Как такое может быть? Он выпил всю кровь, до последней капли, силы должны вернуться к нему...

   – Почему ты бежал? – спросил Лабарту. – Что случилось в Кише?

   Мгновение Шуанна молчал, глядя на солнце, а потом начал рассказывать. Путался и сбивался, но Лабарту слушал, не смея прервать вопросом.

   – Хозяин Ниппура, Эррензи, и дитя его сердца, Тику... они виноваты... в храме, в ночь священного брака... они...

   Неровная речь складывалась в образы, превращалась в рассказ.

   В Уруке, городе Инанны, в ночь самого святого ее праздника, двое демонов убили жрицу, забрали ее кровь. Верховную жрицу, ту, что произносит слова богини, ту, что становится Инанной в ночь священного брака.

   И имена демонов, совершивших такое – Эррензи и Тику.

   Лабарту хотел бы не верить услышанному, но сердце говорило:да, это так, так все и случилось.Эррензи безрассуден. Даже самый жалкий город не потерпит подобного. А Урук – великий город.

   – Энзи Урука... и его слуги... они сразу настигли Тику. А Эррензи жив, бежал.

  Не сумел защитить ту, что оживил своей кровью.

   Воспоминание вспыхнуло, на миг затмив явь: хрупкая девушка в звенящих украшениях, напряженно замершая за спиной у ниппурца. Но воспоминание померкло, заслонилось страхом.

  Люди убили демона. Людипосмелиубить демона.

   – Энзи Урука поклялся уничтожить всех пьющих кровь на земле Шумера. – Теперь Шуанна говорил ровнее, но по-прежнему не сводил глаз с солнца и сжимал чашу обеими руками. – И пришел в Киш. И с ним его друзья и воины. У них были стрелы с серебряными наконечниками, и воздух звенел от заклинаний. Канрин умерла. – Он вдруг опустил взгляд и прижал руку к груди, скомкал перепачканную кровью ткань. – Она была старше меня, но слабее, и умерла. Я должен был умереть вместе с ней. Стрела пробила мне сердце, но я вытащил ее. И сердце срослось, но боль осталась. И я смог бежать. Но силы не возвращаются, сколько бы крови я не пил. Я останусь здесь и, если мне суждена смерть, приму ее. – Он поднял голову и впервые посмотрел в глаза Лабарту. – А ты беги, пока еще не поздно. Вслед за Шебу и Тирид покинь эту землю, у тебя достаточно сил.

   Лабарту смотрел на него не в силах промолвить ни слова. Внизу раскинулся город, и в нем каждый был занят своим делом, – в домах, на полях, в храме... День начинался, обычный день. И усилием воли Лабарту отогнал страх и сказал:

   – Энзи Урука наказал осквернивших святыню. А потом отправился в Киш – привычной дорогой. Разве не ходил он уже туда на войну? – Шуанна не ответил, а Лабарту продолжал: – Но здесь Лагаш, не Урук и не Киш. Они не придут сюда. А если и придут, я смогу дать им отпор. У меня достаточно сил.

   – Если бы Энзигаль был здесь, он защитил бы нас, – отозвался Шуанна, не отводя взгляда, тихо. – Но он ушел. В тебе кровь Энзигаля, но ты еще очень молод и слаб. Ты не выстоишь против них.

   – Ты ошибаешься, – сказал Лабарту.

   Но Шуанна лишь покачал головой и повторил:

   – Они придут.

2.

   Лабарту проснулся посреди ночи от пустоты.

   Ток крови, волны тепла, водоворот жизни, – всегда чувствовал он людей города, даже во сне. А теперь словно оказался посреди пустыни – может ли быть такое, что все люди в одночасье исчезли, и в городе не осталось живых, кроме Лабарту и Шуанны?

   Хозяин Киша стоял в дверном проеме, смотрел в ночь.

   – Они пришли, – проговорил он, не оборачиваясь, и голос его был сухим и ломким.

  Но город пуст, хотел сказать Лабарту, но Шуанна уже шагнул за порог, и оставалось лишь последовать за ним.

   Узкая улочка показалась незнакомой, чужой, и на миг Лабарту усомнился – проснулся ли он? Быть может, это сон, безумное марево кошмара? Темные дома, лишенные жизни, неподвижный воздух, звездное небо над головой... И ни криков птиц, ни лая собак. Колдовская тишина, наполненная страхом.

   Сначала пришел холод. Он пополз по земле, коснулся босых ног. А затем возник свет – словно стена молний вспыхнула от земли и до неба и двинулась вперед, мерцающая, белая.

   – Беги, – прошептал Шуанна.

   Лабарту не шелохнулся. Стоял, завороженный холодом и ужасом, смотрел на стену белого огня. А она все приближалась – свет ее затмевал дома, вот уже половину улицы затопила она, еще пара шагов и...

   – Беги! – Шуанна ударил его, изо всех сил.

   И удар этот отбросил Лабарту прочь от небесного огня, а боль вернула ясность мыслям. И он помчался вниз по улице, не разбирая пути.

   Еще мгновение – и жизнь Шуанны погасла, словно искра, рассыпалась пеплом. Лабарту оглянулся на бегу, но позади был лишь свет, белый и холодный. Словно звездны сошли на землю, чтобы уничтожить демонов.

  Это люди! Колдовство людей!..

   Лабарту достиг окраин города, но не остановился, с разгона прыгнул в воды Тигра. И река показалась ему горячей и узкой – почти мгновенно он переплыл ее и помчался дальше, сквозь степные травы, не разбирая пути. Но вдруг понял, что огонь уже не идет по пятам, и остановился, обернулся на юг.

   Лагаш раскинулся на другом берегу, темный ночной город. Белое пламя уже не пылало в нем, лишь видны были огоньки факелом, и ветер доносил победные крики людей. Они добились своего, уничтожили, изгнали демонов. Больше никто не будет пить кровь в Лагаше, больше никто не будет пить кровь в Шумере. Демонам не выстоять против колдовства.

  Это ты виноват, Эррензи!Лабарту сжал кулаки, глядя на потерянную землю. Там, на улицах Лагаша, остался его дом. Там привычная жизнь, к которой нет возврата.Ты все разрушил, ты все уничтожил! Ненавижу! Ты...

   Тут захлестнул новый страх: что если люди переправятся через реку, кинутся в погоню? И, уже не в силах думать ни о чем, Лабарту сорвался с места и помчался вперед, к отрогам гор.

Глава третья

Кэри

1.

  Лабарту потерял счет годам. Он провел в пути много лет, шел по степному бездорожью, по лесам, по долинам и горным тропам. И чем дальше он уходил, тем холоднее становились зимы и короче – лето. Много лун шли дожди и снега и солнце скрывалось за тучами. Но даже к этому он привык ишагалвперед, нигде не задерживаясь надолго.

  Сперва каждый день был напитан тревогой, каждая ночь–снами о белом огне, сошедшем на землю. Страшно было входить в селения людей, и Лабарту тайно следовал за кочевьями, шел по следам путников, подкрадывался к пастухам, охотился на охотников, вышедших за добычей. Забирал кровь, пока никто не видел, и вновь бежал прочь, оставив жертву мертвой или во власти чар.

  Каждую ночь, засыпая на голой земле, он думал: "Я как зверь".

  Каждое утро вдыхал незнакомые запахи, видел деревья и травы, имен которым не знал, слышал голоса птиц, не прилетавших в страну черноголовых.

  Каждый день он вслушивался, пытался ощутить–нет ли рядом пьющих кровь,–но тщетно. Иногда, сквозь стук собственного сердца и сплетение солнечных лучей ему виделись отблески чужой силы и жизни,–но были слишком далеки, растворялись, едва возникнув.

  Однажды люди пришли, когда он еще спал. Целый род перебирался с места на место, шел вдоль реки. Их шаги, крики детей и лай собак–все смешалось, проникло в сон Лабарту. В этом сне был Лагаш, многолюдный, шумный, полнящийся голосами и теплом жизни. Впервые за долгий срок Лабарту не помнил об огне, сошедшем с неба, и просыпаться было больно.

  Но люди, обступившие его наяву, не походили на жителей Шумера. Были вооружены копьями, но не пытались нападать. Говорили–но в непонятной речи не звучала угроза.

  Они увели Лабарту к костру, дали одежду, накормили человеческой пищей. Так он понял–если не раскрывать своей природы, люди будут видеть в нем человека.

  Он жил среди них три дня, и страх гнездился в сердце, не отступал ни на миг. Лабарту пил кровь украдкой, в темноте, боялся сделать лишний глоток. Каждый шаг, каждое слово наполнял чарами–но, казалось, люди и без того были спокойны.

  На четвертую ночь он покинул их, ушел звериными тропами на север.

  Но знал теперь, что может неузнанным ходить ипо дорогам людей.

2.

  Он нашел ее в краю, похожем на крик одинокой ночной птицы.

  Здесь было море–волны разбивались о прибрежные камни, окатывали холодными брызгами, голоса чаек звучали как эхо прибоя. Каждый вдох полнился соленым ветром, деревья сгибались, покоряясь буре.

  Здесь рос лес, тянулся вдоль берегов и дальше, прочь от моря. Скрытые папоротником и подлеском, журчали ручьи, сливались, превращались в реку,–а она спешила обратно, к соленым волнам. Лес казался бескрайним, но, идя вверх по течению, можно было покинуть его. Много дней пути голос хвои и шелест листьев будут сменять друг друга, а потом откроются другие края.

  Но Лабарту оставался здесь, его заворожило море.

  Оно менялось.

  Сперва рвалось на землю, словно желало поглотить ее, и многие дни прибой разбивался у самой кромки леса. В это время берег был пустынным, Лабарту бродил там один, по колено в воде, или сидел на высоком камне, смотрел на волны–пока жажда не начинала биться в сердце, затуманивая мысли.

  Затем море отступало, обнажало дно, но оставляло память о себе. Водоросли оплетали мокрые камни, ракушки хрустели под ногами, впивались в кожу. В эти дни тысячи птиц слетались на обнажившийся берег, и от их криков и хлопанья крылье звенело в ушах.

  Следом приходили и люди. Они ловили рыбу в отмелях, разбивали раковины и доставали моллюсков. Это были удачные дни для людей, время легкой добычи.

  В эти дни Лабарту реже выходил к морю–кроны деревьев смыкались над ним, он блуждал по звериным и человечьим тропам.

  Люди знали его–и те что жили у моря, и другие, кочевавшие вдоль реки. Он приходил в их селенья, задерживался, но не надолго,–и все видели в нем человека, считали странствующим охотником.Норазве он не были в самом делеохотником, одиноким, блуждающим в чужом краю?

  Только эта земля уже не была ему чужой. Он знал лесные тропы, время бегства и возвращения моря, знал, когда зима сменяет осень.Сталпонимать речь здешних людей–туманную и холодную, напоенную запахом хвои. В его снах и мыслях она сплеталась с языком страны черноголовых, словно душа могла говорить теперь разными голосами.

  Я живу здесь, пью кровь, здесь нет никого, кто бросил бы мне вызов,–шепталинепрошенные мысли, и слова причудливосвивались, окрашивая друг друга.–Я хозяин этой земли.

  Он знал, это правда, но рядом с этой правдой всегда таилось отчаяние, рядом всегда была память о зное, текущем с небес, память о Шебу и Тирид и городе, который они оставили.

  Лагаш,–говорила память, и звала уйти прочь, куда угодно, лишь бы не оставаться на месте.

  Но он не хотел уходить.

  Сидел на камнях, смотрел как набегают и отходят волны, слушал крики чаек. Он был зачарован.

  Но он встретил ее не у моря.

3.

  Этот ручей рождался в глубине леса,–стоило закрыть глаза, и воспоминания приходили, наполнялись журчанием родника среди камней, ледяным вкусом воды, запахом сосен. Но здесь ручей уже был близок к реке, струился медленней, кустарники тянули ветви к его широкому руслу.

  Лабарту стоял на берегу, следил, как солнечный луч выныривает из-за туч, вспыхивает на воде, гаснет снова. И, вторя ему, вспыхивали и гасли мысли,–каждая была такой же внезапной и яркой, и каждая угасала также, исчезала, почти не оставив следа в душе. Мысли о стоянке людей, приютивших его прошлой ночью; о жажде, которая придет позже; о том, что море вскоре вернется.

  Думать об этом–все равно, что не думать ни о чем, ничего не ждать. Блуждать между воспоминаниями и миром яви, едва сознавая, что происходит вокруг.

  А потом он заметил ее.

  Она была на другом берегу–спускалась к воде, обеими руками держала высокий кувшин. Ступала осторожно, чтоб не оступиться на влажной глине, смотрела вниз. А когда наклонилась, зачерпывая воду, солнце вспыхнуло на ее волосах, они стали сияющими, золотыми, а потом померкли вслед за бликом в теченье ручья.

  Предчувствие восторга, бескрайнего и неотвратимого как прилив, захлестнуло сердце.

  Она моя, она будет со мной.

  Он рванулся вперед, в шквале брызг промчался на другой берег, схватил ее. Кувшин разбился, полоснула дальняя боль, запах крови смешался с запахами леса.

  Она сопротивлялась, но не кричала, лишь билась в его руках.

  Заберу ее, украду ее, она моя.

  Она пил ее кровь, ее боль и силу, и, когда осталась лишь последняя искра жизни, дрожащая и угасающая,–выпрямился, прокусил жилы у себя на запястье, прижал к ее губам. Его душа, переполненная солнечным огнем кричала:Ты останешься со мной!

  Этот крик был в его глазах, в его крови. И та, которую он все еще держал крепко, как пойманного зверя, сделала глоток, потом еще один, и закрыла глаза.

  Лабарту едва заметил, как разжал хватку, как обнял и прижал к себе девушку, имени которойпокане знал.

  Моя кровь... оживляет ее.

  Он чувствовал это–возрождение, преображение жизни, стук сердца–свой и ее.

  Он был готов к этому, ведь и Шебу, и Тирид столько раз объясняли, что нужно делать, и что будет. Но это были всего лишь слова, а мир, менявшийся с каждым мгновением–был настоящим.

  Она оживала, и ее жизнь все ярче, все ослепительней разгоралась в его сердце. От каждого вдоха свет становился нестерпимей, трудней было думать. Облака затянули небо, ни единого блика на воде,–но сердце звенело от солнечных лучей.

  –Дитя моего сердца,–прошептал Лабарту на языке этой земли.

  В каждом слове был вкус крови, голос воды и запах соснового леса.

4.

  –Я не кричала, потому что не испугалась,–сказала она.

  Теперь Лабарту знал ее имя.Кэри.Стоило мысленно произнести его–и каждый вдох становился светлей и спокойней.

  –Не испугалась?–повторил Лабарту.

  Они сидели вдвоем на прибрежных камнях, и едва верилось, что эти скалы, деревья и волны помнят его одиночество. Теперь движения и чувства, лучи солнца и дыхание моря стали общими для двоих. Радость, неведомая прежде, полнила сердце до самого дна, душу–до самых темных глубин.

  Кэри улыбнулась. Ее глаза были цветом как море перед штормом, завораживали, соленый ветер жил в них, качался прибой.

  –Я знала–ты охотник, ты хочешь украсть меня, чтобы я стала твоей.

  Ее голос тоже был здешним–скользил легко, менялся, то глубокий как лесная тень, то прозрачный как облака на рассвете.

  –Поэтому я не испугалась,–продолжала Кэри.–Я дралась, чтобы узнать, слабый ты или сильный.–Она улыбнулась вновь, сжала его ладонь.–Я только не знала тогда, на кого охотится этот охотник.

  Ветер перемешал их волосы, переплел золотые и темные. И чувства сплелись также: глубинный жар, восторг и нежность отражались друг в друге, разгорались, сияли все ярче. Мысли исчезли, распались на всполохи и звуки, но одна задержалась, звенела эхом:

  Мое испытание–завершилось теперь.

5.

  Сидя у догорающего костра, он думал:Теперь у меня есть дом.

  Кэри спала, положив голову ему на колени, и он не шевелился. Смотрел в темноту, где деревьясмыкалисьветвями, шептались друг с другом. Перебирал ее волосы–ночь украла их сияние, превратила в туманные волны.

  Оленьи шкуры под шатким навесом, едва тлеющие угли в очаге, поляна в лесной глуши–с заходом солнца, снова и снова, Лабарту возвращался сюда вместе с Кэри. Где бы ни бродили они днем, вдоль моря или по берегам ручьев,–ночь заставала их здесь, в охотничьем шалаше.

  Моя Кэри, моя земля и мой дом.

  Кэри не испугалась его в тот первый миг, и от этого сам он стал бесстрашным. Ее свет не покидал сердца, и от этого каждое утро на рассвете ему хотелось петь. И он пел, без слов, как поют птицы, и не помнил тогда кто он–человек, зверь или демон.

  Но Кэри просыпалась от его голоса и своей жажды, и он вспоминал.

  Он был демоном, ходящим по тропам людей, и Кэри шла теперь вместе с ним.

  Одна из троп привела их в родное селение Кэри, но Лабарту не замедлил шага и не повернул прочь. Отец Кэри встретил его гневом, но Лабарту сложил к его ногам волчью шкуру и оружие, украденное у людей моря. Этой ночью горели праздничные факелы, звучали песни и кровь опьяняла. "Навещайте нас на исходе луны",–просила мать Кэри, и, когда серп луны почти истаял, они пришли вновь. И поступали так каждую луну, хотя Кэри не тосковала по прежнему дому.

  Ее дом был теперь здесь.

  Вот дитя моего сердца, Тирид. Если бы только ты увидела ее...

  Кэри вздохнула еле слышно, шевельнулась под его рукой. Лабарту закрыл глаза–каждая мысль и каждое чувство вспыхивали так ярко и, казалось, могли вырвать Кэри из пелены сна.

  Он не хотел будить ее. Она пересказывала порой свои сны, причудливые и текучие как туман. Он любил их слушать. Она же любила слушать его рассказы о дальних землях, о стране меж двух рек, о законах для демонов, о палящем солнце и широких реках. О том, почему он бежал из родной земли, и о тех, с кем он был связан дружбой или кровью. Он рассказывал все–снова и снова–а Кэри слушала, как слушают легенды.

  Тирид, если бы только...

Глава четвертая

Солнцепоклонники

1.

  –Они такие же, как ты,–сказал человек.

  Лабарту не знал, как этот путник вышел сюда, к шалашу,–рассказы людей привели его, едва заметные лесные тропы или иные, незримые пути. Но он был тут и сидел возле костра словно друг, а не случайный встречный. Солнце уходило, не пробивалось уже сквозь стену леса, земля холодела, приближалось время ночного тумана.

  –Нет,–качнул головой Лабарту.–Я не такой, я не шаман.

  –Они такие же, как ты,–повторил человек.

  Они пришел, когда солнце было еще высоко, назвал свое имя и род и, не спрашивая ни о чем, стал рассказывать. Говорил о селении, раскинувшемся там, где река устремляется в море; о хороших урожаях и богатых уловах; о святилище, стоящем на холме над рекой. И о бессмертных шаманах, взывающих к солнцу.

  –Я рассказал тебе,–проговорил путник.–Теперь, еслипожелаешь, знаешь, где найти их.

  Лабарту хотел ответить, но жаркий язык черноголовых затопил сердце, изгнал слова здешних людей. Словно онемев, Лабарт смотрел, как путник поднялся и, попрощавшись, ушел в лес.

  Тропа выведет к реке, река приведет к морю. К тому самому берегу, где Лабарту бродил так часто, глотал морской ветер, слушал чаек и не знал, что, быть может, совсем рядом...

  –Он знает, кто мы?–спросила Кэри.

  Лабарту обнял ее, вдохнул запах хвои, пропитавший волосы. Вслушался в ее чувства,–в них текла тревога и другой, туманный отзвук, имени которому Лабарту не знал. Но, как и прежде, среди всех ее чувств не было страха.

  –Может быть,–прошептал Лабарту.–Может быть,тамтакой же уклад,как в краю откуда я родом.Если пойду вниз по реке и не почувствую таких же, как мы, то не будет смысла входить в селение. Если же там и правда живут пьющие кровь...

  ...тогда я должен буду придти к ним, как приходят к хозяину города.

  Воспоминание вырвалось, как птица на волю–вот закатное солнце надканалами Лагаша, ниппурский чужак, и рядом та, что связана с ним кровью.

  Пока не узнаю, кто живет в селении у моря, друг или враг,–не позволю им увидеть Кэри. Я должен придти к ним один.

  Эта мысль была слишком яркой, обожгла края души,–и, должно быть, коснулась Кэри.

  –Мой хозяин,–шепнула она.–Сделаю так, как ты скажешь.

2.

   Каменная плита покоилась на четырех стоячих камнях, огонь горел под ней. Соленый ветер рвал языки пламени, шуршал в траве на склоне холма. Дождь шел с самого утра, и теперь, на заходе солнца, тропа превратилась в грязное месиво, но в храме по-прежнему было сухо.

  В храме солнца, куда Лабарту привели любопытство и неосторожность.

  – Ты должен остаться здесь, – сказал хозяин этих мест.

  – Я ничего не должен, – ответил Лабарту.

  Он нина миг нежелалзадерживаться в храме, открытом всем ветрам, где пятеро пьющих кровь поклонялись солнцу. Четверо младших звали друг друга братьями и сестрами, а своего хозяина, Гэра, – старшим среди братьев. Речи, которые они вели, были безумны, и Лабартуне слушал их больше.

  – Это твоя земля, – сказалон.

  Гэр молчал. Должно быть,онродился в этих краях, статью и лицом не отличался от здешних людей:длинные волосы, заплетенные в косу, густые брови и непроницаемый взгляд. Остальные стояли у него за спиной, неподвижные как статуи, – две женщины с лицами натертыми пеплом,и двое мужчин, светловолосых, похожих друг на друга. Они казались совсем юными, но Лабарту знал, что уже не первая дюжина лет миновала с тех пор, как Гэр оживил их своей кровью.