Текст книги "Бирит-нарим (СИ)"

Автор книги: Влада Медведникова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 15 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

      – Ты должен остаться здесь, – сказал хозяин этих мест.

      – Я ничего не должен, – ответил Лабарту.

      Он ни на миг не желал задерживаться в храме, открытом всем ветрам, где пятеро пьющих кровь поклонялись солнцу. Четверо младших звали друг друга братьями и сестрами, а своего хозяина, Гэра, – старшим среди братьев. Речи, которые они вели, были безумны, и Лабарту не слушал их больше.

     – Это твоя земля, – сказал он.

      Гэр молчал. Должно быть, он родился в этих краях, статью и лицом не отличался от здешних людей, – длинные волосы, заплетенные в косу, густые брови и непроницаемый взгляд. Остальные стояли у него за спиной, неподвижные как статуи, – две женщины с лицами натертыми пеплом, и двое мужчин, светловолосых, похожих друг на друга. Они казались совсем юными, но Лабарту знал, что уже не первая дюжина лет миновала с тех пор, как Гэр оживил их своей кровью.

      – Мне не нужна твоя земля, – продолжал Лабарту. Взгляд Гэра по-прежнему был неподвижен. – Мне есть, где жить.

      – Ты останешься здесь, – повторил Гэр, и дети его сердца шагнули вперед. – Ты, как и мы, избран для того, чтобы служить Солнцу.

      – Да? – усмехнулся Лабарту. Такие слова он слышал впервые, но разве прежде он говорил с безумцами? – Это вы меня избрали?

      – Тебя обратили и избрали, – тихо сказал тот, что стоял справа. – Солнце дает тебе силу, и ты должен служить ему.

      – Силу? – Лабарту обвел их взглядом. Вот они, отрешенные и серьезные, будто жрецы настоящего храма, а не пятеро дикарей на краю земли. – Кровь тоже дает мне силу. Я не служу тому, что ем. – Он снова усмехнулся и плюнул на землю.

     Не успел заметить ни жестов, ни слов, ни единого взгляда. Одно стремительное движение, – и слуги солнца схватили его. Он рванулся, но позади была холодная глыба камня, а впереди стоял Гэр, и в руках у него змеилась веревка.

      И вновь движение – стремительней ветра, быстрее мысли. Лабарту не успел вымолвить ни слова, не успел ощутить прикосновение страха. Лишь миг – и все пятеро отступили к огню, а он остался возле камня.

      Это обман, видение и чары. Разве могли они они связать его? Разве посмели бы? Я слишком долго смотрел ему в глаза, и он...

      Лабарту дернулся изо всех сил, – был уверен, что выйдет из пелены колдовства, – и взвыл от боли. Тонкая, почти невесомая веревка впилась в тело, словно раскаленное серебро. Стоило шевельнуться – и она сжимала все сильнее, прожигала, казалось, до самых костей.

   Я связан, не могу порвать путы!

   Младшие молча вышли из-под каменного свода, один за одним. Никто из них не обернулся – тенями растворились в сгущающихся сумерках. Гэр же задержался возле костра и, наклонившись на миг, опустил руки в огонь, будто в воду, а потом заслонил глаза ладонями.

      – Я уйду, – сказал Лабарту. Его голос был слабым, слабее звука дождя – боль все еще билась в жилах. – Никогда не приду. Мне ничего не надо. Отпусти меня.

      Гэр выпрямился, не взглянув на Лабарту, и бесшумно покинул храм. Остался лишь потрескивающий огонь, следы на земле и шум дождя.

      Они оставили его привязанным к каменному столбу, одной из четырех опор этого грубого храма. Примотали, вывернув руки ладонями вверх, так что были открыты запястья. Веревка обвивала тело, и последний виток проходил по горлу. Лабарту боялся сделать глубокий вдох, – ему казалось, что глотает он не воздух, а пламя. С детства ему говорили, что жажда терзает сильнее любой боли. Но жажда гложет изнутри, и Лабарту всегда знал, чем погасить ее.

      Но не знал, как совладать с тонкой веревкой.

      Колдовство.

      Он закрыл глаза. Ужас бился в сердце, грозил вырваться наружу, затопить разум. Страшась колдовства людей бежал из прекрасной страны. Прошел через горы, леса и поля, полные дичи... Приходил в жилища многих людей и покидал их так же легко... Лишь затем, чтобы такие же, как я сковали меня колдовством?

      Боль отступила, сползла вниз, ушла в холодную землю.

   Где-то там, за пеленой дождя, было море, как и прежде пело голосом свободы. И где-то в лесу была Кэри – слишком близко от его боли, слишком близко от безумцев.

   Но она пообещала ждать возвращения Лабарту или придти на его зов.

   Я не должен произносить ее имя. Он зажмурился крепче, заставлял мысль звенеть по слогам, пытался отдать приказ самому себе. Пока не освобожусь, не должен думать о ней.

      Ничего не оставалось сейчас – лишь стоять в путах и ждать.

      Совсем не это я думал найти тут...Был уверен, законы едины для всех, но у них свои правила, и я нарушил их...

      И слуги солнца наказали его болью. Не смогли связать словами и связали заколдованными веревками.

      Лабарту мог лишь ждать, когда они вернутся.

3.

   Слуги солнца пришли в полночь. Костер давно превратился в угли, а с моря дул ветер, холодный и полный дождя. Где-то внизу выли волки, но не смели подняться на холм. Волки боялись этого места, отмеченного солнцем и кровью.

      Гэр остановился у входа, меж двух огромных камней, а четверо младших разожгли огонь. Двигались они, словно тени, не глядя по сторонам, не говоря друг другу ни слова. Лабарту тоже молчал. К каким словам прислушаются слуги солнца? Он не знал.

     Гэр заговорил, и Лабарту готов был поклясться, что голос его звучит отовсюду, хотя сам Гэр по-прежнему стоял неподвижно, за пределами огненного круга.

      – Мы проводили закат твой. Наступает полночь, и мы одиноки.

      Младшие склонили головы, и на какой-то безумный миг Лабарту показалось, что он понимает их. Он чувствовал жажду, и они тоже. Солнце весь день не показывалось из-за туч, путь был далеким... А раз Лабарту ощущает чужой голод, то, значит, и они...

      – Но ты даровал нам отражение свое, – продолжал Гэр, и голос его звучал все громче. – Дал нам полночное солнце, и за это мы восхваляем тебя и будем служить тебе вечно!

   Младшие повернулись, как по приказу. Все четверо смотрели на Лабарту, но словно не видели. Лабарту хотел заговорить, но не сумел, – он узнал этот взгляд, ведь и сам смотрел так тысячи раз. Так не смотрят ни на друзей, ни на врагов, ни на союзников, ни на рабов, ни на пленников. Когда так смотрят, видят кровь.

   Они видели в нем только кровь.

   Слуги солнца подошли совсем близко, и их голод был ярче пламени костра. Женщина в ожерелье из кожаных шнурков взяла Лабарту за руку, повернула ее ладонью вверх. Лабарту дернулся, сжав кулаки, и веревки вновь обожгли его.

      – Так нельзя, – только и сумел выговорить он. Слова застревали в горле вместе с болью.

      Женщина наклонилась, ее голос скользил по воздуху, она почти пела:

      – Кровь – лучи полночного солнца, и за это мы благодарим тебя.

      – Так нельзя! – закричал Лабарту, но никто не слушал его. Кто станет слушать жертву? – Я же не человек! Я же... Так нельзя!

      Женщина склонилась еще ниже, ее губы почти нежно коснулись его запястья, а потом она укусила.

      Лабарту рванулся изо всех сил, и в водовороте боли потонул мужской голос повторяющий те же слова.

      Они пили его кровь. Это против правил, никогда не должно было быть такого, но слуги солнца подходили к нему, один за одним. Веревки словно превратились в жидкий огонь, но Лабарту рвался в этой сети, не в силах смириться. Моя кровь!.. Никто не должен... В глазах темнело, мир заслоняли пляшущие круги, но Лабарту видел, как женщина выпрямилась, вытирая рот ладонью, стирая с губ кровь.

      Последним подошел Гэр и, не сказав ни слова, склонился над его рукой. Уже не было сил кричать, и Лабарту лишь судорожно глотал воздух, по-прежнему сжимая кулаки. Младшие хором повторяли молитву, пока хозяин утолял жажду. Их нестройные голоса сливались с треском огня и шумом ветра, и Лабарту уже не понимал смысла слов. Ни в чем уже не было смысла.

      Они забрали его кровь. Выпили его силу и ушли.

      Лабарту остался один. Всего в нескольких шагах горел костер, но тепла не было. Земля под ногами словно превратилась в лед, а от ветра слезились глаза. Медленно наплыла странная слабость – он словно тонул в тумане, погружаясь все ниже и ниже. Боль утихла. Лишь запястья саднили, но раны уже затягивались. Не будет шрамов, следов не останется ...

      Лабарту закрыл глаза, и мир стал качающейся темнотой. И где-то там, в самом сердце тьмы, оживала жажда. Она билась, словно сердце, все громче и громче. Вслед за усталостью и болью всегда приходит жажда, он знал это с детских лет. Но теперь рядом не было никого, кто желал бы помочь ему. И поэтому... Я должен что-то сделать. -Мысль, словно всплеск в туманном море. – Ведь я могу...

   Надежда шевельнулась в сердце, заговорила голосом сосен, тихим шелестом шагов на звериной тропе. Дом, оставший в сумраке леса, манил, только позови – и услышишь ответ.

   Нет... Я пришел один... И я не должен...

   И, чтобы не думать о шалаше и о той, что осталась там, Лабарту звать воспоминания о жаркой земле, о городе, покинутом навеки. Одно за одним, они пришли, заполоняя душу.

   Но слабость, сковывающая тело, была сейчас сильнее любых желаний и слов, – и мысли растаяли, а жажда отступила на время.

4.

      Он очнулся на восходе, от первых лучей солнца, и глубоко вздохнул, еще не успев открыть глаз. Мириады иголочек бежали по застывшему телу. Это кровь. Я чувствую, как возрождается кровь. Лабарту шевельнулся, и веревки удержали его, но не впились в кожу, не обожгли ядовитым огнем. Рассвет разрушает эти чары. Днем это лишь путы, не более.

     Солнце возвращало силы, и в первый миг Лабарту ничего не видел, кроме солнца – оно блестело на мокрых камнях, преломлялось в каплях росы, мир был наполнен сиянием и теплом. Каменные глыбы заслоняли восток, но Лабарту вновь и вновь представлял кровавую полосу над грядой холмов и поднимающееся солнце, огромное и такое близкое, что стоит лишь сделать пару шагов и протянуть руки...

      Жажда вспыхнула, словно и ее разбудил восход. Внутренности свела судорога, тело требовало крови, но Лабарту был почти рад. Он был жив. Ничего плохого уже не случится. Наказание и так длилось долго, и вот-вот наступит день...

      Солнце поднималось все выше, и сияющие капли на камнях гасли одна за другой. Лабарту вытянулся, пытаясь поймать уходящие лучи, и его вновь скрутили судорогижажды. Тело словно горело изнутри, но все же было холодно, и солнце уходило, оставив Лабарту в тени гигантских камней.

      И это храм?! Солнце бывает здесь лишь на восходе и на закате, кто же так строит храм солнца?! Мысли бились в такт всплескам жажды, и где-то рядом притаился страх. Я признаю их власть! Пусть.. Потом я смогу, а пока пускай... Он даже не замечал, что снова пытается вырваться. Но веревки не утеряли прочности с наступлением дня, а он был слаб. Солнце покинуло его слишком быстро.

      – Я согласен! Я останусь!

      Лабарту выкрикнул это, едва Гэр поднялся на холм. Четверо младших разжигали огонь, и никто не из них не взглянул на Лабарту, не попытался заговорить.

      Уже наступил полдень. Лабарту чувствовал, что солнце сейчас прямо над головой, скрытое тяжелым камнем. Он не мог больше ждать.

      – Я сделаю все, что ты скажешь!

      Гэр скользнул по нему взглядом и повернулся к костру.

      – Я все понял! – Лабарту сам удивлялся, что все еще может так громко кричать, но голос ему словно не повиновался. – Ты прав, а я нет! Солнце меня оживило, теперь я должен ему служить!

      Никто не подошел к нему, никто не ответил. Одна из женщин бросила в огонь сосновые ветви, и, когда повалил дым, все пятеро запели.

      Лабарту хотел прервать их, он готов был кричать, пока кровь не пойдет горлом, пока его не выслушают, пока не освободят... Но тот, кто хочет служить солнцу, не должен прерывать слова гимна. Поэтому он замолчал. Они должны поверить. Должны.

   Песня смолкла. Лабарту ждал. Ветер дул в лицо, и густой дым ел глаза.

      Один за одним младшие покинули храм, а Гэр вновь остался один у костра.

      – Я хочу с вами, – сказал Лабарту. Голос был хриплым от дыма. – Я хочу петь с вами. Я...

      Гэр взглянул на него, равнодушно, мимоходом, высыпал что-то в костер и ушел, не оглянувшись.

      Лабарту зажмурился и прижался спиной к камню.

     – Они мне не поверили, – прошептал он.

      Страх зашевелился где-то внутри и пополз по телу вместе с жаждой, вместе с кровью. Несколько мгновений он был лишь липким холодом и темной пеленой, а потом превратился в слова. Даже если они поверили, это не важно, говорил страх. Им все равно, во что ты веришь. Ты всего лишь жертва и останешься жертвой.

      Они не стали слушать его и ночью. Он умолял, клялся и повторял вслед за ними слова молитвы, задыхаясь от слабости и боли. Слугам солнца было все равно. Они утолили жажду и ушли, оставив его наедине с холодным ветром и дымом костра.

   Ночь казалась бесконечной, и в ней не было сна. Солнце зашло, остатки крови словно замерзли в жилах, но беспамятство не приходило. Ночное бдение в храме Солнца. Он попытался сжать кулаки, но не почувствовал своих рук. Ночное бдение в храме Уту...

      – Если бы у меня был бог.., – прошептал он. – Я бы молился, и он покарал бы их...

      Бог? Голос матери. И ее смех, легкий и опасный, как звон мечей. Ожившее воспоминание, на миг заглушившее жажду. Боги не смотрят на нас, Лабарту.

      Боги не слушают нас. Голос отца. И что в этих словах, сожаление или гордость? Лабарту никогда не мог понять. Иногда они слышат людей. Мы же можем и сами...

      Боги? Он помнил и этот голос и ненавидел его. Но откуда пришли эти слова, из какого видения или сна? Лабарту не слышал их наяву. Боги не властны над нами.

      – Ты прав, – сказал Лабарту. Слова таяли в холодном воздухе. – Они не властны над нами...

      Костер догорал. Жажда отступала и вспыхивала вновь, и прошлое то оживало, то таяло. Голоса родителей, друзей, жертв и врагов... Шатры в степи, неистовая река и солнце, сверкающее в каналах... И снова и снова – вкус крови.

      Прошлое обступало, маня и приводя в отчаяние, и так тянулась ночь. Лишь ближе к рассвету Лабарту погрузился в тяжелый сон, и все голоса утихли.

      Он спал до полудня. Сперва сквозь мутную пелену до него донеслись звуки полуденных гимнов и треск костра. Лабарту не хотел просыпаться, но во сне уже поселилось беспокойство, и оно толкало его изнутри – ты должен, должен.

      Лабарту с трудом открыл глаза. Дышать было тяжело, и все тело болело. Жажда. Повсюду – в воздухе, в земле, в стоячих камнях... Пятеро жрецов пели возле огня, но они казались ожившим рисунком, осколком кошмарной сказки. Они не могли быть настоящими. Нет, не бывает такого...

      Лабарту собрался с силами и заговорил:

      – Прошу вас, я... – И замолчал, поняв, что говорит на другом языке. На языке черноголовых, которого никто здесь не знает.

      Он начал снова, но слова разбегались, путались, теряли смысл. И когда он понял, что хочет сказать, то уже снова остался один среди едкого дыма, и слезы жгли глаза.

     Ночью – холод, жажда, боль и слабость, а утром – солнечные лучи, не дающие умереть. Неужели так будет всегда? Лабарту опустил голову и сжал зубы. Слезы причиняли боль, – глаза горели и в горле встал раскаленный ком. Неужели они нашли себе вечную жертву, негасимый огонь, неиссякаемый источник? Он пытался различить знаки приближающейся смерти, но никогда прежде не чувствовал себя таким живым. Сходил с ума от жажды, но был жив. Жив. Неужели я останусь здесь навсегда?

      – Убейте меня, – сказал Лабарту, когда они пришли пить его кровь.

      Слова словно ушли в пустоту. Голос не слушался его, но он повторял это снова и снова, просил выпить всю кровь, разрубить на куски тело, сжечь, чтобы остался лишь пепел...

      Лабарту не заметил, когда они ушли. Темнота волнами наплывала на него и откатывалась, вспыхивая мимолетными видениями. Он видел храмы, статуи богов и разноцветные террасы рукотворных холмов, сверкающие в лучах солнца. Он начал молиться. Повторял имена богов, питавшихся жертвами, что приносили им люди, богов, у которых не было над ним власти и которым не было до него дела. Просил свободы, смерти, помощи, солнца, крови... Слова рвали грудь, но он не мог остановиться.

     Боги не смотрят на нас... Боги не слушают нас...

   – Тогда вы помогите мне! – закричал Лабарту. – Шебу! Тирид! Помогите мне!

      Он звал, снова и снова, повторял имена отца и матери, просил их снова и снова, кричал до тех пор, пока боль не стала нестерпимой, и он не зашелся в приступе мучительного кашля. Веревки впились в тело, так что потемнело в глазах.

      Когда Лабарту вновь пришел в себя, боль уже утихала, а на губах был вкус крови. Его собственной крови. И тогда он понял то, во что так долго отказывался поверить.

      Его родители умерли. Умерли много лет назад, и никогда уже не вернутся.

      Он знал это.

      Потому что ни одна мать не станет молчать, когда единственный ребенок так зовет ее.

      День прошел, словно в тумане. Апатия овладела им, и Лабарту не пытался говорить, лишь стоял и слушал, как по миру блуждает боль. Мир состоял из боли. Болели камни и земля под ногами, воздух звенел от боли.

      Иногда он проваливался в сон, но и туда пробралась жажда. Бороться не было сил. Тело ослабло, а разум заволокла мутная пелена. Слова таяли, не успев сложиться в фразы.

      К полуночи он перестал различать, где находится. Знал, что скован, и любое движение приносит страдание, и потому стоял, не шелохнувшись, когда пришло время жертвы. Слуги солнца пили его кровь, но Лабарту стоял с закрытыми глазами, – не хотел видеть их лиц. Они повторяли что-то, но из слов исчез всякий смысл. Он не заговорил.

      Но время утекало, костер догорел, и вслед за слабостью пришел новый приступ жажды. Внезапно все захлестнул гнев, и ночь превратилась в кровавое марево. Жажда пронзала мир до самых основ, и Лабарту трясло от бешенства. Он не помнил, где он и что с ним. Он забыл все слова, кроме знакомых с детства. Забыл всех врагов, кроме одного. И ненависть придала сил.

      – Будь ты проклят, Эррензи! – кричал Лабарту и не слышал своего голоса. – Самым страшным проклятьем! Пусть такое же страдание тебя настигнет! И пусть будет проклят Урук! Пусть разрушатся его стены, пусть река его смоет! До основания! Навсегда!

      Он кричал, вновь и вновь повторяя проклятия, и бился в путах, пока боль не смяла его. Тогда мысли погасли и бешенство рассыпалось, словно песок.

   На пятый день свет померк. Он очнулся, но не увидел ни солнца, ни камней, ни огня, лишь неясные тени в темноте. Но в этой темноте была решимость, и она зажгла мысли, лишенные слов, но полные видений.

   Словно наяву он увидел девушку на лесной поляне, у родника. Светловолосую, одетую в шкуры. Она сидела у входа в хижину, шила костяной иглой.

   Кэри.

   Все эти дни он старался не думать о ней, закрыл ее пеленой боли, – чтобы не привлечь сюда, во владения безумцев. Но разве остались другие пути? Она там, одна...

   И Лабарту потянулся к ней мысленно, незримым путем. Его кровь была в ней, и он коснулся ее.

   Кэри, позвал он.

   Он не пытался услышать ответ.

   Кэри, повторил он. Приди ко мне. Найди меня, Кэри. Будь осторожна, не выдавай себя. Найди меня, Кэри.

      На большее не хватило сил. Темнота обволокла его, и погребла под собой.

      После этого были лишь вспышки боли.

      Больше ничего.

5.

   Солнце обожгло, и он услышал, как бьется сердце. Солнце пылало где-то глубоко, в глубине мира, и огонь его был нестерпимым. От него запылали реки, и их воды стали неистовыми, ни одна плотина не смогла бы их удержать.

      Потом Лабарту ощутил вкус. Это был вкус жизни, настоящий, сияющий и горячий.

      Вкус крови.

     Он открыл глаза, и перед ним стояла она. Он увидел свою мать, и свою первую жертву, и свою первую женщину, и танцовщицу из храма Нанше, и жрицу в золотых украшениях, и чужую девушку из Урука... Она была всеми женщинами, живыми, мертвыми и еще не рожденными.

      Ее звали Кэри, и в руках она держала деревянную чашу с кровью.

      – Пей, мой хозяин, – сказала она и вновь поднесла чашу к его губам. – Пей.

      Кровь была свежая, живая и теплая. Лабарту жадно глотал ее, едва не захлебываясь, и мир наполнялся ощущениями, запахами и звуками.

      Кэри отступила на полшага. Лабарту чувствовал, что разрывается на части. Он жаждал крови, но, казалось, еще один глоток – и он сгорит, словно щепка в костре. Его лихорадило, он был пьян от возвращающейся жизни. Камни заслоняли восток, но он чувствовал солнечный жар. Под ногами дышала влажная земля, и звуки казались немыслимо четкими – шелест травы, голоса птиц и шум далекой воды.

      – Чья.. это кровь? – спросил Лабарту, и едва узнал свой голос.

      – Я принесу тебе еще! – пообещала Кэри. Он видел свое отражение в ее глазах. Девушка была совсем рядом, но Лабарту не чувствовал в ней страха, лишь звон, как у струны, как у натянутой тетивы лука. – Они не знают, что ты мой хозяин, они приняли меня к себе, и...

      – Освободи меня! – Лабарту рванулся в путах, и Кэри прильнула к нему, словно пытаясь успокоить.

      – Их не режет каменный нож. – Кэри касалась его рук, спутанных веревкой, запястий, на которых вновь затянулись раны. Ее прикосновения были как бегущая вода. – И не развязать их, я пыталась.

      – Должен быть способ, – сказал Лабарту. – Не может быть...

      – Да, – кивнула Кэри. Ее рука скользнула в его ладонь, и их пальцы переплелись. – Я найду его.

      – Будь осторожна. – Он говорил чуть слышно, язык почти не слушался. – Пусть думают, что ты с ними. Когда они придут сюда в полночь...

      – Я не буду, – ответила Кэри. – Я притворюсь, но не буду пить твою кровь.

      – Ты должна, – возразил Лабарту. – Я разрешаю тебе, не накажу тебя.

      – Я... – Кэри склонила голову и отступила. – Я приду с ними в полночь. А потом приду утром и принесу тебе кровь.

     Она еще раз взглянула ему в глаза и метнулась прочь из храма.

      Я принесу тебе кровь. Чужой огонь горел в теле, сжигая мысли о смерти и ночной темноте. Даже не спрашивая, Лабарту знал, что Кэри наполнила деревянную чашу кровью еще живого человека, но теперь он мертв. Кого она убила?

      Лабарту вздохнул и закрыл глаза. Завтра утром... когда она придет...

      Утром поднялся сильный ветер, и Лабарту даже в крови чудились соленые брызги, вкус здешнего холодного моря. Он выпил все до последней капли и, когда Кэри опустила чашу, спросил:

      – Чья это кровь?

      – Человека из деревни. – Она махнула рукой и улыбнулась. – Я сказала, что я слабая и мне нужно много крови, и Гэр разрешил.

      Ты говоришь мне не всю правду, Кэри.

      Но он не успел сказать ни слова, – девушка опередила его.

      – Я узнала, чем разрезать веревки, – прошептала она и оглянулась, словно боялась погони. Но на холме с ними был лишь ветер, завывающий среди камней. – Лунный клинок. Я украду его сегодня. Подожди немного.

      И она убежала, оставив Лабарту. Сердце колотилось в груди в такт рваным мыслям. Он ждал, глотая соленый ветер, и смотрел на золу от костра.

      В полдень они не пришли.

      Лабарту чувствовал их присутствие где-то внизу, у подножия холма, а, может, и дальше, вниз по течению реки. И оттуда же доносились крики и запах гари и крови.

      Такое уже было. Он мотнул головой, пытаясь отогнать эту мысль. Уже было в Уруке. Люди собрались, люди решили...

      Кэри вбежала в храм, не оглядываясь, не таясь. Выбившаяся из косы прядь падала ей на лицо, на щеке были следы золы, а на плече – запекшаяся кровь.

      – Я нашла! – крикнула она, подбегая. В руке она сжимала трехгранный серебряный нож, держала так крепко, что побелели костяшки пальцев. – Это лунный клинок!

      Она полоснула ножом несколько раз, и Лабарту стряхнул с себя веревки. Боль обожгла левую руку, – вместе с веревкой нож рассек и кожу, – но это было неважно. Лабарту был свободен. В первый миг ему показалось, что ноги не удержат его, и он рухнет на землю, но кровь и надежда дали силу. Он был свободен и мог бежать прочь.

      – Где они? – спросил Лабарту, схватив Кэри за плечи.

      – Внизу. – Кэри махнула рукой. Она все еще сжимала клинок. – Но можно уйти вдоль реки. Они сражаются и не заметят.

      – Почему? – Как тогда...

      – Люди из деревень... объединились... – Кэри говорила, не отводя глаз. – Они напали на Гэра. Пока они там, уходи!

      – Идем! – Лабарту схватил ее за руку, но сейчас Кэри была сильнее, и она вырвалась.

      – Я приду позже! – В ее голосе была мольба, она прижимала к груди нож, ветер трепал ее волосы. – Нельзя, чтоб они догадались! Я приду позже!

      Он не успел возразить.

      – Хозяин, – сказала Кэри и поцеловала его, одним движением, быстро. Ее губы были сухими, словно трава на ветру, а в глазах стояли слезы. – Беги.

      Она подтолкнула его в сторону тропинки.

      Сперва он думал, что не сможет сделать и шага, но, должно быть, морской ветер помог ему, а, может быть, ее слезы, – и он бежал, бежал не останавливаясь до самого леса.

      Лабарту лежал на земле, прижимаясь щекой к влажной хвое, и ждал. Где-то вдалеке прогремел гром, но гроза шла стороной, и ветер утих. Порез на руке еще не затянулся, и Лабарту машинально слизнул кровь. У нее был вкус бессилия и страха.

      Но я... свободен?

      Он ждал восторга и прилива сил, но они не пришли. Голод скреб изнутри, и лесной воздух казался тяжелым и вязким.

      Он не должен был спать. Он хотел дождаться Кэри, а потом бежать вместе с ней из этой земли, прочь от моря и стоячих камней... Но он заснул, и сон был полон темнотой и далекими раскатами грома.

6.

   Пронзительный звон полоснул его, выбросив из сна, и сердце пронзила боль. Всего на один бесконечный миг – вспыхнула и погасла. Словно в груди лопнула сияющая струна, и что-то оборвалось – раз и навсегда.

      Лабарту сел, глядя перед собой.

      Солнце шло к закату, лес застыл в серой мгле. Птицы перекликались над головой, и больше кругом не было ни души.

      Кэри умерла.

      Он знал это. Он не мог не знать – в сердце, где раньше всегда был отголосок Кэри, осталась лишь пустота. Дышать было трудно, словно воздух стал пеплом, и исчезали, тонули в сером тумане. Солнечный луч, тепло сиявшее на краю сознание, исчезло навсегда.

      Что ты сделала, Кэри?

      Лабарту поднялся, опираясь о дерево, и пошел обратно, вдоль реки, в сторону моря. Он шел и с каждым шагом чувствовал все яснее, что не одну лишь Кэри настигла смерть. Пятеро жрецов были мертвы. Богам нет дела до пьющих кровь, и солнце не спасло их.

      Я рассказывал ей про Урук. Она спрашивала, почему я бежал оттуда...

      Люди терпят, если не заходишь слишком далеко, – вот что он сказал ей тогда. – Даже самое жалкое селение не потерпит святотатства. Кэри слышала эти слова и запомнила их. А потом хозяин позвал, и она пришла. Она спасла его и сделала так, чтобы умерли его враги.

      А теперь от нее осталась лишь пустота.

   На закате Лабарту вышел к храму. У подножия холма догорал погребальный костер, ветер уносил клубы дыма, обдавая запахом гари и крови. Людей не было. Они победили, оружием или колдовством, и ушли хоронить своих мертвецов.

      Лабарту опустился на колени и погрузил руки в теплую золу. Скоро дожди и ветер сотрут следы костра, а потом наступит зима и выпадет снег...

      – Я хочу вернуться, – прошептал Лабарту и склонил голову, чтобы не видеть заход солнца. – Я хочу вернуться домой...

Часть третья

Проклятие Аккаде

Глава первая

Пророчество

1.

   Шатер не спасал от полуденного зноя, и горячий воздух, казалось, можно было зачерпнуть ладонью. В такое время спать бы, подставив лицо солнечным лучам, во сне пить их свет... Но здесь, в тени шатра, сон не шел.

   – О чем грустит мой хозяин? – спросила та, что сидела рядом. – Он не рад видеть Ашакку? Почему же пришел?

   Лабарту покачал головой.

   Ветер на миг взметнул дверную занавесь, и солнце заблестело на узорчатых подушках.

   – Зачем говоришь так? Я рад тебя видеть, – отозвался Лабарту и сжал ее ладонь.

   Пухлая, почти детская рука, на коже хной нарисован красивый узор, медный браслет плотно охватил запястье... Как можно не обрадоваться встрече с Ашакку? Вот она, черноволосая, с длинной косой, спокойная, но со смешинкой в глазах... Ничем не похожая на Кэри.

   И давно уже сама себе хозяйка. Сколько времени прошло с тех пор, как Лабарту обратил ее? Он сбился со счета. Но, должно быть, уже скоро минует тысяча лет.

   Но, хотя Лабарту давно перестал быть ее хозяином, они не теряли друг друга из виду. То встречались несколько раз в год, то – раз в несколько лет. У каждого свои стада, свои племена и кочевья. И дорога то сведет, то разлучит. Но спокойно от того, что знаешь, – Ашакку где-то здесь, в степи.

   – Ты стала очень сильной, Ашакку, – сказал Лабарту, не выпуская ее руки.

   – Это так, – засмеялась она в ответ. – Скоро стану такой же сильной, как хозяин!

   Видно, по лицу его, как и по сердцу, прошла тень, потому что девушка вдруг обняла его, прижалась щекой к плечу и прошептала:

   – Никогда Ашакку не пойдет против хозяина. А позовешь – всегда придет на помощь, не останется в стороне.

   Лабарту улыбнулся.

   – Я рад, что ты стала сильной, – сказал он. – Я знаю тебя и тебе верю.

   Ашакку подняла взгляд, ждала объяснений, но что он мог добавить?

   Разве расскажешь, как когда-то отец и мать говорили ему: Ты особенный, Лабарту, особое предназначение ждет тебя. Пройдет двести, триста лет, – другие только станут свободными, а твоя сила возрастет так, что могущественней тебя будет только наш хозяин, Намтар-Энзигаль. И только он знает пределы того, что ты достигнешь.

   И что же? Когда Лабарту исполнилось сто зим, сила его была как у Ашакку теперь. Но после этого, если и стал он сильнее, то намного ли? Права Ашакку – и мощью удара, и скоростью, и ловкостью скоро сравняется она с Лабарту.

   Так неужели все обещания были ложны? Неужели он настолько слабый, что даже дети его сердца...

   Он не мог говорить об этом. И потому сказал совсем другое:

   – Я устал пасти овец в степях.

   – Почему же ты не отправишься туда, к черноголовым? – Ашакку выпрямилась, но не отодвинулась. – В их городах живут экимму, ты знаешь.

   Он знал.

   Вернувшись с холодного севера, где не ведали законов и правил, он не осмелился пересечь реку, и долгие годы, столетия жил в степи. Помнил, как сверкал сходящий с неба огонь, как летели колдовские серебряные стрелы. Как всего за месяц были убиты в Шумере почти все пьющие кровь.